Текст книги "Любовница"

Автор книги: Анджела Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Теперь Ксавьер провел руками вниз, вдоль ее бедер и ног. Он нагнулся, проследив руками изгиб ее икр и обхватив точеные лодыжки.

– Это инструменты для пыток, – заметил он, когда его руки добрались до туфель на четырехдюймовых каблуках. – Я немедленно освобождаю тебя от них.

Он снял мягкие замшевые туфли с ее аккуратных узких ступней и отбросил их в сторону.

– Ммм! – выдохнула она, разминая пальцы ног. – Блаженство!

– Ну, от чего еще тебя освободить? – спросил он.

Она стояла совершенно неподвижно, предоставляя ему возможность делать с ней все, что он пожелает. Ксавьер был одновременно тронут и возмущен.

Он отыскал незаметную молнию на платье и медленно потянул язычок вниз. Негромкий дразнящий треск раскрывающейся застежки, напоминающий звук рвущегося шелка, нарушил тишину.

Девушка слабо застонала.

Ксавьер легко приподнял ее, освобождая ее ноги от упавшего на пол платья, потом осторожно поднял платье, аккуратно сложил его и положил на диван.

Девушка начала поворачиваться лицом к нему, но он мягко развернул ее снова спиной к себе. На ней было что-то вроде корсета: белоснежно-белого, украшенного кружевами и оборками. Он облегал ее фигуру, подчеркивая талию и приподнимая грудь, которая была прекрасно видна Ксавьеру, когда он смотрел поверх плеча девушки. Он уже чувствовал возбуждение, но не настолько сильное, чтобы от его орлиного взгляда ускользнула какая-нибудь деталь. Он заметил, что ее чулки удерживаются длинными, прикрепленными к корсету подвязками, и их необходимо отстегнуть прежде, чем двигаться дальше.

– Вы прекрасно управляетесь с подвязками, – промурлыкала она с очаровательным смешком. – В них легко запутаться.

– Действительно? – сухо сказал он, услышав в ее словах намек на других мужчин из числа ее знакомых, для которых подвязки представляли трудности. Он спустил чулки с ее длинных стройных ног и положил их рядом с платьем. – Ну, а теперь, каким образом этот замечательный предмет одежды открывает сокровища, которые находятся под ним? – спросил он, пробегая пальцами вдоль позвоночника от шеи до границы белых кружев.

– Кнопки, – прошептала она. – Двенадцать кнопок. – Ей хотелось знать, какова будет его реакция, когда он увидит ее обнаженную грудь. Она была уверена, что окружность ее бюста как минимум на четыре дюйма больше, чем у его тощей жены.

Ксавьер терпеливо расстегнул бесконечный ряд кнопок. Он уже начал уставать. Сегодня был напряженный день, а визит в больницу наложил на все тяжелый отпечаток.

Он вежливо снял с нее кружевной корсет, положив его к остальным ее вещам.

Последовала долгая пауза. Девушка осталась лишь в крошечных кружевных трусиках.

Он бесстрастно оглядел ее. Она была совершенным образцом современной женской красоты. В ее теле не было изъянов. Это был воплощенный идеал.

Длинные ноги, мягкая округлость бедер и ягодиц, изящный изгиб талии, крепкие, как апельсины, груди.

И было ясно, что она в нетерпении. Ксавьер мог слышать ее дыхание, слегка учащенное и прерывистое.

Он дотронулся до ее груди, легко коснувшись сосков, затем провел ладонями вдоль ее тела вниз, до покрытых ярким лаком ногтей на ногах.

Подхватив девушку на руки, он нежно уложил ее на диван, через спинку которого уже была перекинута ее одежда.

Она посмотрела на него; ее лицо серебрилось в лунном свете. Она протянула к нему руки.

– Иди ко мне! – Ее голос звучал настойчиво и нетерпеливо.

Ее дерзкая самонадеянность в желании командовать им упростила дело. Ксавьер провел пальцем от ее груди до пупка и одним грациозным движением снял с нее трусики.

С церемонной вежливостью он раздвинул ее ноги и скользнул пальцем внутрь мясистых розовых губ, прикрытых влажными волосками.

Она вскрикнула, скользкая от желания.

Он вспомнил о сухих покровах Джорджианы. Их последняя близость была почти насильственной. А эта молодая красивая женщина просто истекает соком от вожделения.

Ксавьер посмотрел на нее долгим взглядом.

– Спасибо за превосходный финал замечательного вечера, – сказал он спокойным и ровным голосом. – Пожалуйста, не стесняйся, если захочешь чего-нибудь выпить. Можешь воспользоваться телефоном, чтобы заказать такси. Разумеется, никакой спешки нет. Но тебе придется меня извинить. У меня два концерта на следующей неделе. Мне надо работать.

Повернувшись к ней спиной, он тихо прикрыл за собой дверь и поднялся по лестнице в свою комнату. Быстро приняв душ, он, не вытираясь, упал на кровать и через несколько секунд уже спал глубоким сном.

Глава 5

День, когда Ксавьер отмечал свой сороковой день рождения, не прошел бесследно для Тэры.

Он начался с беззаботно счастливого утра, которое они с Бруно провели в постели. Когда они все же встали, простыни имели такой вид, как будто на них играли в регби.

– Давай устроим выходной! – предложила Тэра.

Бруно пытался протестовать.

– У меня сегодня лекция.

– Да брось ты их! Давай отдохнем.

Он сдался. Сначала они, как туристы, неспешно прогулялись по набережной, затем неожиданно сели в поезд, идущий в Суррей, и обнаружили маленькую деревенскую гостиницу, где подавали пиво в середине дня.

Они провели чудные минуты, лежа в объятиях друг друга посреди золотистого сжатого поля, согретого теплым осенним солнцем, а потом поужинали в той же гостинице сосисками и чипсами.

Было почти одиннадцать, когда Тэра вернулась в свое общежитие. Ночной администратор впустил ее. Она была в некотором роде его любимицей и никогда не получала замечаний за позднее возвращение без специального ключа-пропуска.

– Тебе несколько раз звонили, – сообщил он ей.

Тэра посмотрела на него, и ее сердце тревожно забилось. Что-то произошло.

– Еще с прошлой ночи, – продолжил он, глядя на нее доброжелательно, но с легким упреком.

– О Боже! – Ее лицо побледнело.

– Тебе нужно поговорить с матерью, – мягко сказал он. – Позвони ей прямо сейчас. Пройди ко мне в кабинку, там ты сможешь поговорить наедине.

Дрожащими руками Тэра набрала номер домашнего телефона в Кенте. Мать сняла трубку.

– Тэра! Где, черт возьми, тебя носит?! – Мать была вне себя от гнева.

Тэра от неожиданности растерялась.

– Я была на реке, за городом.

– Тебя невозможно было найти в течение суток. Ты понимаешь это?

– Я не думала…

– С тобой всегда так. Ты никогда ни о чем не думаешь. Даже о важных вещах.

– Мама, скажи, что случилось?

– Папа. У него инфаркт.

Тэра сжала телефонную трубку.

– Когда?

– Вчера вечером. Сразу после того, как я заехала за ним после концерта. В машине.

– О нет!

– Я сразу отвезла его в больницу. Он звал тебя. Он все время звал тебя, – с горечью сказала мать.

Тэра поняла, что случилось самое худшее.

Голос матери звучал глухо от смирения и отчаяния:

– Сегодня днем, в четыре часа, произошел повторный обширный инфаркт. Это был конец.

Тэра пыталась бороться с шоком.

– Мама, я еду домой. Прямо сейчас. Я возьму такси.

– Не стоит. Я приняла снотворное и через несколько минут отключусь. Приезжай завтра. Или, еще лучше, сходи на лекции для разнообразия и приезжай на следующей неделе.

– Мама!

Связь оборвалась. Короткие гудки звучали в ухе Тэры. Она начала было набирать номер снова, но передумала.

– Плохие новости? – сочувственно спросил администратор, когда она, пошатываясь, вышла в вестибюль.

– Да. Мой отец. Сердце.

Она смотрела перед собой невидящими глазами, ужасаясь трагическому смыслу происшедшего. Пятьдесят два года. Такой замечательный человек. Блестящий музыкант, слишком хороший, чтобы сидеть все эти годы во втором ряду скрипок. Ничего уже не изменить.

Администратор покачал головой.

– Боже мой, Боже мой.

– У вас есть дочери? – спросила Тэра.

– Только три сына. Твоему отцу повезло, что у него была ты, – сказал он с ласковой улыбкой.

Если бы вы только знали, что это совсем не так, подумала Тэра, горько упрекая себя.

– Поедешь домой сейчас?

– Нет, завтра.

– Правильно. Нет смысла мчаться. Иди и поспи немного. Сон – лучшее лекарство.

Тэра заставила, себя улыбнуться, махнула ему на прощание рукой и на свинцовых ногах стала подниматься по лестнице. Ей было трудно представить, что она вообще когда-нибудь сможет заснуть.

Она лежала на узкой кровати, вытянув руки по швам, холодная как труп.

Ее отца больше нет. У нее в голове звучал голос матери: "Он умер. Это конец".

Умер. Его тело положат в пластиковый мешок и засунут в холодный железный ящик, как безымянную картонную папку на полку шкафа. Его тело будет лежать в морге – или, может быть, уже в похоронном бюро, – внешне не изменившееся, не поврежденное, не искалеченное. Его тело находится всего лишь в нескольких милях отсюда. Она могла бы поехать туда, разыскать его и обнять – как обнимала, когда была маленькой девочкой. Она могла бы обнять тело – но не отца. Его уже нет. Где он? Где его душа? Где то, что составляло его сущность, куда все это ушло? Как могли этот дух и этот талант вдруг превратиться в ничто? Как могла так быстро исчезнуть жизнь?

На мучительные вопросы не было ответа. И сна не было тоже. Она села на кровати, обхватив руками колени, и принялась раскачиваться взад и вперед с тихим стоном:

– Папа, папа, папочка.

Бруно поехал домой вместе с ней. Тэра сказала ему, что не сможет встретиться с матерью один на один.

Моя мать вдова, с ужасом думала Тэра. Ей было страшно от этой мысли. Какой она увидит мать?

Но мать выглядела как обычно. Никаких явныхследов горя, покрасневших глаз или слез. Она приветливо поздоровалась сБруно, сказала, чтобы он называл ее Рейчел, и накормила его горячими булочками с маслом и шоколадным тортом. Она сказала, что старается загрузить себя делами – покупает продукты и готовит еду. В любом случае, ожидается поток посетителей, которым нужно будет предлагать перекусить.

Они прекрасно поладили с Бруно. Мать настояла, чтобы он остался ночевать, и встала в шесть утра, чтобы отвезти его на станцию.

– Я предложила ему приехать на похороны, – сказала она Тэре за завтраком.

– Спасибо.

– Это серьезно? У тебя с Бруно?

Тэра задумалась.

– Мне кажется, с его стороны это серьезно, – заметила мать.

– Да, я знаю.

Именно в этом и заключалась проблема.

– Я надеюсь, ты не причинишь ему боль, – сказала мать, жестко взглянув на Тэру, прежде чем начать убирать со стола.

– Как я причинила боль папе? Ты на это намекаешь? – резко спросила Тэра, уязвленная и обиженная.

– Ты очень сильная, Тэра. Ты берешь жизнь и выжимаешь ее, как большой сочный апельсин.

– Что ты, черт возьми, хочешь сказать?

– Что ты можешь быть очень эгоистичной и очень безжалостной.

Тэра задохнулась от злости.

– Спасибо за убийственную характеристику. У тебя всегда это отлично получается, мамочка.

– Тебя все время приходилось ставить на место. Начиная примерно сполутора лет.

– Боже! Теперь я понимаю, почему я уехала из дому и не хотела возвращаться.

– Ты уехала из дому, потому что твой отец, наконец, заставил тебя посмотреть на себя со стороны…

Тэра сделала глубокий вдох. Гнев разгорался внутри нее. Она знала, что действительно своенравна и эгоистична. У нее трудный характер. Она бунтарка. Но они хотели от нее слишком многого. Он хотел от нее слишком многого. Она задыхалась, чувствовала себя стреноженной, связанной по рукам. Вряд ли родители когда-либо догадывались о том, что творится у нее в душе.

Все это из-за Фредди. Если бы он не умер, когда ему было десять лет, они бы не тряслись так над ней. Они бы не относились к ней как к чему-то особенному, драгоценному, не пытались бы вылепить из нее гения, который пойдет по музыкальным стопам отца и еще гораздо дальше.

Большие зеленые глаза Тэры наполнились слезами. Она посмотрела в холодное усталое лицо матери.

– Мама, давай не будем ссориться. Пожалуйста.

Мать печально улыбнулась.

– Да, теперь уже слишком поздно.

– Если бы я знала, что он болен, я сразу бы вернулась.

– Я знаю, – безучастно сказала мать. – Жаль только, что он не смог повидаться с тобой перед смертью.

Тэра стукнула кулаком по столу.

– О Боже, не надо! Не надо!

– Хорошо. Извини.

Тэре хотелось вскочить на ноги, обнять мать и заплакать. Заплакать вместе с ней. Но она решила не нарушать внешнюю оболочку спокойного самообладания матери. Хрупкое перемирие сохранялось до дня похорон.

Тэра надела темно-синее платье, которое так нравилось ее отцу. Платье было слегка расклешенное от кокетки, с большим белым воротником в пуританском стиле. К нему она надела красные туфли на высоченных каблуках, купленные на доходы от работы в винном баре. Неуместное и бросающееся в глаза сочетание.

Ее мать была в темно-вишневом аккуратном костюме с кремовой шелковой блузкой. Тэра отметила, что мать прекрасно держится.

– Надеюсь, я смогу петь, – сказала Тэра, чувствуя комок в горле.

Она сидела рядом с матерью в черной закрытой машине, глядя на катафалк с украшенным цветами гробом, который медленно двигался перед ними по дороге в церковь.

Бруно тоже находился здесь, поддерживая и утешая своим присутствием и чувствуя себя уже почти членом семьи.

– Я тоже надеюсь, что сможешь, – сухо ответила мать. – Именно ты подняла эту суматоху. Каково будет органисту, который день и ночь разучивал свою партию, если в итоге ему не придется ее играть.

– Это понравилось бы папе, – сказала Тэра, вдруг почувствовав себя маленькой девочкой, потерявшей надежду угодить горячо любимым родителям. – Ведь правда?

Мать улыбнулась.

– Да. Понравилось бы. – Она глубоко, прерывисто вздохнула.

– О Боже! Это так ужасно! – всхлипнула Тэра, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

– Да. Все люди смертны, – обыденным голосом сказала мать. – Нам кажется, что этого не должно случаться с нашими близкими, что они должны жить вечно. Но со временем мы примиряемся с их уходом.

Тэра посмотрела на собранное, полное достоинства лицо матери. Ей пришла в голову мысль, что потеря ребенка может сделать женщину невосприимчивой ко всем дальнейшим ударам судьбы.

Церковь была переполнена. Тэра припомнила, что на похоронах, на которых ей приходилось присутствовать раньше, было до обидного мало людей. Странным образом ее успокоило и приободрило это внешнее свидетельство того, что жизнь ее отца была оценена.

Во время исполнения гимнов она поняла, что может нормально петь, и, когда настало время для ее соло, после речи священника, она поднялась по ступенькам алтаря со спокойной решимостью.

Это был "Благословенный Боже" из Реквиема Габриэля Форе. Она выбрала именно это произведение, потому что оно всегда нравилось ее отцу. Она помнила, что еще совсем ребенком слушала запись, сделанную отцом в пятидесятые годы. Музыка осталась в ее сознании, вызывая хрупкое забытое ощущение детства, которое у большинства людей вызывает, наверное, колыбельная.

Ее чистый, сильный голос взлетал под купол церкви, заставляя сердца сжиматься от скорби и вызывая на глазах многих слезы.

– "Благословенный Боже, даруй им покой, даруй им покой навеки", – пела она.

Да, дай ему покой, Господи, думала она. Он заслужил его. "Я когда-нибудь получу хоть минуту отдыха?" – обычно шутил он.

Отдыхай, папа. Теперь твой покой будет вечным.

Голос Тэры преисполнился чувством, когда, уже свободная от волнений или напряжения, она посмотрела на собравшихся. Она провела взглядом вдоль рядов, и одинокая фигура, сидящая на боковой скамье под оконными витражами, вдруг бросилась ей в глаза, приковывая внимание. Она испытала шок, узнав великого дирижера Ксавьера – сурового, отчужденного, пугающе загадочного.

Она на секунду потеряла самообладание, и ее голос слегка дрогнул на заключительной ноте.

С чувством выполненного долга Тэра вернулась на свою скамью. Слезы потекли по ее щекам. Бруно смотрел на нее с нескрываемым обожанием. Мать сжала ее руку и улыбнулась. Ее глаза по-прежнему оставались сухими.

Тэра откинула голову назад, не стыдясь, что ее слезы увидят. Боковым зрением она заметила темный неподвижный силуэт Ксавьера. Сатанинская фигура на поминках по моему отцу, подумала она с совершенно необоснованной агрессией.

Дом был заполнен толпами людей: родственники, соседи, музыканты Тюдорской филармонии.

Мать решила подать шерри и виски.

– Сделай двойные порции, – дала она указание Бруно, который оказался незаменим на кухне. – Я не могу выносить это перешептывание.

Тэра циркулировала между кухней и гостиной, приветствуя родственников, стиснув зубы, выслушивала их сочувственные слова, искусно отражая неизбежные вопросы по поводу ее карьеры.

Да, она изучает философию. Да, это очень увлекательно. Нет, она не вполне представляет, зачем это нужно. Она уверена, что что-нибудь изменится.

Пока она разговаривала, ее внимание привлек звук мотора подъехавшей машины. Выглянув в окно, она увидела глянцевый серый "порше" с опоясывающими красной и голубой полосами.

Через несколько секунд раздался звонок. Тэра открыла дверь и изумленно уставилась на высокого мужчину с мрачным лицом, узнавая знакомые суровые черты, украшающие обложки миллионов дисков. Было забавно увидеть его здесь, во плоти.

– Сол Ксавьер, – сказал он, вежливо протягивая руку. – А вы – дочь Ричарда.

Это было утверждение, а не вопрос.

– Да, – ответила она с некоторым замешательством.

Когда его сильные пальцы сжали ее ладонь, она почувствовала, что ее рука стала влажной, а сердце запрыгало в груди. Странно. Она встречалась до этого со множеством знаменитых людей и ни разу не испытала ни малейших признаков благоговейного страха.

Она проводила Ксавьера в комнату и отправилась разыскивать мать.

– Король дирижеров здесь, – объявила она. – Прошу прощения – император.

– Ксавьер? – без всякого удивления спросила мать. – Он звонил и предупреждал, что, возможно, приедет. – Она улыбнулась.

Мать подошла к великому дирижеру. Тэра остановилась поодаль, наблюдая.

Ксавьер сочувственно задержал ладонь матери в своей и склонил свою темную голову к светловолосой голове матери.

– Рейчел, дорогая моя, – услышала Тэра его слова. – Джорджиана передает свои глубочайшие соболезнования. Мы оба помним, как играл Ричард.

– Боже, как он красноречив, – язвительно прошипела Тэра Бруно, который буквально пожирал дирижера глазами.

Бруно ласково шлепнул ее. Ему нравилась ее возмущенная прямота.

– Хорошо, что он пришел. Твоя мать должна быть довольна.

Тэра схватила попавшуюся под руку рюмку с шерри и залпом осушила ее. В эти несколько дней дома она старалась быть такой, какой ее всегда хотели видеть родители. Она была в изнеможении от этого и чувствовала, что в любой момент может сорваться. Тэра наблюдала, как ее мать и Ксавьер любезно беседуют, как будто они находятся на каком-нибудь светском приеме, и чувствовала, что в ней растет неприязнь к Ксавьеру. Ее отец рассказывал, что Ксавьер бывал жесток на репетициях, унижая отдельных музыкантов и создавая скорее атмосферу страха, а не сотрудничества. Хотя она помнила, что отец всегда считал, что цель оправдывала средства, которые использовал Ксавьер.

Вряд ли ее отец когда-либо боялся вызвать неудовольствие Ксавьера. Он обладал превосходной техникой, хотя и не принадлежал к числу тех немногих счастливцев, озаренных особой искрой таланта, которая выносит их из рядов оркестра в разряд солистов.

– Бруно! – Рейчел подозвала его кивком головы. – Подойди сюда.

Бруно поспешил вперед, на его гладких юношеских щеках проступил румянец. Тэра услышала, как он произнес "сэр", пожимая руку Ксавьера.

Резко повернувшись, она прошла на кухню и принялась за мытье посуды. У нее кружилась голова, но она дотянулась до стола и взяла еще одну полную рюмку шерри.

Собравшиеся начали расходиться. Тэра храбро улыбалась, провожая уже веселых гостей, которые на прощание целовали ее в щеку.

– Ты в порядке, милая? – участливо спросил Бруно, выскользнув из толпы уходящих людей и обнимая ее за талию.

– Лучше не бывает, – отрезала она.

Пройдя следом за ней на кухню, он взял полотенце и принялся вытирать тарелки, ножи и вилки, горой сваленные в сушилку. Эта активность Бруно неожиданно вывела Тэру из себя.

– Ради Бога, оставь посуду мне! Лучше пойди и утешь мою мать. У тебя это получается гораздо лучше, чем у меня.

Бруно проигнорировал ее резкие слова, слишком хорошо понимая ее.

– Ксавьер расспрашивал о моих музыкальных успехах, – сказал он. – Он считает, что у меня есть возможность играть с оркестром Тюдорской филармонии. Им иногда требуется замена в группе ударных.

Тэра в изумлении уставилась на него.

– Приди в себя, Бруно. На замену в Тюдорскую филармонию очередь в милю длиной. А ты в последний год играл только на литаврах. Со стороны Ксавьера это просто вежливость. Или, вероятнее всего, желание произвести впечатление на мою мать своим могуществом.

– Нет, – мягко возразил Бруно. – Литаврист был здесь, и Ксавьер познакомил меня с ним. Очень симпатичный старичок. Он пригласил меня к себе на занятие на следующей неделе.

Тэра посмотрела на восторженное мальчишеское лицо Бруно и оттаяла.

– Тогда это замечательно. Извини, что была такой свиньей.

Бруно улыбнулся.

– Ксавьер отличный парень. На самом деле!

– Хорошо. Но, ради Бога, перестань называть его "сэр"!

– Извини. Это как-то само вырвалось.

– Мне не нравится, что он приехал сюда.

– Но он действительно высоко ценил твоего отца. И вообще, он замечательный.

– Перестань так им восхищаться!

– Извини.

– И перестань извиняться! – воскликнули они хором и рассмеялись.

В кухню вошла мать.

– Ксавьер остается на ужин. Бруно, будь лапочкой и принеси пару бутылок кларета из подвала. Тебе придется поискать их в пыли.

– Это же папин кларет! – возмутилась Тэра.

Мать посмотрела на нее с насмешливым любопытством. Затем спокойно повернулась и открыла холодильник, осматривая его содержимое.

Тэра была вне себя. Она залпом выпила еще одну рюмку шерри. Алкоголь никогда не делал ее тупой или раскисшей. Бруно всегда поражался ее способности пить и при этом сохранять светлую голову. Спиртное гораздо больше влияло на ее чувства, чем на рассудок, и сейчас она была на грани эмоционального взрыва.

Мать положила на стол четыре толстых ломтика мяса и сбрызнула их уксусом. Затем взяла нож и начала тонко и аккуратно резать лук.

Тэра всмотрелась в лицо матери. Ее глаза оставались совершенно сухими, несмотря на едкие испарения лука.

– Почему он решил остаться? – прошипела Тэра, ходя вокруг матери кругами, как злобно рычащий терьер. – Какое ему до нас дело? Этот вечер мы должны были провести с тобой вдвоем. Это наше семейное горе.

Мать подняла на нее глаза. Ее лицо было спокойным и странно безмятежным.

– Почему ты не плачешь? – яростно вопрошала Тэра. – Почему ты такая до ужаса холодная и собранная?

Мать снова повернулась к луку.

– Дрянь! – заорала Тэра. – Бессердечная дрянь! Чертова крашеная блондинка с чистенькой работой у болтливого доктора! Это ты довела папу до такого конца!

Мать выпрямилась. Ее лицо оставалось безучастным.

Сол Ксавьер, молча остановившийся в дверях, шагнул вперед и взял Тэру за руку.

– Перестань, – мягко сказал он.

Он отвел ее в гостиную, где Тэра стряхнула его руку и беззвучно выругалась. Она плюхнулась в кресло.

– Мне хочется выть, – сказала она. – Мне хочется реветь, рыдать и стонать. У меня все это здесь. – Она стукнула себя в грудь.

Ксавьер смотрел на нее сверху вниз непроницаемым взглядом.

– Ну, так давай, начни плакать. Лучше выплакать все сейчас, иначе эта боль растянется на долгие годы.

Даже в ярости Тэра поняла, что в его словах есть смысл. Но она не собиралась плакать по его команде.

– Не здесь. Не сейчас, – холодно сказала она.

– Потому что я здесь?

– Да! – Тэра свирепо посмотрела на него.

Ксавьер, которого всегда тянуло исключительно к высоким холодным блондинкам, вдруг почувствовал, что его самым примитивным образом влечет к этой миниатюрной, похожей на эльфа, девушке, с глазами, как хризолиты, и грудями круглыми и крепкими, как маленькие дыньки. Он смотрел на нее, сохраняя непроницаемое выражение лица. Тэра могла бы решить, что в этом взгляде одно лишь презрение за то, что она позволила себе устроить истерику на похоронах отца. Отвернувшись от нее, он подошел к прекрасному пианино "Бехштейн", которое первоначально принадлежало прапрадедушке Тэры. Его инкрустированная ореховая крышка была завалена цветами, принесенными в знак соболезнования, все еще завернутыми в целлофан. Рядом с ними лежал потертый футляр с последней, самой лучшей из скрипок отца. Ксавьер лениво коснулся пальцами кожи футляра, потом медленно открыл его, вынул инструмент и задумчиво провел рукой по его блестящей поверхности.

– У него никогда не было Страдивари или Гварнери, – с горечью заметила Тэра.

Ксавьер перебирал пальцами струны.

– Эта вещь не намного хуже. Прекрасный инструмент. Твой отец был замечательным скрипачом, верным и преданным слугой музыки.

– Он вкладывал всю душу, играя в этом оркестре! – сердито сказала Тэра.

Ксавьер поднял брови.

– Многие музыканты так играют. Именно поэтому их и берут в оркестр.

– Они получают гроши за свои рабский труд. Каждый день репетиции, каждый вечер концерты! А что делаете вы? Стоите перед ними и машете палочкой, потом забираете свой кругленький гонорар и улетаете на другой конец света.

Тэра с огромным облегчением выплеснула накопившееся раздражение из своей груди. Ее возмущало затянувшееся присутствие Ксавьера. Он должен был уйти вместе с остальными гостями – или как там называют людей, пришедших на поминки. Или он искренне думает, что стоит выше обычных человеческих условностей, что он не обязан соблюдать общепринятые нормы поведения? Она вгляделась в его точеные аристократические черты. Похоже, он действительно считает, что существует в иной, более высокой атмосфере, чем простые смертные.

– Цена вашей машины, наверное, вдвое превышает его годовой доход, – продолжала Тэра, не в силах остановиться. Она смутно припомнила дебаты насчет неравномерного распределения богатства на собраниях студенческого союза. – Тогда как моей матери придется продать эту скрипку, чтобы покрыть расходы на похороны и свести концы с концами.

– Вовсе нет, – сказала мать, входя в комнату и глядя на дочь с выстраданным смирением. – Отец оставил ее тебе. Я никогда не продам ее, да и ты тоже.

– Раз она моя, я могу делать с ней что захочу, – возмутилась Тэра. – Я продам ее и отдам тебе деньги. И тогда я буду свободна.

– От чего?

– От того, чтобы пытаться стать такой, какой я никогда не буду! Достаточно хорошей.

– Тэра, о чем ты? – проговорила Рейчел в искреннем изумлении.

– Я не знаю.

Тэра замолчала. Ее горло сжал комок горя и раскаяния.

– Итак, дочь Ричарда не только певица, – заметил Ксавьер с заинтересованным видом. – Кстати, я хотел сделать комплимент по поводу твоего пения в церкви, – сказал он Тэре. – Мне всегда больше нравилось исполнение этого произведения юношеским дискантом, а не зрелым сопрано.

– Вы считаете, что я пела дискантом? – взметнулась Тэра.

– Скорее, да. Это было очаровательно. – В его улыбке таилась легкая насмешка. – Ни одна женщина старше двадцати, собирающаяся стать певицей, не должна петь дискантом.

– Вы абсолютно правы, – подтвердила Рейчел. – Тэра не певица. Она скрипачка.

Ксавьер бросил быстрый взгляд на Тару.

– Вот как?

– Нет! – Тэра свирепо прикусила губу.

– Да. Проблема только в том, что она не занимается, – ровным голосом сказала мать.

– Мама! Ради всего святого!

– Святость здесь ни при чем. Ты могла бы стать блестящей скрипачкой. Такой же, как отец. Даже лучше. Вместо этого ты упрямо губишь свой талант.

– Почему ты вдруг набросилась на меня? – возмутилась Тэра.

– Это последняя отчаянная попытка удержать тебя от того, чтобы ты выбросила свою жизнь в мусорную корзину. – Мать повернулась к Бруно и Ксавьеру. – Идемте ужинать, – вежливо сказала она, показывая путь в столовую.

Неловкость, вызванная вспышкой Тары, быстро сгладилась за столом благодаря потоку анекдотов о знаменитостях музыкального мира, которыми развлекал их Ксавьер.

Бруно пребывал в нервном возбуждении, его лицо светилось воодушевлением. Под влиянием обаяния Ксавьера и большого количества поглощенного шерри и кларета он стал задумываться, сможет ли вообще вынести возвращение к своим толстым томам по юриспруденции.

Мать Тэры слушала со спокойной признательностью, слегка улыбаясь время от времени.

Тэре казалось, что ее глаза прикованы к лицу Ксавьера невидимыми нитями. У нее внутри росло какое-то странное беспокойство.

Она вынуждена была признаться себе, что Ксавьер обладает непреодолимым магнетизмом, что от него исходит почти физически ощутимая сила. В то же время в его манерах было что-то мягко-угрожающее, что вызывало ассоциацию с кошачьей повадкой. Все это тревожило и одновременно возбуждало Тэру.

Да пошел он к черту, подумала она, так и не сумев получить четкого представления о Ксавьере.

За кофе беседа повернулась к теме искусства дирижирования.

– По-моему, все разговоры о власти дирижера над оркестром – просто миф, – заявила Тэра. – Возьмите, например, бедного старого Отто Клемперера. Он обычно сидел перед оркестром, как под наркозом, а музыканты следовали за первой скрипкой, спрашивая себя время от времени, жив ли еще дирижер.

Рейчал вздохнула и подняла глаза к небу.

– Папа рассказывал эту историю, – сказала Тэра Ксавьеру. – Это чистая правда.

– Я прошу прощения за свою дочь, – вмешалась Рейчел. – Я была бы рада сказать, что она сегодня не в себе, но, к сожалению, она всегда такая. Боюсь, что ее надо брать в твердые руки.

– Я этим занимаюсь, – лукаво произнес Бруно.

Но мать Тэры смотрела на Ксавьера, и Тэра не могла не заметить этого.

Ксавьер откинулся на спинку стула и прищурил глаза.

– Знаете, когда я был студентом, мне однажды посчастливилось присутствовать на лекции великого Артуро Тосканини в Милане.

– Я надеюсь, до того как он спятил, – пробормотала Тэра себе под нос.

– Незадолго до его последней болезни. Тогда он был очень старым, очень опытным и очень мудрым человеком, – пояснил Ксавьер, взглянув на Тэру с легкой укоризной.

– Извините. Продолжайте, – нехотя сказала она.

– У него еще были силы яростно проклинать немецких и австрийских дирижеров за то, что они испортили работы Моцарта в размере две четверти, отбивая четыре доли в такте вместо двух .Вы знаете, что сам Тосканини всегда отбивал две.

Ксавьер напел мелодию одной из последних симфоний Моцарта.

– Знаете ее? – спросил он заинтересованную аудиторию. – Конечно же, знаете. А теперь, Тэра и Бруно, спойте ее, следуя моему ритму.

Фиксируя их внимание своими проницательными серыми глазами и отбивая ритм движением указательного пальца, он начал дирижировать их пением, сначала делая акцент на каждой четвертой доле, а потом, в более медленном темпе, – на каждой второй.

Во время пения Тэра поняла, почему Ксавьер имеет такую власть над оркестром. Она следила за завораживающими движениями его пальца и чувствовала, что в ней нарастает ощущение стального пояса, охватившего ее талию, который не позволял ее пению отклониться больше, чем на крошечную долю.