Текст книги "Ночи в цирке"

Автор книги: Анджела Картер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Это значит – «входите»?

Феверс поежилась.

– Открывай, я устала…

Они толкнули скрипящую дверь. Внутри – никаких признаков жизни, насколько можно было рассмотреть, а видно было едва-едва, потому что комнату освещала примитивная лампада, состоящая из оловянного блюдца с растопленным медвежьим салом, в котором плавал коптящий фитиль. Лампада была подвешена на бечевках к поперечной балке и качалась от сквозняка так, что тени приближались и отступали со зловещей непредсказуемостью, на стенах и по углам появлялись очертания предметов странной формы и цвета, намекая на неповоротливых, молчаливых обитателей, рассевшихся там и сям на корточках, но тут же исчезавших в темноте.

Под лампадой стоял длинный стол, отмеченный странного вида пятном; там стояла большая деревянная тарелка с дыркой, проделанной не зубилом, а при помощи огня, и каменный нож, напоминавший те, что делали первобытные люди, но с очень остро заточенным лезвием. Вокруг стола на утрамбованном земляном полу виднелись следы засохшей крови, меха и перьев, очевидно втоптанных в землю ногами жрецов и верующих. Вонь стояла ужасная, словно запах фимиама смешался с запахом смерти, и было очень холодно.

– Что я тебе говорила? – сказала Лиззи. – Одна из их церквей. Типично церковная атмосфера.

Сразу же после ее слов что-то – ветер в стропилах, крыса, спрятавшийся священник – пошевелилось. Но комната была так плохо освещена, что при желании все жители деревни могли бы спрятаться в ее плотной, призрачной темноте. Здесь ощущался кошмар закрытого пространства и какое-то напряженное ожидание, словно их появление предотвратило совершение чего-то ужасного, но актеры прерванного дикого обряда были терпеливыми, они могли подождать, и они ждали, наблюдая, что замыслили эти два создания, принесшие с собой мать и дитя. Созданная для священных, тайных, архаичных обрядов, для откровений, для общения с мертвецами, для жертвоприношений, эта дикая церковь призвана была изумлять, и она изумляла.

Но Лиззи и Феверс своим умением выживать были обязаны именно отказу удивляться чему бы то ни было. С выдохом облегчения Феверс аккуратно положила молодую маму на стол и вытянула затекшие руки. Роженица открыла глаза и осмотрелась. Молельня ее родной деревни! А почему ребенок перестал плакать? Она чувствовала себя немного лучше и стала собираться с силами, чтобы встать и посмотреть на приготовления к ее собственным похоронам, которые – она была уверена – уже начались.

– Смотри-ка! – прошептала Лиззи.

В углу стоял мужчина.

Нет, не мужчина. Женщины перевели дух. В углу, который то освещался, то погружался во мрак в такт раскачивающейся лампаде, стояло деревянное изваяние чуть выше лесных обитателей, закутанное в меха, платки и пояса, на котором была надета белая рубашка с затвердевшим от засохшего яичного белка передом. Когда Феверс его увидела, у нее бешено заколотилось сердце. На голове у идола было несколько треугольных шапок, сшитых из черной, голубой и красной материи, но лицо трудно было различить из-за закрывающих его шалей, обрывков кружев, лент и оловянных побрякушек. Он двигал челюстью, что-то поедая, и глаза его, сделанные из оловянных кружков, сверкали, когда на них падал колеблющийся свет лампады.

Идол заговорил:

– Откуда вы идете? Куда вы идете?

Услышав английскую речь, испуганный ребенок отчаянно завопил. Молодая мать соскочила со стола – мертвые так не визжат! – и набросилась на Лиззи, дополняя оглушительный плач ребенка своими криками. Лиззи отпустила ребенка, чтобы ухватить рычащего зверя, выбирающегося из-под стола, куда шаман затолкнул его, когда жертвоприношение было прервано, не успев начаться. Обиженный медведь ударил Лиззи лапой по голове, они стали бороться и опрокинули стол. Блюдо и нож со звоном полетели на пол. В пылу схватки они натолкнулись на идола, который упал на другого, одетого так же, но напоминавшего северного оленя. Падая, оленье божество задело следующего в ряду, и все они повалились, как костяшки домино, являя картину полного святотатства. По полу покатились черепа, выпавшие из тайника под медвежьим идолом. То, что они были медвежьи, трудно было сразу определить. Лампада раскачивалась все сильнее и сильнее, разбрызгивая повсюду горячий жир. Феверс, которой хватило здравого смысла не ввязываться в потасовку, выкрикивала:

– Выходи, выходи, где бы ты ни был!

Лампада раскачивалась с такой силой, что из нее в конце концов вылетел фитиль, ударился о стену и погас, погрузив комнату в гробовую темноту, где пинались и щипались исполненные жаждой мести невидимые существа, одни – из меха, другие – из кожи, издающие пронзительные гортанные крики, звенящие колокольчиками; неужели на женщин напали привидения в костюмах времен Робин Гуда? Феверс боролась с невидимками до тех пор, пока не учуяла плоть и не укусила ее. Она укусила кость и ощутила вкус крови. Послышался дикий, но определенно человеческий вопль. Феверс обхватила это существо, оно опять вскрикнуло, и женщина поняла, что боролась с мужчиной.

Зажав локтем шею медведя, Лиззи нащупала ногой упавший нож и крепко на него наступила, не обращая внимания на удары, сыпавшиеся на нее со стороны обтянутых кожей, бормочущих, позвякивающих существ. Феверс вцепилась зубами в руку какого-то живого существа, не имевшего лица, и когда он упал на пол, она, тяжело дыша, плюхнулась на него сверху Существо орало на языке, который не был похож на человеческий; он был словно соткан из стальных игл. Вероятно, оно просило зажечь свет, потому что через мгновение откуда-то из угла появилось непонятное сияние, напоминающее трупное свечение.

Суматоха стихла, словно успокоенная светом; последний всхлип ребенка, сопение медведя, и в наступившей тишине Феверс увидела, кого она оседлала.

На Уолсере была обрядовая шуба, отороченная мехом треугольная шапка с вырезанным оловянным знаком доллара на лбу. Он заметно похудел. На взгляд европейца светло-рыжая борода, доходившая ему почти до живота, плохо сочеталась с его кожаными юбками; немного мыла и воды ему не помешали бы – от него воняло. В прекрасных влажных серых глазах с черными точками зрачков застыл пророческий огонь. Только он, ни тени скептицизма. Глаза Уолсера, казалось, утратили свою мыслительную способность.

У Феверс зашевелились волосы, когда она увидела, что он смотрит на нее, как – о, ужас! – как на абсолютно настоящую, настоящую, но омерзительную. Он уставился на нее своим светящимся глазом и через секунду запел:

Всего лишь птица в золоченой клетке…

– Боже мой! – вырвалось у Феверс. Он превратил знакомую мелодию в какой-то непонятный напев, в похоронную песнь, в сибирский плач призрачных обитателей иного мира, и Феверс нутром почуяла, что эта песня не сулит ей ничего хорошего.

Шаман узнал ее меха, волосы, сломанное крыло и немного успокоился, увидев, как быстро она выцвела. Потом взглянул на молодую мать и дитя: неужели медвежьи духи хотели заменить ими медвежонка? Похоже, что так. Впрочем, тот, что поменьше, продолжал твердо стоять ногой на жертвенном ноже. Возможно, они хотели сделать все сами. Нужно было как можно скорее помочь медвежьим духам исчезнуть, пока они снова не распяли мать и ребенка на алтаре. Он схватил стоявший у стены бубен и с силой впавшего в отчаяние человека ударил в него, изгоняя нечистых. Голос Уолсера стал тише и задрожал на звуке, показавшемся Феверс воплощением безумия.

Феверс ощутила ту лихорадку, которая всегда охватывала ее, когда появлялись маги, волшебники, импресарио, чтобы лишить ее исключительного своеобразия, словно оно было их изобретением, словно для того, чтобы быть собой, она должна была зависеть от их воображения. Она чувствовала, что вопреки своей воле превращается из женщины в идею. Шаман сильнее застучал в бубен и стал напевать какую-то песню, вскрикивая и подвывая. Из невидимой курильницы молельню наполнял лиловый фимиам, и казалось, что шаманов становится все больше – десятки шаманов, бьющих в бубен, взывающих к тому, что являлось и что не являлось Феверс. В глазах Уолсера она наконец разглядела себя, обретающую форму, как изображение на фотобумаге, но вместо Феверс увидела две совершенные миниатюры, словно пришедшие из сна.

Она видела, как колеблются ее очертания; она понимала, что ее навсегда поймали отражения его глаз. На какое-то мгновение Феверс пережила самый страшный кризис в своей жизни: «Я – реальность? Или выдумка? Являюсь ли я тем, что я про себя знаю? Или же я – то, что думает обо мне он?» – Покажи им свои перья, быстро! – настойчиво попросила Лиззи.

Со странным чувством отчаяния, несчастного осознания своего сломанного крыла и выцветшего оперения Феверс не придумала ничего лучше, чем подчиниться. Движением плеч она сбросила меха и, не имея возможности расправить оба крыла, расправила одно – кривобокий ангел, урезанное и потрепанное великолепие! Не было ни Венеры, ни Елены, ни Ангела Апокалипсиса, не было ни Израэля, ни Исфахиля… всего лишь бедная расстроенная уродина, объект совершенно непонятной реальности для тех, кто за ней наблюдал, поскольку и люди в молельне привыкли к галлюцинациям, и она сама была похожа на видение, выпадающее из их системы представлений об окружающем.

Скрипнула дверь, потом еще и еще, и, не оборачиваясь, Феверс поняла, что это входят новые друзья Уолсера, чтобы взглянуть на происходящее. В дверях появлялись разномастные желтые лица, в свете приносимых лампад выглядевшие как восходящие луны. Она спиной чувствовала на себе их глаза и осторожно двигала в их сторону целым крылом. Поначалу она колебалась и смущалась, но вскоре ее оперение – да-да! – ее оперение зашевелилось от их восхищенного дыхания. Уф-ф-ф!

Как и раньше, от этого дуновения она воспряла духом. Оно веяло в хижине, унося наружу наркотические ароматы и запах засохшей крови.

Феверс вскинула голову, чтобы насладиться светом лампад, как светом рампы, как огнями сцены; видеть эти огни было для нее приятнее вкуса выдержанного бренди, а за ними – глаза, замершие на ней в восхищении, в восторге, глаза, говорившие ей, кто она есть на самом деле.

Она снова станет блондинкой из блондинок, как только сумеет найти перекись водорода; все настолько просто, а с другой стороны – никому до этого уже нет никакого дела! И ее крыло обязательно заживет, заживет, когда растает снег, когда вся тайга будет усыпана фиалками, и тогда она взмоет над деревней, над лесом, над горами и замерзшими морями, держа в руках тех, кого любит. Домой! Да, она снова увидит Трафальгарскую площадь, Нельсона на пьедестале, растворяющийся в сумерках мост в Челси и собор Святого Павла – единственную грудь своего любимого и родного города-амазонки.

Высокомерие, воображение, желание! Кровь пела у нее в венах. Их глаза возродили ее душу. Она поднялась с груди Уолсера. Изобразив ослепительную улыбку, она распростерла руки, словно желая заключить в объятия всех присутствующих. Она сделала реверанс в сторону двери, предлагая себя зрителям, словно огромный букет гладиолусов. Потом поклонилась Уолсеру, который пытался подняться на ноги с выражением небесного прояснения на лице. И тут она увидела, что он уже не был и никогда не будет тем человеком, которым был раньше; его высидела какая-то другая курица. На мгновение ей стало интересно, в кого может превратиться обновленный Уолсер.

– Как тебя зовут? У тебя есть душа? Ты умеешь любить? – спросил онзначительным, торжественным тоном. Когда она услышала эти слова, ее сердце затрепетало и возликовало. Она взмахнула ресницами, сияющая, яркая, вновь обретшая свое оружие. Теперь она выглядела достаточно крупной, чтобы проломить крышу хижины, с распущенными волосами, с перьями, с гордо выпяченной грудью и голубыми глазами размером с тарелки.

– Вот с этого и надо было начать интервью! – воскликнула она. – Доставай карандаш и – вперед!

Заключение

– Ты должен знать, что, когда Лиз нашла меня, она незадолго до того потеряла ребенка, потому и вскормила меня. И, конечно же, не религиясделала ее «никудышной» проституткой, а ее привычка поучать клиентов на предмет «белого рабства»,[110] обсуждать положительные и отрицательные стороны женщин, всеобщее избирательное право, а также ирландский вопрос, индийский вопрос, республиканскую систему правления, антиклерикализм, синдикализм и отмену палаты лордов. Все то, с чем Нельсон была согласна, но, как она говорила, «любовь приходит и уходит, а кушать всегда хочется».

Письма, которые мы пересылали с тобой домой с диппочтой, были новостями о борьбе ссыльных товарищей в России, они были написаны невидимыми чернилами, так что – грустно это признавать – мы тобой нещадно пользовались, ведь узнай обо всем полиция, тебя сослали бы в Сибирь, туда, где мы тебя бы не нашли. Но Лиз пообещала это одному подвижному маленькому джентльмену, с которым познакомилась в читальном зале Британского музея.

Кроме того, мы над тобой подшутили при помощи часов Нельсон в первый вечер, когда встречались в Лондоне, в «Альгамбре»; теперь этих часов нет, так что и шуток тоже больше не будет.

В остальном мы рассказывали тебе только правду. Хочешь – верь, хочешь – нет, но все, что я рассказала тебе как о реальных событиях, было на самом деле; что же до вопроса о том, факт я или выдумка, то отвечать на него придется тебе самому!

Без одежды она была похожа на огромный дом. Она мылась, отмывая по отдельности каждую часть тела в котелке воды, нагретой в самоваре, а Уолсер, одетый только в собственную бороду, ожидал ее на медной кровати шамана. Без малейшего удивления он отметил, что у нее и впрямь нет пупка, но ему не хотелось делать из этого какие-либо выводы. Выпущенные на свободу перья терлись о стены; он вспомнил, что природа оставила ей всего одну позицию – «женщина сверху», и пошевелился на соломенном матрасе. Он был самим собой, таким же, как всегда, но все же его «я» никогда уже не будет таким, как раньше, потому что теперь он познал страх, который может заявить о себе в самой беспощадной форме – страх смерти возлюбленной, потери возлюбленной, страх смерти любви. Это было началом страсти, которая закончится только со смертью обоих; и страсть эта положила начало пробуждению совести, являющейся прародительницей души, но не совместимой с невинностью.

Лиззи могла фыркнуть: «Посмотри на него, Софи, – сплошные суеверия и женские платья!» Но несмотря на эти колкости, она глядела на него почти с добротой, потому что в свете его серых глаз ее приемная дочь снова стала самой собой, даже без перекиси водорода. После кивков и подмигиваний Феверс Лиззи удалилась вместе с шаманом, его двоюродной сестрой, ее старшей дочерью и новорожденным младенцем в дом сестры, в импровизированной родильной палате которого она приступила к разработке обширного ритуала заботы о матери и ребенке, который, свято соблюдаемый в течение ближайших десяти лет, практически решил проблему низкой рождаемости путем радикального снижения смертности во время родов.

Двоюродная сестра шамана, знахарка-повитуха, так же, как и он, хранила мешочек с амулетами рядом с самоваром. Лиззи с интересом покосилась на мешочек. Что если ей доведется обзавестись новым саквояжем у этого дружелюбного, смекалистого, но робкого и суеверного народа? Шаман, пришедший в восторг от ее усиков, почтительно называл ее «мамашей всех медведей», а медвежонок ходил за ней хвостом, как жертва подросткового увлечения. Лиззи строго пресекала в себе соблазн изменить – всего лишь раз, на одну ночь – своему рационализму и сыграть роль второстепенного божества.

– Есть ли тут место, где мы могли бы остаться наедине? – спросила Феверс, недвусмысленно хлопая ресницами. Уолсер, чей разум с каждой минутой становился все яснее и яснее, схватил ее за руку и побежал к дому шамана, но тут же потерял инициативу, когда она весело пригвоздила его к кровати и попросила подождать, пока она освежится. Казалось, она заново вмывала румянец себе в щеки. Моясь, она напевала – не что иное, как «Хабанеру» из «Кармен». «А по зубам ли мне этот орешек?» – размышлял Уолсер.

Словно глядя в зеркало, он думал о своем собственном «я», возрождением которого усиленно занимался.

– Я – Джек Уолсер, американский гражданин. Я присоединился к цирку полковника Керни, чтобы порадовать читающую публику рассказами онескольких ночах в цирке, выступал в качестве клоуна перед русским царем. (Какой получился бы рассказ!) В Забайкалье разбойники пустили под откос поезд, на котором я ехал, после чего я какое-то время пробыл среди местных жителей в качестве колдуна. (Боже, какая бы получилась история!) Позвольте познакомить вас со своей женой, миссис Софи Уолсер, сделавшей некогда успешную карьеру на сцене мюзик-холла под именем…

– О!

В этот момент не замеченная любовниками полночь, этот повседневный праздник, прокатилась по тайге, не потревожив ничего, кроме новой эры, которую она принесла с собой. Низвергнутый в неведение и блаженство нового века, Уолсер рассыпался после его наступления на части и снова стал единым целым.

– Джек – искатель приключений – сбежал с цирком из-за блондинки-алкоголички, в руках которой он стал игрушкой с того момента, как увидел ее. Он превратился в ничтожество, танцевал с тигрицей, изображал жареного петуха, наконец стал учиться мошенничеству в его высшем проявлении подруководством старого педераста, которому удалось его надуть. Кажется, все происходило со мной в третьем лице, словно большую часть своей жизни я наблюдал за этим со стороны, но не переживал лично. И теперь, вылупившись из скорлупы неизвестности посредством нескольких ударов по голове и острого приступа эротического восторга, мне придется начать все с начала. Он задыхался в перьях и удовольствии, но оставался один вопрос, который его мучил.

– Феверс… – проговорил он. Какое-то шестое чувство удерживало его от того, чтобы называть ее Софи. Они еще не были настолько близки.

– Феверс, только один вопрос… Почему ты когда-то пыталась убедить меня в том, что ты – «единственная пернатая девственница в мировой истории»?

Она засмеялась.

– Я тебя обманула! – проговорила она. – Господи, я тебе все наврала!

Она смеялась так, что тряслась кровать.

– Нельзя верить тому, что вы пишете в своих газетах! – заверила она, заикаясь и икая от радости. – Представь себе, что я тебя обманула!

Смех ее просочился через окно и заставил затрястись и зазвенеть металлические погремушки, висевшие на дереве рядом с молельней. Она смеялась так громко, что ее услышал младенец в доме старшей сестры шамана, замахал своими крохотными кулачками и тоже засмеялся. Не понимая, что привело в восторг ребенка, шаман захихикал. Медведь с пониманием задышал; он бы тоже засмеялся, если бы мог. Двоюродная сестра шамана встретилась взглядом с Лиззи, и обе покатились со смеху. Даже молодая мать в своей постели из оленьих шкур улыбнулась во сне.

Смех Феверс вливался в щели оконных рам и дверных проемов каждого дома в деревне; жители шевелились в постелях и смеялись над шуткой вторгшейся в их сон, от которой наутро осталось только воспоминание о доставленной радости Она смеялась, смеялась и смеялась.

Казалось, смех этой счастливой молодой женщины поднимался из дикой пустыни в виде смерча, который несся над Сибирью. Он щекотал бока спящим жителям городка Р., проникал в контрапункт музыки в доме Маэстро; жительницы Республики свободных женщин ощущали его как освежающий ветер. Его эхо достигло Полковника и Беглеца, уютно устроившихся в вагоне по пути в Хабаровск, и вызвало на их лицах смущенные улыбки.

Вращающийся с безумной скоростью смерч смеха Феверс встряхнул весь земной шар, словно неожиданный ответ разворачивавшейся на нем исполинской комедии, пока не засмеялось все, что живет и дышит. Или так показалось обманутому мужу, который понял, что тоже смеется, не уверенный в том, не он ли стал предметом смеха. Немного успокоившись, Феверс присела перед Уолсером на корточки и стала покрывать его лицо поцелуями. Как же он ей нравился!

– Подумать только, ведь я тебя все-таки обманула! – восторженно произнесла она. – Это доказывает, что верить нельзя никому.

[1] Кокни – насмешливо-пренебрежительное название лондонца из низших социальных слоев.

[2] Елена – в греческой мифологии прекраснейшая из женщин, жена царя Спарты Менелая. Отцом ее считался Зевс, матерью – Леда, с которой Зевс соединился в облике лебедя. Похищение Елены Парисом послужило поводом к началу Троянской войны.

[3] Сент-Мэри-Ле-Боу – церковь в центре Лондона.

[4] Дэн Лино (1860–1904; настоящее имя Джордж Гэлвин) – популярный английский эстрадный артист.

[5] Измаил – библейский персонаж, сын Авраама и Агари; пария, изгой.

[6] Анри де Тулуз-Лотрек (1864–1901) – французский график и живописец, автор композиций на темы жизни парижской богемы и театральных афиш.

[7] Вилли – псевдоним французского писателя, музыкального и театрального критика Анри Готье-Виллара (1859–1931).

[8] Сидони Габриэль Колетт (1873–1954) – французская писательница, в юности выступавшая в цирке.

[9] Альфред Жарри (1873–1907) – французский писатель. Заложил основы театра абсурда.

[10] Искаженная транслитерация английского слова feathers – перья.

[11] Всегда, Тулуз (фр.)

[12] Ника – в Древней Греции персонификация победы.

[13] Веста – древнеримская богиня домашнего очага и огня. Жрицы Весты – весталки давали обет безбрачия.

[14] Свенгали – зловещий гипнотизер, герой романа «Трильби» Дж. дю Морье.

[15] Сатурн – у древних италиков бог времени и плодородия, отождествлявшийся с греческим Кроносом.

[16] Название лечебной мази.

[17] Бробдингнег – фантастическая страна, населенная великанами, которую описал Дж. Свифт в «Путешествии Гулливера».

[18] Персонаж драмы У. Шекспира «Буря».

[19] Суфражистки – сторонницы предоставления женщинам избирательного права.

[20] «… luxe, calme et volupté» – «… сладострастье, роскошь и покой» (фр.), слова из стихотворения «Приглашение к путешествию» французского поэта Шарля Бодлера.

[21] Здесь обыгрывается английское слово humbug – 1) обман, мошенничество, фикция; 2) мятная конфета.

[22] Здесь: мороженое с сюрпризом (фр.).

[23] Сорт итальянского мороженого с цукатами.

[24] Мой папочка (итал.).

[25] Дешевое мороженое.

[26] Монгольфье Жозеф-Мишель (1740–1799) и Жак-Этьен (1745–1799), братья – французские изобретатели воздушного шара (1783).

[27] Название театра.

[28] Горбатый Дик, Мальволио – герои пьес У. Шекспира.

[29] Бард (англ. The Bard of Avon) – Уильям Шекспир.

[30] Schreck – ужас (нем.).

[31] Политическая полиция Великобритании.

[32] Kyrie eleison (греч.) – Господи помилуй (ответствие в католической мессе).

[33] Карточная игра.

[34] Королева Елизавета I Тюдор.

[35] Игра слов: patience (фр.) – терпение.

[36] Фантастические фигуры, которыми в средневековой архитектуре украшали водосточные трубы.

[37] Прозерпина – в римской мифологии богиня плодородия и подземного царства. Соответствует греческой Персефоне.

[38] «Раскрытая тайна Бафомета» (лат).

[39] Леди Годива – жена графа Мерсийского (XI в.). По легенде, в 1040 г. граф ввел налог на жителей г. Ковентри, которому она покровительствовала. В ответ на просьбу жены об отмене налога он поставил условие, чтобы та проехала через город верхом обнаженная. Годива сделала это, прикрыв свою наготу распущенными волосами.

[40] «Позор тому, кто об этом плохо подумает» (фр.) – девиз, выгравированный на британском Ордене подвязки.

[41] Манихейство – религиозное учение, основанное в III в. В основе манихейства – дуалистическое учение о борьбе добра и зла, света и тьмы как изначальных и равноправных принципов бытия.

[42] Розенкрейцеры – члены тайных религиозно-мистических обществ в XVII–XVIII вв. в европейских странах (прежде всего в Германии, Нидерландах). Название происходит от имени легендарного основателя общества Христиана Розенкрейца. якобы жившего в XIV–XV вв., или по эмблеме розенкрейцеров – розе и кресту.

[43] Пандемос – всенародная (греч.). В греческой мифологии прозвище Афродиты (у римлян – Венеры) как богини низменной чувственной любви, в отличие от Афродиты Урании – богини чистой небесной любви.

[44] Сорт жирного сыра.

[45] Ночь с 30 апреля на 1 мая известна как Вальпургиева ночь, в которую нечистая сила во главе с сатаной собирается на горе Броккен.

[46] Лингам – фаллос, эмблема бога Шивы.

[47] Здесь обыгрывается слово long – длинный. Лонгин – в христианских преданиях и средневековом рыцарском эпосе римский солдат, который при распятии Христа воскликнул: «Воистину, это сын Божий!» – и пронзил копьем тело Распятого, чтобы прекратить его страдания.

[48] Эреб – в греческой мифологии олицетворение первозданного мрака.

[49] Менады – «путницы бога Диониса.

[50] Из анекдота об английских женщинах – так они отдаются своим мужьям, закрыв глаза и думая о королеве.

[51] Марфа и Мария – евангельские персонажи (Лк. 10. 38–42; Ин. 11, 12), различие в характерах которых (деятельный у Марфы, созерцательный у Марии) стало нарицательным.

[52] Сивиллы – легендарные прорицательницы, упоминаемые этичными авторами.

[53] Лукка – город в Центральной Италии.

[54] Джулеп – напиток из виски или коньяка с водой, сахаром, льдом и мятой.

[55] До гражданской войны 1861–1865 гг. Южные штаты имели свой флаг, в котором преобладал голубой цвет.

[56] Мыс Горн – южная оконечность Огненной Земли.

[57] Клоп постельный (лат. искаж.).

[58] Пахучий секрет, вырабатываемый железами циветы (род хищных млекопитающих в Юго-Восточной Азии); употребляется в парфюмерии и медицине.

[59] Чеширский кот – персонаж книги Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес».

[60] Во время бегства из гибнущего Содома жена Лота, несмотря на запрет ангелов, оглянулась и превратилась в соляной столб (Быт., 19, 2–8).

[61] «Царь Саул» – оратория британского композитора Ч. X. Перри (1848–1918).

[62] Доменико Бьянколелли (1636–1688) – итальянский актер, блиставший в роли Арлекина; Джозеф Гримальди (1778–1837) – английский актер-клоун: Жан-Гаспар Дебюро (1796–1848) – французский мим, создатель образа Пьеро.

[63] Из ничего (лат)

[64] Кушать. Хорошо (нем.).

[65] Игра слов: to spill the beans (букв, «рассыпать бобы») – расстроить чьи-то планы.

[66] Эммануил Сведенборг (1688–1772) – шведский мистик.

[67] Род растений семейства лилейных. Древние греки считали асфодель цветком мертвых, произрастающим в царстве Аида.

[68] Fauteuil – кресло (фр.).

[69] Строка из стихотворения Э. По.

[70] Водка из слив или винограда.

[71] Гретхен – героиня драмы И. В. Гете «Фауст».

[72] Имеются в виду четыре всадника Апокалипсиса (Откр., 6, 2–8)

[73] Тигры водятся только в Азии.

[74] Африканский Рог – название полуострова Сомали (Вост. Африка), на котором расположена часть Эфиопии, или Абиссинии.

[75] Интимным ужином (фр.).

[76] Какое пение! Какой спектакль! (фр., искаж.)

[77] В индуизме женская ипостась бога Шивы, его супруга. Изображается обычно в грозном, устрашающем облике.

[78] Ее зовут Миньона. Потрясающе хороша (фр.).

[79] Имеемся в виду стихотворение И. В. Гёте «Миньона», положенное на музыку Ф. Шубертом и Ф. Листом.

[80] Стоун – мера веса, 6,34 кг.

[81] Каприз природы (лат.).

[82] Женни Линд (1820–1887) – шведская оперная и камерная певица.

[83] Игра слов: фамилия «Уолсер» звучит по-английски так же, как слово waltzer – «вальсирующий».

[84] Суккуб – дьявол в образе женщины, приходящий ночью к спящим мужчинам для совокупления.

[85] Йеху – аллегория «естественного человека», которому пристало быть разве что в рабстве у лошадей (Дж. Свифт. «Путешествия Гулливера»).

[86] Намек на евангельское предание о том, как Иисус во время Тайной вечери предсказал Петру, что тот трижды отречется от Него, прежде чем пропоет петух (Мф., 26, 34; Мк., 14. 30; Лк., 22,61; Ин., 13, 38).

[87] Один из самых крупных бриллиантов, массой в 186 каратов.

[88] Крез (595–546 до н. э.) – последний царь Лидии. Один из богатейших людей древнего мира.

[89] Морской павильон в Брайтоне – самое известное произведение английского архитектора Г. Холланда (1745–1806).

[90] Букв.: редкая птица (лат).

[91] Предметов искусства (фр.).

[92] Обманом прения, иллюзией (фр.).

[93] Исфахан – город в Иране, древний центр ковроткачества.

[94] У католиков – пограничная область ада.

[95] Поллианна – девочка-сирота из одноименной детской книги Э. Портер, несгибаемая оптимистка.

[96] Мараскин – сорт вишни.

[97] Френология – теория, ставящая психические особенности человека в зависимость от формы его черепа.

[98] Сеть британских магазинов одежды.

[99] Прозвище королевы Виктории.

[100] Стивен Фостер – американский композитор, автор сентиментальных баллад.

[101] Конец (итал.).

[102] Уильям Годвин (1756–1836) – общественный деятель, философ и политический журналист; Мэри Уоллстоункрафт (1759–1797) – английская писательница, супруга У. Годвина.

[103] Административное подразделение лондонского фешенебельного района Уэст-Энд.

[104] Штруввельпетер («Грязный Петер») – персонаж одно из детских сказок Г. Хоффмана (1809–1894).

[105] «Зимний путь» (1827) – цикл песен Ф. Шуберта на стихи В. Мюллера.

[106] Ср.: «Кем задуман огневой, соразмерный облик твой?» (У. Блек)

[107] Транслитерация искаженного сочетания двух английских слов: bamboozle – обманывать, надувать, и them – их.

[108] «Простодушный янки» («Yankee-doodle-dandy») – песня американского актера Дж. М. Коана (1878–1942).

[109] Реплика из комедии У. Шекспира «Как вам это понравится».

[110] Проституции.