Текст книги "Семь трудных лет"

Автор книги: Анджей Чехович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

А между тем Корызма обжаловал в суде решение о своем увольнении. Он требовал возврата на службу и возмещения убытков в размере десяти тысяч марок. Независимо от этого он обратился с личной жалобой на Новака за клевету, так как директор не только Подгурскому рассказывал о мнимых кражах Корызмы в универсальных магазинах. Дело закрутилось и… Корызма исчез. Когда он пропал, уже никто не поддерживал его жалобы, поданной в суд, и она вообще не рассматривалась. Новак торжествовал.

Только через некоторое время мы узнали, что Корызму арестовала западногерманская полиция и, хотя в силе было еще разрешение на его проживание на территории ФРГ, он был доставлен во Францию – в страну, которая ранее предоставила ему политическое убежище, когда он решил искать актерскую славу на Западе. В Страсбурге западногерманские полицейские, передавая Корызму французским чиновникам, одновременно вручили им медицинское заключение, в соответствии с которым он считался психически больным с проявлениями опасной для окружающих мании преследования. Его поместили в закрытое психиатрическое заведение. Таким образом, повторилась история шотландки, жены графа Михаловского. А те, кто еще не знал или не верил, что у Новака очень длинные руки и что он ни перед чем ни отступит, получили наглядный урок.

Подобной же шумихой закончилось дело Кавки и его жены. Новак еще раз доказал, на что он способен, когда кто-нибудь отваживался в споре с ним сохранить чувство собственного достоинства. Кавка уже во второй раз приехал на работу в «Свободную Европу». В первый раз ему что-то не понравилось, и он возвратился в Швецию, где надеялся устроиться лучше, чем в столице Баварии. Надежды не сбылись, поэтому он опять вернулся в Мюнхен. Новак дал Кавке место, но тому хотелось, чтобы в «Свободной Европе» работала и его жена, очень элегантная женщина. Она имела специальность манекенщицы и декоратора витрин. Не знаю, что бы она могла делать в редакции, но некоторые пани даже и такой квалификацией не могли похвастаться. Жена Кавки приглянулась Новаку, но против нее ополчился его заместитель Михал Гамарников-Гурецкий. Люди посвященные утверждали, что это просто так не кончится…

ЦРУ постоянно содержит для Новака апартаменты в изысканном и дорогом отеле «Арабелла-Хаус». Это так называемый связной номер. Второй подобный номер он имеет в отеле «Регина-Паласт». Там он встречался с Визенталем и определенными людьми из Польши, с которыми не мог или не хотел встречаться ни в ресторанах, ни в своем рабочем кабинете, ни дома. Эти номера служат не только для чисто служебных целей. Новак устраивал в них более интимные встречи – с избранными им женщинами. Это являлось запрещенной темой, касаться которой в разговоре между собой сотрудники избегали.

Кавка нарушил это правило. Он перестал молчать, когда понял, что со штатной единицей для его жены в «Свободной Европе» ничего не получится. Дело дошло до сильного скандала. Новак решил быстро выдворить Кавку и его жену из «Свободной Европы». Он прямо заявил, что тот должен исчезнуть, но Кавка, задетый на живое поведением директора, не желал покидать Мюнхен. Однако он изменил свои намерения через несколько дней, когда заметил, что по пути домой его преследовали двое верзил, лица которых явно не внушали доверия. Так повторялось несколько раз. Кавка понял, что у него нет никаких шансов прижиться в «Свободной Европе», он собрал вещи и возвратился с женой в Стокгольм.

Первым заместителем Новака был Зеньчиковский. В годы войны он имел псевдонимы Каня и Кроалик, а с 1945 года, будучи в Италии, он начал выступать как Завадский. В частной номенклатуре сотрудников «Свободной Европы» этот деятель чаще называется Зупой. Когда Завадский направляется завтракать, обедать или вообще что-нибудь перекусить, он всегда говорит: «Иду поесть супа». Когда идет в магазин, неизменно говорит: «Иду купить трусы». Воображением, как видно, он не отличался, и эти неизменные, стереотипные обороты являются единственным признаком его индивидуальности в «Свободной Европе». Зупа не молод. В январе 1972 года ему исполнилось 65 лет, то есть он вступил в пенсионный возраст. Это не означает, что автоматически он должен распрощаться с работой, так как в «Свободной Европе» положения пенсионного закона соблюдаются не очень строго.

Из-за его ухода на пенсию наверняка огорчится только один человек, причем не работающий в «Свободной Европе». Это Ян Радомыский из польской секции Би-Би-Си в Лондоне. Радомыский соревнуется с Завадским в составлении картотеки на общественных и политических деятелей Польши. Эта конкуренция имеет коммерческий характер: идет борьба за рынки сбыта и цены. Картотека Радомыского лучше составлена, но Завадский имеет опору в «Свободной Европе» и выгоднее продает результаты своих скрупулезных выборок из польской печати. С 1956 года, когда в качестве секретного документа радиостанции «Свободная Европа» вышла работа Завадского под названием «Кадровый состав в Польше», ее автор систематически получает кругленькие суммы за внесение туда новых дополнений и исправлений. После ухода на пенсию у него будет больше времени, и если он посвятит его своей картотеке, то окончательно возьмет верх в соревновании с Радомыским.

Зеньчиковский-Завадский не отличается особой интеллигентностью или блестящим стилем. На фоне других он не выделяется даже своей биографией, которую со многих точек зрения можно считать типичной для «стариков» в «Свободной Европе».

Перед войной он был выдвинут депутатом в Сейм. Во время оккупации, как и Новак, принимал участие в «акции Н». Был даже некогда начальником нынешнего директора польской секции «Свободной Европы», но в Мюнхене Новак обогнал его. Зеньчиковский уже тогда отличался своим непримиримо враждебным отношением к СССР. Был одним из вдохновителей идеи заменить «акцию Г» (Германия) на «акцию Р» (Россия). По поручению Бур-Коморовского был переведен из отдела пропаганды в антикоммунистическое агентство («Антик»). После Варшавского восстания Зеньчиковский оказался в лагере для военнопленных офицеров. В 1945 году возвратился в Польшу. Находясь в Варшаве и Кракове, начал нелегальную подпольную деятельность, но, когда понял, что польские органы безопасности установили за ним наблюдение, бросил на произвол судьбы тех, кого сам втянул в это занятие, и вместе с женой направился в Италию, под крылышко генерала Андерса.

После расформирования 2-го корпуса ПСЗ (польских сил збройных) работал в редакции «Дзенника польскего» и одновременно сотрудничал в «Збернице» – разведывательном центре организации «Вольность и неподлеглость» («Свобода и независимость»), которая занималась шпионажем против Польши. Его вес укрепился, когда он стал активным деятелем Политического исполнительного совета «Неподлеглость и демократия» («Независимость и демократия»). В конце концов он так вырос, что от имени этой организации вошел в так называемый Отдел отечественного политического совета, который в 1950—1952 годах руководил деятельностью антипольского шпионского центра под Мюнхеном.

Этот центр, используя настроения обманутых антикоммунистической пропагандой поляков, очутившихся в эмиграции, организовывал разведывательную деятельность против Польши. Собирал материалы для американской, геленовской и других разведок. Самым мерзким в этом деле было то, что поляки использовались главным образом в качестве так называемых зайцев. Их переправляли, в одиночку или группами, в Польшу через «зеленую» границу. Слабо подготовленные, они обычно совершали какую-нибудь ошибку и сосредоточивали на себе внимание постов польских пограничников. Когда патрули приступали к поисковым операциям и на определенное время оставляли открытыми некоторые участки границы, туда посылались опытные шпионы. Руководители центра были разоблачены, и это в «польском» Лондоне в эмигрантских кругах вызвало большое замешательство и очень противоречивую реакцию. Центр перестал существовать, но Зеньчиковский не стал безработным. О нем позаботились американцы, а точнее – ЦРУ.

На масло к хлебу он начал подрабатывать еще раньше в «Свободной Европе», но только с 1954 года был официально зачислен в штат радиостанции. Здесь он считался экспертом по вопросам Польши. В его постоянные обязанности входило выбирать польских граждан, особенно из кругов интеллигенции, к которым стоит искать подход, чтобы побуждать их к антисоциалистической деятельности и антипартийным выступлениям. Он выбирал их для ЦРУ и других американских организаций.

После появления брошюры «Мюнхенский зверинец» Зеньчиковский в беседах «за тарелкой супа» пытался оправдываться. Конечно, не в своей деятельности в «Збернице», ибо об этом в брошюре почти не упоминается. Весьма оригинально звучали его рассуждения о Геббельсе, к которому, кажется, еще перед войной он питал большое уважение.

– Ну что Геббельс… – говорил он, старательно подбирая слова. – Его политические взгляды для меня, скорее, были чужды. Хотя надо признать, что современная теория элиты кое-что из этого взяла, опустив, конечно, зоологический расизм. Геббельс был для меня мастером в самом подходе к пропаганде, мастером методов, которые мы все пытаемся копировать, но делаем это бездарно…

Признания Зеньчиковского, наверняка искренние, могли бы быть девизом многих пропагандистских акций «Свободной Европы».

Вторым заместителем Яна Новака является Михал Гамарников-Гурецкий. Как и два его предшественника, он своим положением в ЦРУ обязан различным заслугам давних лет, ценимых американцами. Его трудовой стаж в нескольких разведках не меньше, чем у других членов руководства польской секции «Свободной Европы». Михал Гамарников – мужчина низкого роста, лысоватый, тучный; над его «статностью» часто насмехалась в своих карикатурах антисемитская бульварная гитлеровская газетенка «Дер Штюрмер». Наиболее характерной чертой Гамарникова, известной всей радиостанции, была его прожорливость.

Персонал Яна Новака раз в неделю покупал польскую колбасу и копчености. Их делал в Мюнхене немец из Силезии, мясник, по фамилии Грохут. Курьер польской секции Дьячишин получал заказы на эти дефицитные изделия и после доставки продуктов собирал деньги. Почти все мы снабжались таким образом. Гамарников всегда покупал больше всех, вызывая удивление даже в польской секции, ибо по примеру немцев сотрудники научились покупать ветчину ломтиками, а другие колбасные изделия на декаграммы. Этим дело не кончалось. Гамарников жадно хватался за колбасу и, не стесняясь присутствия других людей, мог съесть сразу килограмм или даже больше. Мне не хотелось бы повторять реплики, которые раздавались в его адрес.

С подобной же жадностью Гамарников смотрел на женщин, особенно на молодых. Ему уже перевалило за пятьдесят. Сплетники утверждали, что он не только смотрел…

Он считался «серым кардиналом» в «Свободной Европе», но его роль не сводилась только к этому. В своем поведении и честолюбии он был похож на Новака – оба хотели иметь власть и деньги. Однако у меня создалось впечатление, что если бы дело дошло до выбора, то Новак, несмотря ни на что, выбрал бы власть, а Гамарников – деньги. В целях упрочения своих позиций в «Свободной Европе» Новак тратил много времени и энергии на постоянные проверки лояльности персонала. Он хотел знать все о людях, которыми руководил. Его собственная агентурная сеть старательно собирала различные сведения о подчиненных. Благодаря этому о людях он действительно знал много. Знаний иного характера ему недоставало. Когда в «Свободной Европе» получили так называемый «Мемориал» Куроня и Модзелевского, вокруг которого поднялась позднее шумиха, Новак не мог понять многих: употреблявшихся в нем выражений. Ему пришлось объяснять основные термины. С этой точки зрения Гамарников перерос своего шефа.

Гамарников хотел, чтобы его считали специалистом. Он сумел убедить свое окружение (а это было нетрудно), что знает экономику Польши и других социалистических стран. Потребности в разработках в этой области очень большие и постоянно возрастают. Гамарников, считавшийся экспертом, не жаловался на отсутствие заказов из США, Великобритании и ФРГ. Много текстов готовил он и для передач «Свободной Европы». Как и пристало экономисту-дельцу, он без зазрения совести переделывает передачи польской секции и подбрасывает их на радиостанцию «Свобода» или в другие национальные секции – румынскую, болгарскую или венгерскую – для повторного использования.

Коль мы уже занялись деятельностью Гамарникова, вспомню о конфликте, происшедшем между ним и Анджеем Смолиньским на почве одной разработки, заказанной американцами. В соответствии с полученным поручением оба должны были приготовить строго секретную разработку по экономической проблематике. Американцы разговаривали с каждым из них в отдельности, предупредив, что если они кому-нибудь скажут хотя бы одно слово о порученной работе, то сразу же вылетят из «Свободной Европы». Так что они не знали ни того, что оба пишут эту разработку, ни тем более того, что третью разработку, посвященную тому же комплексу проблем, американцы уже имели в своих папках. Она была подготовлена в США с участием лучших американских, английских, западногерманских, французских и других экспертов. ЦРУ таким образом проверяет квалификацию своих сотрудников, изучает степень их роста в конкретных областях знаний. Некоторые периодически заказываемые разработки – их частота строго регулируется на основе математических расчетов – нужны не для оперативной работы, а для секретного изучения сотрудников. Иначе говоря, никто не знает, какие из аналитических материалов нужны ЦРУ для дела, а какие только для проверки. Насколько мне известно, эта система постоянного экзамена для персонала ЦРУ была введена после компрометирующего американцев поражения на Кубе в апреле 1961 года. Основой запланированной тогда в больших масштабах агрессии были ошибочные оценки оборонного потенциала Кубы, представленные президенту Кеннеди экспертами ЦРУ.

На проведенном «экзамене» лучшим оказался Анджей Смолиньский. Его анализ в нескольких существенных пунктах совпадал с оценкой ЦРУ и вносил также новые элементы, которые вызвали интерес у американцев. Однако этот успех не принес Смолиньскому счастья. Новак и Гамарников, опасаясь растущей конкуренции, начали ставить ему палки в колеса. Гамарников, хитрая лиса, начал напоминать Новаку, как Смолиньский на одном совещании поставил под сомнение его выступление об отсутствии свободы слова в Польше. Смолиньский сказал тогда: «По-разному бывает. Я знаю несколько ведомств за пределами Польши, где можно только мечтать о такой свободе высказывания собственного мнения, какая существует в варшавских учреждениях». Новак понял его слова как замечание в свой адрес и в адрес польской секции «Свободной Европы». В течение продолжительного времени он сдержанно относился к Смолиньскому, и хотя позже их отношения несколько улучшились, тем не менее в сознании директора осталась обида, которую ловко обыгрывал Гамарников. Зная взаимоотношения сотрудников польской секции, он начал настраивать «стариков» против Смолиньского. Ободренные его злыми замечаниями, несколько переводчиков с польского языка на английский (те, кто сидел над текстами Смолиньского, поскольку он сам не смог одолеть ни одного иностранного языка) издевались над произношением Анджея, упрекая его во многих элементарных ошибках. Как говорили, он употреблял слова, каких нет ни в одном польском словаре. Переводчики не имели смелости признаться, что если уж нужно кому-то указать на ошибки, то следовало бы начинать именно с них. Обычно они испытывают страх перед новыми сотрудниками и усердно используют каждый случай, чтобы по крайней мере поставить их в смешное положение. Когда Смолиньскому предстояло повышение, завистники прибегнули к новым инсинуациям против него – начали приписывать ему антисемитизм.

Смолиньский, раздосадованный тем, что власти США несколько раз отвечали отказом на просьбу разрешить ему выехать в Соединенные Штаты, мотивируя это его прошлой принадлежностью к ПОРП, как-то взорвался: «Если бы я был евреем, никому в США не помешала бы моя давняя принадлежность к партии!» И перечислил несколько фамилий бывших польских граждан, членов партии, которые не были вынуждены проводить пятилетний карантин в Западной Европе и сразу же поехали в США.

В то время когда я выезжал из Мюнхена, вызванный Центром для возвращения домой, Гамарников, демонстрируя мнимую симпатию и уважение к Смолиньскому, существенно тормозил его карьеру в ЦРУ. Таким путем он защищал свои позиции, но не известно, как долго эти шаги останутся действенными. На страхе Гамарникова перед Смолиньским больше всего наживался Заморский.

Американцы, как я уже говорил, поручили Смолиньскому подготовить проект реорганизации коллектива, руководимого Заморским. Я читал этот проект, поскольку был единственным сотрудником, которого предполагалось оставить на занимаемой должности. Все шло так, что мы каждый день ожидали отставки Заморского и назначения на его место Смолиньского. В результате закулисных интриг и давления Гамарникова, опасавшегося последствий реорганизации, кандидатура Смолиньского в конечном счете отпала. Заморский не расстался со своим креслом.

Для Гамарникова, работающего в «Свободной Европе» с ноября 1952 года, это была не первая интрига, направленная на устранение конкурентов.

Несколько лет назад ЦРУ начало подготавливать нового шефа для польской секции «Свободной Европы». Им должен был стать Тадеуш Стешетельский, руководитель местного бюро в Нью-Йорке. Стешетельский, как можно было этого ожидать, в лучшем случае терпел бы Гамарникова на должности своего заместителя. Поэтому находящийся под угрозой дуэт Новак – Гамарников сразу же приступил к оборонительным действиям. По поручению директора Гамарников завел специальную папку, в которую старательно собирал все недочеты нью-йоркского бюро. При благоприятных условиях он по договоренности с директором передал папку американцам. Последствия были немедленными. Стешетельский не только не заменил Новака, но и вообще потерял место.

В своих интригах с персоналом и в погоне за властью, так же как и за деньгами, Гамарников ловко использовал тот факт, что среди американцев, занимающихся проблемами Центральной и Восточной Европы, было и еще есть много его единомышленников. Следовательно, он знал, где иметь поддержку в кризисных ситуациях.

Четвертым и не менее важным заместителем Яна Новака является Цезары Шульчевский. Это гладкий, прилизанный пожилой человек, которого никто не любит, даже сам Новак. Ему более шестидесяти лет. Он женат, имеет ученую степень кандидата и гражданство США. Занимается административными, финансовыми и кадровыми вопросами, но только формально, так как административные вопросы «Свободной Европы» находятся в руках немцев, а финансовые и кадровые – это сфера американцев.

В период моего пребывания в Мюнхене Цезары Шульчевский ничем не выделялся. Он неизменно подлизывался и к офицерам ЦРУ и к различным баварским деятелям, с которыми братался при первой возможности, не известно только, по убеждению или потому, что имел несколько знакомых польских эмигрантов, которые вопреки всему упрямо хотели видеть будущее Польши в союзе с Западной Германией.

В польской секции численность редакторов и старших редакторов колебалась в пределах тридцати человек. Некоторые из них были настолько бесцветны, что я не смог бы их более подробно охарактеризовать, хотя всех часто, а многих даже ежедневно встречал в кафетерии. Вот один из них – Тадеуш Подгурский, которого называли Мельница или Блинчик. Единственная тема, к которой он постоянно возвращался, – это его аферы в годы оккупации, когда он проживал на Повисле. На работу в «Свободной Европе» его направила эмигрантская Польская социалистическая партия (ППС), когда умер Яцек Сняды и в польской секции стало не хватать специалистов по «рабочей» тематике. Тексты передач Подгурского – предмет постоянных шуток в кафетерии. Благодаря им и родилось прозвище Мельница, ибо он мелет подряд все, что рождает его скудное воображение и во что он сам не верит. Много говорит о роли профсоюзов и рабочем самоуправлении, но я уже писал, как он держал себя, будучи заместителем председателя «профбюро» в деле Януша Корызмы.

Вновь вспоминаю об этом, ибо Подгурского знают как человека, который ничего не делает даром. Его считали одним из рьяных доносчиков. С этой точки зрения с ним могут соревноваться только Люциан Пежановский и Альфред Знамеровский. Новак заплатил Подгурскому за оказываемые услуги квартирой, чему не завидует никто, за исключением, возможно, Пежановского – новоиспеченного сотрудника в реорганизованном коллективе польской секции.

Пежановский – это фигура, вызывающая чувство жалости и отвращения. Мечковская-Стыпулковская, о которой я скажу ниже, называла его, и пожалуй метко, толстой крысой. У других он заслужил прозвище Зельц, красочно отражающее особенности его фигуры. Несмотря на тучность, Пежановский еще довольно подвижен и старается понравиться каждому, в ком нуждается, но многих, кто встанет ему поперек дороги, он готов буквально съесть. В жадности к деньгам не знает меры. В польской секции, пожалуй, нет никого, кто не одолжил бы ему денег – заведомо безвозвратно, поскольку Зельц удивительно быстро забывает о своих долгах. Дело дошло даже до того, что, когда сотрудники договариваются заскочить в ресторан и вблизи появляется Пежановский, они тут же замолкают или меняют тему разговора. Ибо случалось, что Пежановский «случайно» появлялся у столика сослуживцев, заказывал напитки и закуски, а в критический для него момент, когда официант подходил со счетом, обращался в бегство или, предусмотрительно схваченный за пиджак, садился опять на стул и демонстрировал отчаяние. У него обычно или не хватало денег, или вообще не было с собой кошелька. За него платили, и этим все заканчивалось. Пежановский потом, как огня, избегал одураченных сослуживцев, пытался их убедить, что заплатил свою долю, а припертый к стене, он мог кричать, что вообще ни в каком ужине не участвовал и просто стал жертвой мошенников, пытающихся выманить у него несколько сот марок. Так когда-то он поступил с Божековским.

Те, кто его не любит, охотно рассказывают, как сильно разочаровался Пежановский в своем супружестве. Зная Елену, его избранницу, трудно полагать, что он женился по большой любви. Отец Елены, как она говорила, имел собственное предприятие. Приехав в Польшу из Южной Америки в качестве студентки, которой папа оплатил обучение за границей, в Варшаве она встретила Пежановского, который выступал в скромной должности гида иностранных туристских групп по линии «Орбиса» (туристское агентство). С первого слова гид понял, что благодаря ей он сможет многое получить, и сыграл на струнке безумной любви, единственной, неповторимой и огромной – под стать будущему приданому, которое он видел в своих мечтах. Уже работая в «Свободной Европе», Пежановский вместе с женой поехал в далекую Колумбию, терзаемый любопытством, как именно обстоит дело с предприятием тестя. Можно себе представить, какое он пережил потрясение, когда узнал, что на довольно скромный магазинчик – собственность господина Обрегона, отца Елены, – претендует уже дюжина других, более близких родственников.

Во многих отношениях на Пежановского похож уже упоминавшийся выше Альфред Знамеровский, причисляемый к группе «новых» в польской секции. Его я просто избегал. Так же поступали и другие, когда убедились, что он выдумывает о себе и коллегах различные небылицы. Ложь является постоянно используемым оружием «Свободной Европы», но сотрудники в своем собственном кругу не любят высосанных из пальца обвинений или подозрений. Бойкот Знамеровского был так нагляден, что Новак вызвал его к себе в кабинет. Разговор произошел при свидетелях.

– Почему вас, пан Знамеровский, все в секции так ненавидят? – спросил директор.

Вызванный покраснел и молчал.

– Пожалуйста, скажите, в чем дело? – настаивал Новак.

– Они думают, что я вам все доношу, – выдавил из себя сквозь слезы Знамеровский, – потому что я не позволяю, чтобы кто-нибудь сказал о вас плохое слово.

Новак на мгновение потерял дар речи. Он смотрел на сильно расстроенного сотрудника, как бы не понимая его слов. Наконец махнул рукой:

– Благодарю, можете идти.

Другой гротескной фигурой в польской секции, впрочем с весьма посредственными способностями, является пани Александра Стыпулковская. Некоторые старые, вернее, очень старые варшавяне могут еще помнить ее как Олю Рабскую, ибо такова была ее фамилия до замужества. Ее мужем был Збигнев Стыпулковский, по профессии адвокат. В его конторе пани Александра работала до начала войны.

Арестованная гестапо, она прошла через Павяк и очутилась в Равенсбрюке. Позже через Швецию добралась до Лондона. В Великобритании занялась общественной и политической деятельностью. Вошла в правление Союза бывших политических узников, работала в Народной партии. Ее статьи публиковались на страницах эмигрантского «Дзенника польскего». Приложила много усилий, чтобы из Народной партии, Польской демократической партии и фракции ППС – ВРН (вольность, равенство, независимость) создался комитет, который должен был лишить Аугуста Залеского права называться президентом Речи Посполитой. Строила интриги и разжигала распри среди различных эмигрантских группировок.

В 1952 году пани Стыпулковская появилась в Мюнхене и под именем Ядвиги Мечковской начала работать в «Свободной Европе». В редакции ее называли «оплот христианства». История этого выговариваемого с издевательски-определенным акцентом прозвища относится к периоду, когда Стыпулковская была еще в Англии. Желая считаться настоящей, искренней и насквозь польской деятельницей Народной партии, она при различных обстоятельствах била себя кулаком в грудь и возглашала: «Мы, вечный оплот христианства, не позволим…» Громким голосом она требовала истребления коммунистов и коммунизма, а также отстранения евреев и их пособников от влияния на «здоровые силы польского народа». Одних эти декларации раздражали, других смешили, пока в конце концов в 1964 году не обнаружилось, что пани Стыпулковская – еврейка. С этого времени ее заявления всерьез не принимались.

Я узнал об этой истории значительно позднее, в 1966 году. Мне показали фотокопию отрывка из эмигрантского еженедельника «Лицо недели» – из номера, датированного 7 марта 1964 года. День и месяц я запомнил хорошо, так как, познакомившись со статьей под названием «Еврейский дедушка пригодился», я пошутил:

– Ну и подарок сделали пани Оле на праздник женщин!

Вот дословное содержание отрывка:

«Некая эндековская деятельница, известная своими бескомпромиссными националистическими и антисемитскими взглядами, получила от немцев высокую сумму в виде возмещения ущерба.

Тот факт, что она получила около 7 тысяч фунтов и высокое постоянное еженедельное пособие, вызвал огромное удивление, несмотря на то что она находится в Мюнхене и работает в «Свободной Европе». Это, конечно, облегчает хлопоты германским учреждениям, занимающимся возмещением ущерба. Однако до сих пор никто из поляков не получал столь высокой суммы от немцев (речь идет, естественно, только о возмещении ущерба). Высокий размер возмещения ущерба до сих пор выпадал исключительно на долю евреев, которые посредством своих международных связей смогли соответственным образом воздействовать на Бонн.

Дело эндековской деятельницы очень быстро выяснилось, причем очень прозаически. Так вот, в своей родословной она имела «черное еврейское пятно». Это «пятно» довольно свежее, так как евреем был ее дедушка, и это, пожалуй, дискредитировало ее в глазах не только гитлеровцев, но также и ее партийных коллег. На этого «отвратительного» деда она сослалась, когда хлопотала о получении возмещения. Услужливые чиновники из Бонна поспешили признать ее право на еврейские привилегии».

Новак иногда использует Стыпулковскую в качестве связной с сионистскими организациями. Когда знаешь о ее эндековском прошлом и старых антисемитских выходках, эта история кажется мало правдоподобной, но тем не менее именно так все и было. С моральными или этическими угрызениями совести, как видно, не слишком серьезно считаются в определенных кругах людей, объединенных общими интересами.

В Мюнхене проживала более незаурядная, чем Стыпулковская, ренегатка – пани Ванда Пампух-Броньская, также хорошо знающая польский язык. Она была тесно связана с мировым сионистским движением, поддерживала контакты на этой почве не только с определенными кругами на Западе, но также со сторонниками сионистских взглядов, имеющимися в Польше и других социалистических странах. Когда-то она жила в Берлине, Варшаве и Москве, происходила из семьи с прекрасными революционными традициями. Благодаря этому сумела найти различные пути к некоторым друзьям, знакомым и родственникам, которые еще совсем недавно занимали большие должности в нашем государстве.

Опасаясь возможности разрыва этих связей, Пампух-Броньская открыто не демонстрировала своих сионистских взглядов, а скорее, декларировала духовное и идеологическое единство, в частности с Лешеком Колаковским, переводя многие его работы на немецкий язык. Она была тесно связана с журналом «Зюддойче Цайтунг» и «Нойе цюрхер Цайтунг». Печатала также статьи в недавно ликвидированном ежемесячнике «Дер Монат», основанном Конгрессом свободы культуры – организацией, так же, как и «Свободная Европа», находящейся на содержании ЦРУ. Писала в некоторые другие журналы, постоянно затрагивая польскую проблематику в подчеркнуто тенденциозном плане. Знала людей, из которых многие имели сильное влияние в сионистских кругах на Западе. У них снискала авторитет знатока польских вопросов.

Следовательно, не удивительно, что по тактическим соображениям она нуждалась в контактах с польской секцией «Свободной Европы». Новак распорядился предоставлять пани Пампух-Броньской ту информацию из Польши, которая могла быть ею соответственным образом использована и прокомментирована для буржуазной печати. Поскольку не каждый, несмотря на царящий на радиостанции строгий режим, безропотно соглашался выполнять эти поручения, директор поручал это Стыпулковской. Она была двусторонним связным.

Через Стыпулковскую от Новака шла различная информация о событиях и людях в Польше, заслуживающих внимания с пропагандистско-диверсионной точки зрения. Наряду с этим он подсказывал способы защиты интересов его собственных и подчиненной ему польской секции «Свободной Европы» в средствах массовой информации на Западе, а также в некоторых узких кругах посвященных людей.