Текст книги "Возроди во мне жизнь"

Автор книги: Анхелес Мастретта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 15

Конечно, я хотела, чтобы меня любили. Я всю жизнь хотела, чтобы меня любили. А в вечер концерта – как никогда прежде.

Когда мы приехали, зал Галереи Изящных искусств был уже полон. Родольфо и Чофи шли впереди, отвечая на вопросы журналистов, которые так и вились вокруг. Мы подошли к президентской ложе, расположенной в центре зала. Все взгляды были прикованы к ней.

В соседних ложах расположились министры и их семьи. В партере сидели почетные гости и люди того сорта, которые издали кажутся совершенно счастливыми, сама не знаю почему.

Именно там, внизу, я сидела, когда впервые увидела Карлоса. Там я была бы ближе к нему, и он мог бы меня видеть.

Со сцены доносились звуки настраиваемых инструментов. Музыканты были в черных костюмах, начищенных до блеска ботинках, с гладко зачесанными волосами. Как они были не похожи на себя прежних, какими я увидела их впервые – растрепанными, в разноцветных рубахах, старых ботинках и лоснящихся брюках. Теперь же, такие ухоженные, но совершенно одинаковые, они казались фальшивыми. Ведь на самом деле они были столь же разными, как их инструменты. Наконец, появился Карлос – во фраке и галстуке-бабочке, с безупречно уложенными волосами и дирижерской палочкой в руке. Под гром аплодисментов он направился к пульту, затем повернулся лицом к залу и поклонился публике.

– Ну какой же клоун этот Вивес, – сказал Андрес.

Меня он растрогал. Мы сели, Карлос взмахнул руками, и полилась музыка.

Когда закончилось первое отделение, весь театр взорвался аплодисментами. Казалось, зал рукоплещет самому Богу. Я же застыла, глядя себе под ноги.

– Что с тобой происходит, Катин? – спросил Андрес. – Или тебе не нравится? Почему у тебя такое лицо, словно ты вот-вот родишь?

– Конечно, мне нравится, – сказала я. – Вивес действительно хорош.

– С чего ты взяла, что он хорош? Я вот, например, и понятия не имею. Я впервые присутствую на таком концерте. Мне всё это кажется слишком наигранным. От уличных музыкантов хотя бы не клонит в сон.

Мы вышли из ложи, чтобы выпить по бокалу вина и поговорить. Чофи прямо-таки сияла, гордая открытием, которое сделал ее муж.

– Он настоящий гений, – говорила она женам министров, сгрудившимся вокруг нее, как цыплята вокруг наседки. На ней был один из тех ужасных меховых палантинов, украшенных лисьими головами. Из-за него ее плечи казались слишком узкими, руки – короткими, а грудь – прямо-таки необъятной. Пока она на все лады расхваливала Вивеса, лисьи головы елозили по ее соскам.

От эйфории она раскраснелась. Тогда она раскрыла веер и принялась гонять ветер над своими мехами. Как будто нельзя их просто снять. Остальные женщины восхищенно закивали.

– Бесподобно! – воскликнула супруга министра внутренних дел.

– Просто грандиозно! Надеюсь, вы все со мной согласитесь, – ответила супруга министра финансов, залившись смехом. – Это та качественная музыка, которой нам всем недостает.

Остальные рассмеялись вместе с ней.

– Но эта музыка воистину великая, – закатив глаза, заявила жена министра иностранных дел. Дочь одного чиновника из прежнего правительства, сохранившего свою власть, в вопросах мировой культуры она всегда смотрела на нас, как на новичков. Ведь у нее-то отец был послом, и «всё детство она провела во Франции».

– Да, это великая музыка! – заявила Чофи, сжимая в объятиях своих лис.

К счастью, антракт наконец закончился. Просто ума не приложу, как министры Родольфо могли жениться на этих глупых курицах.

Второе отделение концерта было грустным-прегрустным и длинным-предлинным, казалось, что музыка вот-вот закончится, но когда наконец наступил финал, он выглядел будто проклятье. Та музыка, что заставляла меня подниматься по ступеням, что звучала у меня в голове, которую я не могла напеть, потому что боялась.

Первые двадцать минут Андрес отчаянно боролся с дремотой, потом начал о чем-то шептаться с Фито.

А я неотрывно смотрела на Карлоса – на его спину, взлетающие и падающие руки, на его ноги. Я смотрела на него так, словно он сам был музыкой, словно я не болтала и шутила с ним на глазах у Андреса во время обеда. Теперь это был совсем другой человек, не похожий на всех нас, словно явившийся из другого мира.

– Этому сеньору Малеру явно нужна женщина, – прошептал Андрес, наклоняясь к моей шее.

Несколько раз кто-то пытался зааплодировать, посчитав, что грохот ударных предвещает финал, но музыка начиналась снова, затихая так, что ее почти не было слышно, оставался лишь шепот, к которому чуть позже присоединялась скрипка, затем виолончель, а потом и остальные инструменты, оглушая публику. Поэтому, когда и в самом деле наступил финал, лишь я, прослушавшая симфонию много раз, знала, что пора аплодировать, и захлопала в одиночестве.

Я прервала разговор Андреса и Фито, а Чофи, клевавшая носом, встрепенулась. Они захлопали, а вместе с ними и вся публика.

Карлос опустил руки и замер перед оркестром; затем повернулся лицом к залу, и я наконец смогла увидеть его лицо с упавшей на лоб челкой, почти закрывавшей глаза. Он поклонился, сошел с подиума и исчез за кулисами.

Пока все аплодировали, мне так хотелось услышать его слова: «Кто кого угощает мороженым?». Он снова появился, указал жестом на оркестр и поклонился, согнувшись почти пополам.

Он действительно великолепен, думала я. Эти глупые курицы правы. И это они еще не разговаривали с ним, не гуляли с ним по Мадеро, и он не оскорблял их посреди улицы.

Я продолжала аплодировать, как и все остальные, как вопил Андрес 15 сентября, в День независимости.

– Всё-таки генерал Вивес произвел на свет нечто стоящее. У этого парня есть задатки политика, иначе он не сорвал бы такие аплодисменты. Вы только поглядите, похоже, это было главное выступление в его жизни. Теперь он больше тебе не принадлежит, – сказал он Фито, покатившись от хохота.

– Вивес, Вивес, Вивес, – выкрикивала публика, а музыканты аплодировали или постукивали смычками по пюпитрам.

Из боковой двери вышел Вивес, опять идеально причесанный.

И снова при его появлении аплодисменты стали громче. Он взошеля на дирижерский подиум, поднял руки, чтобы музыканты встали, и повернулся к нам, снова поклонившись, так что его голова чуть не коснулась пола.

– Он точно станет хорошим политиком, – сказал Андрес. – Превосходный актер. Как жаль, что мы не можем использовать такой же подиум, это произвело бы эффект. Ты что, так не считаешь, Тюфяк? – спросил он Фито. Ты только погляди на женщин, они словно обезумели. Если пообещаешь дать женщинам право голоса, я, пожалуй, попробую порепетировать с этим подиумом. В парламенте как раз лежит проект закона, который никогда бы не подписал Агирре. Уверяю тебя, они проголосуют, а если я буду выступать с такого подиума, то стану президентом, и никто и слова не скажет, что это дурной тон, поскольку я твой кум. А как меня выдвинут, на следующий же день назначу Вивеса председателем партии, и пусть катается по всей стране со своим оркестром. Как тебе это, Катин?

Вивес скрылся и вновь появился уже в пятый раз, оркестр садился и вставал, но публика не переставала аплодировать. В особенности женщины. Дамы в соседних ложах, приятельницы Чофи, хлопали так, словно были его любовницами.

– Нам пора, – сказала я Андресу. – Поздравим его за ужином, а сейчас – это уже чересчур.

– И я о том же, он же не тореро. А выглядит так, будто только что рисковал жизнью, – отозвался Андрес.

– Не уходите, – попросил Родольфо, совершенно не умеющий приказывать. – Я не могу вести себя так грубо.

– Ты – может быть, зато мы – очень даже можем, – ответила я.

– Но вы же наши родственники, – напомнила Чофи, которая всегда относилась к родственным отношениям со всей серьезностью.

Тем временем Вивес вернулся на сцену почти бегом, поднялся на подиум и головой и руками одновременно подал знак оркестру, не обращая внимания на аплодисменты. Словно сказал им: «А теперь все одновременно, с двадцать четвертого такта». Только теперь мелодия была из тех, что я могла напевать, как будто ее заказал мой папа. Даже не знаю, сколько раз по утрам я ее слышала, иногда он останавливалась в дверях спальни и насвистывал эту мелодию, пока мы не высовывали головы из-под простыней, проклиная солнце и отца, вечно встававшего спозаранку.

Но папы здесь не было, он не мог мне спеть, и мне некому было пожаловаться по совершенные ошибки, не у кого спросить, что делать с тем желанием, которое начинало во мне разгораться.

Оркестр превратился в насвистывающего по утрам папу, я так остро почувствовала его отсутствие, будто что-то вселило в меня уверенность – его слова и объятья исчезли навсегда, не осталось ничего, кроме воспоминаний, лишь упрямая ностальгия, и я разрыдалась, всхлипывая так громко, что чуть не заглушила оркестр.

Я сползла с кресла на пол, чтобы никто не заметил, как я оскандалилась. Андрес, который никогда не знал, как поступать в таких случаях, положил руку мне на голову и погладил, как кошку. В результате, когда оркестр закончил играть, мои слезы высохли, но веки припухли, а прическа пришла в беспорядок.

– Вот черт! – ругнулся Андрес. – В недобрый час я сказал Вивесу, что ты не слышала никакой другой музыки, кроме той, которую твой папаша мурлыкал себе под нос.

Зрители аплодировали стоя; они хлопали и кричали, кричали и хлопали, как будто и в самом деле находились на арене для боя быков. Я сидела на полу. Сквозь бронзовые перила ложи я видела улыбку Карлоса, видела, как он вскинул голову, когда стихла последняя нота. Так иногда смеялся папа. Я перестала плакать.

Публика продолжала аплодировать, но Вивес больше не показывался. Тут под звуки государственного гимна начали спускать флаг, как всегда делали, когда Родольфо появлялся и покидал любое место, я бегом бросилась из ложи в уборную, чтобы привести себя в порядок.

Прием состоялся в «Лос-Пинос» [13]13
  «Лос-Пинос» – с 1934 года официальная резиденция президента Мексиканских Соединённых Штатов.


[Закрыть], в зале с деревянными панелями и огромными люстрами. Карлос уже был там, когда мы вошли под звуки государственного гимна вместе с Родольфо и Чофи.

– Великолепно, Вивес, – сказал Фито, пожимая ему руку.

– Маэстро, у меня нет слов, – заохала Чофи, поглаживая свои меха.

– Вивес, у тебя прирожденный талант политика. Не трать его понапрасну, – заявил Андрес.

– Спасибо, – сказала я.

– Вам спасибо, – широко улыбнулся он.

Меня била дрожь, со мной творилось что-то ужасное. Мне казалось, что все на свете это заметили.

Я взяла Андреса под руку и сказала, что мы уходим.

– Но мы же только что пришли. Еще даже не ужинали. Я умираю с голода, а ты разве нет? К тому же пришел Пончо Пенья, а мне срочно нужно с ним переговорить, – ответил он и оставил меня посреди зала и в метре от Вивеса и его поклонников. Они полностью им овладели. Даже Кордера подошел его поприветствовать. Вивес обнял его и через плечо заметил, как я молча на него уставилась. Он взял Кордеру под руку и направился с ним в мою сторону.

– Вы знакомы? – спросил он и не дал времени ответить.

– Очень приятно, – разом выпалили мы, предпочитая забыть, откуда друг друга знаем.

– Почему бы нам не пройти в сад? Тут слишком много народу, – предложил Карлос.

Он взял меня за руку и быстро повел к двери. Кордера пошел с нами. Проходя мимо Андреса, Карлос бросил ему:

– Выведу твою жену на воздух, мы здесь задыхаемся.

– Правильно, а то у нее уже и глаза слипаются, вот-вот уснет, – ответил Андрес. – Спокойной ночи, Альваро, – добавил он, увидев, кто нас сопровождает, и притянул меня к себе. – Последи за ними, послушай, о чем они говорят, – шепнул он мне на ухо, прежде, чем поцеловать. – Только недолго, – сказал он вслух, подмигивая Карлосу.

– Как твои дела в Конгрессе? – спросила я у Кордеры, когда мы остались втроем среди деревьев сада.

– Замечательно, – ответил Кордера, глядя на меня.

– Ты намерен вновь баллотироваться? – спросил Вивес.

– Это зависит не от меня, – ответил он. – Все решает ассамблея.

– Да, но кто решает за ассамблею? Только не говори, что решение ассамблеи зависит от кого-то другого.

– Почему же? Это действительно так.

– Не притворяйся, братишка.

– Что ты хочешь от меня услышать? – развел руками Кордера.

Мы прошли к центру сада. Карлос обнял меня за талию и, прежде чем я успела ответить, притянул к себе.

– Сеньора тоже знает, что ее муж – позор страны. Не позволяй ему вмешиваться, он хочет тебя надуть, это очевидно, но ты ему помешаешь. Если тебя переизберут и ты сможешь мобилизовать рабочих, как делал уже шесть лет, то и президентом сможешь стать.

– Асенсио уже вмешался. Мы с депутатами парламента дали ему бой, но кто, по твоему, написал речь для президента, с которой он выступал утром? Кто, по твоему, заявил, что нельзя повторить один и тот же путь? И всё для того, чтобы сказать, будто его политика не отличается от политики президента Агирре, но при этом призвать пролетариат пересмотреть методы борьбы и заняться самокритикой. Пересмотреть методы – это значит пересмотреть руководство и их позиции. Нас хотят поиметь, хотят заткнуть нам рты. Это самое отвратительно соглашательство. Они присоединились к Суаресу, который занимается политикой ради прибыли.

– Но ты собирался предъявить им иск – так как же? Или ты уже передумал?

– Нет, не передумал, но это слишком сложный вопрос. Давай поговорим об этом завтра? – предложил он, подозрительно поглядев на меня.

– Ты боишься смерти? Не бойся.

– Я не боюсь смерти, но и умирать не хочу,. К тому же это от меня не зависит. Завтра увидимся. Прощайте, сеньора, спасибо за то, что сохраните этот разговор в тайне.

– С чего вы взяли, что я сохраню его в тайне?

– Просто знаю, – ответил он и пошел в другую сторону.

– Что за страна! – воскликнул Карлос. – Одни боятся, а другие скучают. Ты боишься?

– Я скучала, – ответила я.

– А сейчас уже нет?

– Сейчас уже нет.

– Что собираешься делать? – спросил он.

– Когда именно?

– Сейчас.

– Все, что захочешь ты. А ты что собираешься делать?

– Трахаться.

– Со мной?

– Нет, с Чофи.

Когда я проснулась, Карлос спал рядом, губы у него припухли.

Квартира состояла из гостиной, половину которой занимал рояль, похожей на шкаф кухни и спальни с фотографиями на стенах и большим окном с видом на Галерею Изящных искусств. Мне хотелось остаться. Карлос открыл глаза и улыбнулся.

– И куда мы поедем? – прошептала я ему на ухо, словно кто-то мог услышать.

– На море, – ответил он в полусне.

– Тогда поехали.

– Который час? – спросил он, зевая и потягиваясь.

– Не знаю, – ответила я. – Почему мы не можем умереть вместе – прямо сейчас?

– Потому что у меня еще много дел. Я еще никогда не дирижировал Венским оркестром.

– Возьмешь меня с собой в Вену?

– Конечно. Когда меня пригласят.

– Значит, пока еще не приглашают?

– Нужно дождаться окончания войны и стать лучшим дирижером.

– Тогда ты меня уже не будешь любить.

– Я люблю тебя сейчас, – сказал он и стал меня целовать. Потом протянул надо мной руку, пытаясь дотянуться до часов на тумбочке с моей стороны. – Четыре часа. Думаю, мы и правда сегодня умрем. Хуан наверняка забыл.

– Что забыл?

– Что должен позвонить, когда Андрес соберется выходить из «Лос Пинос».

– Зачем?

– Чтобы ты вернулась домой раньше него.

– Но я не собираюсь возвращаться домой.

– Тебе придется. Ты не можешь здесь остаться.

– Какая же я дура! – рявкнула я, вставая, и начала собирать по всей квартире свою одежду. Я была так зла, что запуталась с застежкой платья и стала ее дергать, пока не оторвала. Я надела туфли – всё равно под пальто никто не заметит голую спину.

– Вы с Альваро просто придурки! – бросила я.

– Для провинциалки у тебя красивые волосы, – ответил он.

– Да что ты знаешь о провинциалках, – крикнула я.

В дверь позвонили. Это был Хуан.

– Сеньора, генерал не собирается уезжать из резиденции. Говорит, вы сказали ему, что будете в саду, и он должен забрать вас оттуда.

– А с кем он? Вечеринка закончилась? – поинтересовалась я.

– Он с доном Альфонсо Пеньей, – ответил Хуан.

– До сих пор? – удивилась я. – Наверное, напился вдрызг, если столько времени выносит Пенью.

– Пойдем, дорогая, – сказал Карлос, который, уже полностью одетый, стоял в дверях.

Мы приехали в «Лос-Пинос». Хуан отправился парковать машину, а мы вышли неподалеку от того места, где расстались с Кордерой.

По пути Карлос обнял меня за талию и притянул к себе. Потом мы вошли в зал. Там уже почти никого не было, только Андрес и Пенья сидели в глубине. Рядом с каждым стоял официант, а на столике между ними красовалась бутылка коньяка. Мы направились к ним.

– Ну что, уже надышались свежим воздухом? – спросил Андрес, растягивая слова.

– Мы ведь недолго отсутствовали. Когда ты успел так нализаться? – возмутилась я. – Ты же пьян в стельку, Андрес! Что с тобой случилось? Ты же никогда так не напивался.

Я и в самом деле удивилась. Я знала, что Андрес может пить несколько часов, совершенно не пьянея.

– Потому что в этой стране может выжить только безумец или пьяный. Я почти всегда безумен, но сегодня мне вдруг захотелось обрести разум. Правда, братец? – обратился он к Пенье, который был пьян еще больше, косил глазами и смотрел в пол.

– Я тебе скажу, что эти коммунисты очень опасны, – проговорил тот, заикаясь. – Тебе не следовало отпускать с ними свою жену.

– У него уже начались галлюцинации, – заметил Андрес. – Сейчас назвал Вивеса коммунистом, а через минуту скажет, что сюда вошел фиолетовый слон или Грета Гарбо в трусах. Хуан, отвези его домой, а мы еще поболтаем.

– Думаю, нам всем пора по домам, – сказала я. – Здесь уже нечего делать.

– Ах, вы только посмотрите на нее! – сказал Андрес, поднимаясь. – Как она обеспокоена соблюдением приличий! Ладно, поедем домой, но пусть Хуан привезет туда певцов из «Сироса».

– «Сирос» сейчас уже закрыт, – напомнила я.

– Ничего подобного, он работает до трех утра, еще есть время. Хуан, привези сюда трио, которое знает «Предчувствие».

– Но сначала пусть отвезет нас домой, – сказала я.

– У нас что, нет другой машины? А твоя, Вивес? – спросил Андрес.

У меня перехватило дыхание. Машина Вивеса осталась около его дома.

– Я одолжил ее Кордере, ему не на чем было ехать, – спокойно ответил Вивес.

– Вот же козел этот Кордера, пытается наложить лапу даже на автомобили моих друзей. Даже ты попался на удочку бедняги Альварито. Одолжил ему машину! Если у него нет машины, с какой стати ему давать свою? Но мы не можем больше ждать. Если останемся без певцов, я его убью, это уж точно, и дело не в политике. Он умрет за то, что испортил нам вечер, да и стране тем самым я окажу услугу.

Мы поехали домой.

– Пусть Хуан высадит нас во дворе, а до дома мы сами как-нибудь дойдем, – сказал Андрес. – Я пойду в зал, а ты, Хуан, привези сюда музыкантов – тех, кто знает «Предчувствие».

Я выскочила из машины и бросилась к окошку Хуана.

– У него остановились часы, – сказала я. – В «Сиросе» вы уже никого не найдете. Поезжайте лучше в дом маэстро Лары – я уверена, они еще продолжают праздновать. И скажите Тоне, чтобы она приехала как можно скорее.

Глава 16

С Тоней Перегрина я познакомилась еще в то время, когда Андрес был губернатором. Она приехала в Пуэблу вместе с Ларой. Я пригласила ее спеть в кинотеатре «Герреро» на одном из тех благотворительных мероприятий, которые я так любила организовывать. Они собирались провести в Пуэбле два дня, но в итоге остались на пять. Я поселила их в гостевых комнатах нашего дома, свозила на ранчо в Атлиско, показала все достопримечательности. Конечно, они получили массу удовольствия, хотя мне доставляло еще большее удовольствие их развлекать. По вечерам Агустин играл на рояле, а Тоня пела.

Мы с ней подружились. Я отвела ее к Лупе, своей портнихе, которая была настоящим гением. За два дня она сшила ей три концертных платья со шлейфами и оборками, маскировавшими ее полноту. Она и так была хороша, стоило ей только запеть, но платья привлекли к ней всеобщее внимание и заставить ее почувствовать, что она ничем не хуже Нинон Севильи. А вот я, признаюсь, завидовала им обеим. Когда Лупе сшила эти платья, Тоня не желала больше выходить на сцену ни в чем другом. Поскольку ей так и не удалось уговорить Лупе переехать в Мехико, Тоня с тех пор наведывалась в Пуэблу при любой возможности.

Она всегда останавливалась в нашем доме. И все бы хорошо, но однажды к ней в комнату прокрался какой– то тип с ножом и бросился на нее с криком «Смерть Андресу Асенсио!». Андрес в те дни никогда не спал две ночи подряд в одной и той же комнате. Иногда он оставался у меня, иногда ночевал в комнате Чеко или где-нибудь еще. Накануне приезда Тони он спал в той комнате для гостей, где мы ее поселили. Так вот, этот тип бросился с ножом на Тоню, в потемках приняв ее за Андреса, а она настолько растерялась, что не нашла ничего лучше, чем пропеть:

– Есть ли на свете такие глаза – зеленые, как изумруды?

Тот тип вылетел из ее комнаты и бросился бежать. Тоня рассказала мне об этом лишь много лет спустя.

– Как тебе пришло в голову спеть? – спросила я.

– А что еще я могла сделать, если накануне ты весь вечер заставляла меня это петь, и в голове у меня вертелись то зеленые очи цвета морского прибоя, то алые губы цвета кораллов? Эта песенка мне даже во сне снилась, я уже ни о чем больше думать не могла, только о пальмах, кораллах и изумрудах.

Мы стали такими подругами, что теперь я не сомневалась: если Хуан скажет Тоне, что она мне срочно нужна, она примчится даже среди ночи, хоть в ночной сорочке.

И действительно, еще не успел растаять лед в стаканах с виски, когда за дверью послышался шум мотора. Я открыла. За дверью, как ясное солнце, стояла Тоня в сверкающем голубом платье с обнаженными плечами. Она поцеловала меня в щеку.

– Добрый вечер, добрый вечер, – произнесла она своим божественным голосом. – Кто-то здесь хотел меня видеть?

– Тоня! Спойте «Предчувствие», – попросил Андрес.

– Конечно, генерал, но сначала представьте меня господам, – ответила она, глядя на Вивеса, словно пыталась его вспомнить. – Знаю, вы дирижер симфонического оркестра. Видела вашу фотографию. Я ни одного лица не забываю, верно, сестренка? – обратилась она ко мне.

– А это депутат Альфонсо Пенья. Как видишь, мы ему уже наскучили, – ответила я, указав на Пончо, дремлющего в обнимку с бархатным креслом.

– Очень приятно, – сказала Тоня, приподняв его руку и бросив обратно. – «Предчувствие», генерал? К сожалению, я не привела с собой пианиста, так что как получится.

– С вашим-то голосом, Тоня, да как получится? – сказал Андрес.

– Вам нужен пианист? – спросил Карлос, сидящий за роялем.

– Только не говорите, что знаете эту песню, – удивилась Тоня.

Карлос ответил первыми аккордами из «Предчувствия».

– Ну надо же, вы только поглядите, – отозвалась Тоня.

– Что, годится? – поинтересовался Карлос. Тоня продолжила песню, направившись к роялю.

– Но только с самого начала, Тоня, – попросил Андрес. – «Боюсь стать счастливым с тобою рядом», – пропел он.

– «Боюсь всё потерять», – вторила я, сев в кресло и зачарованно слушая.

– Хорошо, генерал, – ответил Вивес и заиграл сначала. Карлос аккомпанировал Тоне, словно они репетировали многие месяцы.

Он не просто аккомпанировал, а после окончания одной песни сливал ее финал с началом другой, и Тоня как ни в чем не бывало продолжала петь. Они веселились, их глаза горели.

«Для чего на небе луна, для чего в морях глубина, ты лишь слово скажи и меня позови, нет на свете препятствий для моей любви».

– «Я одержима тобой, у всех на глазах я схожу с ума», – подхватила я, понимая, что мой голос, похожий на мышиный писк, не идет ни в какое сравнение с божественным голосом Тони.

Тоня кивнула и жестом велела мне приблизиться.

Я села на стул возле рояля, рядом с Карлосом; он тут же оборвал эту песню, которую, как мне казалось, написали специально для меня, и разразился аккордами другой песни, «Какая ночь была вчера».

– «Ах, что за ночь была вчера», – вступила Тоня. – «Ах, что тогда произошло, что так меня смутило...»

– «И я теперь в смятеньи чувств, а так была спокойна. Томит меня предчувствие, что кончилась любовь», – пропела я, изо всех сил напрягая голос, наклоняясь при этом к Карлосу, который украдкой протянул руку и погладил меня по колену.

– Ну вот, ты, как всегда, все испортила, Каталина, – недовольно произнес Андрес. – Заткнись, когда поют великие мастера.

Я не обратила внимания на его слова.

– «Ах, что ты делаешь со мной? – продолжала я. – Я вся в смятеньи чувств. Такого прежде не бывало никогда...»

По сравнению с голосом Тони мой собственный казался жалким писком, но я все равно продолжала:

– «Клянусь, со мной такого не бывало никогда...»

В эти минуты мне казалось, что ее голосом поет моя собственная душа.

– «И лишь тогда я поняла, что лишь тобой всегда жила, лишь одного тебя ждала», – пропели мы вместе, и я уронила голову на рояль.

Бум – послышалось вместо финала песни «Какая ночь была вчера».

– Каталина, кончай эти глупости, – сказал Андрес. – Это ведь я пьян. Сыграй «Пепел», Вивес.

– Да, сыграй «Пепел», – поддержала я.

– А ты помолчи, Катин, – сказал Андрес.

– Хорошо, жизнь моя.

– «После стольких мук я поняла, что забыла тебя», – пропела Тоня.

– «После того, как отдала свое израненное сердце», – подхватила я, а она встала позади меня, положив руки мне на плечи.

– Каталина, не влезай, – снова одернул меня Андрес.

– Шел бы ты куда подальше со своими «не влезай»! – ответила я, и вновь запела вместе с Тоней:

– «Нет на свете горше любви, чем та, что я дарила тебе».

– Пам-пам-пам-пам, – пропела я, отстукивая такт по крышке рояля.

– «Не могу ни простить, ни дать тебе то, о чем просил меня ты», – продолжили мы.

– «Ты должен знать, что обманутая любовь обращается в ненависть», – медленно проговорил Андрес, погрозив пальцем неизвестно кому.

– «А если захочешь вернуться, найдешь ты лишь пепел, лишь пепел, которым стала моя любовь», – закончили мы.

– Вот хренотень, – буркнул Андрес.

– «Пой, если хочешь забыть свое сердце», – пела Тоня, следуя за мелодией Карлоса.

– «Пой, если хочешь забыть свою боль», – подхватил Карлос, исполняя короткие пассажи.

– «Пой, если тебя покинула любовь. Пой, чтобы завтра она вернулась».

– Пам-па-рам, пам-па-рам, пам-па-рам, – подхватила я, встала со скамейки и закружилась в танце.

Вивес рассмеялся, а Андрес заснул.

– Возроди во мне жизнь, – пропела я, танцуя в одиночку по залу.

– «Возроди во мне жизнь, возьми мое сердце», – пропела Тоня, вторя мелодии Карлоса.

– «Возроди во мне жизнь, и охватит болью сердце мое», – подхватила я и вновь села рядом с Карлосом. Андрес был прав, я лишь портила их чудесный дуэт, но в ту минуту я даже не задумывалась об этом.

– «Ты не увидишь меня, ведь твои глаза принадлежат мне», – пропела я, склоняясь к плечу Карлоса, который закончил тремя аккордами, отзвучавшими прежде, чем Тоня дотянула последнюю ноту.

– Потрясающе, Тоня, – сказал он. – Я восхищен.

– А вы? – спросила она. – Любите друг друга или собираетесь влюбиться?

Мы вышли в сад, чтобы полюбоваться восходом солнца, пока Андрес спит.

– Сеньора, я отвезу депутата домой? – спросил Хуан, стоящий в дверях прихожей.

– Буду очень признательна, Хуан, – ответила я. – И проводите генерала до постели. Вы просто святой.

– И меня отвезите тоже, – сказала Тоня. – Я не хочу оставаться на завтрак.

Солнце уже, наверное, целый час стояло над деревьями, словно огромный апельсин. В сад вышел Чеко, в пижаме и босиком.

– Мама, почему ты одета так же, как вчера? – спросил он. – Надень брюки. Или ты не собираешься сегодня кататься верхом?

– Поехали, дирижер, – сказала Тоня, хлопая Карлоса по плечу. У него под глазами пролегли круги, но всё равно он был прекрасен. – Пока, сестренка, удачно тебе прокатиться! Самое время подышать свежим воздухом.

Карлос положил руки мне на плечи и поцеловал в щеку.

– Увидимся завтра? – спросил он.

– Увидимся, – ответила я, и мы расстались.

Они с Тоней направились к машине. Мы с Чеко пошли в дом.

– Слушай! – крикнул Карлос, обернувшись в воротах. – А ведь завтра уже наступило.

Когда мы вернулись домой после верховой прогулки, у меня голова шла кругом. Я спешилась, мечтая о глоточке апельсинового сока. Лусина принесла мне его прямо в сад, где я сидела, поджав под себя ноги, отвечая невпопад на какие-то вопросы Чеко.

– Генерал велел передать, чтобы вы поднялись к нему, как только вернетесь, – доложила Лусина.

Я взбежала по лестнице, прыгая через три ступеньки, и вошла в комнату Андреса, даже не сняв на пороге испачканных в грязи сапог. Там я села на разобранную постель и принялась их отряхивать.

– Можно, я отдерну шторы? – спросила я. – А то ничего не видно.

– Закрой лучше дверь, будь так добра, – ответил Андрес, поворачиваясь в постели, чтобы удобнее было обнять меня за талию. – И расскажи, о чем вчера говорили Кордера с Вивесом, – потребовал он, поглаживая меня по спине.

– О концерте, – ответила я.

– А еще о чем?

– Вивес спросил у Кордеры насчет Конгресса, но Кордера так ничего толком и не ответил.

– Наверное, что-то он все же ответил. Долго они это обсуждали?

– Он только сказал, что руководителя избрали большинством голосов.

– Не морочь мне голову. Он сказал что-нибудь действительно важное?

– Ничего особенного. Они и говорили-то не более пяти минут.

– В таком случае, что вы делали с Вивесом все остальное время? Только не морочь мне голову. Вивес и Кордера говорили гораздо дольше, раз вы вернулись около двух.

– Мы просто гуляли, – ответила я. – В «Лос-Пинос» чудесные сады!

– Ты говоришь так, будто только вчера их обнаружила. Хочешь жить здесь? Так расскажи, о чем говорили Вивес и Кордера.

– Генерал, если я снова услышу, о чем они говорят, обещаю, что непременно перескажу тебе слово в слово всю беседу. Но вчера они говорили о четырех вещах.

– О каких именно? Вспомни как можно точнее, о чем они говорили: любое слово может оказаться тайным шифром.

– Ты все еще пьян. Какой еще шифр?

– Они договорились о встрече? – продолжал он допрашивать.

– Да, собираются встретиться на днях.

– Иными словами – в четверг, – сказал он.

– Ты спятил, – ответила я, пытаясь стащить сапог, который всегда почему-то застревал.

– Ты так и не ложилась? – спросил он.

– Немножко подремала.

– С чего вдруг такое воодушевление? Ты же обычно отсыпаешься три дня после каждого затянувшегося за полночь праздника. Почему ты вдруг решила прокатиться верхом?

– Меня попросил Чеко.

– Он просит тебя об этом каждый день.

– А сегодня мне захотелось поехать, – ответила я, стаскивая сапог и разминая пальцы ноги.

– Какая-то ты странная.

– Я вчера хорошо повеселилась. А ты разве нет?

– Даже не помню, что там было. Кажется, ты что-то пела, или мне это приснилось?

– Меня попросили спеть «Возроди во мне жить». А потом я спела ее снова – на бис.

– Замолчи. Ты словно за пятерых говоришь.