Текст книги "Семь трудных лет"

Автор книги: Анджей Чехович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Заморский был приятно польщен и принял позу человека, наслаждающегося своим величием.

– Так и надо, пан Анджей, – говорил он с откровенным удовлетворением. – Именно так и надо. Кто спрашивает, тот не делает ошибок. Прошу об этом постоянно помнить…

Он посоветовал мне просмотреть подшивки «Культуры» и «Жиче литерацке», где я мог найти, по его мнению, богатую информацию, касающуюся писателей. Я поблагодарил его за «ценный совет», хотя уже раньше это сделал и действительно кое-какие материалы нашел. Однако меня интересовали не писатели. Надо было узнать, что находится в секретных архивах. Заморский об этом ничего не сказал. Так что я ни на шаг не продвинулся в самом важном для меня деле, говоря военным языком, продолжал оставаться на исходных позициях.

Опять на два дня я застрял в библиотеке, которая была для меня самым приятным местом во всей «Свободной Европе», поскольку туда приходило мало людей. Из польской секции чаще всего я там встречал Тадеуша Новаковского и Ежи Каневича (Тадеуш Мелешко), иногда туда заглядывал Заморский, но, пожалуй, лишь затем, чтобы проконтролировать меня.

Наконец настал день, которого я ждал. Не знаю, сам ли Заморский рискнул принять решение или американцы дали ему такое распоряжение. Если бы инициатива исходила от него, я мог бы считать, что моя игра не осталась безрезультатной. Во всяком случае, однажды он вызвал меня к себе в кабинет и произнес короткую речь. Он говорил о доверни, какое питает ко мне, новому сотруднику, и требовал должным образом оценить этот факт. Затем вручил мне несколько папок и персональных дел, вынутых из стальных сейфов в комнате F-9. В них находились секретные материалы, к которым в принципе не имели доступа редакционные сотрудники «Свободной Европы». Еще в Центре мне говорили, что в отделе Заморского размещаются секретные архивы, но подтверждение этих сведений на месте ободрило меня. Для меня это был важный момент – я, кажется, сдвинулся с мертвой точки… Через несколько часов, выписав необходимые мне данные, я пошел к Заморскому, чтобы возвратить ему папки. Он был чем-то занят и, желая быстрее от меня отделаться, немного даже безразлично сказал:

– Папку прошу отдать пани Уршуле, а персональные дела – пану Микицюку.

Таким образом я узнал, где, кто и что хранит. Из многих таких мелких наблюдений, зачастую пустяковых деталей, я постепенно начал строить схему поступления информации в «Свободную Европу» и ее прохождения внутри этого учреждения, особенно в той части «Свободной Европы», которая носит название Восточноевропейского департамента исследований и анализа.

В моей схеме было еще много пробелов, мест, лично мною еще не проверенных, когда неожиданно меня вызвал Заморский и, изображая заботливого начальника, сказал:

– Пан Анджей, являясь молодым сотрудником нашего коллектива, вы должны познакомиться поочередно со всеми аспектами его работы. Представляется превосходный случай: пани Уршула уезжает в отпуск, я предлагаю вам на этот период исполнять ее обязанности и познакомиться с работой секретариата.

Заморский действовал хитро. Он не хотел оставаться без секретарши и одновременно, как мне казалось, опасался взять вместо нее кого-то со стороны. Дело было не только в доверии. Причины его опасений могли быть более прозаическими. Любая другая секретарша, хорошо знающая свои обязанности, без труда поняла бы и – что еще хуже – разболтала, что пани Уршула Ясиньчук, может быть, многое делает превосходно, но не имеет квалификации, необходимой на ее месте.

Конечно, я дал согласие на предложение Заморского, предвидя (и не без оснований), что работа в секретариате, даже кратковременная, позволит мне дополнить недостающие звенья в схеме прохождения информации. Без основательного знания этого механизма я не мог бы многого сделать. В игре можно рассчитывать на успех, только если знаешь слабые стороны противника. Таким образом, я последовательно продвигался к тому, чтобы, не вызывая подозрений, найти способ подключиться к цепи прохождения информации. Я знал, что этим путем сумею добраться и до источников информации, поступающей на радиостанцию «Свободная Европа».

Центр не подгонял меня. Я уже несколько раз отправлял материалы, но вместо похвал, которых я ожидал, получил указания быть осторожным и терпеливым. Я вновь как бы услышал голос Генрика, который перед отъездом неоднократно предостерегал меня от погони за быстрым успехом.

«В разведке терпение является более важным, чем, к примеру, в торговле розами, – говорил он. – Работа нашей службы напоминает высокогорное восхождение. Вначале ведется наблюдение за объектом, анализируются все препятствия, и только потом можно отправляться в путь. На трассе работаешь руками и ногами, чтобы иметь больше точек опоры. Нельзя идти дальше, если нет хотя бы одной абсолютно надежной точки. В разведке аналогично. Правда, работаешь только головой, но без проверенной точки опоры не сделаешь ни шагу вперед, если не хочешь подвергнуть себя риску провала».

Осенью 1965 года я мог уже доложить своим начальникам в Центре, что детально изучил систему прохождения информации в польской секции «Свободной Европы». При случае сообщил о нескольких незначительных изменениях, происшедших за последние недели. Я выдвинул также предложение подключиться к цепи прохождения информации, отметив, что мне будет необходима помощь Центра. Я предложил непосредственно обсудить все детали, поскольку письменный рапорт занял бы много места.

МОИ «КОЛЛЕГИ» ИЗ ПОЛЬСКОЙ СЕКЦИИ «СВОБОДНОЙ ЕВРОПЫ»

«Рассчитываем на ваши грехи…»

Не я придумал ату фразу. Прочитал или услышал так давно, что уже не помню, кто является ее автором. Однако привожу ее, ибо план, который я осуществлял в Мюнхене, предполагал необходимость использования некоторых личных черт характера моих будущих «коллег» в «Свободной Европе».

Перед отъездом из Варшавы, еще в ходе обучения, мне представили много интересных документов, касающихся персонала «Свободной Европы». Таким образом я узнал не только Которовича, который отыскал меня в Цирндорфе, но и других сотрудников радиостанции. Я рассматривал их фотографии, читал биографии и характеристики. Эти материалы принесли мне большую пользу. Это были плоды работы людей из нашей разведки, имена которых мне неизвестны. Считаю себя обязанным сказать, что без их многолетних усилий, без помощи, которую они мне оказали, когда я находился в Мюнхене, я не сумел бы выполнить порученные мне задания.

На чьи грехи я рассчитывал? Начну с людей, с которыми встречался чаще всего.

Моим непосредственным начальником, как уже упоминалось, был Казимеж Заморский, подписывающийся иногда Сильвестр Мора. Он родился в 1914 году; когда я с ним познакомился, ему исполнилось пятьдесят. Перед войной жил во Львове, где работал в школьной администрации. Образование его, как говорили злые языки в «Свободной Европе», завершилось уже на первом курсе юридического факультета, но Заморский, невзирая на эти замечания, охотно вспоминал, как учился в Университете Яна Казимира и как пришлись ему по вкусу те студенческие времена.

Знакомые Заморского утверждают, что уже во Львове он был сотрудником 2 отдела (разведки). Он сам не опровергал этих слухов, наоборот, хвалился своими контактами в довоенные годы. Он якобы уже в молодости столкнулся с секретными службами, а технику работы разведки и контрразведки, по его словам, изучал у лучших мастеров этой службы. Война помешала ему достигнуть на этом поприще головокружительной карьеры. Трудно выяснить, сколько было правды в словах Заморского. Неоднократно ловили его на том, что он подтасовывает факты и переплетает их с собственными вымыслами. Это особенно проявлялось тогда, когда он рассказывал о своих любовных похождениях. Его слушатели часто посмеивались над этими приключениями. Защищал его только Мелешко-Каневич, но слова этого человека никто не принимал всерьез.

Вся секция обсуждала перипетии его развода с очередной, третьей, женой Хеленой – женщиной в полном расцвете лет. В 1957 году она вместе с сыном сбежала из Польши и очутилась в лагере для перемещенных лиц. Там ее высмотрел для шефа Богумил Брыдак. Когда я работал в «Свободной Европе», пани Хелена яростно судилась с Заморским, чтобы получить развод и алименты. Между встречами в суде или у адвоката она посещала знакомых и рассказывала им различные пикантные истории о своем бывшем муже. Иногда даже подстерегала у дверей, чтобы захватить врасплох секретаршу Уршулу Ясиньчук, которая после ужина и завтрака, сияющая, покидала квартиру своего шефа.

В коротких рассказах о Заморском было много людской злобы, но он и сам часто давал повод к насмешкам. Сотрудников удивляло, например, постоянное отсутствие у него денег, хотя зарабатывал он порядочно. Кулисы этого постоянного финансового кризиса хорошо знал Брыдак, у которого шеф часто занимал деньги.

Заморский появился в «Свободной Европе» еще в 1952 году, направленный на работу Центральным разведывательным управлением. С ЦРУ он установил связь вскоре после того, как англичане уступили его, подобно Новаку, американцам. Сотрудничество Заморского с британской разведкой началось еще на Ближнем Востоке, когда вместе с армией Андерса он покинул Советский Союз. В 1945 году англичане начинали пропагандистское наступление, направленное на подрыв союзов, созданных в годы войны. Его окончательной целью, как известно, должна была явиться подготовка агрессии против Советского Союза. Заморский вместе со Стажевским, имевшим в то время кличку Петр Зверник, опубликовал пасквиль под названием «Советское правосудие». За этим «трудом» пошли следующие «труды» подобного же тематического профиля, наполненные бешеной антикоммунистической пропагандой. Теперь время от времени Заморский публикует свои статьи в парижской «Культуре».

Страстью Заморского являются азартные игры. Когда он начинает играть, то обычно теряет над собой контроль. Ищет счастья на бирже, в рулетке и в картах. В темных биржевых операциях ему всегда помогал Брыдак, когда работал еще в Польском отделе исследований и анализа. Мне часто приходилось видеть его в этой роли. С утра он изучал биржевую котировку в «Зюддойче Цайтунг». Скрупулезно выписывал курсы акций и других ценных бумаг, иногда уезжал в город и пропадал до конца рабочего дня. Брыдак не умел хранить тайны, поэтому мы знали, когда биржевые дела шли хорошо, а когда плохо. Со временем мы и без него угадывали, везет шефу или нет. Когда Заморский выпячивал грудь и пытался смотреть на сотрудников свысока, мы догадывались, что он выигрывает. А когда из какого-нибудь конца коридора доносился крик: «Вы не умеете мыслить!» (излюбленный оборот Заморского, выражающий неодобрение) – все уже было ясно, и самое большее, о чем Брыдак мог нас проинформировать, где именно споткнулся, шеф: в рулетке, на бирже или в картах.

В предместье Мюнхена, как и вокруг почти всех крупных городов Федеративной Республики Германии, находятся игорные дома, не столь большие и известные, как в Монте-Карло, однако не отличающиеся от них ни атмосферой, ни клиентурой. Заморский чаще всего ездил в игорный дом в Бад-Визе или Бад-Рейхенхалль. Говорил об этом Брыдак, который иногда сопровождал шефа в этих поездках.

Однажды поздно вечером меня поднял с постели телефонный звонок.

– Пан Анджей, – услышал я голос Заморского, – извините, что звоню в такое время, но, знаете, – заколебался он, – такая глупейшая история. Я в Бад-Визе, вы меня узнаете, не правда ли?

– Конечно, пан Казимеж, – ответил я. Заморский желал, чтобы к нему не всегда обращались официально. Я узнал его по голосу, хотя не сразу. – В чем дело, пан Казимеж? – спросил я, догадываясь, что его что-то терзает, если он звонит из Бад-Визе.

Первых слов я не расслышал.

– …не знаю, как это произошло. Мне не хватило здесь денег. Такая карта, обычное невезение. Не были бы вы любезны, если это вам не трудно, взять с собой тысячу марок и приехать сюда ко мне? Вы слышите, тысячу марок!

– Сделаю, уже одеваюсь и еду.

Меня позабавило это отчаяние шефа. Сумма высокая, но, к счастью, я имел ее. Это не было случайностью, но и отнюдь не означало, что в Мюнхене я имел очень много денег, хотя заработки в «Свободной Европе» относительно высокие для ФРГ. Мой первый оклад плюс бесплатная меблированная квартира равнялись примерно среднему заработку хорошего инженера-конструктора на станкостроительном заводе.

В игорном доме в Бад-Визе я застал драматическую ситуацию. Заморский выглядел как маленький зайчонок, окруженный стаей сторожевых псов. Рослые пузатые мужчины говорили много и быстро. Обычно когда два баварца вполголоса говорят друг другу любезности, можно подумать, что они ссорятся. А здесь Заморскому, окруженному со всех сторон, нервно поправляющему очки, прямо угрожали полицией, бесцеремонно кричали, что разумный человек не должен играть на такую высокую ставку, если не имеет денег.

Я протиснулся между ними и встал около шефа.

– Господа, – сказал я громко, – зачем эта ссора? Сейчас же все долги будут оплачены! – Я вынул бумажник, из которого выпирала засунутая в спешке пачка синих банкнот по сто марок.

Атмосфера моментально изменилась. Разъяренные баварцы притихли и сразу же начали вести себя исключительно учтиво. Раскланивались, улыбались, размахивали руками, как торговцы, выражающие клиенту свое восхищение и полную преданность. Когда поживешь подольше в ФРГ, любой, желает он того или нет, должен привыкнуть к тому, что человек с туго набитым бумажником представляет там силу, перед которой покорно склоняют голову не только баварцы. Через несколько минут, провожаемые поклонами, мы вышли к автомобилю. Заморский, минуту назад еще съежившийся и несчастный, опять стал важен, как павлин. На обратном пути он уже почувствовал себя так уверенно, что начал даже проклинать немцев, что у него было признаком хорошего настроения.

У своего дома он прощался со мной многословно, что-то говорил об умении хранить тайну и решительно заверил, что через два-три дня заплатит долг, ибо для него это дело чести.

Долг он не выплатил до сегодняшнего дня и теперь уже наверняка не возвратит никогда. Подобным образом он поступал с Брыдаком, которому задолжал значительно больше. Брыдак умер, а его вдова, если даже об этом и знает, не найдет способа вынудить Заморского возвратить деньги.

Из частных финансовых затруднений Заморский выходил с помощью мелких махинаций, столь несерьезных для человека, занимающего такое высокое служебное положение. Он приписывал себе сверхурочные часы, используя свои близкие отношения с Уршулой Ясиньчук, которая в нашем коллективе отмечала часы прихода и ухода на работу, отпуска, болезни, а также сверхурочные часы. Никто еще от приписывания сверхурочных часов не стал миллионером. Получаемые таким путем суммы были небольшими, составляли примерно несколько сот марок в месяц.

Было время, когда я начал эти липовые сверхурочные часы отмечать (всего их набралось свыше 420) и собирать доказательства финансовых махинаций и различных служебных злоупотреблений шефа. Я не хотел быть безоружным на случай резкого изменения Заморского ко мне, а дело уже пахло этим. Мои отношения с ним, уже перед тем как я дал ему в долг тысячу марок, складывались не наилучшим образом. Были периоды, когда мы приближались к острому конфликту.

Я не затрагиваю здесь первые недели моей работы в «Свободной Европе». Тогда Заморский часто вызывал меня в свою комнату. На его столе лежали открытые и закрытые папки с документами. Достаточно было бегло взглянуть на них, чтобы заметить многочисленные грифы: «Совершенно секретно!», «Секретно!», «Для служебного пользования!», «Только адресату!» и т. д. Шеф разговаривал со мной несколько минут и вдруг выбегал, как человек, который вспомнил о включенном утюге, оставленном на приготовленных для глажения брюках. На пять, десять минут я оставался один в комнате. Обратно Заморский не входил, а влетал пулей. Неужели он думал, что поймает меня за перелистыванием документов? Наверняка он умышленно создавал такие ситуации, желая меня проверить. Подобные приемы описаны в учебниках для американских боссов как метод изучения благонадежности персонала. В США выпускается даже различное миниатюрное электронное оборудование, служащее для проверки сотрудников. В «Свободной Европе» я не встречал таких вещей, хотя некоторые мои «коллеги» часто о таком оборудовании говорили.

Заморский выводил меня из равновесия, когда тихо, подкрадываясь сзади, становился за моей спиной и рассматривал через плечо, что я в данный момент делаю, какой текст читаю или пишу. Легко можно догадаться, что он ни разу не застал меня над текстом, которого я не должен был видеть. Эта подозрительность Заморского в конечном счете меня больше раздражала, чем заставляла задуматься о ее причинах. С другими он поступал так же, поэтому я довольно безразлично выслушивал его замечания вроде:

– Пан Анджей, вы не должны только читать. Вы должны работать!

Я не стремился объяснять ему, что без прочтения материала я не мог раскладывать отобранную информацию в архивной картотеке.

Однажды дело дошло до более резкого столкновения. Причины были двоякие: формальная, которая являлась только предлогом, и истинная, которую я понял только позже. Предлогом был факт, что Заморский опять поймал меня на чтении. Я тут же был вызван в его комнату в присутствии двух свидетелей. Повышенным голосом шеф упрекал, что я просто-напросто бездельничаю, и говорил, что он этого не допустит.

– Я никогда не отличался чрезмерным усердием, – отрезал я. – Живу не затем, чтобы работать; работаю, чтобы жить. Прошу сказать мне, где и какие недоделки имеются у меня в работе?

– Да ведь у вас почти нет работы! – заорал он. – Ну, я вам ее найду!

Я позволил свое бестактность в отношении начальника и тут же пожалел об этом. С полчаса он «прививал» мне любовь к труду в самых хамских выражениях.

Меня мучительно раздражал его тон, но я стоял без движения и молчал. Когда Заморский накричался вдоволь, я сказал:

– Я могу идти?

Заморский посмотрел на меня исподлобья.

– Подумаю, чем еще пан Чехович должен заняться, – заявил он сухо. – Можете идти.

Я чувствовал, что Заморский умышленно хотел спровоцировать скандал, хотел принудить меня к бурной реакции и был разочарован, когда эта попытка закончилась ничем. В конфликтной ситуации между шефом и подчиненным американцы, решающие все вопросы в «Свободной Европе», всегда принимали сторону начальника. Даже тогда, когда сотрудники были правы.

Заморский явно хотел от меня избавиться, но я не мог понять почему. Если бы разнос произошел после того, как я оплатил его долги в игорном доме Бад-Визе, я подумал бы, что здесь имело место желание убрать нежелательного свидетеля скандала. Однако это произошло немного раньше. Поэтому я взвешивал все возможные варианты. Провал отпадает. Не так поступил бы со мной Заморский, если бы узнал, что я старался устроиться на работу в «Свободную Европу» не для газетных вырезок и их раскладки. В этом случае я сразу попал бы в руки чиновников подразделения внутренней безопасности, которых часто посещал, так как они работали недалеко от наших комнат. В чем же тогда дело? Я должен был решить эту загадку, это мой служебный долг. Устранение из «Свободной Европы» может полностью перечеркнуть все мои планы. На всякий случай я сообщил в Центр, что у меня неприятности, причин которых я не понимаю.

Меня заставил задуматься один существенный факт. Я пришел в «Свободную Европу» на штатную единицу, освободившуюся после Казимежа Овчарека, мужчины лет сорока, который в свое время пользовался уважением у американцев, но, несмотря на это, Заморский с ним разделался. «Почему? Как до этого дошло?» – думал я, полагая, что здесь, может быть, ключ к разгадке вопроса. Деликатный зондаж открыл мне глава. Кучмерчик и Брыдак, наведенные моими невинно звучащими вопросами, сказали, что все началось с конфликта Казимежа Овчарека с пани Уршулой.

Это было, как говорится, попадание в десятку. Я сразу понял свою ошибку. Совершенно не нужно было восстанавливать против себя фаворитку шефа, а я повсюду рассказывал о бросающейся в глаза глупости Уршулы Ясиньчук. У меня была своя цель, но при ее осуществлении я, видимо, зашел слишком далеко. Показывал, например, присутствующим в комнате сотрудникам составленную пани Уршулой личную карточку умершего в 1936 году Игнация Дашиньского, в которой тот фигурировал как ныне работающий в Польше политический деятель. В другой раз обратил внимание сотрудников на две карточки, составленные ею на одного и того же человека – Ярослава Ивашкевича. Различались они только записью в графе профессии: в одной было «поэт», в другой – «писатель». Кто-то наверняка передал Уршуле Ясиньчук, что я о ней думаю. Она сразу же постаралась сделать так, чтобы у меня пропало желание смеяться над нею. Она пошла с жалобой к Заморскому и – началась травля.

«Зачем тебе это понадобилось?» – подтрунивал я над собой. – Ведь живешь в Мюнхене не затем, чтобы латать крышу над зданием «Свободной Европы». Если еще не узнал всех отношений между сотрудниками, не пытайся азартно играть. Сиди тихо, делай свое дело и прикидывайся ягненком, довольным, как и другие, работой на радиостанции…»

Кое-как я выпутался из этого временного кризиса, но урок не пропал даром. Однако если бы я вовремя не понял, откуда мне грозит удар, и не изменил своего поведения, то потерпел бы непоправимое поражение.

Я дождался дня, когда и над Заморским нависли тяжелые тучи. Вначале дело дошло до столкновения между ним и Новаком. Причиной был Юзеф Мацкевич, родственник известного в Польше Цата-Мацкевича. Юзеф Мацкевич в годы оккупации пошел на сотрудничество с гитлеровцами. Командование Вильненского округа Армии Крайовой вынесло ему смертный приговор, который не удалось привести в исполнение.

Юзеф Мацкевич ныне живет в Мюнхене, ибо в «польском» Лондоне для него не было места. У него слишком темное прошлое, чтобы даже случайными связями не компрометировать эмигрантских деятелей. А в столице Баварии, под крылышком Франца-Йозефа Штрауса, увивается немало бывших венгерских нилашистов, членов литовской организации «Железный волк», хорватских усташей и украинских националистов из УПА и дивизии СС «Галиция». В этой международной своре фашистов мелькает и коллаборационист из Вильно, называющий себя поляком и в этом качестве выступающий в списках почетных гостей во время различных сборищ западногерманских реваншистов.

Заморский был в дружеских отношениях с Юзефом Мацкевичем. Эта тесная связь в глазах Новака не была порочной до тех пор, пока Мацкевич не затрагивал в своих публикациях вопросов деятельности «Свободной Европы» и ее так называемой польской редакции, особенно персоны самого директора. Однако, когда он упрекнул Новака в диктаторских методах, а польскую редакцию в том, что она недостаточно антикоммунистична, ибо в комментариях о матче польской команды оперирует оборотом «наши футболисты», Новак этого не выдержал и торжественно проклял Юзефа Мацкевича. Заморский должен был об этом знать, но, когда несколько эмигрантских изданий объявили о сборе средств в фонд поддержки творчества Юзефа Мацкевича, он без колебаний поставил свою подпись под этим воззванием. Он просто-напросто очень верил в поддержку своих хозяев. Новак же рассчитывал, что и на этот раз сработает проверенный уже в «Свободной Европе» механизм поддержки шефа в споре с сотрудником. Вопреки этим надеждам он достиг, однако, немногого. Заморский только ненадолго был отстранен от своих функций, но в конце концов возвратился к прежней работе. Неужели он был настолько силен в ЦРУ и Бундеснахрихтендинст, что даже Новак в борьбе с ним оказался слишком слабым? Так думать не следует. Причина его победы крылась в чем-то другом. Группа, которой руководит Заморский, имеет с польской секцией «Свободной Европы» довольно косвенные связи. С организационной точки зрения, Польский отдел исследований и анализа является, как я уже упоминал, составной частью Восточноевропейского департамента исследований и анализа. При такой системе подлинным шефом Заморского является не Новак, а Джеймс Ф. Браун, англичанин по происхождению, много лет служивший в ЦРУ уже как гражданин США. Именно поэтому, как мне кажется, в случае с Заморским принцип «при споре начальника с подчиненным первый всегда прав» не был применен.

В период, когда все кипело вокруг возникшей склоки Заморский – Новак, меня однажды пригласил на беседу Антоний Кучмерчик, известный в коллективе как один из наиболее доверенных людей директора, Он сказал мне, что с беспокойством наблюдал, как Заморский неоднократно пытался меня съесть. По его мнению, аналогичная ситуация может повториться.

– Но можете не опасаться, – говорил он убежденно, – у него руки коротки. Вам покровительствует директор Новак, у которого о вас превосходное мнение. Догадываюсь: вы так спокойны потому, что у вас, видимо, собраны материалы, которые могут его скомпрометировать. – Он перешел на конфиденциальный тон: – Не повредит, если запечатанный сургучом конверт с этими материалами вы отдадите какому-либо доверенному лицу, например пану Микицюку. Когда Заморский начнет на вас новую атаку, вы попросите открыть этот конверт. Это единственное средство, если вы хотите, чтобы он наконец оставил вас в покое, – советовал он чуть ли не от всего сердца.

Я остолбенел. Потребовалось много усилий, чтобы не спросить Кучмерчика, откуда он знает, что я собирал какие-то материалы, касающиеся Заморского. «Блеф или провокация?» – волновал меня вопрос. Я успокоился только тогда, когда удостоверился, что и другие сотрудники нашего коллектива тоже собирали друг о друге компрометирующие материалы. Кучмерчик хотел меня прощупать, но ничего не добился.

Маневры американцев с Заморским были довольно странными. Иногда они защищали его в споре с Новаком и вместе с тем за его спиной подготавливали реорганизацию отдела, которым он руководил. Указание о подготовке плана такой реорганизации получил Анджей Смолиньский вскоре после того, как чиновники ЦРУ перевели его из Франкфурта-на-Майне на работу в «Свободную Европу». Речь шла об обновлении коллектива, о подготовке его к работе с электронной системой накопления и обработки информации. В основе реорганизации предусматривалось постепенное устранение Заморского. Но одновременно те же самые офицеры ЦРУ, которые думали о том, чтобы избавиться от него, поручали ему весьма деликатные задания.

Говоря о Казимеже Заморском, следует упомянуть о Богумиле Брыдаке, который вплелся в биографию шефа не только с узко служебной стороны. Богумил Брыдак умер в 1970 году. Немногим раньше он распрощался с радиостанцией «Свободная Европа». Когда я с ним познакомился, он много пил. Редко делал это один, иногда в компании Заморского, который долгое время защищал его у мюнхенских боссов ЦРУ. Лечение от алкоголизма в различных закрытого типа санаториях не давало результата. Обычно проходило несколько дней с момента окончания очередного курса лечения – и Брыдак опять «под газом» становился причиной либо автомобильной катастрофы, либо скандала, требовавшего вмешательства полиции.

Подразделение внутренней безопасности ЦРУ на мюнхенской радиостанции имеет такие многочисленные связи и сильные влиятельные знакомства в полиции ФРГ, что практически не было случая, чтобы в какую-нибудь западногерманскую газету проникли сведения о том, что виновником возмутительного инцидента был сотрудник «Свободной Европы». О каждом таком случае сотрудники обязаны немедленно извещать службу охраны радиостанции.

Когда офицерам мюнхенского отделения ЦРУ надоело покрывать частые выходки Брыдака, капитулировал и Заморский. Ему не хватило сил, чтобы продолжать защищать приятеля. Брыдак вынужден был уйти.

Со времени нашей совместной работы я запомнил его как фигуру, несомненно, красочную, но вместе с тем противоречивую. О нем говорили, что это интеллигентный и способный человек. Однако часто его упрекали в небрежном выполнении порученной работы. Его тексты постоянно кто-то должен был исправлять.

Письменный стол Брыдака весь был заставлен пластмассовыми кружками, в которых он приносил себе из кафетерия кофе или чай. Читая утренние газеты, чтобы проверить биржевую котировку, он ловко закрывался газетой и украдкой доливал в принесенный горячий напиток водку – таким образом он поддерживал свои силы.

Несколько раз мне довелось слышать, как Брыдак рассказывал о себе. В годы оккупации он очутился вблизи Свентокшиских гор. Там он якобы вступил в партизанский отряд, затем работал органистом в различных приходах. Несколько раз упоминал о каких-то конфликтах с отрядами Армии Людовой. Как будто именно из-за этого он после освобождения, опасаясь репрессий, сбежал из Польши. Находясь на территории одного из лагерей в Западной Германии, был завербован. В этом месте его рассказ всегда был противоречивым. То он упоминал об американцах, в другой раз об англичанах. Трижды он пробирался в Польшу через «зеленую» границу. В четвертый раз был схвачен. В ходе допросов в Польше был перевербован и рассказал польским контрразведчикам все, что знал. Через несколько месяцев его опять переправили через «зеленую» границу, но на этот раз из Польши на Запад.

Почти неделю он просидел в Западном Берлине, размышляя, что́ в его положении выгоднее предпринять. Пришел к выводу, что лучше работать на американцев, и решил явиться к ним. О дальнейших перипетиях своей жизни чаще всего говорил так:

– Я столько рассказывал о положении в Польше, что вначале американцы не хотели мне верить. Все казалось им слишком прекрасным и легким. Меня долго держали в специальном лагере, из которого, правда, я мог выходить в город, но без документов и денег. Возможно, держали бы еще дольше, если бы поляки не допустили ошибки. Они решили меня похитить и действительно однажды это сделали. Я был уже в их автомобиле. Ехали мы с головокружительной скоростью, и в пути я заметил, что за нами мчится «виллис» с янки. Я решил рискнуть. На повороте, когда скорость была снижена, вырвался из рук поляков и выпрыгнул прямо под колеса американской машины, которая чуть меня не переехала. Американцы выскочили на дорогу, а поляки, решив, что их преследуют, умчались на полной скорости. Я рассказал своим случайным спасителям, что произошло. Для них это было неожиданностью, и меня сразу же взяли на допрос. На мою голову повалились все шишки, но в конце концов американцы извинились и через некоторое время опять предложили перебросить меня в Польшу через «зеленую» границу. Однако я категорически отказался – меня посадили на урезанный паек. Я чувствовал себя нужным специалистом, решил выждать и не просчитался, ибо вскоре янки начали искать инструкторов для подготовки тех, кому хотелось за зеленые банкноты ходить через «зеленую» границу. Поработал я в то время как никогда, причем были успехи, повышения и награды. И вот теперь отдыхаю в «Свободной Европе»…