Текст книги "Проходки за кулисы. Бурная жизнь с Дэвидом Боуи"

Автор книги: Aнджела Боуи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Значит, таким был состав команды для “Раунд-Хауз”’овского шоу: Космическая Звезда, Хайпмэн, Гангстермэн и ковбой. Если вам кажется, что это звучит, как прототип Вилледж Пипл, то вы не так уж далеки от истины. Если вы подозреваете, что это слегка опережало свое время, а значит, на это трудно было правильно среагировать, то вы определенно не далеки от истины. Толпа в “Раунд-Хаузе” отнеслась к новой Хайп с гораздо меньшим энтузиазмом, чем к знакомому джинсовому акту Кантри Джо. Я даже читала, что Дэвид “провалился” в тот вечер, и что большинство зрителей были “сбиты с толку”.

Если оставить в стороне объективность критиков (кто знает, что думали зрители?), то, что они были “сбиты с толку” – хорошо. Если бы они обалдели, было бы еще лучше. Но сбиты с толку – тоже хорошо, по крайней мере шаг в нужном направлении. Это вызывает любопытство, а любопытство создает резонанс. Так что в тот вечер могли поползти слухи в андеграунд-кругах. В среде жадных до новых направлений людей, стоящих всегда немного впереди своего времени, мог возникнуть интерес. Могло начать складываться ядро естественных Дэвидовских последователей.

В любом случае, мы знали, что если не для других, то для нас это хорошо.

Поставить это шоу было просто здорово; казалось, это как раз то, что надо. Я была счастлива: я видела, как Дэвидовская звездность проступает из тьмы – из этого необъятного бесформенного моря джинсового синего хлопка и становится светлее, ярче, свежее, пестрее. ГОРАЗДО пестрее.

Но самой большой удачей, конечно, было платье. Вернее платья. Их было два: одно – бледно-зеленое, а другое – роскошное кремово-голубое. Точнее, это были не совсем платья. В них не было выточек. Это был современный вариант роскошных средневековых облачений, какие носили короли и прочая знать.

Создал их мистер Фиш, дизайнер, более известный своими галстучками и модными костюмчиками, которые он шил для таких, в плане одежды, невдохновляющих рокеров 60-х, как Дэйв Кларк Файв. Именно в его магазине на углу Сэвил-роу (в подвальном помещении, а не в верхнем салоне, где были выставлены обычные вещи) я заметила ЧТО он делает. Я просто не могла поверить своим глазам. Это были просто РОСКОШНЫЕ вещи: мягчайший шелковый велюр самого лучшего качества; изящнейшая отделка из китайской тесьмы спереди; ворот углом; подол, доходящий до лодыжек: удивительная работа!

Я показала их Дэвиду, и он тоже восхитился. Он понимал толк в костюмировании еще по своим дням с Линдсеем Кемпом (и Наташей Корниловой – Кемповским дизайнером по костюмам, с которой у него была любовная связь, не смотря на то, что Кемп считал его своим любовником). Так что он сразу понял, что это – драгоценная находка. Он мгновенно сгреб эти платья и удалился в примерочную, не взирая на то, что мистер Фиш назвал нам непомерную цену: 300 фунтов за каждое из двух платьев.

Когда он вышел из примерочной, настала такая тишина, что можно было расслышать порхание бабочки. Мы с мистером Фишем оба стояли, как громом пораженные, с открытыми ртами, не в силах вымолвить ни звука. Дэвидовская грация танцовщика, утонченные черты лица и роскошные длинные белокурые волосы до того сочетались с этим потрясающим платьем, что мы почувствовали себя так, будто мы умерли, вознеслись на небо и пробудились в будуаре прекраснейшего, нежнейшего и мужественнейшего сэра Галахада – самого идеального из всех, каких только можно вообразить. Боже, что это была за красота, что за имидж!

Мистер Фиш первым оказался способным заговорить:

“Я продам вам их по 50 фунтов за штуку, – сказал он, только поклянитесь мне, что будете всем рассказывать, где их купили.”

Так мы и сделали. Мы оказали услугу мистеру Фишу, а платья мистера Фиша сослужили неоценимую службу нам. Дэвид носил их во время своей первой поездки в Штаты – рекламного тура по радио-станциям, организованного Роном Оберманом, тогдашним главой паблисити-отдела нью-йоркской “Меркури”. Дэвид шокировал стрейтов до смерти, а антеннки законодателей моды мгновенно настроились на его послание, чего он одной лишь музыкой мог бы и не достичь.

Нет, только представьте себе: (значительный) английский певец и сочинитель в платье, с подведенными глазами и с сумочкой через плечо, пудрящий радиослушателям мозги, будто он – “бритоголовый трансвестит”; собирающий характеристики прессы, типа “мутировавшая Лорен Бэколл”; и бесстыдно трахающий всех, кто подвернется под руку, путешествуя от побережья к побережью Америки! Можете себе представить более подходящую тему для сплетен в задней комнате “Мэксес Кэнзес Сити” (или даже в менее передовых местах) зимой 1970 – 1971-го?

Это признание в нью-йоркских ультрахиповых кругах стало ключевым фактором, неоценимым вкладом в Дэвидовскую карьеру. Но платья мистера Фиша сделали для нас еще больше. Сфотографированный в светло-зеленом платье в нашей гостиной для обложки “The Man Who Sold The World”, Дэвид стал еще более скандально-знаменит.

Не только сам его странный, обольстительный образ в этой стильной, чувственной комнате потряс каждого, кто его увидел; еще и тот факт, что никто в Америке, по крайней мере, никто в американских пластиночных магазинах, не допустил, чтобы он был увиден.

Никто из “Меркуриевских” боссов не желал иметь ничего общего с выпуском пластинки с парнем в платье на обложке. И они недвусмысленно об этом заявили: подавайте другую обложку, иначе альбом в Штатах не выйдет.

В наши дни, конечно, запрещение первоначального варианта обложки стало если не общим местом, то, во всяком случае, частым приемом в паблисити. А тогда это было настоящим событием. До этого единственными британскими артистами, пострадавшими/выигравшими от такого обращения были Битлз.

Дэвид был в бешенстве. Помню, как он бушевал и ругался в “Хэддон-Холле”, услыхав эти новости. Чертовы мещане! Е..чие гангстеры! Цензоры! Фашисты! Как СМЕЮТ они диктовать ему подачу ЕГО искусства?! И разве эта обложка не была просчитанно и эффективно разрекламирована его костюмированным радио-туром, который сама же “Меркури” финансировала и поддерживала? Чем же эти чертовы скоморохи, по их мнению, занимаются? Есть в их е...чих башках хоть одна извилина? И т.д. и т.п.

Но тут уж ничего нельзя было поделать. Однажды приняв решение, ребята из Чикаго не желали отступаться, и Дэвиду нужно было придумывать другую обложку, если он хотел, чтобы его альбом вышел в США.

Он так и сделал, поручив своему другу, Мику Уеллеру, нарисовать новую обложку – комикс, настолько непохожий по теме, настроению и т.д. на первоначальную фотографию и настолько удаленный по смыслу от музыки, которую он должен был представлять, что не оставалось никаких сомнений: ваша взяла, джентльмены, и пусть все это знают. А чтобы никто не упустил сути дела, наш друг в стане “Меркури” и Дэвидовский защитник Рон Оберман позаботился о том, чтобы рецензенты альбома неофициально были проинформированы в мельчайших подробностях о содержании первоначальной обложки. Что, естественно, вызвало в критиках большое сочувствие (в то время большинство рок-критиков все еще считали, что боссы компаний звукозаписи принадлежат к стану “свиней”, заправляющих “Доу-Кемикл” и “Белым Домом”), обеспечив дополнительную силу, напор, длину и известность штатовским рецензиям на альбом, так же как и добрую порцию нападок на янки в туманном Альбионе.

Так что, как говорится, и как большинство из вас, девочки и мальчики, прекрасно знает: подходящее платье может сотворить для вас просто чудеса.

Мало-помалу “Хэддон-Холл” стал упоминаться в этом мире. Дэвид перекрасил гостиную в темно-зеленый цвет, а готические стулья, которые я заново обила вельветом, – под красное дерево, и в этот же сверкающе-красный я покрасила 26 вышитых занавесей (это – та самая комната, которую вы видите на обложке “The Man Who Sold The World”). Наша растущая коллекция антиквариата и Дэвидовское собрание арт-нуво и декоративных предметов прекрасно вписались в эту новую обстановку, и наши гости могли отдыхать и веселиться в роскоши. Да-да: высокий стиль, и он становился все выше; особенный необыкновенный салон, декорация, достойная звезды.

Впрочем, для того, чтобы звезда засияла, ей нужен небесный свод. Великий салон нуждается в великих персонажах, знойных личностях, блистательных гостях. Лидер стиля нуждается в последователях. Спикер нуждается в людях, к которым он мог бы обратиться с речью. Дэвиду все это было необходимо, и как же чудесно, что он нашел все это в одном-единственном месте.

В клубе “Сомбреро”. Новый важный танцевальный клуб на Кенсингтон-хай-стрит. Это была дискотека (там не играли вживую) для людей, работавших в модной индустрии – от продавцов и менеджеров бутиков до парикмахеров и дизайнеров из Южного Кенсингтона и прочих модных юго-западных районов Лондона.

Это был гей-клуб, ориентированный на танец и визуальные эффекты. Дэвиду он очень полюбился, так же как и мне. Это был первый клуб, какой мы когда либо видели, с полом, освещенном из-под низа; в нем была новая возбуждающая атмосфера. Это было место, где можно было себя показать и на других посмотреть: широкая изогнутая лестница для эффектных появлений; полно уголков и свободных мест, откуда вам была видна вся танцевальная площадка; и, что очень важно, достаточно пространства. Вы не были там стиснуты, как куча тараканов в темной банке – у вас было достаточно места, чтобы свободно двигаться, дышать и общаться.

Знойный клуб. Музыка в нем была – исключительно американский ритм-энд-блюз (ни ноты рока или чего-нибудь британского), и люди тащились от этой музыки; основной темой был высокий уровень энергии, подводным течением – секс, а популярным наркотиком – спид [амфетамины].

Там встречались яркие, блистательные персонажи, среди них – Фредди Буретти. Он был там самой яркой звездой.

Милый Фредди! Он был там каждый вечер, и ни разу не одел дважды одного и того же костюма. И я бы не сказала, что ему необходимо было так обряжаться. Он был шести футов ростом (183 см), блондин с большими голубыми глазами, высокими скандинавскими скулами (от его матери) и чувственным ртом: на него бы глазели, разинув рты, будь он даже обряжен в какое-нибудь старье. Он работал у дизайнера по имени Андреас – где-то на Кингз-роуд, шил рубашки и пиджаки, но его мастерство и чувство стиля далеко превосходили тот уровень, которым он ограничивался на работе. Все свои костюмы он создал сам, и они все были просто потрясающими. НЕОБЫКНОВЕННО талантливый парень, этот Фредди.

И интересный, тоже. Он рассказывал потрясающие истории. Одна из лучших, какие я помню, – о том, как он снял полисмена в Холланд-парке. Фредди был (тогда или до того) мальчиком по вызову, и отсосал ему прямо там, на месте, в униформе. Что за вид: сине-черные штаны спущены, дубинка болтается взад и вперед, а священный шлем повешен от греха подальше – на забор.. О, боже! Ну почему у вас никогда нет с собой фотоаппарата, когда он так нужен?!

Приятели Фредди тоже были нечто. Например, этот роскошный Мики Кинг – бирюзовые кельтские глаза, каштановые волосы, – доставивший мне весьма личное удовольствие где-то в начале 1971 года. Позднее он совершил ужасную ошибку: он был мальчиком по вызову и как-то принялся шантажировать одного полковника. Когда полковнику надоело платить, он послал пару своих ребят уладить эту проблему. Они так и сделали. Мики закололи штыком, и он стал первым из моих погибших любовников.

Затем, Мэнди: еще одна роскошная личность, жившая на лезвие бритвы. Она зарбатывала деньги, как очень дорогая девочка по вызову – для арабов, и большую часть денег тратила на разнообразные сорта амфетаминов. Фредди наряжал ее под Мерелин Монро или Бетти Грэбл , или еще кого-нибудь из числа его икон, и она устраивала такие выходы в “Сомбреро”, что у вас просто перехватыало дух. К тому же она была замечательной актрисой, и оставалось в образе весь вечер, придумывая разные замечательные импровизации, пока общалась с нами. Что за красавица, что за трип!

Еще одной манекенщицей Фредди служила его малолетняя подружка Даниелла. В “Сомбреро” ее прозвали “негативом” – из-за ее белых волос, окаймлявших кофейное лицо, и огромных прекрасных черных глаз. Ее родители были индусы, и она воспитывалась в весьма респектабельном северном пригороде Лондона, а когда впервые появилась в южном Кенсингтоне, то мгновенно прославилась. Она влюбилась во Фредди и в его друга Антонелло – парикмахера – и заступила на эту сцену: в гей-жизнь, наркотики и работу. Фредди с Антонелло сделали ее своим личным куклой-манекеном, создавали специально для нее одежду и экспериментировали с ее волосами: на этой недели они были розовыми, на другой – голубыми, в субботу вечером – красными, а в воскресенье – снова, как обычно белыми, и она все это покорно сносила. У нее был самый сильный кокни-акцент, какой только можно вообразить, и она принимала слишком много “красненьких” и прочих расслабляющих, чтобы оставаться спокойной перед лицом превратностей всей этой сцены и перед лицом зрелищных закидонов ее бойфренда. Она страстно обожала Фредди-боя, и, хотя каждый из них вполне свободно перемещался внутри “сомбреровской” сексуальной арены, они называли друг друга “мой парень” и “моя девушка” и, в общем, действительно были парой. Я любила Даниеллу – она была просто прелесь, и Фредди я любила тоже.

Не в физическом смысле. В те времена я рассматривала секс, как игру в завоевательницу, поэтому мои настоящие друзья исключались из списка моих секс-партнеров, а Фредди очень быстро сделался моим лучшим другом. Думаю, и Дэвид любил его не в физическом смысле, хотя у него могли быть такие поползновения. Я не замечала, чтобы Фредди был в него влюблен. Нет, для Фредди все это было настоящей работой, настоящим спектаклем, настоящим бизнесом.

После того как мы нагляделись на множество его “великих появлений” в “Сомбреро” и полностью осознали глубину его стиля, и когда Дэвид захотел использовать некое, создаваемое Фредди, завораживающее волшебство, меня вдруг осенило: если бы Фредди стал нашим человеком – получал от нас деньги и денно и нощно присутствовал у нас дома – мы бы от этого невероятно выгадали. Мне не нужно было бы таскаться покупать одежду и ткани для Дэвида и остальных парней и корпеть над дымящейся швейной машинкой, и мы не были бы зависимы от фасонов, доступных в магазинах: у нас был бы свой эксклюзивный, потрясающий дизайнер. Мы бы подняли этим общий уровень нашего творческого потенциала на несколько очень важных ступеней. У нас появился бы “патент” на собственный стиль, а сшитая специально для нас одежда сидела бы гораздо лучше всего, что мы могли найти в магазинах; ее можно было бы получить быстро – такую как надо, изменять по своему вкусу, быстро чинить, и т.д. и т.п.

Эта замечательная идея прекрасно сработала, когда успех Дэвида и его имидж сошлись вместе. И Фредди был в этом ключевой фигурой.

Как и весь “Сомбреро”-икспириенс. Для Дэвида он стал поворотным. Он открыл для себя новый мир, новую аудиторию – людей, которые, если они не отрывались в “Сомбреро”, работали на неэлитных, не требовавших образования местах: они были раскованнее, чем детки из колледжей, более прямые, гораздо больше понимали в танце, умели знойно выглядеть, выставлять напоказ свою сексуальность, к тому же здесь – в “Сомбреро” – они были большинством.

Я не думаю, что Дэвид сразу же разглядел все открывшиеся возможности, по крайней мере, в коммерческом смысле, но он несомненно просек всю эту сцену и очень быстро приспособил ее язык (в конце концов, он был не так уж далек от его собственного).

“Сомбреровские” люди начали снабжать Дэвида топливом очень быстро; материал на “Hunky Dory” – альбоме, над которым он работал в начале и середине 1971 года – напрямую подпитывался их жизнями и взглядами на жизнь, а затем возвращался прямиком к ним, пропутешествовав сквозь его сознание. Я была первым человеком, которому он играл эти песни, а Мик Ронсон чаще всего – вторым, но Фредди, Даниелла, Мэнди, Антонелло, Мики Кинг и остальные “сомбрерщики”, тусовавшиеся в “Хэддон-Холле”, если не находились в “Сомбреро” или на работе, были следующими. Их мнение значило для Дэвида очень много. Если бы Фредди забраковал какую-нибудь из его песен (чего, вообще-то, ни разу не произошло), сомневаюсь, чтобы Дэвид стал ее записывать.

Все это было совершенно естественным процессом: Дэвид услыхал голоса, взывавшие к нему, подпитался их энергией, ответил им и вернул полученное вдохновение, создав некий цикл.

Его творческая сфокусированность обострилась, и курс его карьеры сменился. Не столько в плане конечного назначения – целью по-прежнему была поп-звездность, – сколько в методе. Он прекратил волноваться из-за того, будет ли Би-би-си крутить его новый сингл, или продержится ли радио “Кэролайн” достаточно долго, чтобы обеспечить ему популярность, или достаточно ли прилипчивы его мелодии для “Top of the Pops”. Вместо этого он начал концентрироваться на том, чтобы дать своим новым союзникам за их деньги такое шоу, какого никто, кроме него, больше не мог им дать, и доверять полученному от них резонансу. Он делал то, что Ху сделали для модов, что Грэйтфул Дэд сделали для хиппи, и что после него Секс Пистолз сделали для панков: подключился к новой растущей коммуне, завоевал ее любовь, дал ей ее гимны, популяризировал ее ценности и поднял на вершину.

Впрочем, не все то, что Дэвид притаскивал с собой домой из “Сомбреро”, имело ключевое значение для его карьеры. Как-то ночью – помню этого ребятенка очень хорошо – мы вернулись в “Хэддон-Холл” вместе с очаровательным юным испанцем (в “Сомбреро” было полно континенталов), и завалились с ним в постель.

Дэвид был пьян в дым, так что он веселился наславу, а вот мне было не слишком весело. У меня с самого начала не вызывала энтузиазма эта идея – тащить к себе домой мальчишку, у которого не было собственной машины, и которого утром пришлось бы транспортировать обратно в город на работу, – но Дэвиду он ужасно нравился, в частности, его хорошенькая крошечная задница (действительно крошечная – она была не больше двадцати дюймов [50 см] в обхвате). Так что, удринченный крепким пивом, он был тотально невосприимчив к любым выдвигаемым мной тур-деректорско-транспортным мудростям.

Так что мы завалились в койку, причем я не очень отчетливо представляла себе, что делать, поскольку еще ни разу не была одна в постели с двумя мужчинами, а, следовательно, не слишком искушена в такого рода сексе. И – проклятье! Эти надравшиеся, раскисшие и неуклюжие мальчишки прихватили с собой в кровать бутылку виски и кто-то из них в какой-то момент разлил ее всю мне по животу, бедрам, лобку и... ну, вы представляете себе. Это было похоже на миллион жгучих муравьев.

Так что, после того как мне испортили удовольствие, да еще так зрелищно, я удалилась спать в гостиную, оставив Дэвида с его мальчишкой. Что они там творили дальше – Бог их знает. Дэвид, во всяком случае, не знает: в этом я уверена.

“Сомбреро” не сослужило мне такой большой службы, как Дэвиду, но я нашла там некоторых из моих близких друзей, и мои горизонты расширились.

К тому же я выучила кое-что о более мрачных аспектах гей-подполья: о сексе на улице, сексе за деньги, сексе и наркотиках, сексе и насилии. Я хорошо поняла, что если вы – парень, зарабатывающий на жизнь, отсасывая разным посторонним, или если вы – девушка, которой в жопу вставляет кто попало, то все это весьма усиливает в вас защитные механизмы, чувство протеста и агрессивность, особенно когда вы торчите на тяжелых наркотиках. Я поняла, что такого рода работа вызывает сильное сопротивление и злость почти во всех, кто ей занимается, так что вам лучше было быстрее сматываться, когда вдруг вспыхивал скандал между друзьями и любовниками (что происходило довольно часто, учитывая объем поглощаемых выпивки и наркотиков).

“Сомбреровские” мальчики и девочки по вызову обладали взрывоопасной энергией, которая могла быть притягательной, но могла и пугать, и я лично, благодарна за то, что мне не нужно было вести такую жизнь или бороться за выживание, как им. Я очень часто замечала среди геев, работавших на “нормальной” работе, огромное количество людей, которые могли и должны были быть просто прекрасны и сами по себе, и по отношению к обществу, но которых изуродовали и их собственная паранойя, и паранойя общества.

Это просто разбивало сердце, потому что они были моими братьями и сестрами, людьми, среди которых мне суждено было, как я знала, провести всю жизнь. То, что верно было для Дэвида в творчески/коммерческом плане – то, что он нашел свою аудиторию, – для меня было верно в эмоциональном. У меня появилось очень личное чувство принадлежности к “сомбреровской” коммуне. Так что здесь была крупица яда в вине. Впрочем, это все же было вино – крепкое и опьяняющее.

Несколько более грустная нота: та Дэвидовская ночь с испанским мальчишкой. Думаю, тогда я впервые поняла кое-что о наших с Дэвидом отношениях. Я любила эту работу, я врубалась в маркетинговые проблемы, в творческую интимность, в правильность и важность нашего послания, в энергию роста и осознания, но секс у нас был вшивенький.

7. ЖЕМЧУЖИНЫ – В РАКУШКЕ, ОТРАВА – В ВИНЕ

Одно событие хронологически совпадает с нашими первыми месяцами в “Сомбреро”, но оно требует отдельного разговора: мы забеременели! Я зачала как-то утром в “Хэддон-Холле” в конце августа 1970-го – помню, у меня не было ни малейших сомнений в том, ЧТО только что произошло, – и 30 мая 1971 года в Бромлиевской больнице я родила Данкана Зоуи Хэйвуда Боуи – здорового мальчугана, весом в восемь с половиной фунтов [3,85 кг].

Люди заводят детей по разным причинам, и я не исключение: у меня были разные причины.

Во-первых, это было для меня естественно: влияние моей матери, католическое воспитание плюс этика тогдашнего времени в духе “мать-Земля” в сочетании с чем-то чисто личным убедили меня в том, что я созрела для раннего материнства. Иметь ребенка, рассуждала я, значит следовать биологическим функциям моего организма, и, конечно, я ужасно выиграю от такого следования естественному порядку: я буду чувствовать себя лучше, мое тело будет лучше работать, короче, что должно быть, то и будет. И, само собой, если я заведу детей в молодости, я все еще буду молодой и полной сил, когда они вырастут и уйдут от меня, и у нас с ними будет много счастливых дней.

И Дэвиду от этого тоже будет лучше. Я наблюдала за ним, когда он общался с детьми других людей – Мэри Финниган или его друзей-хиппи из Ноттинг-Хилла – и замечала с более чем случайным интересом, каким он был в такие моменты: добрым, мягким, расслабленным, игривым, счастливым – самым естественным в мире папочкой. У него на душе становилось светлее в компании детей, и они могли запросто касаться таких его черточек, которые он прятал от взрослых под покровом холодности и цинизма. Так что у меня тут же родились великие идеи. Отцовство могло бы стать для него освобождением. В обществе своего собственного ребенка его фригидность пройдет, его боязнь эмоциональности растает, и он, возможно, будет чувствовать себя гораздо лучше.

Примеры, которые мы видели вокруг, тоже были ободряющими. Мы знали нескольких людей, имевших детей, но вовсе не бывших стрейтами ни в отношении к жизни вообще, ни в отношении воспитания детей в частности, и было замечательно наблюдать, что родительство совсем не означает конца свободы и творческой жизни. Помню, что эти люди особенным образом притягивали меня: раскованные, творческие души, будучи родителями, они приобретали некую ВЕСОМОСТЬ в своей шикарности и очаровании.

Все вышесказанное переваривалось у меня в голове, когда я впервые предложила эту тему Дэвиду на осуждение: “Ты всегда играешь с чужими детьми. Может, нам следует завести собственного ребенка?”. Но, возможно, старая, как мир, причина тоже была составной частью этого рецепта. Возможно, я начала чувствовать, что мы стали отдаляться друг от друга, и считала, что родительство снова сблизит нас. Не знаю. Может, мне так кажется только в ретроспективе, а может, и нет.

Реакция Дэвида была интересной: “Да-а... Но ведь ты же так занята. Иметь ребенка, это, знаешь ли, большая работа”.

Ну что твой типичный мужик-шовинист! Так и слышу эту работу мозгов у него в голове: “Иметь ребенка – это значит, что Энджи станет МАМОЙ: зароется в пеленках, забьет на карьеру, на работу, на все... А это значит, что у меня не будет больше моего вышибалы!”

Впрочем, нормально. Я успокоила его, напомнив, что существуют на свете няньки, слава те, Господи, и что весь правящий класс этой страны выращен именно ими, и что в цивилизованном западном мире в третьей четверти ХХ века он может получить от своей жены самое лучшее от обоих миров, если он этого хочет.

Он этого хочет, сказал он, так что мы решили завести бэби. Я бросила принимать пилюли и предоставила остальное природе, ну и, само собой, природа не замедлила взять свое. Не сказала бы, чтобы в этом могли быть какие-то сомнения: я полька по матери, а это означает неуемную плодовитость. Я залетаю, стоит на меня только игриво посмотреть.

Я верю, что моментом зачатия стало одно утро, когда Дэвид проснулся в белоснежной комнате, которая позднее была перекрашена в голубую и стала музыкальной. Мы занимались любовью с особым наслаждением. Глубочайший оргазм, который сотряс все мое нутро, убедил меня в том, что мы только что зачали ребенка.

Оглядываясь назад с большими знаниями, чем мои тогдашние, сейчас я, конечно, в этом не так уверена. Я могла зачать и два-три дня позднее или раньше. Мы в то время занимались любовью почти каждый день, так что – кто знает? Все же, ЧУВСТВО магического момента было.

И это, бедные мои читетели, наверное, слегка сбивает вас с толку, после того как я говорила в четвертой главе, что прошло несколько лет, прежде чем я “встретила мужчину, способного привести меня к вершине сексуального блаженства”, а в шестой главе – что секс с Дэвидом был “вшивеньким”.

Перво-наперво, должна разъяснить, что та наша ночь с испанским мальчишкой и мое осознание сексуального разлада между нами с Дэвидом приходятся на 1972 год – после того, как родился Зоуи, и все между нами переменилось. Так что, если “вшивенький” – это несколько преувеличенный термин, то, в общем, правда все же где-то рядом. Наша сексуальная жизнь в 1972 году перестала быть такой, как прежде.

Во-вторых, я вовсе не собираюсь списывать Дэвида со счетов как любовника, даже если он не делал для меня того, что делали другие мужчины в более поздние годы. Не забывайте, что мы с Дэвидом были очень молоды и совершенно невежественны в вопросах секса. Это было естественно и характерно для всех; подовляющее большинство людей возрастом около 20 лет в начале семидесятых (а, насколько я знаю, еще и сегодня) не слишком соображали в том, как доставить удовольствие своему сексуальному партнеру – мы только-только научились доставлять удовольствие себе самим. Лишь позднее, когда вы набираетесь опыта и теряете интенсивную юношескую зацикленность на себе самом, вы начинаете понимать, что ваше собственное удовольствие увеличивается, когда вы отдаете столько же, сколько получаете. Уверена, что для Дэвида это было так же верно, как и для меня. Уверена, что с разными людьми в разные периоды своей жизни он был прекрасным любовником.

Мы ничем, в общем-то, не отличались от любой молодой пары тех лет. Все, что он действительно умел, это вставлять, а все, что я действительно умела, это впускать. То есть, я, конечно СЛЫХАЛА про такие вещи, как фелляция (какая ж девушка не слыхала?), но сама идея взять эту штуку в рот и поиграть ей была мне противна. Он же из нее писает, черт возьми! Уверена, что Дэвид чувствовал примерно то же самое относительно моего “хозяйства”. Такая вот картина.

Не могу продолжать разговор про нашу с Дэвидом сексуальную жизнь, не упомянув об одной обломавшей меня странности. Сначала я думала держать ее в секрете и не упоминать в этой книге, но чем дальше я заходила, тем труднее и бессмысленнее это становилось.

Скрасить этот факт, признаться, довольно трудно. Как-то раз Дэвид сказал мне: “У меня проблема. Временами появляется какая-то сыпь, и болит так, что я не могу трахаться”. Он показал мне свой “петушок”, и вид у него был такой, словно его натерли наждачной бумагой.

В панику я ударяться не стала. Он объяснил мне, что эта сыпь появляется и исчезает совершенно непредсказуемо, и что, когда ее нет, то все нормально, и он может заниматься любовью, сколько хочет. И поскольку основную часть времени с ним было все в порядке, то и паниковать особенно не стоило.

Я переварила все это и решила: что ж, не такая уж и проблема. Мы просто подождем, когда нужно, а в другое время будем продолжать, как хотим. Его открытость даже помогла мне: усилила мое чувство доверия и интимности, привязав меня еще крепче к этой моей истории – Светящаяся Личность и ее проводник – вдвоем против всех невзгод, и т.д. и т.п. Любовь ДЕЙСТВИТЕЛЬНО слепа.

Самый неприятный аспект этой ситуации выяснился спустя несколько недель, когда Дэвид преподнес мне усложненный вариант. Здесь дело во мне, сказал он: что-то такое во мне вызывает у него эту сыпь. Она появляется у него только тогда, когда МЫ с ним занимаемся любовью.

Как всегда готовая к разумной кооперации, я тут же оправилась к своему генекологу, который, обследовав меня, сказал, что у меня есть незначительная грибковая инфекция, но никаких других проблем. К тому же он объяснил мне факты жизни без прикрас: такого рода вспышки сыпи в основном вызываются разными стрессами, так что самое лучшее, что тут можно сделать – достаточно спать, нормально питаться и не волноваться.

Окей, сказала я, но как насчет самой сути: может ли действительно что-то такое быть во мне, какая-то особая вагинальная среда, вызывающая у Дэвида эти вспышки?

Миллион-долларовый ответ, двусмысленный и неопределенный, не заставил себя ждать: не исключено, сказал доктор. Хотя в гинекологическом смысле он не видит во мне ничего особенного, и, более того, он не знает случаев, чтобы вагинальная среда вызывала такого рода сыпь или даже могла навести на мысль о такой возможности, все же, ничто нельзя абсолютно исключить. Может, я ем слишком много чеснока. Или наоборот, недостаточно. Возможно все, что угодно.

Я вернулась к Дэвиду и сообщила ему это отсутствие новостей, и мы продолжали все в том же духе. Я изо всех сил пыталась лучше следить за собой и создать для него менее стрессовую обстановку, но ничто из этого не помогло. Каждый раз, как мы с Дэвидом занимались любовью, у него появлялась сыпь. По крайней мере, он так говорил.