Текст книги "Семь трудных лет"
Автор книги: Анджей Чехович
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Подробное донесение о ходе конференции я выслал в Центр и поэтому мог бы точно воспроизвести ход дискуссии, но теперь, по истечении стольких лет, думаю, это не слишком интересный материал. Для меня дискуссия была важна тем, что я должен был фиксировать выступления отдельных ораторов, а кроме того (что еще более существенно), она позволяла мне ближе познакомиться с людьми, среди которых я должен был в течение ближайших месяцев и лет жить и работать.
В ходе конференции я заметил, что коллектив польского отдела «Свободной Европы» распадался на три основные группы.
Самую многочисленную из них составляли усердные защитники взглядов Новака, выражающие ему свою поддержку без малейших колебаний и готовые выполнить любые его поручения. Тон их выступлений напоминал слова верноподданнического письма так называемой польской курии в австро-венгерском парламенте на имя императора Франца Иосифа: «Возле Твоего трона стоим и стоять хотим вечно». В такой роли я запомнил Вацлава Поморского (корреспондента «Свободной Европы» в Вене), заместителей Новака – Михала Гамарникова-Гурецкого и Тадеуша Женьчиковского-Завадского, Михала Лисиньского (делает то же самое, что и Поморский, но только в Стокгольме), Збигнева Раценского (тогда он был корреспондентом в Лондоне) и еще несколько человек.
Вторая группа состояла из тех, кто имел смелость высказывать иное мнение, нежели директор Новак. Главным оппонентом был Крок-Пашковский. Он говорил очень свободно, логично и убедительно. Когда во время обеденного перерыва я заметил кому-то, что Пашковский произвел на меня впечатление бескомпромиссного человека, то услышал:
– Тут все очень просто. Крок-Пашковский уже устроился на работу в Би-Би-Си и может огрызаться на Новака.
Действительно, он вскоре выехал в Лондон, где начал работу в польском отделе British Broadcasting Corporation. Не знаю, как у него там пошли дела, ибо Новак человек мстительный и своих противников уничтожает беспощадно. В Англии у него есть давние друзья в Интеллидженс Сервис, он знает существующие там отношения, сам когда-то работал в Би-Би-Си и не порвал контактов с ее влиятельными лицами. Я бы не удивился, если бы однажды Пашковский исчез с радиогоризонта.
В качестве оппонентов выступали также, но в несколько ином стиле, Юзеф Птачек и Тадеуш Новаковский. Их мнения только формально отличались от точки зрения Новака.
Типичным представителем третьей группы, тоже многочисленной, был Войцек Трояновский. Когда Новак говорил, что «Свободная Европа» не должна на новом этапе своей деятельности фронтально атаковать социализм, удивленный Трояновский стонал:
– О боже, так мы теперь должны социализм защищать, о социализме говорить! О боже…
Однако открыто Трояновский не выступил и, если бы дело дошло до голосования (которого, разумеется, не было), наверняка голосовал бы за программную линию, предложенную Новаком. Он ведь не очень понимал, что означает и какую цель преследует тактика «Свободной Европы». Кроме того, ему оставалось лишь несколько лет до пенсии и все свое внимание он посвящал финансовым вопросам. Он и работавшая вместе с ним жена Веслава, симпатичная женщина, зарабатывали порядочно. Но, несмотря на это, Трояновский участвовал в различных махинациях, чтобы заработать еще больше. Когда однажды он сломал руку и долго носил ее на перевязи, многие острили, что он не снимает гипса, чтобы не лазить в собственные карманы. Жадность его была хорошо известна.
Людей типа Трояновского на радиостанции «Свободная Европа» много. В определенной степени к ним принадлежит также Тадеуш Новаковский. По-разному они оправдывают свое поведение перед окружающими, но в работе всегда занимают такую позицию, чтобы не рассердить Новака. Я старался вести себя подобным же образом, хотя и руководствовался совершенно иными соображениями. Ведь не для полемики же с Новаком Центр направил меня в Мюнхен. Когда я раза два «зарвался», из Варшавы мне тут же напомнили: «Успокойся, не для того ты там находишься!»
Уже на конференции в Фельдафинге, пользуясь удобным случаем, я решил создать о себе у Новака соответствующее мнение. Передо мной стояла трудная задача, когда мне предоставили слово и участники конференции умолкли, с интересом ожидая, что скажет не известный еще в этой среде «молодой беженец из Польши». Я был благодарен Генрику, что перед выездом в плане подготовки к выполнению задания он порекомендовал мне прочитать некоторые статьи, опубликованные в 1956 году на страницах «Попросту», «Пшегленд культурны» и «Нова культура». Подхватив главные мысли Новака и взгляды некоторых отечественных ревизионистов, публиковавших порой свои статьи в упомянутых периодических изданиях, я старался войти в русло политических концепций Мерошевского и поддержать связанные с ними надежды творцов нового этапа идеологической диверсии. Я сказал, что нельзя переоценивать влияние и шансы людей, занимающих крайние антикоммунистические позиции в Польше. Эта группа немногочисленна, и ее воздействие на молодежь, родившуюся и воспитанную при социалистическом строе, весьма ограниченно. Если хотите, чтобы молодежь прислушивалась к вам, то нужно говорить о социализме, который бы устраивал ее. Я не развивал до конца эти мысли, а варьировал ими в соответствии с потребностями момента – только для того, чтобы получить признание Новака. Наблюдая за ним, я заметил, что он был мною доволен. Тогда мне ничего другого не требовалось. В этой партии игры я победил. Когда я окончил выступление, мне задали несколько вопросов. Тадеуш Новаковский хотел знать, каково, по моему мнению, отношение польского народа к событиям во Вьетнаме. Не думаю ли я, что в Польше возникает новый вид патриотизма и национальной гордости за достижения ныне господствующего строя? Я ответил на эти и другие вопросы. Старался говорить свободно, хотя взвешивал каждое слово, учитывая то, что аудитория состояла из людей, привыкших к другому языку. И это испытание я выдержал.
Попутно расскажу об одном небольшом эпизоде, который хорошо отражал атмосферу, царившую в этом польском отделе. Выступивший передо мною Михал Лисиньский раскритиковал передачи радиостанции «Свободная Европа» под рубрикой «Зеленая волна», редактируемые Розпендовским. В своем выступлении он заявил, что в «Зеленой волне» юмор притянут за хвост. Во время перерыва ко мне подошел Розпендовский и сказал:
– Коллега, вы слыхали, что о моих передачах говорил этот карлик? (Лисиньский – человек небольшого роста, но и Розпендовский ненамного выше его.) Ведь это дурак, который тужится быть оригинальным. Вы понимаете мое положение? Не смогли бы вы, когда будете выступать, сказать, что мою «Зеленую волну» охотно слушают студенты и вообще молодежь? Вам это не помешает, вы только скажете пару фраз, и все. А для меня это может быть важно, очень важно. Вы понимаете меня?
Я понимал.
Правда, Розпендовский пару раз надул меня на несколько десятков марок, когда по его заказу, будучи еще в охранных ротах, я писал тексты об общественных починах студентов Варшавского университета. Однако сейчас напоминать ему об этом не следовало. Я махнул рукой, не желая наживать себе врагов уже с первых дней работы. В своем выступлении я сказал несколько слов о «Зеленой волне». Отозвался о ней я весьма положительно. Спустя час или два я услыхал, как Розпендовский хвастался моими похвалами. Мне с трудом удалось не рассмеяться. Я был доволен, что не умолчал о «Зеленой волне», ибо таким образом проверил, каким человеком является Розпендовский. В Варшаве я познакомился с характеристиками многих работников польского отдела радиостанции «Свободная Европа». Это не освобождало меня, однако, от дальнейшего их изучения, от сопоставления известных уже оценок и мнений со свежими наблюдениями. В данном случае я лучше, чем на основе известной мне характеристики, понял, как должен в будущем вести себя с Розпендовским. Я не совершил такой ошибки, как Анджей Смолиньский, который подружился с ним в начале своей работы на радиостанции, а затем в течение длительного периода, а может даже и до сих пор, не смог понять, что многими своими неприятностями в Мюнхене он обязан Розпендовскому.
Конференцию закрыл Новак. В его заключительном слове содержались в сжатом виде главные мысли, сформулированные им в выступлении при открытии конференции. Он заявил, что детальные выводы, касающиеся радиопрограммы, будут разработаны в рабочем порядке в ближайшие дни. Напомнил также о необходимости срочного создания группы, которая должна будет заняться редактированием расширенных радиопередач для молодежи. Среди фамилий лиц, предназначавшихся для работы в этой группе, была названа и моя.
Если бы кто-нибудь специально захотел облегчить мне выполнение задания на радиостанции «Свободная Европа», то и в этом случае он не смог бы выдумать ничего лучшего, чем эта конференция, с которой началась моя деятельность в Мюнхене. Еще в Варшаве я прикидывал, сколько времени займет у меня знакомство с отдельными людьми на радиостанции, и совершенно не мог себе этого представить. Даже Генрик, делавший все возможное для того, чтобы как можно лучше подготовить меня к работе на радиостанции, был не в состоянии предоставить мне такой шанс, который я получил от Новака, пригласившего меня на конференцию. В течение двух дней, проведенных у озера Штарнберг, мне удалось узнать почти всех работников польского отдела «Свободной Европы», поскольку я участвовал как в официальной дискуссии, так и в кулуарных беседах, часто значительно более интересных для меня. Разумеется, я не сразу смог сопоставить имеющиеся в Центре характеристики на работников радиостанции с собственными наблюдениями. Для этого необходимо было время. Но первый, очень важный шаг я сделал.
Вечером после окончания заседания мы немного выпили, разыграли пару робберов в бридж. Хотя ставка не была высокой, я заметил, что Казимеж Заморский, мой шеф, ведет себя как азартный игрок. Полностью подтвердилась его характеристика, которую мне дали в Центре. По отношению к партнерам он был резок, не умел сохранять хладнокровие в моменты неудач, выходил из себя без всякого повода. Регистрируя эти мелкие наблюдения, я пришел к выводу, что работать с ним будет не легко.
На конференции было слишком шумно, чтобы я смог сопоставить известные мне фамилии с лицами всех работников. Зато все запомнили меня, и притом как человека, к которому сам Новак проявляет интерес. Вскоре я в этом убедился. Однажды в коридоре меня поймал Менхард и умоляюще заговорил:
– Когда вы будете разговаривать с паном Новаком, то хорошо бы было, если бы вы вспомнили о… – И тут он начал объяснять мне какую-то концепцию радиопередачи, которую он сам не мог реализовать.
Получал я и приглашения в гости. Когда же входил в кафе-столовую во время утреннего кофе или обеда, почти всегда кто-нибудь соскакивал с места мне навстречу и предлагал:
– Пан Анджей, может быть, вы подсядете к нам…
Таким образом, с самого начала я оказался в выгодной ситуации и благодаря этому мог спокойно думать о порученном мне задании. Самый трудный барьер я уже преодолел – стал сотрудником «Свободной Европы».
По первым беседам на территории радиостанции, в домах моих «коллег» и во время случайных встреч с ними на улице я понял, что в польском отделе существует еще одно деление, подобное тому, с которым я столкнулся в охранных ротах, где так называемые «старые» не любили «новых».
В польском отделе радиостанции «новые» были, как правило, молодыми. Они относительно недавно выехали из Польши и лучше знали действительное положение в стране. Большей частью они превосходили также «старых» общим уровнем развития и образования. Я имею в виду не формальное образование, а фактический уровень конкретных знаний. У «старых» в этом отношении не всегда все было благополучно. Если бы кто захотел найти хороший пример, подтверждающий тезис, что кто не идет вперед, тот пятится назад, он должен был бы искать его среди «старых» работников радиостанции «Свободная Европа». Он нашел бы добрую дюжину экспонатов, так как сам Новак, быстрый и интеллигентный на первый взгляд, оказывался слабаком во многих актуальных проблемах, притом касающихся не только Польши. Он является одним из тех чиновников, которые, заняв высокое положение, чувствуют себя призванными вершить высшую политику и понимают ее как сохранение выгодных для себя кадровых расстановок. Все свои усилия Новак направляет на борьбу с тем, что, по его мнению, может угрожать его авторитету, что не укладывается в его схемы мышления. Кроме того, он постоянно заботится о том, чтобы не прозевать каких-либо изменений и быть всегда рядом с теми, кто уже имеет силу или будет сильным в ближайшее время.
Нет нужды объяснять, что меня почти сразу же причислили к группе «новых». Это было обусловлено несколькими причинами. Некоторые из них были совершенно очевидны. Взять хотя бы знание языка. «Старые», прислушиваясь к нашим разговорам, порой совершенно не могли их понять, хотя должны были читать подготовленные для них словари современных польских идиоматических выражений. Это было им не под силу. Даже простые выражения типа «пустозвон», «предок», «молоток парень» звучали для них чуждо. Они смотрели на нас как на жителей с другой планеты, часто с раздражением и недоверием. Бывало, что некоторые из них в гневе взрывались:
– Лезет к нам столько «новых», что я совсем не удивлюсь, если в один прекрасный день варшавское радио передаст рассказ кого-нибудь из них о том, как он побывал в «Свободной Европе»…
Нас смешили эти опасения, хотя в данном конкретном случае я, по понятным причинам, предпочитал избегать шумных обсуждений этого вопроса. Однако я должен был разделять общие настроения, чтобы не вызвать каких-либо подозрений или домыслов.
Отделение Заморского, в которое я был направлен в период, когда начинал работу, состояло только из «старых». Лишь позднее пришел в него «новый», Анджей Смолиньский, который в Польше был советником то ли в аппарате Совета министров, то ли в комиссии планирования. Он поехал в отпуск за границу и в Австрии попросил политического убежища. «Позаботились» о нем, разумеется, американцы и привезли во Франкфурт-на-Майне. Допросы продолжались несколько месяцев. Смолиньский, должно быть, много рассказал, если его с почестями и несколькими тысячами марок привезли в Мюнхен и тут же устроили на работу на радиостанцию «Свободная Европа». Сразу же он получил и высокую, девятую ставку по жалованью, в то время как все «новые» начинали с седьмой. Такие отличия вызывали обиду и зависть, но я был доволен, так как перестал быть единственным «новым» в отделении Заморского.
Чем занималось это отделение? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен представить несколько существенных черт структуры радиостанции «Свободная Европа» в Мюнхене.
Если бы мне предложили образно изобразить ее, и сказал бы, что она напоминает мухомор. Это сравнение возникает у меня не случайно, так как я люблю собирать грибы. Даже живя в Мюнхене, я выбирался в лес за грибами. Одни мариновал, другие жарил, а приготовляемые мною блюда из грибов пользовались большим успехом среди моих польских, украинских и немецких знакомых.
Итак, радиостанция «Свободная Европа» напоминает мне мухомор. Мухоморы бывают разные. Есть мухомор зеленый, весенний – белого цвета, пятнистый – с бронзовой шляпкой и белыми заплатками, красный – с белыми точечками на ярко-красном фоне. Мухомор, растущий в лесу, может даже понравиться. Но есть его нельзя, так как он ядовитый. Такой же ядовитый, как и передачи радиостанции «Свободная Европа». И если продолжать приведенное мною сравнение, то передачи «Свободной Европы» тоже имеют окраски мухоморов. Есть такие, которые адресуются крестьянам (зеленый мухомор), крайним реакционерам (пятнистый мухомор с бронзовой, любимой фашистами окраской). Существуют передачи, пропитанные ревизионистскими взглядами (мухомор с ярко-красной окраской). Белому мухомору соответствуют передачи «Свободной Европы», восхваляющие образ жизни на Западе, оправдывающие агрессию США во Вьетнаме или Израиля на Ближнем Востоке.
Мухомор, который мы видим в лесу, – это еще не весь гриб. Это только его видимая часть – плод. Остального мы не видим, так как его грибница находится в земле. Это белые ниточки, густо оплетающие комочки земли, и гниющие в ней опавшие листья, и мертвые корни. Этих белых ниточек очень много. Уложенные одна за другой, они составили бы нить длиною несколько сот метров, а иногда даже и километр. Положенные же на весы, они перетянули бы самый великолепный плод гриба.
Сходство с радиостанцией «Свободная Европа» поразительное. Ее фасад, ее внешний облик – это радиопередачи на болгарском, чешском, польском, румынском, словацком и венгерском языках, это также несколько периодических изданий и бюллетеней, рассылаемых в редакции газет и журналов в капиталистических странах. Это деятельность видимая, ощущаемая, часто шумно рекламируемая, но одновременно имеющая целью замаскировать внутренний облик радиостанции, отвлечь внимание от старательно скрытых звеньев, деятельность, являющаяся, по существу, ширмой, за которой тянутся длинные щупальца далеко за пределы «Свободной Европы».
Благодаря счастливому для меня случаю – как это позднее объяснял, оправдываясь, Заморский – меня взяли на работу во внутреннюю ячейку «Свободной Европы», в некотором смысле изолированную от остальной радиостанции, ориентированную на выполнение заданий, которые только косвенно были связаны с ее широко известным фасадом. Во внутреннем телефонном справочнике радиостанции название отдела, в который я был направлен, звучало так: Polish Research and Analysis Unit – Польский отдел исследований и анализа. В разговорах называли его короче: Polish Evaluation Unit – Польский отдел оценок, что соответствует истинному положению вещей и хорошо отражает характер и предназначение этой ячейки.
Польский отдел исследований и анализа (подобно другим родственным отделам, например болгарскому, венгерскому или румынскому) органически входит в состав East Europe Research and Analysis Department, то есть в Восточноевропейский департамент исследований и анализа. Этот департамент, что частично вытекает из самого его названия, играет основную роль в разведывательной работе радиостанции, направленной против социалистических стран. Отдел Заморского в рамках департамента выполняет такие задания на польском участке. В соответствии с требованиями конспирации он имеет двойной характер: в нем сосредоточиваются и распределяются все касающиеся Польши материалы, которые поступали в «Свободную Европу». В части, называемой «Research», то есть в комнате F-1, собирались и обрабатывались исключительно официальные материалы, пригодные для использования в радиопропаганде. Ими могут также пользоваться люди и не работающие в «Свободной Европе», если они имеют на то согласие руководства радиостанции и получают пропуск. «Research» – это своего рода дымовая завеса для второй, секретной части этой ячейки, называемой «Analysis» или «Evaluation», где собираются и обрабатываются материалы, предназначенные для разведки и государственного департамента США. Большинство этих материалов (картотека и секретные донесения) хранилось в сейфах в комнате F-9. Самые же ценные, помеченные соответственно грифом секретности, находились в комнате F-7, где сидел Заморский. В случае необходимости работники департамента могли пользоваться в комнате F-9 необходимыми документами, с ведома начальника переносить их в свои комнаты, чтобы делать из них соответствующие выписки, а перед окончанием работы обязаны были возвращать их либо непосредственно шефу, либо указанному им лицу.
В течение трех первых месяцев работы, когда я еще проходил испытательный срок, Заморский заботился о том, чтобы я не узнал слишком много. Примеру шефа следовали также и другие, что я расценивал как нормальное явление. Поэтому я не задавал лишних вопросов, не совал нос не в свои дела, только слушал и наблюдал. Выводы часто напрашивались сами. Тогда я убедился, что значит сказать одно лишнее слово… Будучи предупрежден в Центре, я считался также с возможностью различных ловушек или даже со специально организованной провокацией. Как новенький, не известный еще слишком хорошо другим работникам, я наверняка находился под беспрерывным обстрелом многих пар глаз, был также предметом многих разговоров, которые велись за моей спиной. В этих условиях я должен был контролировать каждый свой шаг, владеть своими рефлексами и особенно не давать втягивать себя в коварные дискуссии с теми, кто искал случая поболтать со мной не только по собственной инициативе.
Казимеж Заморский, мой начальник на радиостанции «Свободная Европа», любил подражать Новаку. Старался ходить быстро и энергично, что в его возрасте не всегда удавалось, а когда говорил, особенно на служебные темы, пытался быть кратким и по-солдатски резким. Воспринималось же все это несколько иначе, так как в действительности он был попросту ординарным и крикливым человеком. Во время первой беседы, когда я официально стал его подчиненным, он похвалился тем, сколько знает иностранных языков, на скольких факультетах Львовского университета он учился и что уже написал. На его творческом счету, как он утверждал, имелось несколько книжек и несколько сот статей. Когда Заморский счел, что я уже достаточно подавлен его величием (а играл он явно на эффект), то сказал:
– Работа начинается у нас в половине девятого, и я люблю пунктуальность.
После этого вступления я был представлен сотрудникам отдела. Меня направили в комнату F-1, которая должна была стать с этого момента моим постоянным рабочим местом.
Польский отдел исследований и анализа занимал пять комнат в коридоре F на первом этаже и комнату 123 на втором этаже, где размещалась так называемая группа обзора печати. Четыре комнаты по нечетной стороне коридора F, условно обозначенные как F-1, F-5, F-7 и F-9, расположились анфиладой. Входы из коридора в средние две комнаты были наглухо заделаны, и попасть туда можно было только через дверь в комнатах F-1 или F-9.
За время моей работы на радиостанции «Свободная Европа» не изменились только сотрудники в комнатах F-5 и F-7. В последней работал Казимеж Заморский, в комнате F-5 его два заместителя: Александр Дыгнас и Войцек Кшижановский.
В комнате F-1, куда меня посадили, я застал четырех человек. Это были Игнаций Клибаньский, Веслава Трояновская, Михалина Копчевская и Антоний Кучмерчик. Их четыре письменных стола стояли парами в центре комнаты, аккуратно заставленной архивными полками и шкафами. Для меня поставили столик вплотную к письменным столам Михалины Копчевской и Антония Кучмерчика. Мой стул стоял у входа в комнату обоих заместителей Заморского. Это было не очень удобно, но я не жаловался.
Работа начиналась в 8.30. В 10.00 был перерыв на второй завтрак. Он должен был продолжаться четверть часа, но обычно затягивался до 30 минут. В это время почти все сотрудники шли в кафе, чтобы перекусить, выпить чаю или кофе. И тогда в кафе начиналась «биржа информации». Туда приходили участники ежедневных собраний, которые утром проводились в польском отделе. В роли председателя чаще всего выступал Новак, иногда Гамарников или Завадский, реже Михаловский, позже, в исключительных случаях, Павел Заремба. Это соответствовало ежедневным коротким совещаниям, какие на наших заводах часто называются оперативками, а в редакциях газет – планерками. На них оценивалась программа предыдущего дня, высказывались предложения по передаче и выслушивались оценки, а также давались руководящие инструкции. Новак или другой ведущий собрания говорил о новых явлениях во внутренней жизни Польши. Позже он определял темы, которые должны быть затронуты в передачах.
Участники этих собраний, придя в кафе, обменивались мнениями об услышанном, делали замечания. Хвалили или осуждали выступления отдельных сотрудников. И наконец, решали, кто идет вверх, а кто упал в глазах шефов польской редакции. На все это четверти часа, конечно, слишком мало, поэтому утренние «посиделки» в кафе несколько затягивались. В редакции радиостанции на это смотрели не очень доброжелательно, но замечания делались только тем, кто уже провинился в чем-то другом. Заморский же своим сотрудникам делал выговоры, а иногда даже приказывал отрабатывать это время, ибо он не был в состоянии отличить дисциплину от муштры, а порядок от мелочности.
Между 12 и 14 часами в кафе подавали обед. После него все приступали к работе, которая заканчивалась в 17.30.
Сначала в мои обязанности входило сортировать вырезки из польской прессы по специальным рубрикам, облегчающим четкую классификацию материала в соответствии с определенными тематическими группами, и затем раскладывать их по папкам. На радиостанции эта операция называлась файлеванием – раскладкой (от английского слова «file»). Сотрудники польской секции, даже те, кто не знал английского, охотно вплетали в свой повседневный язык много английских слов. Некоторые не них со временем «ополячились». Такую судьбу постигло слово «файл», означающее канцелярские документы, скоросшиватель, картотеку или просто дела, а также – в форме глагола – сдавать в архив, подшивать бумаги и т. д.
Сортировка вырезок из газет – это очень простая операция, как бы не играющая важной роли. Если, однако, задуматься над вопросом, кому и в каких целях она служит, тогда это предварительное мнение подвергнется определенному изменению. Печать, как и радио, телевидение, является ценным источником информации для вражеской разведки. Важно, как составляются и классифицируются полученные таким путем сведения, кто их анализирует, на какие детали обращает внимание и как в свою очередь этот сырой материал обрабатывается специалистами. Господствует общее мнение, что значительный процент информации из различных областей разведка добывает именно из этого официального источника.
В «Свободной Европе» – как я вскоре установил и затем многократно проверил – вырезки из польских газет и некоторые фрагменты из радио– и телевизионных передач накапливаются для трех главных целей. Во-первых, для нужд работников ЦРУ. Сотрудники американской разведывательной службы неоднократно требовали ту или иную папку с вырезками. Тогда относил ее сам Заморский или его заместитель Войцек Кшижановский, а чаще всего секретарь Уршула Ясиньчук. Во-вторых, для проверки секретной информации, поступающей в «Свободную Европу» из других источников, а также для подготовки разных проблемных аналитических материалов, которые американцы периодически заказывали в польской секции. В-третьих, наконец, для редакторов, пишущих тексты радиопередач. Они особенно ценили вырезки из многотиражных газет, издаваемых в Польше крупными промышленными заводами, шахтами, металлургическими предприятиями и т. д. Многотиражку, издаваемую, скажем, на варшавском заводе легковых автомобилей на Жерани, даже в Варшаве читают немногие. Таким образом, когда автор передачи радиостанции «Свободная Европа» вплетет в свой текст взятое из этой газеты сообщение, что, например, у мастера X родилась тройня, то не ориентирующийся в редакционной кухне слушатель «Свободной Европы» наверняка вздохнет: «Они там все знают». Подготовленный несколькими такими ударами, он легче поверит последующему вранью мюнхенской радиостанции.
Собираемые «Свободной Европой» вырезки пригодились когда-то для обучения группы американских студентов, выезжавших через Польшу в туристическую поездку по СССР. «Наставники» из польской секции информировали студентов о том, что они увидят в Польше, и, соответственно препарируя подобранные цитаты из наших газет, старались выработать у них иммунитет против, как здесь принято выражаться, «режимной коммунистической пропаганды». Через несколько недель, когда эти студенты возвращались за океан, они опять останавливались в Мюнхене, там описывали свои впечатления и отвечали на вопросы, содержащиеся в специальной анкете. Собранный таким образом материал скрупулезно изучался аналитиками «Свободной Европы» и радиостанции «Свобода». Спецы из ЦРУ просто хотели знать, может ли соответствующая подготовка уменьшить воздействие коммунистической пропаганды на молодежь.
Уже в начальный период работы меня часто вызывал к себе Заморский и поручал независимо от систематизирования вырезок из газет подготавливать различные разработки, необходимые, как он оговаривался, американцам.
Я должен был, например, разработать в обширном отчете намечаемые в Польше реформы системы народного образования и описать главные направления новых концепций, которые в этой области начали вырисовываться. Речь шла главным образом о поисках данных, касающихся методов и масштабов гражданского воспитания молодежи в школах. Источником для этой разработки были вырезки из печати. Спустя некоторое время мне поручили написать столь же обширный трактат на тему о ядерных реакторах в Польше.
Когда в Польше началась подготовка к XV съезду Союза польских писателей, я писал о положении в писательской среде. Первоначально это должна была быть короткая, на две страницы, записка. Однако оказалось, что для американцев этого недостаточно. Они требовали более точных и мелких подробностей. Стоит напомнить, что это происходило в то время, когда «Свободная Европа» стремилась спровоцировать напряженность в среде творческих работников и вызвать открытые конфликты их с властями. Американцы хотели знать, от каких писателей можно ожидать, что они на съезде не займут – как это уточнялось в заказе – оппортунистической позиции.
Уже для разработки статьи о ядерных реакторах мне, например, не хватало материалов в папках с вырезками. Эта нехватка стала ощущаться еще больше, когда я принялся за подготовку материалов о писателях. Я обратился к Заморскому и сообщил ему о моих соображениях. Вначале он пытался под любым предлогом отделаться от меня, но я понял, что он просто тянет время. Наверняка он обращался за советом к офицерам ЦРУ, как в данном случае мне поступить. Я ведь был еще молодым сотрудником радиостанции.
Я знал, что в «Свободной Европе» есть архивы, где хранятся секретные материалы, доступ к которым возможен только с согласия американцев. Мне хотелось добраться до них, но именно поэтому я не мог действовать опрометчиво и слишком настойчиво давить на Заморского. Поэтому я начал сперва сетовать на трудности, не позволяющие мне быстро и тщательно выполнить порученную работу. Я знал, что мой шеф не любит, когда кто-либо из подчиненных долгие часы пропадает в библиотеке или читальном зале «Свободной Европы», и поэтому пытался быть в поле его зрения, подчеркивая, что в библиотеке нет нужных для работы материалов. В течение многих дней я повторял эту сцену, сообщая о том, что буду продолжать копаться в справочниках и периодике. Когда я был уже уверен, что Заморский достаточно раздражен моим постоянным пребыванием в читальном зале (ему передавали мои слова, возможно даже со злыми комментариями), я решил использовать еще и тщеславие шефа. К тому времени я успел узнать его и с этой стороны. Он всегда хотел, чтобы им восхищались. Если умело затронуть эту струнку, то это могло принести, как я полагал, определенные результаты. Таким образом, я обратился к нему с просьбой, чтобы он, как человек опытный, умный, как хорошо известный автор, больше не лишал меня своих ценных указаний.