Текст книги "Проходки за кулисы. Бурная жизнь с Дэвидом Боуи"

Автор книги: Aнджела Боуи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Рой был таким сильным, чувствительным и властным ездоком, что меня ничуть не удивляет, что он обожал мотоциклы, и управлялся с ними мастерски. И это тоже черточка, которая мне в нем нравилась, потому что у меня тоже страсть к хорошим мотоциклам, и чем норовистее и свирепее, тем лучше. Я отрывалась на Мики Финновском “нортоне” (забыла, какая именно модель, но это был реставрированный гоночный мотик 50-х, похожий на резвую черную ракету), а когда Рой отхватил где-то новенькую ярко-красную “хонду-400-SX”, она мне тоже полюбилась.

Мы завывали на ней по всему Лондону (Гайд-парковский туннель по дороге в “Бродяг” был нашей любимой скоростной мототрассой), но самыми лучшими были поездки за город, где можно было разогнаться до 100 миль в час и больше [160 км/ч] – “поддать зука”, как говорят британцы – на овеваемой ветерком, безГАИшной дороге. Иногда мы просто ревели себе, куда глаза глядят, а иногда направлялись в какое-то определенное место, обычно в мирно-сонное пригородное поместье какого-нибудь рок-аристократа.

Нет, ей-богу, я часто думаю об этих парнях, как о последних наследниках великой британской традиции сельских помещиков – милых, земных людей, одинаково успешно разрешающих проблемы своих арендаторов-крестьян и, после бодрящего морского путешествия, освобождающих от бремени материальных ценностей целые племена, деревни, страны или даже континенты (весьма живо и с пугающей решительностью). В старые дни, конечно же, их орудия труда представляли собой бирмингемский “браун-бесс”-мушкет и стальную саблю “шеффилд”, проливших моря крови. Теперь же экипировка уже сама по себе стала иностранной – “фендер”, “гибсон”, “рикенбэкер”, – а единственным наносимым ими повреждением была определенная степень глухоты. Конечный результат, однако же, был одним и тем же: щедро оплаченный комфорт в пасторальном великолепии наиболее зеленой и приятной местности Британии.

Каждый раз, как я видела какого-нибудь рок-бога – ударника, басиста или лид-гитариста – вваливающегося в резиновых сапогах на кухню своего милого старого пригородного поместья, воняя коровьим навозом и счастливо бормоча что-то про то, какая у него удалась редиска, в моей голове вдруг вспыхивали видения его военных кампаний: беспорточные комнаты мотелей здесь, истерики сбрендивших от кокаина любовниц там; гигантские залы где-нибудь в колониях, наполненные дымом, исхлестанные режущим светом, сотрясаемые до основания безумной гитарно-барабанной пляской десяти тысяч зашедшихся в экстазе аборигенов, и я каждый раз обалдевала от такой явной непоследовательности всего этого шизового бизнеса. Все эти покоряющие мир рок-н-ролльные дервиши (ну, во всяком случае, большинство из них) были такими нормальными, скромными, выращивающими розы и чинящими сараи англичанами.

Типичный пример – Эрик Клэптон. Все, что я приобрела из посещения ЕГО поместья, это впечатление от него как от действительно хорошего, милого, земного, обычного парня, расслабляющегося дома, предлагая нам чашечку чая и надеясь, что дождь скоро перестанет, а не то он не успеет выгулять собачку до темноты. У Эрика было больше сдержанного вдохновения и чисто животной страсти в пальцах, чем у любого другого гитариста, и он способен был создавать такую красоту, какую трудно даже описать, но вам было нелегко в это поверить, глядя на него.

Совсем не то, что его старый приятель по Крим, Джек Брюс. Но ведь Джек – шотландец, пламенный кельт, не умещающийся в тесные англо-саксонские рамки. Вы понимали это сразу же, стоило вам взглянуть ему в глаза; ЕГО страсть была там, вы могли ее ощутить – она горела ярко и только ждала случая вырваться наружу.

Джек – совершенно завораживающая личность. Каждый раз, как мы с Роем навещали его дом – симпатичный сельский особняк из коричневого кирпича примерно в часе езды к северу от Лондона, – он каждый раз садился за гигантское пианино, стоявшее возле окна-эркера в его гостиной, и начинал играть что-нибудь, над чем он работал в этот момент. Это всегда была прекрасная музыка, очень напористая, часто классическая по форме, и у меня каждый раз появлялось странное чувство, что абсолютно все, что он играет – каждая нота, каждый нюанс – обращаются именно ко МНЕ. Это было почти, как если бы он колдовал, соблазнял меня и гипнотизировал. Очень странное чувство, и, после нашего второго визита, я сказала о нем Рою.

Нет, прошу прощения, я не говорила ничего Рою. Думаю, он просто заметил особое выражение в моих глазах, которое ему уже доводилось видеть, потому что он хохотнул и спросил: “Он и с тобой это проделал, верно?”

“Да, – ответила я, – я бы могла умереть за этого человека, честно.”

Это было интересное осознание, наполнившее меня величайшим уважением к силе Джека и к музыке Крим. До меня начало доходить, что Эрик вовсе не был сердцем и огнем этой группы, не смотря ни на какие поп-пресс-легенды; драйв и неистовство в своем лучшем виде исходили от Джека. Именно он был источником энергии, именно он подталкивал Эрика к таким эмоциональным импровизациям, каких тот не достигал ни до, ни после Крим.

Навещать Джека было так интересно еще и потому, что он оказался первым излечившимся от наркотической зависимости человеком, с которым мне довелось поговорить. Он был способен рассказать мне, что значит запустить в свою руку героина на несколько сотен тысяч фунтов и остаться вживых, чтобы рассказать об этом, и даже больше: вернуться из этой нигдешней земли и оказаться способным выжить в реальном мире без наркотиков. У него была прекрасная жена и дети, он казался очень счастливым и писал замечательную музыку. То есть, именно от него я получила неприкршенную дурную/хорошую весть относительно наркотической проблемы в моей собственной семье: четкое, графическое понимание разрушительного действия наркотиков, но и осознание того, что это действие не обязательно должно закончиться смертью или полным безумием. Я думала: может быть, Дэвид потерян для меня, но не потерян окончательно.

Впрочем, в то время он вовсе не был потерян, скорее просто отсуствовал. Он находился где угодно, только не на Оукли-стрит, играя с Миком Джэггером или работая над своим альбомом “Diamond Dogs”. А потом он находился где угодно, только не в Лондоне. В апреле 1974 он поднялся на борт лайнера “Франция” (Дэвид не летал; у него были дурные предчувствия) и попросту уплыл: уехал жить в Нью-Йорк. Именно там, сказал он мне, происходит все действие.

Я не могла этого отрицать, хотя меня саму поражало, что кто-то добровольно согласен жить в таком жестоком месте, как Нью-Йорк. Но этот город совершенно явно начал занимать центральное место в музыкальном бизнесе, каким раньше был Лондон, к тому же именно там тратились Дэвидовские деньги, так что можно заключить, что ему действительно нужно было там быть.

Главная подоплека, впрочем, была совсем в другом: совсем не в возможности выступать на Бродвее, не в двадцатичетырехчасовой в сутки ночной жизни, не в живописных граффити, не в надоедливых голубях, не в белках Централ-парка, более живучих, чем бейрутские тараканы, не в тараканах, способных пережить ядерную катастрофу, а потом бегать преспокойно по вашим векам посреди ночи, – нет-нет, для Дэвида все эти прелести Нью-Йорка не имели никакого значения, как и прочие, если они есть. С ним было все просто: кокаин. Случилось так, что для Дэвида Боуи именно в этот период истории самый лучший, чаще всего и легче всего доступный кокаин находился в Манхэттене, обеспечиваемый его новым другом и все более частым компаньоном – опытным, остроумным, очаровательным и богатым торговцем картинами Норманом Фишером. Поставщики Нормана были настолько лучше всех других, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, где Дэвиду следует находиться.

“Мэйн Мэн” забронировала ему номер итальянского посла в “Шерри-Незерлэнд”-отеле на Пятой авеню, рядом с Центральным Парком, и его новая жизнь началась.

До отъезда он встретился с моим новым красавцем, и тот ему очень понравился. Симпатия была обоюдной: Рой часто думал о Дэвиде, ценил его общество и уважал его положение моего мужа. Они подружились.

Мне это нравилось, Дэвиду – тоже. “Я чувствую себя лучше, оставляя тебя здесь не одну, а с Роем, – сказал он. – Думаю, Рой сможет прекрасно о тебе позаботиться, пока меня нет рядом. Я ему доверяю.”

Я тоже чувствовала себя лучше: не такой брошенной. В то время Дэвидовское доверие к Рою казалось исключительно великодушным. Да, может быть, так оно и было, может быть.

ПРИЯТЕЛИ И СТОУНЗ

Затронув тему Дэвида и мистера Майкла Филиппа Джэггера, нашего соседа по Челси, было бы недобросовестно оставить ее без дальнейших подробностей. В конце концов, Мик был важной фигурой в истории Дэвида, да и в моей тоже. Так что – дальнейшие подробности.

Во-первых, позвольте прояснить: мне нравится Мик, можно даже пожалуй сказать, что я им восхищаюсь. Например, я ценю то, что он никогда не следовал сценарию, типичному для столь многих юных выскочек, ставших английской рок-аристократией: резиновые сапоги, гольф, возлежание на деревенском солнышке, карибские круизы, праздное самодовольство и творческий застой. О, нет: Мик, хоть и богат, но не ленив. Каждый раз как ОН сидел за трехчасовым ланчем в “Сан-Лоренцо”, он обсуждал турне, фильмы и разнообразные предприятия. И он НИКОГДА не платил по счету. Мне это нравится.

К тому же Мик исключительно остроумен, с такой открытой, быстрой и земной реакцией, откровенен и естественен, очень опытен – знаток мирской суеты, – его не смущает абсолютно ничье зазнайство, и сам он совсем не зазнайка. В общем, очень интеллигентное, очаровательное и забавное существо.

Надо заметить, что он внушает мне уважение и как бизнесмен и менеджер. Ему удавалось поддерживать Стоунз более или менее сплоченными и функционирующими в течение тридцати лет – удивительно, если задуматься. Брайан Джонс умер, а Мик Тэйлор ушел, но это были единственные изменения в составе Стоунз с тех пор, как они начали записываться. Невероятно! Это как Фрэнк Синатра, только с пятью людьми вместо одного.

Мик рожден играть в команде. Он знает, чего хочет Чарли Уоттс, чего хочет Билл Уаймэн, и знает, что, если они получат то, чего хотят, то он получит то, чего ОН хочет – чтобы индустрия, называемая Роллинг Стоунз производила необходимую ему продукцию.

Ну и, конечно, все эти дела с Китом Ричардсом. Что за чудесное паблисити! Сегодня это: “О-о, Мик и Кит не разговаривают друг с другом!”, а завтра: “Поедут ли они еще когда-нибудь в турне?” А потом: “Нет, никогда! Мик разозлен, Кит обижен!” И, наконец, когда пытливые умы уже начинают терять интерес: “Ура! Они заключили мир!” И в доказательство – прекрасное фото их вместе за ланчем в Каннах или где угодно: Кит со сверкающими глазами и оживленный этим очередным переливанием крови, а Мик забавный, как только можно. Замечательно, правда? Мне очень нравится.

Ну и, конечно же, я люблю музыку Мика и Кита, и все их действо: я – Стоунз-фэн, а не Битлз-фэн. Стоунз всегда казались мне гораздо более опасными, чем Битлз, а значит, и более интересными. В общем и целом Стоунз – очень милые парни.

Билл Уаймэн, например, – Стоун, которого я знаю почти меньше всего (совсем не знаю Чарли Уоттса, а то, что я не знала Брайана, не считается, поскольку он умер). Я никогда не обращала особого внимания на Билла – как и все, верно? – так что только недавно, пару лет назад, на съемках фильма “Съешь богача” мне удалось получить яркое представление о его характере.

Я просто обалдела. Я видала и раньше людей, как он, в основном, в Штатах – ребят постарше, ошивающихся вокруг школ, с кучей денег и волосами на груди, выглядывающими из расстегнутой рубашки. Не подозревала, что такая модель может быть одновременно и Роллинг Стоуном.

Он просто поражал. С ним было двое ребят – кажется, персональные ассистенты – парень лет двадцати-двух и его девушка, и все они общались на равных. Все, о чем они говорили, это вечеринка, на которую они собирались сегодня пойти. Словно это все еще был 1962 год, и Билл Уаймэн собирался пройтись по Карнэби-стрит и Кингз-роуд – добыть новую одежку. “...А потом мы попремся куда-нибудь и пообедаем, а потом отправимся на вечеринку, лады? Ну еще прошвырнемся по паре пабов – снимем пташек...”

В таких вот выражениях. Я просто не верила своим ушам. Этому человеку было пятьдесят лет! Но, может, он прав. Может, если все, о чем ты думаешь, это “пташки” и “новый прикид”, тебе действительно под силу остановить бег времени. Билл, несомненно, выглядел чудесно и ни в коем случае не казался отталкивающим; его энтузиазм, что-то вроде глупенького восторга ребенка в конфетной лавке, действительно казался освежающе-мальчишеским. Я просто сидела и дивилась этому миру, в котором настоящий живой Роллинг Стоун, после всего что он повидал и пережил, смог остаться вечным тинейджером.

Двумя другими Стоунами, которых я знала очень хорошо в те времена, были Рон Вуд, самый милый человек на свете (он тогда все еще был с Фэйсиз), и Мик Тэйлор, женатый на настоящей ведьме. А может, она была просто обычная сучка. Но об этом (снова) – после. Вернемся к мистеру Джэггеру.

Дэвид был в восторге, когда Майти Мик впервые обратил на него внимание. Стоунз были выходцами из его собственного района, южного Лондона, и они были гораздо более популярными героями этой сцены. Они уже были большими мальчиками, по уши в сексе, наркотиках и деньгах, пока маленькие мальчики – Дэвид и его друзья – все еще вынуждены были выклянчивать разрешения у своих пап. Как рассказывал мне Дэвид, когда мы обменивались историями своих жизней, одним из основных приключений его ранней юности было кривляться под Роллинг Стоунз – под их пластинку, или выступая вживую в клубах “Кродэдди”, “Ил Пай Айленд” и “Марки”.

Дэвид и Мик очень быстро и очень крепко подружились, а для нас, остальных, это выглдело страшно забавно. Они вечно висели на телефоне, болтая друг с другом, как тинейджеры, или же навещали друг друга в студии, или приглашали друг друга послушать свои новые миксы. “Может, нам встретиться в “Бродягах”?” – вот это был самый частый вопрос.

Я не слишком была вовлечена. Я бывала дома у Мика и старалась подружиться с Бьянкой, но она была очень сдержанна, и мне не удалось сломать лед. Думаю, ей не очень нравилась моя дружба с Мэриэнн Фэйтфул. Ну-ну! Мне предстояло пережить и худшие разочарования.

Так что мои посещения Джэггеров были не слишком часты. Очень отчетливо помню только два: один раз я была там с каким-то деловым поручением от Дэвида, а Мик работал с Тэйлором над песней, ставшей впоследствии “Angie”, а второй раз – на вечеринке в честь дня рождения Мика. Дэвид в то время уже уехал в Нью-Йорк. Помню, после этой вечеринки, я наполовину тащила на себе надравшегося Брайана Ферри – на Оукли-стрит, на диван.

В нашем кругу, да и вообще в Лондоне, такие штуки происходили нередко. Отчасти потому, что город ночью буквально вымирал, отчасти потому, что англичане привыкли жить интимными дружескими кружками, и наши друзья запросто оставались у нас переночевать после вечеринки, или наоборот, мы у них. Ничего тут не было особенного – просто находишь местечко, где можно прикорнуть, не слишком обращая внимание на тела других личностей, распростертые тут и там, – но некоторым, подозреваю, это кажется странным. Средние американские буржуа, представители единственного в мире общества, способного позволить себе отдельную комнату на каждого (иногда с отдельной ванной), частенько бывали несколько шокированы, навещая Лондон, и считали такие сцены негигиеничными и чуть ли не аморальными.

Возможно именно поэтому поднялся такой переполох, когда я упомянула в ток-шоу Джоан Риверз, что как-то утром на Оукли-стрит наткнулась на Дэвида и Мика, спавших в одной постели.

Я только что прилетела из Нью-Йорка. Я вошла в дом, зашла на кухню, и Даниелла сказала мне: “Думаю, Дэвид с Миком спят наверху”.

Я ответила: “О, окей”, отправилась наверх и открыла дверь в спальню; они дейстительно спали в нашей постели. Я разбудила их, спросив, не хотят ли они кофе. Они ответили, что да, хотят. Вот и все.

Можно, конечно, смотреть на это по-разному. С одной стороны, это была обычная лондонская сцена: двое лучших друзей притащились домой пьяные или обдолбанные после какой-нибудь вечеринки, с грехом пополам разделись и завалились спать. Утро настало, пришла жена, разбудила, голова трещит с похмелья, жизнь снова завертелась.

Но нет! Джоан Риверз, ее студийная и теле-аудитория и каждый журналист колонки сплетен в мире, немедленно предпочли второй вариант трактовки: раз Мика Джэггера нашли в постели с Дэвидом Боуи, значит Мик (вот ужас!) голубой, или еще хуже (падаем в обморок!) бисексуальный.

Ну что ж, оставим в стороне вопрос, почему, собственно, это оказалось новостью для тех, кто хоть когда-то уделял внимание Стоунзовским делам, особенно обмену девушками и прочим нежным товарищеским узам между Миком, Китом и Брайаном, прежде чем Брайана нашли мертвым в бассейне. Но мне не нравится, когда автоматически делается вывод, что непременно должен быть секс, если двое мужчин оказываются в постели. Это так тупо, так типично по-американски.

С другой стороны, я, лично, считаю, что в данном случае вывод был сделан верно. Или скажем так: когда я вошла в комнату и увидела Дэвида с Миком вместе, я была абсолютно убеждена, что они трахались. Это было настолько явно, что мне даже не пришло в голову подумать, что это могло быть не так. То, как они проводили непрерывно время друг с другом, принимая во внимание Дэвидовский почти религиозный ритуал засовывания своего Лэнса оф Лав почти во всех кругом, плюс то, что у Мика была собственная замечательная кровать в двух шагах от того места, где он возлежал в голом виде вместе с Дэвидом, все это вместе привело к явным выводам в моей голове, да и на интуитивном уровне я тоже была в этом уверена. Мне не надо было искать раскрытых баночек с вазелином.

А, может, и надо было – тогда бы я получила доказательства своего интуитивного убеждения. Но я не стала, так что со стопроцентной уверенностью не могу утверждать, что эти котяры трахались в ту ночь. Я ушла, пока они все еще лежали в моей постели.

А вот в следующий раз, когда у Мика встало, я была дома. Это было в Нью-Йорке, в номере отеля “Шерри Незерленд”, где я остановилась вместе с Даной. Дэвид, если я правильно помню, был в турне, а может быть просто где-то болтался по своим кокаиновым делам.

У Даны с Миком была в то время интрижка, и, хотя я смотрела на это не очень одобряюще (Мик, в конце концов, был моногамно женатым человеком, во всяком случае, так думала Бьянка), но Дане было по фигу. Она развлекалась.

В тот вечер Дана все еще отсыпалась после долгого перелета, когда позвонил Мик. Я сказала ему, что она все еще спит, а он мне: “О! А кто это? Это ты, Энджи? Да? Ну, я заскочу вас навестить, хорошо?”

Он остановился в “Плазе”, прямо напротив “Шерри Незерленд”, так что появился очень скоро. Мы поздоровались, и я спросила: “Ну что, мне разбудить Дану? Ей все равно пора вставать, или она оканчательно запорет свои биологические часы.”

“Нет-нет, пускай спит”, – ответил он, и то, как он это сказал, сразу выдало его: робко и с надеждой. Я на него взглянула; ну так и есть – в ответ он бросил на меня такой быстрый вожделеющий взгляд. Я подумала: “Иисусе, он хочет со мной трахаться, со мной, с женой его лучшего друга!”

Выгадывая время, я предложила ему выпить. Он попросил, кажется, “курвуазье” – они с Дэвидом пили его в то время, – и я отправилась на кухню, приготовила напиток и вернулась с ним в гостиную.

Вот тут он взял быка за рога, открыто заявив, почему бы нам не заняться делом прямо здесь и сейчас. Я запротеставала: “Мик, я же жена твоего лучшего друга! Я замужем за Дэвидом, вспомнил?” – но он не отставал, и я подумала: “Да какого черта? Зачем сопротивляться. Пускай себе, а там посмотрим, что из этого выйдет.” Так что я перестала сопротивляться, но проникнуться духом события мне никак не удавалось; пока он целовал и заводил меня, у меня из головы никак не выходил образ Мика, каким я его увидела, когда он вошел в двери – козлом.

Это был один из тех странных моментов, когда ты вдруг замечаешь в человеке какую-то черту впервые, и она вдруг кажется такой яркой и явной, что ты никак не можешь понять, как же не замечал ее раньше. “Так и есть! – думала я. – Этот рот, эта спесивая осанка – ну точно, козел! И ведет он себя, как козел! Точно, как Дэвид – трахает, все что подвернется!”

Такое видение было не слишком эротическим, так что я принимала Миковские знаки внимания с ужасно серьезным видом – это было единственное, что я могла сделать, чтобы не расхохотаться. К счастью, Дана спасла ситуацию. Она появилась из спальни и, будучи Даной, отреагировала подходяще: “Ух-ты, здорово! – засмеялась она. – Замечательно! Чудесно! Я тоже хочу поучаствовать!”

Я не стала поддерживать эту идею. “Нет, лучше не надо, Дана, – быстро сказала я. – Почему бы тебе просто не забрать его в спальню для второго раунда?”

Она засмеялась, и они отправились в спальню, и всем было хорошо (за исключением Бьянки, конечно).

Не знаю, как бы я обошлась с Миком, если бы не появилась Дана. Так или иначе мне пришлось бы его остановить, я думаю, потому что в моем мозгу вертелась и другая анти-эротическая тема. Я подсчитала, сколько людей Мик перетрахал за последние три-четыре месяца, затем добавила к ним еще предполагаемых кандидатов (включая моего аллергического муженька) и подбила результат. В любом случае, сочла я, он – живой пример совершенно недопустимого риска. Мне очень нравился Мик, но он был такой блядун.

Я отмахнулась от всего этого приключения как от обычного эго-гармонального трипа и уже почти забыла о нем, когда Стоунз вдруг выпустили “Angie”, с жалостливыми стихами, которые Мик поет, обращаясь к кому-то с моим именем, и я начала гадать: неужели та короткая, незаконченная встреча значила для него больше, чем я предполагала?

И я пришла к выводу, что нет. Миковские приставания были одним делом, а песня – совершенно другим. Она, возможно, была новейшим подтверждением легендарной сообразительности сочинительско-издательской команды Джэггера-Ричардса. Эти парни использовали любой трюк, лишь бы привлечь внимание к своим песням. Не сомневаюсь, что они не побрезговали использовать мое имя, только чтобы заставить своих фэнов, бульварных журналистов и прочие пытливые умы гадать, как и я: “Что это значит? Неужели Мик влюбился в жену Дэвида Боуи?”

Было, возможно, и кое-что другое. Помимо Миковского распутства и дружбы у них с Дэвидом было и еще кое-что обще: соревнование.

Дэвид, знаете ли, не собирался слишком преклоняться перед предшественниками, тем более обуздывать свое эго. Он прислушивался с религиозным рвением к своему внутреннему голосу, а в 1974 году тот говорил ему, помимо прочего, что он – самая яркая рок-звезда в мире. Теперь Дэвид Боуи, а не Мик Джэггер был номером один. Мик уже был рок-звездой прошлого, и, если была какая-то скрытая тема в отношении Дэвида к нему, то звучала она, примерно: “Пора сваливать, старик. Молодые идут.”

Дэвид, естественно, никоем образом этого не показывал, да ему и не нужно было: чарты и заголовки газет делали это за него. Он просто добавлял изящные оттенки, вроде записи своего кавера “Let’s Spend the Night Together”. Когда вы записываете свою версию песни, считающуюся маркой первоначального исполнителя, то вы этим, конечно же, отдаете дань уважения. Но если у вас такой статус, как у Дэвида Боуи, то вы этим так же заявляете свои права на историю этой песни. И в данном случае у меня нет ни малейших сомнений, что Дэвид вознамерился стянуть у Стоунз гром и молнию, отвоевать Стоунзовскую территорию: он помечал ее своим запахом поверх запаха старого кота – как с Мэриэнн Фэйтфул.

И все это, конечно, совершенно нормально – обычная оппозиция между двумя честолюбивыми людьми, преследующими одни и те же цели. Не бог весть что. Бизнес и личные отношения, даже дружба, выжили – все не так фатально.

А вот что касается меня, то в моем случае все эти делишки чуть было действительно не закончились фатально.

Здесь в мою историю снова возвращается Роуз Тэйлор, жена Мика Тэйлора, Стонузовского лид-гитариста и автора мелодии “Angie”, к которой Мик написал стихи. Роуз, подружка Роя Мартина, до того как я заступила на сцену. Роуз – милая, голубоглазая, медноволосая, со стальной душой, кельтского происхождения, прошедшая школу Ноттиг-Хилловской/Кэмден-Таунской торговли всякими хиппи-прибамбасами (антиквариатом и т.д.) Роуз выживающая, Роуз безжалостная, Роуз – знающая и, возможно, практикующая магию.

Дэвид не общался с Тэйлорами; они были друзьями Роя. Но отношение к ним Роя не было обычным – в духе “любовник жены”. Он был другом семьи, так же как и семьи Боуи; именно такие отношения ему нравились. Он не спал с мужчинами, поэтому, если у него был секс с кем-то из членов семьи, это была жена. В случае с Роуз связь сохранилась и после того, как секс исчез. Кстати, они с Роуз были похожи: привлекательные, изворотливые и живучие, изобретательные и совершенно аморальные.

Такими были социальные условия наших с ним визитов к Тэйлорам. Географические условия: идеальный, как на картинке, каменный коттедж, увитый диким виноградом и розами, к югу от Лондона, в роскошной тиши деревенского Сассекса.

Мы ездили туда на мотоцикле или “даймлере” на два или три уикэнда.

Занимались тем же, чем все занимались тогда во время сельских уикэндов: долго гуляли, готовили и ели всякую обильную и вкусную жрачку, непрерывно слушали очень громкую музыку, курили огромные порции гашиша и навещали соседей. В данном случае соседями оказалась богемная парочка на возрасте – как минимум под сорок. Он – менеджер Донована, а она – ведьма. В основном, думаю, по части белой магии, но откуда я знаю? Мы с ней хорошо поладили, потому что она тоже выросла на Средиземноморье: она была гречанкой. Мы курили травку и разговаривали о белой магии: травяном лечении, укреплении личной силы, визуализации позитивных целей и т.д и т.п., о чем теперь пишут в куче книжек, – ничего мрачного.

Роуз была совсем другого рода. Она никогда не нравилась мне; ее холодный эгоизм слишком явно проступал сквозь поверхностную вежливость, но у меня не было поводов ненавидеть ее до тех пор, пока она чуть было не стала причиной моей преждевременной смерти.

Произошло это не за городом, а на вест-эндской премьере (кажется, Джеймс-Бонд-фильма). Я была на публике, одетая с иголочки, с кучей прилипших папарацци. Мы с Роуз спрятались в полуприватном уголке в фойе кинотеатра, очень весело настроенные, и она сказала: “Вот, Энджи, нюхни-ка это”.

Я взглянула на ее ладонь, и увидела в ней маленькое зеркальце с дорожкой белого порошка, который, как я думала, был кокаином. “Почему бы и нет?” – подумала я и сделала, как она сказала: наклонилась как можно ниже к ее руке и втянула порошок.

Но это был отнюдь не кокаин. Это был героин – здоровая понюшка самого чистого и сильнодействующего героина, и она сделала то, что и должна была: свет вдруг погас, словно кто-то выключил, я опрокинулась назад, и мое сердце остановилось. К счастью, Рой подхватил меня, прежде чем я упала и разбила себе череп о мраморный пол, отчего непременно отдала бы концы. Рой меня спас: он шлепками по щекам привел меня в чувство, а потом дотащил до “даймлера”, а когда я снова отключилась делал мне искусственное дыхание рот в рот, пока я снова не пришла в себя.

Без него я бы точно окочурилась, и разве не было бы это замечательно? Представляете себе заголовки и фотографии в каждой газете на следующий день? “Жена Боуи скончалась от передозировки героина на вест-эндской премьере!” “Энджи Боуи скончалась от наркотиков в 25-летнем возрасте!” И я – холодная, как рыба, в чудесном вечернем платье под вспышками фотоаппаратов на матовой черно-белой фотографии!

Не считая подходящего фона для песни “Angie”, а также избавления от соперницы – любовницы Роя Мартина, моя смерть сослужила бы замечательную службу и по части влияния на карьеру Дэвида, разве нет? Употребление героина в то время было ужасной новостью в Англии даже в музыкальных кругах (если бы я умерла, то оказалась бы ну прямо законодательницей новой моды: первая героиновая смерть на британской сцене), и я нисколько не сомневаюсь, что карьера Дэвида сильно пострадала бы. Его соперничество со Стоунз больше не представляло бы угрозы ни на пластиночном рынке, ни в более темных, неконтролируемых областях.

А силы тьмы в то время действительно заступили на сцену. Начнем со связей Роуз: соседка – ведьма, да еще доступ к такому чистому героину, частые появления в магических и/или сатанинских обществах (а у этих людей, кажется, всегда самые качественные наркотики – кок, смэк, ЛСД, хэш, что угодно). Затем, Стоунз в то время сильно заинтересованы были в том, чтобы люди ПОВЕРИЛИ, что они заигрывают с Антихристом, и это наиболее сдержанное замечание, какое я могу себе позволить по поводу их очарования сатанизмом. Это было время альбома “Суп из Козлиной Головы”, и пары от этого супа, надо сказать, действительно поднимались ведьмовские.

Хотя, я, конечно, может быть, умножаю два на два и получаю пять, когда гадаю насчет силы той героиновой понюшки. Честно говоря, не знаю, что и подумать.

Во-первых, Роуз ни коем образом не раскаивалась. Не было никаких “Прости, Энджи, я думала, что ты знаешь, что это смэк. Я думала, что ты к нему привыкла, иначе никогда не предложила бы тебе.” Ничего подобного. Более того, это повторилось еще раз. Мне невзначай предложили спидболл-смесь – наполовину кок, наполовину смэк – вместе с соломинкой. Я взглянула на эту невинную горку белого порошка, прикинула размер дозы, помножила на степень чистоты и сказала: “Нет, спасибо, дорогая, я нюхну только вот столечко с этого конца. А то ведь все целиком это может убить чертову лошадь.” Так оно и было, судя по тому, как я обдолбалась от крошечной понюшки.

После этого я начала по-настоящему бояться и ненавидеть эту женщину, желая ей от души только самого плохого и мечтая ей отплатить. Мне не пришлось беспокоиться, впрочем. Они с Миком Тэйлором расстались вскоре после этих наркотических инцидентов – не знаю, почему, – а потом Тэйлор расстался со Стоунз.

В путаной саге об отношениях между Миком Джэггером, Дэвидом и мной и о песни “Angie” была еще последняя глава, но я приберегу ее на потом, как ее приберегли для меня.

Хоть следующая история и не сочетается с ноткой истинной человеческой драмы, звучавшей до этого, но я не могу писать о Стоунз, не упомянув об одном происшествии, о котором узнала из очень надежного источника. Если этого происшествия не было на самом деле, то ему просто СЛЕДОВАЛО быть.