Текст книги "Возроди во мне жизнь"
Автор книги: Анхелес Мастретта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Глава 21
В тот год они поженились на ранчо в Атлиско. Присутствовала вся Мексика. Начиная с крестного отца – президента, и заканчивая министрами, военачальниками и пятнадцатью губернаторами, а также всеми богатыми жителями Пуэблы. Лусине и Хуану пришлось сдерживать гостей, чтобы молодоженов не раздавили.
Никогда не забуду, как Лили танцевала с отцом, опираясь на него, словно нуждалась в защите. Андрес провел ее, обнимая за талию, по всему огромному саду с вековыми деревьями, помню реку, куда утром в Матаморосе бросали цветы, чтобы к трем часам дня они появились на ранчо Сен-Лукас, где выходила замуж первая дочь генерала Асенсио.
Я занималась платьем Лилии. Она была такой прекрасной в этой органзе. Она танцевала с отцом, откинув голову и быстро перебирая ногами, чтобы поспевать за ним в пасодобле.
Потом оркестр заиграл «На крыльях», Андрес передал Лили Эмилито, и тот обнимал ее, пока все кричали «ваш танец». Не знаю, откуда все это взяли, потому что Лили было всё равно – она, как хорошая актриса, играла ту роль, которая ей досталась.
Они закружились по площадке, а все захлопали.
– Горько! Горько! Горько!
Переглянувшись, а потом посмотрев в пол, они на секунду соединили губы и снова молча продолжили танцевать.
Андрес опять сел за стол рядом с родителями жениха. Он попросил коньяк, осушил бокал и закурил.
– Дорогой сват, – сказал он. – А о нас передают по радио?
– Ну еще бы, сват, – ответил дон Эмилио, растягивая губы в улыбке.
– Как прекрасно всё вышло, Каталина, поздравляю, – сказала его жена.
– Вы очень любезны, донья Конча, – поблагодарила я, разглядывая физиономию симпатичного типа, сидящего за столиком Биби и генерала Гомеса Сото.
– Да что вы, – продолжала донья Конча. – Столько всего сделать, а ведь Лили даже не ваша дочь. А кто ее мать?
– Раз вы спрашиваете, то я ее мать, донья Конча, – заявила я.
Биби заметила мой взгляд в сторону ее стола и подошла, чтобы спасти меня от доньи Кончи.
А с ней и тот тип, элегантный, как Кларк Гейбл. Он протянул руку:
– Кихано, к вашим услугам.
– Спасибо, – ответила я.
– Ты не знакома с Кихано, Каталина? – спросил генерал Гомес Сото. Он из Пуэблы, известный кинорежиссер.
Мы завели разговор о фильмах и актерах. Он пригласил меня посмотреть «Даму с камелиями», его первый фильм, я согласилась, рассказав, как нравится моей матери этот роман и как много значит для нашей семьи. Все засмеялись.
– Вы не поверите, но это прямо ее Библия, – сказала я. – В моем доме никто не смел кашлянуть, ибо мама уверовала, что даже легкий кашель может унести на тот свет. В каждой комнате мама держала пузырек с сиропом из редьки с йодом. Стоило кому-нибудь кашлянуть, как она тут же совала ему в рот ложку этого сиропа, напоминая об ужасной смерти Маргариты Готье.
Потом мы пошли танцевать. Я танцевала с этим великолепным мужчиной, и меня нисколько не смущали подозрительные взгляды Андреса. Меня совершенно не волновало, что он об этом думает, мне просто хотелось танцевать – как когда-то с Карлосом.
– Поменяемся? – предложила Лилия, когда мы подошли к ней и Эмилито.
Я отпустила Кихано и продолжила танец с Эмилито. Я невольно подумала о Хавьере Уриарте, как с ним было весело, и вдруг разозлилась. Но тут вернулась Лилия.
– Поменяемся? – снова предложила она, отпуская Кихано и подхватывая меня, а двое мужчин застыли посреди площадки.
– Какой красавчик! – восхитилась Лилия. – Где ты его взяла?
– Чокнутая, как же я тебя люблю! – ответила я.
– Зачем ты мне это говоришь?
Я поцеловала ее, и мы вновь вернулись к своим кавалерам. Кихано опять закружил меня по площадке, а я от души наслаждалась танцем, зная, как чудесно мы смотримся вместе. Мы не разу не сбились с шага, словно всю жизнь танцевали друг с другом. Смеркалось, и понемногу холодало. Ко мне вновь подошла Лилия.
– Я ухожу. Эмилио не хочет оставаться здесь до поздней ночи. Ты проводишь меня или так и бросишь с ним одну?
– Я вас подожду, – заверил Кихано, провожая меня до дверей.
Я поблагодарила его и вместе с Лилией отправилась в дом.
В ее спальне стояли четыре чемодана, наполовину уложенные, все распахнутые настежь. Я вдруг осознала, что происходит нечто необратимое. Я вынула шпильки, которыми крепились ее фата и венок. Почувствовав себя освобожденной, она встряхнула головой, цветы и тюль полетели вниз. Ее черная грива рассыпалась по плечам, она вздохнула, словно не дышала уже много часов. Затем она сбросила туфли на каблуках и стала стягивать платье. Я хотела ей помочь, но она уже справилась и без меня. Ее длинные загорелые ноги были обтянуты светлыми чулками. На бедре – старомодная подвязка из белого атласа и кружева. Когда-то я ей рассказывала, как моя бабушка в день своей свадьбы бросала на пол подвязку, а другие женщины должны были успеть поймать ее ногой. Эта игра сулила невесте счастье в замужестве, а женщине, поймавшей подвязку – собственную скорую свадьбу.
– Давай, я брошу тебе подвязку, – сказала она, оставшись в одних трусах и лифчике.
– У меня уже есть муж, – ответила я.
– Значит, заведешь еще одного.
Она бросила подвязку; я успела ее поймать почти у самого пола. На миг наши ноги сомкнулись в кружевах, затем она отдернула свою. Я натянула подвязку, задрав юбку до самых бедер.
– Мне всегда так нравились твои ноги, – призналась Лилия, натягивая юбку от костюма, сшитого на заказ. Костюм превосходно на ней сидел и очень ей шел. К нему она надела красную шелковую блузку и темно-синий жакет в цвет юбки. Потом мы долго искали ее туфлю и в конце концов нашли ее под одним из чемоданов.
– У тебя покривился шов на чулке, – сказала я.
– Вот всегда ты говоришь, что у меня покривился шов на чулке, – капризно протянула она, поворачиваясь ко мне спиной, чтобы я поправила чулок, как обычно.
Я провела ладонью по ее ногам.
– Ну, как? – спросила она. – Теперь ровно? Я могу идти?
– Куда же ты так торопишься? – вздохнула я.
– Под него.
– Желаю, чтобы это поскорее кончилось, – сказала я и поцеловала ее.
– Тогда благослови меня. Как в те дни, когда я была маленькой, а ты собиралась в очередную поездку с папой, – попросила она, услышав снизу крик зовущего ее Эмилио.
Она была такой же властной и любопытной, как ее отец. И такой же своевольной.
Я коснулась сомкнутыми пальцами ее лба, груди, потом левого и правого плеча, глядя на ее разгоревшиеся щеки и глаза на мокром месте, наблюдая, как она пытается скрыть за беспечным смехом волнение.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, пусть у тебя вся будет хорошо – особенно в том, что касается Святого Духа.
Я осталась сидеть на полу, пока не пришел парнишка с вопросом, не пора ли грузить чемоданы. Тогда я встала, чтобы закрыть беспорядок, оставленный Лилией, и вышла с двумя ее чемоданами в руках.
Снизу, из сада, раздались восхищенные крики молодоженов, увидевших новенький «феррари» – подарок Андреса дочери. Он был цвета сырой печени, который еще почему-то называют «цветом новобрачных», к заднему бамперу прикрепили бутылки, чтобы грохотали во время движения. Лилия села в машину и кокетливо помахала ручкой, как киноактриса. Все ее братья и сестры бросились к ней, чтобы поцеловать на прощание. Один лишь Эмилито молча глядел на них из глубины сада, словно выжидая.
– До свидания, – сказала Лилия, вытягивая губы трубочкой, чтобы поцеловать отца, первого из вереницы прощающихся. Эмилито указал ей на черный «плимут», припаркованный чуть позади.
– Мы поедем на этой машине, жизнь моя. Все чемоданы уже там.
Старики Алатристе тоже пришли попрощаться, поцеловали сына, а донья Конча даже расплакалась. Но Лили не собиралась покидать «феррари».
– Выбирайся, Лилия, – потребовал Эмилито.
– Я хочу еще немного побыть здесь, – ответила она.
– Но нам все равно нужно ехать.
– Вот и поезжай на своей машине, если она тебе больше нравится, – заявила Лилия. – А я поеду на этой.
С этими словами она завела мотор и ударила по газам. Двигатели оглушительно взревели, и «Феррари» с прямо-таки скандальной скоростью вылетел из ворот и помчался по улице.
– Это так по-женски, – проворчал Андрес, провожая разгневанного Эмилито до машины. Затем он предложил мне руку и осведомился, где я была все это время и не хочу ли с ним потанцевать. Когда мы наконец вернулись к главному столу, то не застали там ни доньи Кончи, ни ее мужа.
– Пойдем поблагодарим гостей, – приказал Андрес, доставая бутылку шампанского и два бокала.
Мы двинулись от стола к столу, чокаясь с гостями, сердечно благодаря их за приход и подарки. Андрес был настоящим гением в таких делах.
Когда он торжественно обнялся с кумом, Родольфо заявил, что должен вернуться в Мехико. Он был с Мартином Сьенфуэгосом, и уехать они собирались вместе. Андрес кивнул и, изобразив сердечность, чокнулся с министром финансов. Они терпеть друг друга не могли. Оба считали друг друга самыми главными соперниками на пути к президентскому посту, а в последнее время Андрес начал беспокоиться, что у Сьенфуэгоса больше шансов. Мы проводили их до ворот сада.
– Этот пройдоха Мартин пытается очаровать Тюфяка. А тому только палец покажи – руку отдаст, а вместе с ней и пост президента. Курам на смех, – сказал Андрес, когда мы вернулись к столам. Сказал сердито, но в первый раз в жизни – с горечью.
Наконец, мы добрались до столика Биби. Гомес Сото, по своему обыкновению, был мертвецки пьян и, как всегда, неразборчиво бормотал какие-то гадости. Увидев нас, Кихано поднялся из-за стола.
– Девочка уехала? – спросил он.
– Уехала, – ответила я.
– Как же чудесно они танцуют, – сказал Гомес, показывая на нас с Кихано. – Мы с тобой уже слишком стары для танцев.
– Это ты стар, – заявил Андрес. – А я до сих пор исполняю, что должно. Правда, Катин?
Я попыталась изобразить элегантную улыбку.
– Правда, Каталина? – повторил он.
– Ну конечно же, – ответила, проглотив шампанское, словно это был лимонад.
– Вы будете в Мехико? – осведомился Кихано, перед тем как поцеловать мне руку.
– Очень скоро, – ответила я, а Андрес тем временем спорил с Гомесом Сото о том, кто моложе и у кого больше детей.
Биби посмотрела на меня с таким видом, как будто хотела сказать: «Да на этих битюгах пахать можно!», а я подумала о том, что надо бы приглядеть за посоле [14]14
Посоле – густой мексиканский суп-рагу.
[Закрыть], чтобы оно не остыло, пока гости поздравляют генерала.
Когда подали посоле, запустили фейерверк и заиграл еще один оркестр. Было уже около пяти утра, когда Наталья Веласко и Мария Баутиста, те, что косо на меня смотрели на кулинарных курсах, подошли к нам, таща за собой мужей, чтобы поблагодарить за приглашение.
Я проводила их самой любезной из своих улыбок. За многие годы страданий я научилась держаться с достоинством королевы. Это было лучшим способом отомстить, в особенности в такую минуту, как эта.
Я зашла на кухню, чтобы взглянуть, как там чилакилес, ветчина, кофе и хлебцы для завтрака. На кухне суетилось около сорока женщин; они тушили мясо и раскатывали тесто для тортилий. Я подошла к одной из них, наблюдавшей за приготовлением соуса к чилакилес.
– Только не кладите слишком много перца, – сказала я, даже не остановившись, чтобы взглянуть на нее.
– Не волнуйтесь, перца совсем немного, – ответила она. – А вы совсем не помните меня, сеньора?
Я пристально вгляделась в ее лицо. Меня не покидало ощущение, что где-то я уже видела эту женщину, вот только не могла вспомнить, когда и где.
– Я вдова Фиделя Веласкеса, убитого в Атенсинго. Помните, в тот день вы увезли меня к себе домой? Там я познакомилась с доньей Лусиной, и сегодня она пригласила меня сюда. Мы регулярно с ней видимся, а я в долгу перед вами.
– А ваши дети? Как у них дела? – спросила я, давая понять, что я ее помню.
– Уже совсем взрослые. Скоро мне будет не под силу их прокормить. И так кручусь, как белка в колесе – и здесь, и на фабрике в Атлиско. Берусь за любую работу, какая подвернется. Сегодня вот помогаю здесь, а на той неделе собираюсь сушить фиги, чтобы продать их в Пуэбле.
– Я куплю их у тебя. Приходи ко мне домой и приноси все, что у тебя есть, – сказала я.
Затем попробовала томатный соус и попросила Лусину подать мне чай и аспирин, поскольку у меня болит голова.
Я собралась выпить чай в гостиной, понемногу наполнявшейся гостями, которые озябли в саду и теперь решили погреться. Я предложила им коньяк, налила себе рюмку и опустошила ее в два глотка. Под конец я так и заснула, сидя в кресле, пока кто-то не разбудил меня, сообщив, что гости хотят завтракать.
– Пойдем отдохнем? – предложил Андрес, закончив пить кофе.
– Пойдем, – согласилась я.
В этот день мы спали в одной постели – впервые со дня смерти Карлоса.
Глава 22
Я пыталась отогнать прочь печальные воспоминания, но без шумной Лили это оказалось еще труднее. Я перебралась из Тонанситии, от могилы Карлоса, в сад нашего дома в Пуэбле, и теперь мне оставалось лишь грызть ногти, благодарить подруг за компанию и проводить вечера с Чеко и Веранией, когда они возвращались из школы.
Дети всем были довольны. Я водила их на ярмарку, мы поднимались на холмы и ловили саламандр в лужах близ Майорасго. Мне просто необходимо было выбросить из головы всё, кроме детских игр и их нехитрых запросов. Иногда мне хотелось постоянно быть рядом с детьми, ласкать их и возиться, но они уже привыкли обходиться без меня, и через какое-то время они начинали тяготиться моим обществом, и я не была уверена, надолго ли хватит их терпения.
Когда я сидела на корточках в саду и посасывала травинки, уронив голову почти между колен, им не хотелось приближаться, они оставляли меня в одиночестве и уходили, чтобы найти предлог и меня позвать.
Этот предлог дала им женщина из Атенсинго. Как-то вечером дети прибежали и сообщили, что какая-то сеньора принесла на продажу фиги и говорит, будто я обещала, что куплю у нее все.
Они притащили ее корзину в тот угол сада, где я сидела. Было около пяти часов, вечер выдался погожий и ясный, и заходящее солнце румянило ее свежее лицо, когда она, стоя передо мной с корзиной в руках, показывала в улыбке широкие зубы, источая всем своим видом радость и уверенность.
Она села рядом со мной, поставила корзину на землю и заговорила с такой непосредственностью, как будто мы всю жизнь были подругами, и я только ее и дожидалась. Она не извинялась, если прерывала меня на полуслове или переспрашивала, и не делала пауз, чтобы понять, согласна ли я ее выслушивать.
Ее зовут Кармела, как я помню; а детям столько-то лет, и ее мужа, как она ужа сказала, убили на мельнице в Атенсинго. Она собирается поставить на его могиле мраморный крест, а пока регулярно посещает его могилу, чтобы обсудить дела, и как идет работа и в поле. Хоть я этого и не знала, они с Фиделем всегда боролись за справедливость; именно поэтому и поддержали Лолу, по этой же причине она вступила в профсоюз на фабрике в Атлиско. Когда убили Медину и Карлоса, ее ненависть всколыхнулась с новой силой, и теперь она никак не может взять в толк, почему я продолжаю жить с генералом Асенсио.
Ведь она-то знает точно и уверена, что я тоже знаю, каков мой генерал. Это вообще все знают. Нет, она не желала ничего плохого, даже в мыслях такого не было, просто принесла мне листья черного лимона, которые помогают от головной боли и многих других недугов. Чай из этих листьев придает сил, но вызывает привыкание, так что с ними нужно аккуратно, если выпить слишком много, то можно и помереть. Она знает одну сеньору у себя в деревне, которая умерла всего через месяц после того, как стала пить чай из этих листьев, и ни один врач так и не смог понять, почему наступила смерть. Сказали, что у нее остановилось сердце, но не смогли объяснить причину; хотя Кармела не сомневается, что всему виной эти злосчастные листья, целебные и при том коварные. Она принесла их мне, поскольку случайно услышала на свадьбе, что у меня болит голова, а если понадобится, принесет другие травы. Фиги она оставит нам, раз они мне так понравились, а ей пора домой, потому что уже поздно и она боится не успеть на последний автобус.
Я молча слушала ее – иногда кивая, иногда утирая набегающие на глаза слезы, когда она говорила о Карлосе, как будто знала его лично; я молчала, поедая фиги одну за другой, пока она рассказывала о своих травах. Казалось, она и не ждала от меня ответа, ей просто хотелось выговориться. Закончив говорить, она поднялась и ушла.
Лусина играла с детьми. Пока я слушала рассказ Кармелы, до меня доносились их крики, которые все отдалялись, пока, наконец, совсем не стихли. В скором времени дети опять прибежали, чтобы поесть фиг, и засыпали меня вопросами. На все вопросы я отвечала быстро и охотно, не ощущая ни малейшей скуки, охваченная внезапным и странным чувством эйфории. Потом мы все вместе играли на траве, а закончили день, прыгая на кроватях и кидаясь подушками. Я не узнавала саму себя.
Другие дочери Андреса смотрели на нас с удивлением. Те две, что по-прежнему жили в нашем доме в Пуэбле, были довольно странными. Марте исполнилось уже двадцать лет, и у нее был жених, для которого она вышивала простыни, полотенца, скатерти и салфетки. Предполагалось, что они поженятся, когда он сделает карьеру и сможет содержать семью, не нуждаясь в благословении и финансовой помощи Андреса. Вечера они проводили в его студии. Он собирался стать инженером, но пока вместо чертежей рисовал китайской тушью Марту.
Мы никогда не ссорились с Мартой, но особой близости между нами тоже не было. Ее давно уже не требовалось причесывать и завязывать банты, а она усвоила, что если сидеть тихо и никому не мешать, то и ей тоже мешать никто не будет. Я не видела ее до самой свадьбы: она уехала на ранчо в Орисабе, которое должно было перейти ей по наследству. Ее муж так и не стал инженером, а решил заняться сельским хозяйством, они почти никогда оттуда не выезжали.
С Адрианой, сестрой-близнецом Лилии, я тоже имела мало общего. Кстати, ее собственная сестра, очаровательная и легкомысленная Лилия, оказалась для нее еще более чужим человеком, чем я. Назло отцу она вступила в Католическую лигу. Единственный раз она решила выступить против отца, заявив как-то за ужином, что подрабатывает в борделе, когда все думают, что она в церкви. Но ее вызов остался без ответа, поскольку никому не было особого дела, чем она занимается: Андрес даже решил, что в случае необходимости она может послужить связующим звеном между ним и Ватиканом. Мы стали спокойно отпускать ее в церковь, одетую, как монашка, нисколько не возражая.
Разумеется, и Марта, и Адриана были для меня не слишком подходящей компанией, как и я сама оказалась неподходящей компанией для Чеко и Верании, так что я предпочла вернуться в Мехико.
В доме в Лас-Ломас жил Андрес – по крайней мере, официально – а также Октавио со своей ненаглядной Марселой. Мой приезд их не потревожил. Они считали меня чем-то вроде посаженой матери на своей свадьбе, которой никогда не суждено состояться.
В Мехико я разыскала Биби. Прошло уже два года, с тех пор как жена Гомеса Сото оказалась столь любезной, что приказала долго жить, и его тайная любовница получила наконец возможность стать достойной супругой. В день свадьбы генерал переписал на ее имя всю свою недвижимость и огласил завещание, в котором объявил ее единственной наследницей.
Ее новое замужество казалось со стороны настоящим раем. Новобрачные отправились в Нью-Йорк, а затем в Венецию, так что Биби наконец-то увидела солнце, которого была лишена столько лет, сидя взаперти в саду своего дома. Потом они отправились в путешествие по стране в личном поезде генерала, который тот приобрел, чтобы присматривать за своими газетами. И теперь Биби жадно вдыхала воздух свободы, от которого отвыкла, сидя в четырех стенах.
Однажды она явилась ко мне ни свет ни заря. Я в это время сидела в саду в домашнем халате. Мне как раз делали педикюр, так что она застала меня с опущенными в таз ногами и лицом без косметики.
Биби галопом подбежала ко мне. Она была одета почти по-мужски: в брюки, клетчатую рубашку и туфли без каблуков. Она была поразительно хороша, но при этом выглядела очень странно. Кажется, даже забыла поздороваться; я лишь помню, что она прямо с порога огорошила меня вопросом:
– Каталина, как тебе удавалось любить одного мужчину, а жить при этом с другим?
– Я уже не помню.
– Почти за двадцать-то лет?
– Кажется, даже больше, – ответила я. – Что с тобой случилось? Ты сегодня какая-то странная.
– Я влюбилась, – сказала она. – Я влюбилась. Влюбилась! – принялась она распевать на разные голоса, словно разговаривала сама с собой. – Я влюбилась и больше не могу оставаться с этим противным старикашкой. Он скучный, толстый, мерзкий и вонючий. Ты только представь, он занимается делами в сортире, в поезде приглашает людей в туалет и там с ними разговаривает. И я за ним замужем? Что мне теперь делать – убить его? Я его убью, Кати, потому что просто не выдержу еще одной ночи в его постели.
И тут она сделала нечто совершенно немыслимое: сбросила туфли. Потом села прямо на траву, закинула ногу на ногу и вновь заговорила, хлопая себя по колену через каждые два слова.
– И в кого же ты влюбилась? – спросила я.
– В колумбийского тореро. Завтра он приезжает. Приезжает ко мне, хотя вроде как на экскурсию, но это для отвода глаз. Мы познакомились в Мадриде, в один из тех невыносимо скучных вечеров, когда Одилон вел нескончаемые беседы с генералом Франко. Я сидела в кафе, и тут вошел он и спросил: «Можно присесть?» Ну а дальше, думаю, и так все понятно. Короче, мы дважды занимались любовью.
– И за эти два раза ты успела в него влюбиться?
– У него просто божественное тело – почти как у подростка.
– Сколько ему лет?
– Двадцать пять.
– На целых десять лет моложе тебя.
– На семь.
– Невелика разница.
– Кати, если ты собираешься вести себя, как моя мать, я немедленно ухожу.
– Прошу прощения, у него красивая задница?
– У него все великолепно.
– Ни слова больше! Так ты и в самом деле решила променять своего генерала на твердый член? Достаточно ли у него денег, чтобы наполнить цветами твой бассейн?
– Разумеется нет, но мне все эти бассейны уже поперек горла встали. И он будет знаменитым тореро, ведь он великолепен.
– Учитывая, что ему уже двадцать пять, если бы он мог стать знаменитым тореро, то уже бы им стал.
– Просто он слишком поздно начал, тут уж виноваты его родители. Ему пришлось изучать право, прежде чем он смог посвятить себя бою быков. Разумеется, ему пришлось покинуть Колумбию. Сдается мне, Колумбия – почти то же самое, что наша Пуэбла.
– А он знает, кто твой муж?
– Он знает, что мой муж – владелец многих газет.
– Ну так что же? – спросила я. – Что ты намерена делать с Одилоном?
– Не знаю, – ответила она. – Вернее, до вчерашнего дня не знала, как бы мне послать Оди ко всем чертям и не оказаться при этом на улице, но вчера Оди побывал на одной сомнительной вечеринке, где практикуют «сравнения» – так у них это называется. Ну, знаешь, куда приглашают шлюх, а мужчины демонстрируют друг другу свое достояние, чтобы сравнить, у кого член больше. Мне об этом рассказала массажистка, а ей, в свою очередь – другая ее клиентка. Так вот, я отправилась туда под видом шлюхи и увидела, как он выставляет себя на посмешище. И как ему такое в голову пришло? Там были почти одни старики вроде него, юнцам это неинтересно.
– Как тебе удалось туда проникнуть? – спросила я.
– Меня провела хозяйка дома. Она тоже клиентка Ракель.
– Биби, я тебя не узнаю. Я думала, ты навсегда останешься дурочкой.
– Так что же мне делать? Как бы ты поступила на моем месте?
– Ты должна на него обидеться. По-настоящему обидеться, до слез.
– Ты думаешь, что я похожа на тебя. Вот только я не умею притворяться.
– Напиши ему письмо, что между вами все кончено по известным ему причинам, и что ты не можешь терпеть подобных оскорблений.
– Может быть, напишешь его за меня?
– Если ты подождешь, пока Трини закончит кромсать мои ноги. Она настоящая изуверка; стрижет-стрижет тебе ногти а потом вдруг – раз! – и воткнет ножницы в икру.
– В таком случае, сеньора, я не стану вам рассказывать последние сплетни про донью Чофи, – заявила Трини, обслуживающая также и Чофи, причем та считала ее своим доверенным лицом.
– Неужели она наконец дала повод для сплетен? Моя кума такая скучная! Мы знакомы пятнадцать лет, и все эти годы я пытаюсь сподвигнуть ее на какую-нибудь авантюру, а она все равно лишь попусту тратит время на дрязги с шофером и кухаркой.
– Вернее, про нее только одна новость, – сказала Трини. – Вторая касается дона Родольфо.
– Хрен редьки не слаще! Оба изрядные зануды. Они с Чофи только и знают, что препираться, почему она не повесит картины, которые Фито велел повесить, или куда она задевала его юбилейные награды. Полный бред!
– Ошибаетесь! Награда нашлась. Она оказалась у шофера, который заявил, что сеньора сама отдала ее в обмен на особого рода услуги, хотя он человек слова и наотрез отказывается разъяснить, в чем эти услуги заключались.
– Нет, я тебе не верю, Тринита.
– Чистая правда! Дон Родольфо был просто в ярости, даже угрожал вытащить пистолет.
– Но так и не вытащил.
– Я к тому времени уже уехала, но шофер клянется, что так все и было.
– Да ты посмотри на Чофи, на эту несчастную толстуху! Нашла тоже женщину-вамп!
– Вы бы видели. Натуральная вамп. Уперла руки в боки, подошла к дону Родольфо, отобрала у него пистолет и сказала: «Если уж тебе придется это узнать, то лучше скажу я. Рене сделал мне одолжение и отвез Зодиака к парикмахеру, там его постригли и искупали, хотя ты против этого и возражал, потому что считаешь это только для собак-педиков».
– Вот видишь, какие драмы случаются в жизни, – сказала я. – Не такие, конечно, как у тебя. Угораздило же тебя влюбиться в тореро! Ну, пойдем, помогу тебе написать письмо.
– Хотя бы просто черновик, – попросила Биби . – Потому что потом я хочу переписать его набело на купленной в Швейцарии бумаге, у меня остался только один лист и конверт.
– Какое тебе дело до бумаги?
– Я его хорошо знаю, когда ему что-то не по нраву, он возвращает мне письмо, в точно таком же конверте, что я отправляла, с сургучной печатью, будто не открывал.
– «Письма, Биби, письма – их столько каждый день. Если хочешь сказать мне что-то, я к твоим услугам» – так он говорит и делает вид, будто ничего не читал. Потому мне нужен этот единственный оставшийся в Мексике конверт. И когда он его откроет, ему уже не отвертеться.
– Так о чем напишем? – спросила я.
– Только об этом – в смысле, о той оргии, которую я видела.
– Расскажи мне, как все было. Как ты туда попала?
– Ракель мне помогла. Вернувшись из Испании, я первым делом вызвала ее и рассказала про Тирсильо и о том, что я хочу уйти от Оди. Тут и выяснилось, что Ракель массирует одну сеньору, которая содержит этот самый дом «для сравнений». Так вот, эта сеньора рассказала Ракель, что мой муж снял этот дом, чтобы устроить мальчишник брату губернатора Бенитеса. Полагаю, ты с ним знакома?
– Да, конечно. А его ты тоже там видела?
– Я видела там их всех. Нет слов, Бруска поистине великолепна! Она придумала выдать меня за больную шлюху. Поскольку всем известно, что мужчинам нравятся хорошенькие мордашки, она решила сказать, что я обгорела вся покрыта ожогами. Она забинтовала меня с головы до пят, так что я стала похожа на мумию, и усадила посреди комнаты. В этих бинтах я едва могла продохнуть.
– Да ну, ты всё выдумываешь.
– Клянусь! Так вот, они все заявились и стали праздновать свой мальчишник. Там, конечно, были и женщины, но на них никто не обращал внимания, они были чем-то вроде мебели. Даже на меня они обращали больше внимания, чем на остальных. «Ах, бедная шлюшка, как ты теперь будешь жить?» Я сидела молча и глядя в пол. А Одилон меня даже не узнал. Он едва смог набраться смелости, чтобы подойти ко мне.
– Теперь ее ждет нищета, а нет на свете ничего печальнее, – сказал он, хлопнув по заду какую-то девицу. – А где наш жених? Пусть покажет свое орудие! – потребовал он. – А я покажу свое!
С этими словами он схватил за руку какую-то девицу и притянул к себе. Ты думаешь, она оробела, эта девица?
– Покажи мне свой агрегат, сучонок, – потребовала она.
Жених спустил штаны. Все вокруг зааплодировали.
– Глядите, стоит, стоит! – кричали они.
Шлюха стала обмазывать его член шоколадной глазурью.
– Вот это да! – воскликнул Викториано Веласкес, родной брат невесты. – Да ты просто жеребец, зятек!
– Жеребец, жеребец! – кричали все вокруг. В эти минуты они были похожи на расшалившихся детишек.
– И что же, все они... показали?
– Все. Вплоть до моего мужа, хотя ему, кажется, не стоило этого делать.
– И все это происходило у тебя на глазах? Прелесть какая!
– Ты не поверишь. Они вели себя как настоящие шлюхи в штанах – то есть без штанов, конечно. Это было бы даже смешно, если бы не было так противно. Расхаживали с голыми задницами, вставали бедром к бедру, чтобы сравнить, у кого длиннее. Просто придурки! Я не видела, чем все закончилось, потому что Одилон вдруг заявил, что я порчу им все удовольствие, и потребовал, чтобы Бруска вывела меня оттуда.
– Значит, тебя оттуда увели? А еще ты что-нибудь видела? Скажем, как они трахались с женщинами на глазах друг у друга?
– Пока я там была – нет. Женщины лишь их подбадривали. В том-то вся и штука, чтобы безобразничать друг с другом, мериться и хвастаться своим мужским достоинством, а женщины там только для того, чтобы их не приняли за педиков. Так объяснила мне Бруска. Напиши для меня письмо.
– Хорошо. И чего же ты хочешь от Гомеса?
– Собственный дом, прислугу, шофера и денег, много денег, – сказала она и закружилась в танце, напевая: «Лишь увидев его, сразу я поняла: это – тот, кого я всегда ждала».
– В таком случае, не стоит растекаться мыслью по древу. Советую высказаться кратко, четко и по делу: «Одилон, это я была той раненой шлюшкой, которую ты тогда видел. Я хочу развода и денег. Биби».
– Нет. Нужно показать, как глубоко меня ранило его поведение. Но на самом деле я так счастлива, что мне просто в голову не идет ничего драматического. Поэтому я и пришла к тебе, ведь ты эксперт по части драм. Так что лучше напиши по-моему.
– Я все же думаю, что лучше написать так, как я сказала, – ответила я. – Зачем тратить столько слов? Давай хотя бы на этот раз проявим практичность, Биби.
– Неужели к тебе вернулась практичность?
– Да, и очень кстати.
– Только не начинай снова о том, как ты хотела бы, чтобы Карлос воскрес. Ты же знаешь, что это невозможно, Катин, смирись с этим.
– Я смирилась, – уныло ответила я.
– Прошу тебя, только не плачь. У меня срочное дело.
Все утро мы сочиняли самые разные варианты: «Оди! Ты разбил мое сердце...», «Оди! То, что я увидела в том доме, потрясло меня до глубины души, и я не знаю, что чувствую к тебе: ненависть или жалость», «Оди! Как ты можешь искать радостей на стороне, да еще в столь презренном месте?». И так далее, и тому подобное.
