Текст книги "Возроди во мне жизнь"
Автор книги: Анхелес Мастретта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Глава 19
Я с воплями ворвалась в дом, испуганные дети молча цеплялись за мой жакет. Я помчалась по лестнице, миновав все пять пролетов, пока не добралась до игрового салона; влетела в комнату, прижимая руки к груди и заражая всех своей паникой.
– Что это с тобой? – спросил Андрес, открывший мне дверь. Во рту у него торчала сигара, в одной руке он держал бокал бренди, а в другой – костяшку домино.
– Кто-то увел Карлоса, – медленно ответила я – без всякого крика, как если бы говорила о чем-то будничном. – Дети сидели одни перед дверями запертой церкви.
– И кто же, по-твоему, его увел? Он вообще должен был оставаться в доме, я предупреждал его, чтобы никуда не ходил. И что же, он оставил детей в одиночестве? Какая безответственность!
– Дети сказали, что его увели силой, – ответила я ледяным тоном.
– У твоих детей богатое воображение. Уложи их спать – именно это им сейчас нужно.
– А ты что собираешься делать? – спросила я.
– Начать игру, у меня как раз шестерки.
– А как же твой друг?
– Ничего, скоро вернется. Если же нет, поговорю с Бенитесом, пусть пошлет полицейских на поиски. Ты собираешься переодеть детей в пижамы или нет?
– Я переодену их в пижамы, – ответила я, чувствуя, будто в мое тело вселился кто-то другой и затыкает мне рот. Я взяла детей за плечи и подтолкнула их к лестнице, мы спустились на второй этаж.
Там мы столкнулись с Лилией, она как раз выходила из своей комнаты – в черном платье с красной отделкой, темных чулках и туфлях на высоких каблуках. Волосы она подобрала вверх двумя высокими серебряными гребнями и накрасила губы. Моя мама уж точно не одобрила бы такого наряда.
– Можно мне взять твое каракулевое манто? – спросила она. – А то я свое испачкала мороженым. – Ты нашла Карлоса?
– Нет, – ответила я, кусая губы.
– Бедная мама, – воскликнула Лилия и обняла меня.
Мне хотелось кричать, выть, рвать на себе волосы, со всех ног мчаться его искать.
Лилия погладила меня по голове.
– Бедняжка! – повторила она.
Я нехотя выпустила из объятий ее тело, пахнущее духами.
– Какая ты красивая! – сказала я. – Уже уходишь? Ну-ка, повернись, я посмотрю, как ты надела чулки. А то у них швы всегда перекошены.
Она медленно повернулась кругом.
– Поправь левый чулок, – велела я. – И возьми в моей комнате любое манто, какое захочешь. Только не целуйся с Эмилио. Не стоит раньше времени кидаться ему на шею.
Она снова поцеловала меня и бегом бросилась вниз по лестнице.
Я отвела детей в детскую. Когда они уснули, погасила свет и прилегла рядом с Веранией. Я лежала лицом вниз, обхватив себя за плечи, а по щекам потоком лились слезы.
«Пусть хотя бы не причинят ему страданий, – сказала я себе. – Пусть его убьют сразу, без мучений. Надеюсь, ему не разобьют лицо и не сломают руки. Молюсь, что кто-нибудь окажет милость и просто его застрелит».
– Сеньора, – окликнула меня Лусина, входя в комнату. – Сеньор желает ужинать.
– Так накрывай, – ответила я хрипло.
– Он хочет, чтобы вы тоже спустились. Велел передать, что пришел губернатор.
– А сеньор Карлос? – спросила я.
– Нет, сеньора, его нет, – ответила она, присаживаясь на край постели. – Мне очень жаль, сеньора, вы же знаете, как я вас люблю, я так радовалась, видя вас счастливой, вы же знаете...
– Его убили? – перебила я. – Это Хуан тебе сказал?
– Не знаю, сеньора. Хуан выглядел просто больным, когда ему сообщили... Машину вел Бенито. Мы хотели сразу вам сказать, но что мы могли сделать, если генерал вас запер...
Я вновь закрыла лицо руками. Плакать уже не было сил.
– А Бенито? – спросила я наконец.
– Он еще не вернулся.
Я встала.
– Передай генералу, что я сейчас спущусь, и попроси Хуана подняться.
Я надела черное, а также серьги и медальон, которые подарил мне Карлос – итальянские, медальон был украшен голубым цветком, на одной стороне было выгравировано слово «mamma», а на другой – дата, 13 февраля.
Я вошла в столовую как раз в ту минуту, когда Андрес рассаживал гостей.
– Мое почтение, сеньора, – сказал Бенитес.
– Она этого не заслужила, губернатор, раз опоздала к ужину, – заявил Андрес.
– Простите, – ответила я. – Я укладывала детей и тоже задремала.
В столовой оказалось гораздо больше людей, чем я ждала.
– Ты знакома с генеральным прокурором штата? – спросил Андрес.
– Конечно, и рада видеть его в нашем доме, – ответила я, не подавая руки.
– А с начальником полиции?
– Нет, но рада познакомиться, – ответила я. Чтоб он провалился.
– Сеньор губернатор любезно почтил нас визитом, едва я известил его об исчезновении нашего друга Карлоса Вивеса, – пояснил Андрес.
– Не лучше ли было бы заняться его поисками? – спросила я.
– Думаю, они хотели бы собрать побольше информации, – высказал свое мнение депутат Пуэнте.
– Как случилось, что ваши дети остались на улице одни? – спросила у меня Суси Диас де Пуэнте. – Полагаю, дона Карлоса похитила какая-нибудь его поклонница.
– Будем надеяться, что это так, – ответила я.
– Дамы, это серьезно, – сказал Андрес. – Карлос был другом Медины, а Медину сегодня утром убили. Губернатор, вы уже в курсе, что случилось с Мединой?
– Более или менее. Вроде как убили его же люди. В профсоюзе немало радикалов, а Медина сумел убедить большинство своих сторонников, что им стоит объединиться с Конфедерацией рабочих. И теперь какой-то сумасшедший решил отомстить ему за здравомыслие, которое посчитал изменой.
– Что-то мне не верится, что Медина действительно собирался объединиться с Конфедерацией рабочих, – сказала я.
– Это почему же? – поинтересовался Андрес.
– Потому что я знаю Медину. Карлос его очень любил.
– Надеюсь, не настолько сильно, и не бросился его защищать, – сказал Андрес. – Он всегда был безответственным. Вот, например, сегодня за обедом я просил его посвятить себя музыке и не лезть во всякие сомнительные делишки. Но разве он меня послушает? Он же настоящий провокатор!
– А мне он кажется хорошим парнем, – сказал прокурор. – И музыкант великолепный.
– Будем надеяться, что с ним ничего не случилось, – выразил надежду начальник полиции.
Когда Андрес был губернатором, он служил заместителем начальника полиции. Омерзительный тип, его даже прозвали Залежалым Сыром, до того был никчемным. Но о том, что произошло, он точно знал все подробности.
Подали ужин. Андрес громко восхвалял мои кулинарные таланты, а разговор шел о каких-то пустяках, словно ничего и не случилось. За столом прислуживала Лусина.
– Еще фасоли, сеньора? – спросила она, остановившись возле меня. И, наклонившись, прошептала на ухо: – Хуан говорит, что его держат в доме номер девяносто.
– Да, еще немножечко, – ответила я, стараясь скрыть волнение.
– Ваша стряпня поистине великолепна, сеньора, – сказал Бенитес. – Что правда, то правда.
– Благодарю вас, сеньор губернатор, – ответила я, глядя ему в глаза.
Неожиданно я встретилась взглядом с прокурором Тирсо, сидевшим рядом с ним. Это был уважаемый всеми юрист, который никогда не хотел прислуживать Андресу.
Я удивлялась, что мой муж подружился с Бенитесом. Это был странный человек. Когда он смотрел на меня, в его взгляде сквозил несомненный интерес.
– Вы чем-то обеспокоены, не так ли? – спросил он.
– Я волнуюсь за Карлоса, – ответила я.
– Обещаю, что сделаю для него все возможное, – заверил он.
– Спасибо на добром слове, – сказала я и обратилась ко всем остальным:
– Пойдемте в гостиную пить кофе?
– Пойдемте, – согласился мой муж, вставая из-за стола.
Вслед за ним поднялись остальные, повторяя каждое его движение, как мартышки. Все прошли в гостиную, и я тут же воспользовалась случаем, чтобы обратиться к Тирсо Сантильяне.
– Вы ведь доверяете губернатору, правда?
– Разумеется, сеньора, – ответил он.
Я любезно улыбнулась, как если бы речь шла о каких-нибудь пустяках.
– Карлоса держат в доме номер девяносто. Умоляю, спасите его!
– О чем это вы?
– Дом номер девяносто – это тюрьма для политзаключенных. Она появилась в те времена, когда мой муж был губернатором, и существует до сих пор. Карлос там.
– Откуда вы знаете? – спросил он.
– Какая разница? Так вы туда поедете? Велите его выпустить, пусть просто бросят на улице. Скажите, что у вам об этом сообщили в конторе. Умоляю вас, поторопитесь!
После этих слов я рассмеялась с притворной беспечностью, и он рассмеялся в ответ.
– Сеньор губернатор, я ухожу, – сказал он. – Хочу узнать в конторе, есть ли какие-нибудь новости.
– Этот Сантильяна – непревзойденный работник, – сказал Андрес. – Я всегда хотел, чтобы он работал на меня, но не уговорил его. Как тебе-то удалось его привлечь, Фелипе?
– Повезло, – ответил Бенитес. – Идите, сеньор прокурор.
Начальник полиции Пельико чувствовал себя не в своей тарелке. Если прокурор уедет, ему тоже придется откланяться, а он не имел ни малейшего желания это делать. Он так уютно устроился в кресле, с кофе и бренди.
– А вы ведь останетесь, сеньор Пельико? – спросила я.
– Если вы просите, сеньора, у меня просто нет выбора, – сказал он, поудобнее устраиваясь в кресле и принимаясь за мяту в шоколаде.
– Я провожу вас, прокурор Сантильяна, – сказала я, взяв под руку прокурора и направляясь к дверям. Андрес украсил стены прихожей геральдическими щитами. За дверью прятался Хуан.
– Хуан, что случилось? – спросила я.
– Бенито отвез их в дом номер девяносто, больше я ничего не знаю.
– Отвезите меня туда, – попросил Тирсо.
– Я поеду с вами, – сказала я.
– Хотите всё испортить? – спросил он.
Я проводила их и вернулась в гостиную, вся дрожа.
– Ты что, говоришь сама с собой, Каталина? – спросил Андрес, когда я вошла.
– Повторяю таблицу умножения, чтобы не опозориться перед Чеко, когда буду проверять, как он ее выучил, – ответила я.
– Была бы ты мужчиной, стала бы политиком, ты упрямее всех нас вместе взятых.
– У вас просто изумительная жена, генерал, – сказал Бенитес.
– Попрошу, чтобы принесли дров для камина, – пробормотала я. – Здесь ужасно холодно.
Чарро Белый – так звали певца, которого Андрес пригласил в этот вечер играть для нас на гитаре, альбиноса с печальным голосом, звучавшим одинаково тоскливо, что бы он ни пел; казалось, ему было совершенно все равно, слушают его или нет; впрочем, а слушатели спокойно обсуждали под его аккомпанемент свои дела.
Он сел возле камина, рядом со мной, и запел:
– «По далеким горам скачет всадник, он блуждает, один в этом мире, он ищет смерти».
– Чарро, сыграй лучше «Молнию», – потребовал Андрес. – Ты что, не видишь,что нам и так невесело?
Чарро сменил мелодию и начал другую песню:
– «Я отдал бы всё, чтоб ее любить, мне страшно, что сильнее любить невозможно. О молния, ярость неба, прими же мою тоску...»
– Это же надо – так испоганить песню! – поморщился Андрес. – Еще раз, с самого начала!
И запел сам, гости сидели молча, потому что все знали: когда поет Андрес, никто не смеет проронить ни звука. Чарро вернулся в центр круга. Андрес вскоре стал называть его братом, уговаривая сыграть одну песню за другой.
– Спой, Каталина, – попросил он под конец. – Только не стой против света, так тебя плохо видно. Спой «Вдали от тебя».
– Давайте споем ее вместе, Катита, – поддержал его Чарро, однако затянул снова в одиночку.
Закончил он петь как раз в ту минуту, когда в гостиную вошел Тирсо.
– Я нашел Вивеса, – сказал прокурор. – Он мертв.
– Где вы его нашли? Сеньор губернатор, я требую правосудия! – воскликнул Андрес.
– Как это случилось, Тирсо? – спросил Бенитес.
– Я хотел бы поговорить с вами наедине, сеньор, но могу представить отчет прямо сейчас. Я нашел его в тайной тюрьме. Тамошние люди говорят, что исполняли приказы майора Пельико.
Его слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Пельико взглянул на Андреса.
– Бенитес, объясните, в чем дело! – возмущенно крикнул Андрес. – Что еще за тюрьма? Где Карлос? Кто его туда доставил?
– Тирсо, объяснитесь, это серьезные обвинения, – потребовал губернатор.
– Не понимаю, о чем вы говорите? – закричал Пельико.
Жена Пуэнте упала в обморок. Сам Пуэнте начал произносить речь, словно у себя в Палате депутатов. А я вышла из комнаты.
Возле машины Тирсо стояла Лусина. Хуан обнимал ее за плечи.
– Где он? – спросила я.
– Там, внутри, но вам лучше его не видеть, – ответил Хуан.
Я открыла дверцу и увидела его голову. Я погладила его волосы, слипшиеся от крови. Закрыла ему глаза. На воротнике и рубашке была кровь. И пулевое отверстие в затылке.
– Помогите отнести его в дом, – попросила я.
Вместе с Хуаном, шофером Тирсо и Лусиной мы отнесли его в комнату с папоротником и уложили на кровать. Потом я попросила их выйти. Не знаю, сколько я просидела рядом на корточках, глядя на него. Потом в комнату вошли Андрес и Бенитес.
– Я же предупреждал! – воскликнул Андрес, приближаясь к смертному ложу Карлоса. – Почему ты меня не послушал?
– Мы похороним его в Тонансинтле, – сказала я, вставая с края кровати и направляясь к двери.
Я вышла из комнаты. В галерее было темно, но света все же хватало, чтобы не натыкаться на вазоны с цветами. Гостевые комнаты помещались на третьем этаже, рядом с фронтоном и бассейном. Здесь, конечно, было освещение, но два дня назад мы с Карлосом его испортили, чтобы я могла подниматься к нему незамеченной. Дети спали на втором этаже, а на первом – только Андрес и я. Таким образом, от комнаты с папоротником до нашей спальни мне предстояло пять минут пути по лестницам и коридорам. Я уверенно шла сквозь темноту, ведь мне было не впервой ночью ходить по дому, пересекла сад и направилась в свою комнату. Там я расчесала волосы, надела черное пальто и отправилась на кухню в поисках Хуана. Он отвез меня к гробовщику Гайоссо.
– Вы могли бы позвонить, сеньора, – сказал сонный гробовщик, стараясь казаться любезным.
– Мне нужен деревянный гроб – просто деревянный, без всякого железа, без черных финтифлюшек и без креста, – заявила я.
Гроб прибыл к девяти часам утра. А уже к одиннадцати мы все были в Тонансинтле. Ярко светило солнце, на кладбище толпился народ. Бенитес пригласил музыкантов, студентов консерватории, партийных деятелей. Из Мехико прибыл Кордера. Он шел за гробом рядом со мной.
У кладбища в Тонансинтле не было ограды; оно располагалось рядом с церковью, на склоне холма. Было второе ноября – день поминовения усопших, и у многих могил собрались родственники, принеся с собой цветы, горшочки с моле, хлеб и сладости. Я велела собрать все календулы с того поля, где мы с ним были позавчера; получилось никак не меньше пятисот букетов. Я распределила их между свитой Бенитеса и рабочими, приехавшими вместе с Кордерой. Каждый должен был возложить цветы на могилу Карлоса.
Могильщики поставили деревянный гроб с его телом возле свежевырытой могилы. Андрес, встав возле гроба, произнес речь:
– Товарищи трудящиеся, дорогие друзья! Карлос Вивес пал жертвой тех, кто не желает, чтобы наше общество пошло по пути мира и согласия. Мы не знаем, кто оборвал твою жизнь, твою прекрасную жизнь, кто решил, что твоя жизнь представляет для него опасность, но не сомневаемся, что он заплатит за свое преступление. Гибель такого человека, как Карлос Вивес – потеря не только для меня, моей семьи и друзей, для тех, кто его любил; прежде всего, это невосполнимая потеря для всего общества. Я мог бы бесконечно перечислять все его качества, которыми он служил своей родине, и все те труды, которыми он обогатил дело революции. Но не могу, скорбь сжимает мне горло.
И так далее, и тому подобное.
Потом выступал Кордера. Происходящее казалось совершенно нереальным, как будто я смотрела кино.
– Карлос, – начал он. – Ты навсегда останешься в наших сердцах как человек безупречной честности, ума и отваги. Мы не собираемся молить о правосудии, мы сами его свершим. Ты отдал жизнь во имя нашего дела. Мы знаем, кто повинен в твоей гибели: это дело рук сильных мира сего, тех, кто владеет оружием и тюрьмами. Тебя убил не бедняк, не рабочий, не студент, не ученый. Нет, тебя убил вождь, тиран, угнетатель народа, стоящий у власти...
И так далее, и тому подобное.
Когда он закончил, пеоны подняли гроб, чтобы опустить его в могилу. Туда же я бросила и свой букет.
– Вот и сбылось твое желание. Теперь вся твоя могила завалена этими цветами, придурок.
И я бегом бросилась к машине, чтобы никто не увидел моих слез.
Всю следующую неделю я слышала речи. Я ошеломленно обнаружила, что и Конфедерация рабочих, и Союз мексиканских рабочих, и губернатор, и Родольфо, и Кордера, и Андрес хором повторяют одно и то же. Все они, как один, заявили, что Карлос был великим человеком, что мы должны отомстить за его смерть, что убийцы получат по заслугам, а мы должны избавить страну от предателей и смутьянов. Друзья Карлоса опубликовали в газете письмо, где требовали правосудия, превозносили достоинства покойного Вивеса и горько сетовали об утрате, которую понесло искусство.
В газетах также упоминались имена людей, с которыми мой муж часто говорил по телефону, называя их Эфраимом и Ренато. Я этих людей не знала. Андрес говорил, что лучше мне в это дело не лезть, мол, никто не должен заподозрить, что им больше не доверяют, в том числе, и сами Эфраим и Ренато, ведь они были его близкими друзьями и натворили столько всяких безумств, что непременно догадаются, когда подобное вытворяет кто-то другой. Я вырезала из газет все публикации и складывала в серебряную шкатулку, спрятанную в дальнем углу гардероба, где кроме газетных вырезок хранила записки Карлоса, фотографию, которую мы сделали на Аламеде, и все публикации, где упоминалось его имя – с самого первого концерта, даже плохие отзывы критиков. Была там и фотография Карлоса, когда он дирижировал оркестром – с упавшей на лоб челкой и воздетыми кверху руками. Я решила, что когда-нибудь вставлю ее в рамку.
Тирсо закрыл дом номер девяносто, губернатор вызвал Пельико и выразил ему свое удивление и возмущение, а сам Пельико прибежал к нам в поисках Андреса. Я как раз стояла на галерее второго этажа, облокотившись на перила, когда увидела, как он вошел в кабинет мужа.
Через несколько дней газеты подняли страшный шум, Бенитес заявил, что будет бороться с коррупцией, Андрес высказал уверенность в том, что свершится правосудие, а Пельико арестовали.
Спустя несколько месяцев из тюрьмы Сан-Хуан-де-Дьос бежали семь человек. Среди них был и Пельико. Вскоре он прислал нам рождественскую открытку из Лос-Анджелеса.
Глава 20
Я осталась в Пуэбле. Мне было страшно возвращаться в Мехико. В доме на холме меня защищали стены и дорогие сердцу воспоминания. Мне не хотелось новых проблем и сюрпризов. Я бы предпочла состариться, наблюдая за протекающей мимо жизнью, сидя в саду или у камина в маленьком домике с видом на кладбище в Тонансинтле, который я купила, чтобы иметь убежище на тот случай, когда хотелось спрятаться от всего света, выть и рыдать в одиночестве. Крошечный кирпичный домик, где помещались лишь кресло-качалка и стол, на котором стояли шкатулки с фотографиями и газетными вырезками. Солнце в него не заглядывало, поскольку во дворе росло огромное дерево, сплошь оплетенное бугенвиллеей, ее плети перекинулись на крышу дома, заплели ее всю и свешивались с краев на окна. Там я рыдала в голос, после чего засыпала прямо на полу, а затем, проснувшись с опухшими от слез глазами, возвращалась в Пуэблу – до нового приступа тоски.
После смерти Карлоса Лилия взбунтовалась против отца. Она больше не доверяла ему и старалась постоянно держаться возле меня. Мы вместе ходили за фруктами на рынок Ла-Виктория, она таскала меня с собой к Веракрусским воротам за платьями и обувью, которые покупала почти каждый день. Она стала носить золотые браслеты с огромными подвесками. Когда она приближалась, то звенела, как корова с колокольчиком.
Я не любила посещать магазины в Эль-Пуэрто, поскольку туда ходили за покупками любовницы Андреса. У него были счета во всех лавках, и он оплачивал их вместе со счетами дочерей, одну из которых я как раз и сопровождала. У меня же счетов не было. Так что я соглашалась туда ходить только ради Лилии. Я ее очень любила, она была такой же любопытной и неугомонной, как я сама. И готовой на самую отчаянную выходку. Другие дочери Андреса не были такими.
Ей надоело подчиняться отцу и принимать от семьи Алатристе приглашения на ужин. Она влюбилась в парнишку по фамилии Уриарте. У него был мотороллер марки «Индия», и Лилия часто сбегала из дома, чтобы прокатиться с ним по шоссе, ведущему на Веракрус. Я всегда их покрывала и вскоре тоже подружилась с этим парнем. Я была благодарна ему за то, что избавил меня от необходимости породниться с Алатристе.
Эмилито вернулся к Хорхине Летоне, которая всегда его прощала и терпела то, что они встречались уже восемь лет, а он всё не принимал решения. Хорхина была очень красива и влюблена в него, как кошка. Ни у кого на свете не видела я таких глаз. У нее были темные загнутые ресницы, брови как нарисованные, а глаза – медового цвета, как и волосы до плеч. Я никогда не слышала ее смеха, она только улыбалась, сверкая мелкими ровными зубами – так непосредственно, что можно позавидовать.
Однажды мы с Лилией столкнулись с ними на бульваре Реформ; они прогуливались под ручку и ворковали, словно голубки. Увидев нас, Эмилито застыл на месте. Никогда не забуду идиотского выражения на его физиономии.
– Ну не смешно ли – выходить за такого замуж? – возмущалась Лилия после этой встречи. – Если он даже до свадьбы наставляет мне рога!
Я обняла ее за плечи и сказала, что она совершенно права, и я готова благословить тот день и час, когда в ее жизни появился Уриарте, чтобы спасти от этого унижения.
Четыре дня спустя после злополучной встречи на бульваре Реформ Эмилито устроил Лилии серенаду под окнами, притащив с собой рояль, перегородивший всю улицу. Рояль – это еще что! Играл на нем Агустин Лара, а пел Педро Варгас. Прямо всё мексиканское радио у дверей нашего дома.
Лилия выскочила из своей комнаты и бегом спустилась к нам, в розовом халатике и босиком.
– Что мне делать, мама? – спросила она.
Ее отец вскочил с постели и бросился к окну.
– Зажги свет, дуреха, – ответил он. – Вот что тебе надо делать.
– Если я зажгу свет, он подумает...
– Зажги свет! – крикнул Андрес.
– Если не хочешь – не зажигай, – сказала я. – А то этот парень, чего доброго, еще решит, что его уже простили.
– Не знаю, что он там решит, – заявил Андрес. – А вот я уже решил, что стану его тестем.
– Но если Лилия этого не хочет... – возразила я.
Тем временем на улице заиграли «Фонарик», и Лилия выглянула в окно через щель между шторами.
– Он такой некрасивый, – сказала она. – И лицо такое несчастное.
– Разумеется, несчастное, – хмыкнул Андрес. – Учитывая, что ты изменяешь ему с этим придурком на мотороллере.
– Оно не поэтому несчастное. Ты же прекрасно знаешь, что парень влюблен в Хорхину Летону.
– Молчи, Каталина. Не стоит забивать девчонке голову всякими грязными сплетнями. Зажги свет, Лилия.
– Имей в виду, я все равно не согласна, – сказала я, выбираясь из постели.
– Выйди к нему, дочка, – велел Андрес. – Не слушай ее. Она просто завидует.
Девочка тут же запрыгнула на мое место в постели. Так они и слушали музыку, с зажженным светом, и никто не заметил, как я спустилась вниз, в комнату для прислуги, и разбудила Хуана. Я попросила его выбраться из дома через заднюю дверь и сообщить Уриарте о серенаде.
Как я и предполагала, парень появился через пятнадцать минут вместе с десятком друзей, гитарой и ружьем.
С улицы донеслись крики.
– Лилия! Выйди и скажи этому пижону, кого из нас ты любишь, – взывал Хавьер Уриарте, а тем временем его друзья вскочили на рояль, затолкали в машину Агустина Лару и теперь тащили туда же Педро Варгаса. Телохранитель прикрыл Эмилито рукой и двинулся на Хавьера. Друзья Уриарте палили в воздух и кричали:
– Прочь, прочь! Гоните их в шею!
Эмилито отстранил телохранителя и оказался лицом к лицу с Уриарте. В ту же секунду они сцепились и стали кататься по земле.
Андрес, позабыв о своем высоком положении, бросился к окну, чтобы полюбоваться на драку, как на боксерский поединок. Эмилио пока держался, но ему явно недоставало мастерства. Лилия наблюдала за ними из окна, стоя рядом с отцом, и грызла ногти.
– Ну что ты плачешь? Радоваться надо! – сказал Андрес.
Но Лилия с ним не согласилась. Она отошла от окна, одернула халатик и вышла из двери, направившись к драчунам. Недолго думая, она встала между ними.
Эмилито, задыхаясь, пытался выплюнуть изо рта собственный галстук. Уриарте бросился к Лилии и обнял ее. Секунду спустя в дверях появился Андрес, окликая ее по имени.
Девушка высвободилась из объятий Хавьера и вернулась в дом. Она прошла мимо отца, даже не взглянув на него, и двинулась по коридору прямо ко мне.
– Он его убьет, – сказала она, не в силах даже плакать. – Убьет, как убил твоего Карлоса.
Я обняла ее за талию, и мы поднялись в ее спальню, где стояли, сгрудившись у окна, все ее сестры и младшие дети.
Они встретили ее аплодисментами. Мы видели, как Андрес похлопал Эмилито по спине. Хавьер и его друзья направились к фонтану, и спустя несколько минут на улице вновь воцарилась тишина.
На следующей неделе Уриарте позвонил Лилии. Я слышала, как она говорила с ним по телефону в спальне:
– Я не могу. Папа приехал.
Через какое-то время мы услышали рокот мотороллера. Хавьер сделал петлю вокруг дома, беспрерывно нажимая на клаксон, пока Лилия не бросила ему записку со словами «Я тебя люблю». Хавьер спрятал ее под пиджаком.
Уже около полугода она не желала разговаривать с Эмилио. Полгода она встречалась с Хавьером и чувствовала себя окрыленной. Но все закончилось, когда тот свалился на мотороллере в овраг. Никто не знал, как это случилось, но живым оттуда он не выбрался.
Родители Хавьера достали его тело и похоронили на Французском кладбище. Все прошло тихо и незаметно. Я проводила бедную девочку на кладбище и оставила ее там одну – плакать и просить прощения бог знает за какие грехи.
В скором времени Эмилио явился поговорить с генералом Асенсио.
Андрес принял его в своем странном кабинете – длинном, словно коридор. На одной стене висели седла, на другой – костюмы тореро из Саламанки и Андалусии. В глубине стояло большое бюро, заполненное сигарами и зажигалками. У Андреса имелось добрых четыре сотни всевозможных зажигалок; он любил с ними развлекаться, щелкая то одной, то другой, пока выслушивал посетителей.
Когда они закончили разговор, он позвал меня и сообщил:
– Через несколько месяцев Лили выходит замуж за Эмилио. Сообщи ей об этом и проследи, чтобы не наделала глупостей.
Я улыбнулась и положила руку на плечо Эмилито. Мы вышли в сад, где находилась Лилия.
