Текст книги "Проходки за кулисы. Бурная жизнь с Дэвидом Боуи"

Автор книги: Aнджела Боуи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

О, и еще одно: если Хьюзообразный персонаж, путешествующий по Америке и озабоченный делами пришельцев, сильно напоминает вам человека, упавшего на землю, из “Человека, упавшего на Землю”, то это тоже не удивительно. Николас Роуг впервые увидел Дэвида в фильме именно благодаря документальной ленте Элана Йентоба “Cracked Actor”, полной сцен из времен “Diamond Dogs” с разговорами на заднем сидении лимузина. Так что, во многих смыслах, Дэвид играл самого себя в “Человеке, упавшем на Землю”. Так же как и Тони Масиа, который водил лимузин и обеспечивал личную помощь и защиту и в фильме, и в документалке, и в жизни. Даже лимузин был тот же самый.

Кстати, говоря об элиенах...

В этот момент истории появляется Майкл Джексон, потому что, как волшебник страны Оз, он возник в конце желтокирпичной дороги, когда “Diamond Dogs”-шоу переехало на западное побережье, в Город Ангелов.

Хотя, вообще-то, Майкл, конечно, не элиен. У него были странные детство и юность, но, по моему мнению, он вполне сносно выкарабкался. Сердце у него несомненно на месте – он верит в любовь и братство – а это больше, чем вы можете сказать про любого человека, звезда он или нет.

Шесть вечеров в лос-анджелесском “Юниверсал-Амфитеатре”. Шесть вечеров перед лицом звезд. Они пришли все: шоу Дэвида было тем самом местом, где им тогда надлежало показываться. Эта неделя была ясной, веселой и замечательной, и Дэвида осыпали похвалами, комплиментами, просьбами и предложениями.

Одно из приглашений, которые он принял с интересом, было от семьи Джексонов. Как и множество других британских рокеров, Дэвид хорошо знал блюзовую и соул-школы черной американской музыки, но с ее Тамла-Мотауновским разделом он был не так хорошо знаком, так что это предоставляло возможность познакомиться с этим миром поближе.

К тому же, думаю, он был польщен, поскольку белые британские музыканты всегда считали, что черные американские музыканты превосходят их по части душевности и аутентичности, и Дэвид не был в этом исключением. Так что, хотя множество других визиток хозяев голливудских вечеринок боролись за место в его мусорной корзине, приглашение к Джексонам Дэвид принял с удовольствием, хоть и несколько нервозно.

Ему не за чем было беспокоиться. Старики Джексоны были теплы и радушны, очень земные, и все отнеслись к нему очень по-доброму и с большим вниманием. Их дом, модерновой и хаотичной застройки, с большим двором и бассейном, располагался где-то на холмах. Он был выдержан в хорошем стиле, вернее, в хорошем отсутствии стиля. Он был полон пушистых ковров и золотых дисков, но в остальном – типично американский дом для большой семьи, чтобы в нем ЖИТЬ, в противоположность европейским эстетическим заявлениям или типичной шоу-бизнесовской демонстрации богатства. Там было очень хорошо и естественно помогать миссис Джексон суетиться и подавать на стол мужчинам блюда.

Не знаю, какой опыт приобрел Дэвид от этих визитов (нас пригласили еще раз, и мы еще раз приняли приглашение), потому что я основную часть времени провела с Майклом. В то время ему было лет 14, по крайней мере, он выглядел лет на 14 – может быть, он был старше, – и во мне он вызывал сильные материнские чувства. Он был очаровательным, открытым мальчиком, но не казался счастливым: об этом мы и говорили – о том, как трудно ему встречаться с подружками и друзьями и ходить по магазинам, как это делают обычные тинэйджеры. Из того, что он говорил, я вывела, что он считает эту проблему скорее результатом их семейной политики, чем следствиями его популярности.

“Ну, знаешь, Майкл, – утешала я его, – это немного похоже и на то, что происходит с Дэвидом. Куда бы он ни выходил на публике, его мгновенно окружает толпа в любое время суток, его могут просто-напросто задавить или поранить. Возможно, с тобой – то же самое, и твоя семья просто старается защитить тебя. Но, понимаешь, есть ведь и выход из такой ситуации. Тебе вовсе не обязательно упускать что-то в жизни только потому что ты – звезда. То есть, я хочу сказать, это ведь Лос-Анджелес. Ты же здесь не единственный ребенок в шоу-бизнесе. Может быть, тебе стоит поговорить с отцом, и предложить ему какие-нибудь идеи.”

Думаю, это было с моей стороны самым неподходящим советом, учитывая все то, что рассказывали позднее о Джозефе Джексоне. Я должна была бы понять больше в родительском стиле Джексона, судя по глубине смятения Майкла, а также из того, что при наших визитах ни разу не появился никто из Джексоновских девочек. Не могу ничего сказать об историях ЛаТойи про изнасилование ее отцом, потому что все, что я о них знаю, это то, что они сорвали гигантские заголовки, но я все же сочла странным, что девочки в этом семействе оставались невидимками. В то время я даже не знала, что они вообще существуют.

Другой гостьей в этом доме во время одного из наших визитов была Дайана Росс, казавшаяся очень дружелюбной и неаффектированной, и которую Майкл обожал. Этот мальчик, кажется, был прямо зациклен на женщинах постарше.

Не поймешь эту леди. Ее публичная персона столь скандальна – что-то вроде помеси Адольфа Гитлера с Мэй Уест при полутонах в духе Леоны Хемсли, а маниакальное расстройство личности (бесплатная реклама) у нее больше, чем у всех них вместе взятых – но с Майклом она была очень мила. И она была хорошей матерью собственным дочкам.

Только представьте себе, какие деформации были развиты Джозефом Джексоном и звездностью с пеленок в этом мальчике, считавшем своей лучшей подружкой Дайану Росс (а позднее – Элизабет Тэйлор). Прямо чудо и великое достижение с его стороны, что Майкл вырос такой нежной душой. Я всегда думаю о нем с большой теплотой.

ДРОБИЛЬЩИКИ И МОЗГИВЫШИБАЛЫ

Поскольку история моя перенеслась в Лос-Анджелес, почему мы бы мне не рассказать вам пару побасенок?

Во-первых, думая об Эл-Эйе, я всегда думаю о барабанщиках, а думать о барабанщиках для меня – увлекательное занятие.

Что-то в них такое есть. Ну, даже парочка черт. Во-первых, я считаю их очень привлекательными, во-вторых, они имеют тенденцию очень рано умирать.

К последнему факту можно относиться по-разному на разных уровнях, например так, как это выбрали космически-металлические рокеры из блистательного “This Is Spinal Tap” Роба Райнера: ударники, поясняют они, просто спонтанно воспламеняются больше других людей (хотя большинство людей спонтанно воспламеняются гораздо чаще, чем мы то осознаем, только они умеют притворяться). Этот вопрос настолько персонально впутался в мою жизнь, что я просто не в силах подходить к нему теоретически.

Я бы сказала, что барабанщики умирают раньше певцов или гитаристов, потому что имеют склонность быстрее жить. В рок-н-ролльных барабанщиках всегда была мачо-черта – они выбирают весьма физически-агрессивную форму самовыражения – и возможно они каким-то образом чувствуют себя просто ОБЯЗАННЫМИ пить, колоться и вообще вредить себе более зрелищным образом, чем их приятели. Ну и, конечно, если вы – в рок-н-ролле с его высоким среднестатистическим уровнем потребления всяких опасных для жизни субстанций, то риск возрастает. Происходит больше несчастных случаев. Заглатывается полдюжины людсов поверх пятка “джек-дэниелзов” и четырех-пяти спидболлов; потом начинается рвота, но не всегда. И вот уже еще один барабанщик отправился в мир иной.

Боже, что за безвкусная тема! Давайте немного поднимем себе настроение, давайте вспомним рок-н-ролльных барабанщиков, которые не вписываются в эту схему: Фил Коллинз, не более склонный к саморазрушению, чем маленький бронетранспортер. Или Чарли Уоттс, копающийся у себя в саду, подрезающий розы и мирно улыбающийся какой-нибудь маленькой частной шуточке.

Но МОИ барабанщики, те парни, которых Я любила... Что ж: простая хроника скажет. Мики Финн из Ти Рекс, скажем, был очень склонен к саморазрушению, но все же не до крайней степени. А вот Билли Мурсиа, барабанщик Нью-Йорк Доллз, роскошный парень с невероятно красивыми иссиня-черными завитками волос (они выглядели почти, как сияющий пластик),был моим любовником в Нью-Йорке в течение шести недель, а потом отправился в турне в Лондон и умер от передозировки. Робби МакИнтош, ударник Эвридж Уайт Бэнд, ухаживавший за мной в Лос-Анджелесе. Мы не спали вместе, но собирались, а потом я уехала в Нью-Йорк, и пока я отсутствовала, героин убил его.

После того как Робби умер, я начала чувствовать себя дискомфортно, не считая естественной печали. Сходство между тем, что случилось с ним, и тем, что случилось с Билли, заставило меня чувствовать, что, возможно, помимо взаимного притяжения между мной и парнями за ударной установкой существует еще какая-то черная магия, что-то мрачное, какой-то сглаз или порча или что-то такое. Короче, я начала чувствовать, что, возможно, приношу барабанщикам смерть. Я чуть не убила еще одного, Дона Девро, моего бойфренда и ударника в одной нью-йоркской группе. Впрочем, вполне преднамеренно, и он меня тоже чуть не убил.

Покойный Джон Бонэм из Лед Зеппелин – еще один человек, которого я любила и потеряла. У нас с ним не было физической близости, но в каком-то смысле наша связь была крепче, чем та, которой можно добиться одним лишь сексом. Он был милым, очаровательным, сильным, нежным, мужественным человеком, и меня очень опечалила его смерть.

Было ужасно, когда и Кит Мун тоже умер, но в этом случае я не так сильно грустила. Мун был потрясающим барабанщиком и божественно вдохновенным клоуном – никогда не было и не будет более забавного существа – но с ним сценарий был ясен с самого начала. Вопрос был только, когда именно взорвется эта тикавшая в нем бомба.

Теперь, когда я упомянула Кита Муна и Лед Зеппелин – две самые популярные темы неприличных анекдотов в британской рок-истории – было бы просто бесчестно с моей стороны оборвать эту реплику на полуслове. К тому же я могу похвастаться двумя Зеп-Муновскими историями, происшедшими в один и тот же день.

Голливуд, 1979 год, я качу в лимузине по Сансет-стрип в компании Кита, направляясь в “Континентал Райот Хауз”. Само собой Кит пьян и обдолбан до такой степени, до какой только вообще способно быть пьяным и обдолбанным человеческое существо. Полагаю, это была его обычная комбинация постоянного алкоголизма с периодическим приемом спидболлз. Он был одновременно и разумен, и совершенно, СОВЕРШЕННО оторван – за пределами времени и места действия.

Лимузин подкатил к подъезду, шофер вылез и открыл дверь, и мы направились в холл. Кит, решив, что он прибыл на свой гиг, шатаясь направился к занавесу – на сцену. Однако же, это вовсе не его гиг: на сцене уже играет группа, со своим собственным барабанщиком, и все такое, но, по-видимому, подобное уже случалось раньше, и все знают, что делать. Барабанщик просто встает со своего места и удаляется в бар, даже не пожав плечами, а Мун садится за барабаны. Играет он, конечно, сказочно – обычное его потрясающее сочетание суперманиакальности и невероятной дисциплины.

Я сидела там и думала: “Боже праведный, пожалуйста, дай мне запомнить этот момент навеки!” Понимаете, Кит – один из самых больших моих героев, человек настолько блистательно, до слез забавный, что даже назвать его Джоном Клизом рок-н-ролла кажется недостаточным, и такой маниакальный алкоголик, что час, проведенный с ним, часто казался неделей, проведенной на взрывоопасном заводе, изготовляющем питарды.

Вдруг он решил, что пробарабанил достаточно. Он вскочил, убежал со сцены, схватил меня, помчался вместе со мной наружу, свистнул лимузину и потребовал немедленно возвращаться в наш отель, “Беверли Хилтон”.

“Нет-нет, Кит, – запротестовала я, – подожди-ка минутку. Мы же должны навестить Ричарда Коула, Питера Гранта и Зеп-ребят в “Рейнбоу”, вспомнил? Нам пора туда ехать.”

“Ну, нет, я не хочу туда ехать! Ну, давай вернемся в “Беверли Хилтон” и потрахаемся!”

“Нет, Кит, правда...”

Он не слушал. Он пустился в длинный, страстный и бессвязный монолог о том, как глубоко, от всего сердца он меня любит, что было ужасно смешно, но мне пришлось его прервать. Это был наиболее типичный пример проведения в жизнь моего правила: “Никогда не трахайся с ними, если они слишком обдолбаны, чтобы это запомнить”.

“Ты просто смешон, Кит. Ты же, черт возьми, совсем не знаешь меня.”

“Нет, знаю, – сказал он. – Я тебя видел рядом. Я тебя везде видел. По всему миру.”

Понятное дело, это была правда – ничего не значащая, как и та чепуха, которую он продолжал плести, пока я просто не велела шоферу отвезти нас в “Рэйнбоу”, где тусовались Зепы, как и было запланировано. Шофер так и сделал.

Кит все еще буянил, когда мы туда приехали, так что я попросила шофера ни за что не выпускать его из лимузина, а сама помчалась за помощью. Я немедленно взяла на себя привычную тур-менеджерскую роль: учитывая всеобщие интересы, я решила, что сейчас неподходящий момент для Муна появляться у Зепов. Он зашел уже слишком далеко, чтобы быть забавным, даже для Джимми Пейджа и остальных ребят (и этим все сказано).

Ричард Коул был как раз тем человеком, который мне нужен был. Он всего несколько месяцев пробыл “директором охраны” при Зепах и уже успел подняться до уровня тур-менеджера, и он действительно во многом мог помочь. Это было так в 1979-м, когда он все еще был фанатичным потребителем разных химикалий, и это так же верно и в 1992-м, когда он помогает разным рокерам, вроде старины Оззи Осборна, отойти от дури и бухалова. Я им просто горжусь.

Когда он носит бороду – а это происходит частенько – то похож н Пита Таунсенда, хотя в нем гораздо больше физической субстанции, чем в Пите. Он, честно говоря, похож на одного из “ангелов ада”, но только очень умного. Я всегда балдела от такого типа мотоциклетных рокеров и, как и легионы Зеп-групиз все эти годы, считала его очень привлекательным. (Если вы – директор секьюрити у значительной британской рок-группы, то ваш сексуальный магнетизм имеет все возможности завоевать свой собственный статус; наиболее серьезные юные фанатки проходят отбор и опробывание именно вами, прежде чем получить доступ лично к парням из группы – конечно, если вы решали, что они заслуживают такой чести.)

После недолгого поиска в “Рэйнбоу” Ричард предстал передо мной, и я выложила ему свою дилемму: “Прямо не знаю, Ричард; боюсь, Мун совсем оторвался и может нахулиганить, если его сюда пустить”.

Ричард бросил на меня взгляд и улыбнулся: “Энджи, это же Кит Мун, а не Дэвид Боуи. Ему не нужно себя хорошо вести”.

Это меня, честно говоря, обидело – Дэвид отнюдь не хорошо себя вел, напротив, он был параноидным кок-маньяком! – впрочем, я поняла, что Ричард имел в виду: Мун уже имел патент на хулиганство, более законный, чем у любого другого. Так что я успокоилась и решила: будь, что будет.

Ричард пошел вместе со мной к лимузину, готовый встретить лицом к лицу ураган, но, когда шофер выскочил и распахнул дверь, вместо урагана перед нами предстал тихо отрубившийся Мун, мирный как закат над океаном.

“Ну, – сказал Ричард, – срботало! Хороший ход, Энджи.”

“Хм, думаю, да. Нам бы лучше отвезти его обратно в “Беверли Хилтон”, верно? Может быть, ты заберешь его, Ричард?”

Он покачал головой, сожалея, но твердо: “Прости, дорогая, но я не могу этого сделать ни при каких обстоятельствах. У меня тут горячие девочки прорываются внутрь, видишь?”

А, ну ладно. Попытка – не пытка. Приняв в качестве извинения зов долга, я забралась в лимузин, эскортировала Муна обратно в “Беверли Хилтон”, ухитрилась притащить его в номер и уложить в постель.

Таков, как ни грустно, невпечатляющий конец истории. Рок-н-ролльные алкоголики могут быть ужасно забавными, но рано или поздно они отрубаются. Даже если они полубоги.

Кстати, это последний раз, когда я видела Кита. Несколько месяцев спустя он умер от передозировки чего-то, и это никого особенно не удивило. Не меня, во всяком случае. Я всегда считала, что он – не из бегунов на длинные дистанции, и мне всегда казалось ироничным, что именно его собрат по группе, Роджер Долтри, рожденный, чтобы выжить, спел ту строчку, по которой жил Мун: “I hope I die before I get old” [“Надеюсь умереть, прежде чем состарюсь.”]

Выход с Муновской сцены – налево, вход на Лед-Зеппелиновскую сцену – направо: бассейная в “Беверли Хилтон” чуть позже тем же днем, солнце едва вышло из полуденного зенита. Мы отдыхаем вместе с Ричардом Коулом и нашим другом Биффо во всей его СТП– и три-кружки-на-х..е-славе. Биффо принял от Ричарда должность директора секьюрити Зепов, для каковой роли был как нельзя лучше квалифицирован. Потом к нам присоединяется Роберт Плант – вокалист, которого я знала не очень хорошо, и которого (ошибочно) считала этакой блондинистой милашкой от группы.

Роберт – просто образец шарма и любезности, пока довольно трещит о том-о сем, и я нахожу его очень привлекательным. В основном, мы треплемся о том, что происходит сейчас в Лондоне (я только что приехала оттуда, а он был в штатовском турне, и это значило целые недели без крикета, а воскресенья – без “Ньюз оф зе Уорлд”). Короче, мило проводим время. Эта встреча имеет аромат, вообще типичный для моих встреч с парнями из британских групп: как будто я им тетя или сестра, или кто-то из их родного офиса, с кем можно поговорить на нормальном языке посреди всей этой заграничной непривычности. Мы болтаем о том, у кого сейчас новая песня на вершине чартов, о том, кто какие коленца отколол на прошлой неделе в “Бродягах”, и так далее.

Через некоторое время Биффо выходит, а потом возвращается и спрашивает у Роберта, не хочет ли он поговорить с кем-нибудь из девушек, которые пытаются к нему пробиться. Роберт протестует: “Нет-нет, не сейчас. Я разговариваю с Энджи.”

Биффо и Ричард Коул обмениваются вопросительными взглядами, но ничего не говорят. Тем не менее нетипичный характер следующего Робертовского действия они уже не могут проигнорировать.

“Ну, давай, Ричард, – говорит Роберт. – Что ты здесь торчишь? Приведи официантку, что ли!”

Ричард обалдело уставляется на него: “Прости, я не ослышался? Я правильно понял? Ты, кажется, хочешь ЗАКАЗАТЬ ЧТО-НИБУДЬ ВЫПИТЬ?”

Роберт притворяется, что не заметил иронии: в наших кругах это своего рода знаменитый факт – то, что он, как и шотландец Род Стюарт, и мой йоркширский муженек, ужасно прижимист. Делая вид, что для него это самая естественная вещь на свете, он продолжает: “САМО СОБОЙ я собираюсь заказать выпить, – говорит он: – здесь же Энджи. Позови официантку!”

Так и делаем, под протестующие ахи и охи со стороны Ричарда и Биффо, и все заказывают текилу. Один круг переходит в несколько повторных, как это обычно бывает с текилой, и вот мы уже конкретно надрались. То и дело Биффо или Ричард возвращаются к теме “Роберта-скупердяя”: “Нет, ты заметил, сколько раз этот человек уже запустил руку в свой карман? А я-то думал, он зашил эту чертову штуку!” Или: “Роберту плохо. Он не в себе. Нам срочно нужен психиатр.” Но Роберт не обращает на них внимания; он, кажется, прекрасно проводит время.

Через пару часов Ричард встряхивается: “Черт-дери, мы упились, – говорит он. – Лучше нам пойти наверх и немножко протрезветь.”

Замечательная мысль, соглашаемся все мы и отправляемся в номер Ричарда, где наш хозяин вытаскивает припрятанные заначки и отрезает несколько дорожек.Так что мы принимаемся по очереди немножко трезветь.

В этот момент меня вдруг пронзает: какие же веселые эти парни. Такие расслабленные, такие непохожие на Дэвида. Если бы это был Дэвид со своей толпишкой, никто не стал бы валять дурака или делиться наркотиками: он удалился бы в туалет со своими тайными баночками и скляночками, а остальные остались бы сидеть и дожидаться приказаний Величайшего. Никому даже в голову не пришла бы идея повеселиться.

Как грустно, думаю я. Но у меня нет возможности задержаться на этой мысли, поскольку мое внимание привлекает стук в дверь.

Ричард смотрит на меня и смеется: “На что спорим, какой-то козел учуял здесь понюшку свежего кока и прибежал за своей долей? – сказал он. – Как ты думаешь, который из них?”

Я подхожу к двери: ну так и есть, Ричард прав. Это Джимми Пейдж, гитарный бог, магнит для групиз и знаменитый фэн Антихриста, стоит там, ухмыляясь от ушка до другого мило очерченного ушка. Я впустила его.

Биффо взглядывает и голосит: “О, е..ть меня, нос-пылесос здесь, прячь граммы!” Но тут вдруг раздается еще один стук в дверь.

Идентифицировав стук номер два как возможность хаоса и уже “протрезвев” до приятной оживленности, если не до маниакальной деловитости, я сразу же ввязываюсь в свою роль кризис-менеджера/тур-директора. Я приоткрываю дверь лишь чуть-чуть, придав своему лицу выражение потенциально опасного безразличия, так знакомое каждому, кто когда-нибудь стучался в дверь рок-звезды и кому открывала какая-нибудь сучка, вроде меня.

Это девушка, разыскивающая Джимми: типично очень молодая, очень красивая обдолбанная обитательница предместья, несомненно мокрая и горячая настолько, насколько только возможно в такой ситуации.

Я выслушиваю ее вопрос, прошу минутку подождать, закрываю дверь у нее перед носом и поворачиваюсь к Ричарду Коулу: “Ричард! Запри эту дверь. Отвечай только тем, кто подходит к другой, окей?”

Сам воодушевившись секьюрити-настроением, Ричард все сразу понимает: мы запрем дверь в гостиную нашего номера, отрезав взгляд извне на нашу деятельность, а другую дверь в передней возле туалета будем использовать как контрольный пункт.

Я говорю этой цыпочке подойти к другой двери, Ричард отправляется туда, говорит с ней минутку и впускает внутрь. Я наблюдаю за его действиями, когда он заводит ее в туалет и запирает за ней дверь.И тут я замечаю парочку наручников, выглядывающих из заднего кармана его джинсов. Он возвращается в гостиную: “Джимми, тут кое-кто хочет с тобой поговорить”.

Джимми, со склоненным над столом лицом доказывающий справедливость Биффовской оценки его втягивающих способностей, не слишком расположен отвлекаться: “Что это значит, “кое-кто хочет с тобой поговорить?” Что еще за х... такой жаждет меня видеть?”

Ричард нисколько не устрашен. “Давай-давай”, – говорит он, беря Джимми под руку и выводя его в прихожую к туалету. Когда они выходят, я вижу, как он тянется к заднему карману и вытаскивает наручники. Что бы ни случилось, думаю я, скучно точно не будет.

Как только он затаскивает Джимми в туалет, он защелкивает один наручник вокруг левого запястья гитарного бога, а второй – в мгновение ока, никто даже не успевает запротестовать – протаскивает за трубой унитаза и застегивает на правом запястье слегка обалдевшей гостьи. Джимми и девушка теперь надежно скованы и, если им только не удасться каким-то образом оторвать унитазную трубу от стены, не могут выйти, пока Ричард их не выпустит. Чего он делать не собирался. Он машет им ручкой, закрывает дверь туалета и возвращается, беспечно посвистывая, в гостиную

“Ну, теперь лады, – говорит он. – Теперь будет тишь и гладь, пока нос-пылесос заперт. Я тебе вот что скажу: надо быть построже с этими пидорасами. Приходиться учиться, как надо с ними обращаться.”

Биффо к этому моменту уже трясется в конвульсиях, да и мне ужасно весело: простые, смешные, дурашливые и отрывные забавы этих Зеповых парней были весьма освежающей переменой по сравнению с параноидным, зацикленным на контроле холодом Дэвидовского турне.

Что бы дальше не значилось в расписании, но только не тишь и гладь. В дверь снова стучат, и Ричард бежит открывать. Это Роберт Плант. Только тут мы соображаем, что его с нами не было с тех пор, как мы ушли из бассейной, а значит, мы действительно сильно надрались.

“Куда вы все подевались? – возмущается Роберт. – Где девушки? Где Энджи? Я сидел у бассейна, и вдруг – бац, вас как ни бывало!”

“Прости, Роберт, – говорит Ричард успокоительно, – мы не были уверены, что ты действительно заплатишь за напитки, если мы скажем, что уходим, так что мы не стали тебе говорить. Ну, пошли, мы все здесь.”

Они входят вдвоем в гостиную, Роберт видит меня и сияет: “Вот ты где, Энджи! А я тебя всюду разыскивал!”

Он собирается подсесть к нам, но Ричард удерживает его: “Роберт, угадай, что у нас в туалете?”

“Чиво?..” – спрашивает Роберт смущенно, а потом соображает, что это действительно вопрос: “Ну, что?”

“Пойдем, – говорит Ричард, – я тебе покажу.” И он уводит его в большой шкаф-кладовку рядом со столовой, не взирая на продолжающееся смущение бедняги Роберта (“Подожди-ка, это же вовсе не туалет!”), тихонько вталкивает его внутрь и запирает за ним дверь. Потом он возвращается и садится рядом с нами: “Так, на чем мы остановились?”

“О, послушай, Ричард, – говорю я, начиная думать, что это уже становится слишком глупым, – выпусти Роберта из шкафа и забери Джимми из туалета.”

Ричард бросает на меня заинтересованный взгляд – так и не поняла, что он значил, потому что в этот момент раздается еще один стук в дверь.

На сей раз это Питер Грант, Зеповский менеджер, босс Ричарда и Биффо, еще один милый, широкой души человек: чудесный шизик, высокий, с редеющими уже волосами, но достаточно длинными, чтобы завязывать их в хвостик. Серьга в его ухе в этот день изобржает змею – кольцо длиной пять-шесть дюймов, усыпанное гранатами и изумрудами.

Необходимо рассказать вам историю Питера Гранта, чтобы вы поняли, почему я люблю этого человека. Существуют тысячи историй о нем, но эта мне нравится больше всех. Кое-кто утверждает, что ничего такого на самом деле не было, но Лии Блэк Чайлдерз, рассказавший мне следующую версию, клянется, что это правда:

Парни из группы слегка нахулиганили в каком-то роскошном отеле, и когда Питер появился в положенное время у стойки регистрации для оплаты счета, месть настала. Помимо обычных издержек, счет содержал иск в 10.000 долларов на оплату ремонта полностью разрушенного номера.

Клерк страшно извинялся: “Ах, мистер Грант, мне очень жаль, но мы действительно вынуждены занести в счет стоимость ремонта.”

Питер и глазом не моргнул. “Все правильно, сынок, все правильно. Не волнуйся.” Он вытащил из портмоне сверток купюр и начал отсчитывать стодолларовики.

Клерк смотрел на него все более округлявшимися глазами: “Благодарю вас, мистер Грант, – сказал он. – Рад, что вы понимаете... И, честно, мистер Грант, должен сказать вам, было просто замечательно, что ваши парни остановились у нас. Я – огромный фэн Лед Зеппелин. Они просто невероятны.”

Он взял деньги, Питер собрался уходить, тут бы и делу конец, если бы паренек не добавил последнего тоскливо-задумчивого комментария: “Хорошо, наверное, быть одним из ваших ребят; крушишь себе гостиничные номера. Иногда я здесь так дохожу до ручки, что самому хочется разнести один из этих номеров.”

Питер взглянул на него: “Серьезно?” – спросил он. Потом он снова раскрыл портмоне, отсчитал еще 10.000 долларов и протянул их пареньку: “На, – сказал он. – Вперед!”

Ну не чудесно ли?

Но вернемся в “Беверли Хилтон”, где лид-вокалист первой и самой великой хэви-металлической группы в мире все еще заперт в шкафу, ее лид-гитарист прикован в туалете к групи, а Питер Грант как раз устраивается поудобнее.

“Вы не видали Джимми? – спрашивает он. – И куда запропастился Роберт? Мы собирались пообедать с Китом Муном, знаете ли. Он с минуту на минуту должен быть здесь. Нам придется обедать прямо тут.”

Ричард слегка пожимает плечами, подходит к шкафу, и выпускает Роберта. Роберт по-прежнему слегка смущен. “Я не мог найти туалета” – бормочет он.

“Все нормально, Роберт, – говорю я ему, – ну бывает, заплутал, а теперь все хорошо. Смотри-ка, я покажу тебе кое-что ужасно смешное. Тебе понравится.”

Я отвожу его в переднюю к настоящему туалету и открываю дверь: Джимми уныло сидит с одной стороны унитаза, девушка, столь же уныло, с другой. “Ну, с меня хватит, – говорит Джими. – Я... О, привет, Роберт, привет, Питер. Ричард, ты бы не...э-э?..”

Ричард отпирает наручники, раз мы уже полюбовались на этот спектакль, и все бесстрастно бредут обратно в гостиную.

Джимми следует за нами тихо и спокойно, словно до этого он просто мыл руки, отвечал на телефонный звонок или делал еще что-нибудь столь же непримечательное. И я подумала, что это действительно нечто. Для Лед Зеппелин, с их стилем жизни, просидеть полчаса в туалете, прикованным к групи – действительно ничего особенного.

“Ну так, – говорит Джимми, – Куда мы собираемся пойти пообедать?”

К слову об обеде; я вспомнила дорогого Джона “Бонзо” Бонэма, великого, к несчастью покойного, Зепповского барабанщика. Бонзо, добрый великан, шизик-джентльмен, навеки завоевал мое сердце за три года до своей алкоголической смерти. Его убила реакция антиалкогольного средства, которое, по замыслу, должно было предотвратить его пьянство. Несомненно, один из самых жалких способов умереть.

Впервые я встретилась с ним во время джаз-фестиваля в Монтре в 1977 году, когда мы с Дэвидом жили в Швейцарии (простите мою запутанную хронологию). История с Бонзо произошла почти через два года после той точки моей истории о нас с Дэвидом, на которой я остановилась, и за два года до выкрутас в “Беверли Хилтоне”.

Должна признаться, что когда Бонзо пригласил меня поболтаться с ним в студии звукозаписи в Монтре, где он тогда работал, я несколько колебалась. Как и большинство людей с некоторыми познаниями о рок-н-ролле, я слыхала все эти истории, в духе “хищная акула встречается с групи” и “Джими вызывает Люцифера”, соответственно, у меня сложилось такое представление, что Зепы склоняются к неприятному или даже опасному участку рок-спектра: сексизму, садизму и сатанизму, казавшимися неотъемлемой частью Лед Зеповского стиля жизни. И потом, Дэвид их просто ненавидел.

У него были на то свои, достаточно основательные причины. Как и множество рок-критиков и других культурных арбитров начала 70-х, он считал Зепов отходом к примитивному поп-прошлому; его сложившееся в 60-е сознание было слишком оскорблено их грязно-сексуальным, основанным на блюзе, сценическим шоу. С другой стороны, как многие другие их критики, он находил их необычайно сатанински-притягательными.

Другие его проблемы нужно искать “ближе к дому”. Когда Марк Болан, его постоянный соперник, захотел выбраться из триппи-трубадурной рутины и переделаться в рок-секс-бога (что ему удалось сделать, благодаря Ти Рекс и “Bang A Gong”, раньше, чем Дэвиду удалась аналогичная трансформация, благодаря Зигги Стардасту), за электро-гитарными инструкциями тот отправился не к кому иному, как к Джимми Пейджу. Дэвидовское эго тут же ощетинилось, и с тех пор он считал Джимми угрозой.

Это что касается реального мира. Теперь перейдем к Дэвидовским творческим вымыслам, печальным как факт, но чрезвычайно цветистым. Во-первых, он считал, что Джимми продал душу Люциферу и собирается до него, Дэвида, добраться. Когда в Голливуде произошло одно довольно мерзопакостное сатанинское событие (о котором позже), он был убеджен, что скрывающийся за всем этим агент лукавого – никто иной, как Джимми, его старый соперник по Уордор-стрит.