Текст книги "Львовская гастроль Джимми Хендрикса"

Автор книги: Андрей Курков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Глава 42

В ресепшене гостиницы «Леополис» Тараса, вбежавшего, запыхавшегося и из-за этого не ясно выразившего свой вопрос, поняли не сразу. А когда поняли, девушка, одна из двух сидевших за столиком, отрицательно мотнула головой.

– Они уже уехали. Полчаса назад, – сказала.

– А куда? – потерянным голосом спросил Тарас.

– На вокзал. Мы им такси заказывали. Поезд у них через час двадцать.

Тарас поблагодарил. Вышел на Театральную, и тут его осенило: он ведь может этих поляков прямо на вокзале найти! Если до поезда еще час двадцать, то с этим не будет никаких проблем. Жалко, конечно, что он оставил машину во дворе, но и тут, у Оперы, найти такси не составит труда!

Уже ворвавшись в здание вокзала и заглянув в платный зал ожидания, он сразу увидел их сидящими на высоких табуретках у стойки вокзального бара-кафе. Они пили кофе и живо беседовали со зрелой, бальзаковского возраста, барменшей.

Поляки, заметив подошедшего Тараса, удивились и замолкли. Барменша тоже обернулась, проследив за взглядом клиентов.

– День добрый, – выдохнул Тарас. – Ой, как хорошо, что я вас нашел!

– А что?! – настороженно спросил один из них, помоложе, тот, который предупреждал Тараса о голубых кровях Вацлава.

– Я хотел… хотел предложить вам остаться, – сбивчиво заговорил Тарас, глядя на Вацлава. – Мне как-то неудобно. Я вас недолечил… Всё-таки остались еще два камня… И я, из уважения, – Тарас бросил многозначительный взгляд на молодого поляка, у которого лицо уже оттаяло и выражало простое любопытство, – из уважения к вашему титулу… Вы же… королевской крови? – Тарас чуть поклонился, не сводя взгляда с лица Вацлава. Вацлав едва заметно кивнул. – Я вот хотел предложить вам остаться. Я уверен, что за следующую ночь мы всё закончим и тогда вы сможете вернуться домой налегке, так сказать… В полном порядке. И бесплатно, конечно, бесплатно!

Тарас смотрел на Вацлава таким просящим взглядом, что тот почувствовал себя неловко.

– Я не знаю, – заговорил он негромко. – Мы уже собрались… Но если вы думаете, что это будет легко?!. Я готов остаться… Нет, я, конечно, заплачу вам…

Тарас вздохнул с таким облегчением, что поляки переглянулись.

Они угостили Тараса кофе и сидели еще с полчаса, рассуждая о том, когда же наконец Украина догонит Польшу, постоянно приходя к промежуточному выводу, что никогда. Потом двое поляков отправились на поезд, а Тарас с маленьким кожаным «луи-виттоновским» чемоданчиком Вацлава в руке повел клиента с княжеским титулом на привокзальную площадь брать такси.

Он привез его обратно в «Леополис», где поляка снова разместили на одну ночь. Ночь, которую он, впрочем, не собирался проводить в гостиничном номере.

Первый, точнее, уже второй, камень вышел у Вацлава в начале второго ночи на Крымской улице возле недостроенной виллы. Последний, третий, неожиданно пошел буквально минут через сорок, когда ехали они мимо Лычаковского кладбища. Тут, правда, пришлось бедному польскому князю стоять в неудобной позе со стеклянной банкой в руке, не всегда сдерживая стоны и вскрики, довольно долго, минут двадцать. И стоял бы, возможно, он еще дольше, если бы вдруг в городе не прозвучал выстрел, эхом ударившийся в стены домов. Из-за выстрела Вацлав испуганно дернулся, вскрикнул, и Тарас услышал, как камешек звонко ударился о стекло банки, после чего зажурчала, вытолкнувшая этот камешек, струя.

Когда Тарас доставил Вацлава в гостиницу, тот выглядел ужасно, но на лице его прочитывались одновременно и утомленность, и счастливое облегчение. Такие выражения бывают у женщин сразу после родов.

Под гостиницей он протянул Тарасу сто евро и попробовал благодарно улыбнуться, что, надо сказать, у него не совсем получилось.

Уже дома, на кухне, Тарас вытащил свежедобытые камешки из тубуса и, взяв увеличительное стекло с подоконника, завис любопытным взглядом над добычей. У него от счастья захватило дух. Эти камешки были такими же! Ничего общего с обычными серыми почечными камнями-конкрементами они не имели. Перед Тарасом лежали на белом чистом листе две крупные жемчужины! Тарас представил себе будущую радость Дарки, когда он подарит эти камешки ей! Эту радость можно было максимально приблизить. Надо было только заварить хорошего кофе и залить его в термос.

Но, как ни спешил Тарас, а время шло быстрее, чем он думал. И у обменника на «бумеранговом» изгибе улицы Франко его машина остановилась только в начале шестого. Но поздноватая доставка горячего кофе, надо сказать, не уменьшила радости Дарки. Увидев Тараса, она просияла. И Тарасу стало любопытно: как же она обрадуется, когда он сделает ей неожиданный подарок?! Дарка сразу просунула в нишу для денег их «кофейные» венецианские пепельницы. И Тарас решил не торопиться с сюрпризом. Они пили кофе, болтали. Дарка сама вспомнила про первую «жемчужину», сказала, что еще пару раз проверяла ее воздействие дома, и что папа, которого вообще трудно чем-то в жизни удивить, был в шоке, в положительном шоке.

И вот тогда, после этих слов Дарки, Тарас достал маленький пластмассовый тубус из-под гомеопатических шариков и просунул его в нишу обменного окошка.

– Тут для тебя еще один подарочек! – произнес он загадочно.

Дарка открыла тубусик и выкатила оттуда на ладонь, покрытую бордовым атласом перчатки, два переливающихся разными цветами кругловатых камешка.

Ее рот открылся, ее взгляд поднялся, оторвался от горошин и остановился на его, Тараса, лице. В ее глазах он увидел восторг и благодарность.

– Бог троицу любит, – прошептал Тарас, улыбаясь.

– Откуда они у тебя? – спросила изумленная девушка.

– Подарок от одной особы королевских кровей, – сказал Тарас. – От польского князя. Я не шучу!

– Да, – закивала Дарка. – Простой человек такие подарки делать не может!

– А я? – Тарас наклонился вперед, лбом дотронувшись до холодного окошка. – Это же и мой подарок тебе!

– А разве я когда-то говорила, что ты – простой человек? – оживленно закивала она.

– Может, я подожду, пока тебя откроют, и поедем куда-нибудь на завтрак? – предложил Тарас, почувствовав себя теперь вправе требовать от Дарки больше внимания и больше времени.

Взгляд Дарки погрустнел. Она вздохнула.

– Не могу. Дядя Орест заедет за мной в шесть. Мне надо домой. Папа всегда волнуется, пока я с работы не вернусь. Я ему утром уколы делаю. Ты мне часика в два позвони, и тогда встретимся! Хорошо?

Тарас утвердительно кивнул.

Домой он приехал в отличном настроении. Поднимаясь на второй этаж, переступил пятую ступеньку, выкрашенную красной краской. Зашел в квартиру и включил радио. Оно пока молчало, но часы подсказывали, что через три минуты радиоточка споет ему государственный гимн Украины. Тарас быстро разделся, забрался под одеяло и, уже проваливаясь в уютный, теплый сон, услышал свою личную «государственную» колыбельную, без которой ему иногда так трудно бывало утром, после тяжелой ночи, заснуть.

Глава 43

В этот вечер, вернувшись домой на Пекарскую уже в полной темноте после свидания с Даркой, Тарас был в таком хорошем настроении, что у него возникло глубокое, необоримое желание творить добро. Учитывая, что находился он в этот момент у себя в квартире, его внимание сразу привлекли к себе рыбки и кактусы. Тарас высыпал в аквариум раза в два больше сухого корма, чем обычно. И рыбки под горящим, радостным взглядом Тараса ринулись к поверхности воды, стали хватать корм, раскрывая свои маленькие пасти намного шире, чем это казалось возможным. Потом Тарас зачерпнул в уголке бассейна чуть водички ладонью и обрызгал ею свои лысые кактусы.

Возвратив взгляд на рыбок, Тарас подумал о Дарке. Вспоминал этот удивительный вечер, особенно дорогу к ней домой. Он провожал ее, они шли пешком, держась, как подростки, за руки. Но в этот раз между их ладонями не скользил шелк или атлас ее перчатки. И разница поразила Тараса. Когда раньше они ходили по городу, но Дарка была в перчатках, этот жест – держание за руки – хоть и был желанным, но имел, скорее, символическое значение, словно соответствовал словам из песни Булата Окуджавы «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке…» В этот раз, и на самом деле в первый раз за время их знакомства, они шли и держались за руки крепко, в чем проявлялась не только теплота их чувств, но и настоящее желание быть вместе. Когда Дарка на глазах у Тараса стянула длинную бордовую перчатку с левой руки, он сразу заметил, что на запястье у нее что-то болтается. Она, заметив его взгляд, приподняла руку и показала Тарасу «фенечку» – кожаный шнурочек, на котором висела одна из подаренных Тарасом трех жемчужин.

– Папа просверлил, – сказала она, увидев в глазах Тараса удивление. – Теперь эта рука у меня защищена! – И она улыбнулась по-детски легко и искренне.

И сама пальчиками «защищенной» руки дотронулась до пальцев Тараса. Тогда они и взялись по-настоящему за руки и пошли, уже в полумраке опустившегося вечера, по улице, полной безучастных прохожих, в этот вечер почему-то напомнивших Тарасу медленно плывущих по своим неважным делам медуз. На самом деле медузы никогда не плавают по делам, они плавают по жизни, по своей жизни. Вот и эти прохожие, возвращавшиеся, вероятно, с работы, плыли себе по своей жизни, не мешая Тарасу и Дарке и не обращая внимания на их со стороны малозаметное счастье.

Рыбки очистили поверхность воды от корма довольно быстро, и Тарас уже хотел было подсыпать им еще этих мелких съедобных хлопьев, как в дверь квартиры позвонили.

– О! Прекрасно! Наконец-то я тебя застал! – обрадовался в открывшемся дверном проеме Ежи Астровский. – У тебя что, много работы было?

Тарас пропустил соседа внутрь. Сосед-парикмахер был одет не по-домашнему – в светлых брюках и в клетчатом светло-коричневом пиджаке, под которым его худобу и стройность подчеркивал белый гольф.

– Чаю? – предложил Тарас.

Они присели на кухне, и пока закипал чайник, Ежи сверлил хозяина квартиры хитрым взглядом. Сверлил и молчал.

– Может, тебя освежить? – неожиданно спросил он.

– Что? – не понял Тарас.

Ежи достал из бокового кармана клетчатого пиджака маленькую стеклянную бутылочку с резиновой грушей и прыскалкой. Прыснул себе на шею под затылком и изобразил на лице удовольствие.

– А! – понял, о чем речь, Тарас. – Давай!

Ежи приподнялся, опрыскал одеколоном шею Тарасу и снова опустился на свое место.

– У меня к тебе просьба, – заговорил он после короткой паузы.

Тарас напрягся. Он уже чувствовал, что это за просьба. И в который раз оказался прав.

– Я хочу с Оксаной кофе выпить… Ну, сам понимаешь!.. Ты же не слепой… Ко мне она, боюсь, больше в гости не пойдет, а к тебе пойдет! Ты ее пригласи, а я как бы случайно зайду! Кофе я куплю, ты не переживай!

– Ежи, – Тарас тяжело вздохнул, – ты же знаешь, как она к тебе относится… Ну, не в плохом смысле, а в том, что она сама по себе… Ей ухажеры не нужны… И не будет она тебе рада!

– Это как сказать! – перебил его Ежи. – После того, как я ее подстриг, возможно, и ее отношение ко мне изменится. И ты не думай! Я от нее ничего такого не хочу! Мне просто рядом с ней быть приятно. От нее такое излучение идет! Ну, как от Чернобыля! Меня сразу насквозь прогревает! Приятно, понимаешь!

– Ты? Ее подстриг? – Тарас озадаченно уставился на соседа, пытаясь найти в выражении его лица или взгляда доказательства того, что он шутит.

Ежи кивнул.

– Не только ее! Сначала почти пятьдесят бомжей, и у Пороховой башни, и там, в Винниках, где у них приют…

Тарас потер пальцами виски, попробовал сосредоточиться. Мысли о Дарке покинули его, но мысли об Оксане и Ежи как-то не хотели шевелиться, пробуксовывали. Ему вообще было трудно думать одновременно о соседе снизу и об Оксане, настолько они были разными и как бы из двух параллельных, не пересекающихся миров.

И вот, оказывается, они таки пересеклись и, значит, «станцевал» Ежи вокруг Оксаны свой ритуальный танец парикмахера, а теперь, в результате, считал, что может рассчитывать на более мягкое к себе отношение?!

Тарас вспомнил, как Ежи заманил его не так давно и, можно сказать, обманным путем подстриг. Это, кажется, по его собственным словам, была первая за долгие годы совершенная им стрижка, ведь именно перед этим он вдруг обнаружил в своей квартире длительное время хранившееся под какой-то накидкой парикмахерское кресло советских времен. То есть возвращение «в профессию» начал Ежи со своего соседа сверху, с Тараса, а продолжил с уже хорошей его, Тараса, знакомой.

– Ты, кстати, много аномалий за последние ночи нашел? – Ежи неожиданно поменял тему разговора.

– Аномалий?! – повторил Тарас, и обалдело посмотрел на парикмахера. – Я уже и забыл о них! Черт! У меня же этот аппарат! – Тарас бросил взгляд на открытую дверь в коридор.

– Так ты больше не ходил? – удивился Ежи.

Тарас отрицательно замотал головой:

– Надо поскорее аппарат отдать, я же по сто гривен в день за него плачу!

– Ну так отдай, – спокойно бросил сосед. – Чего деньги на ветер выбрасывать! Так позовешь Оксану на кофе?

Тарас кивнул, думая теперь о Симоне Федоровиче из Лаборатории паранормальных явлений.

– Когда? – спросил Ежи.

– Что когда?

– Когда позовешь Оксану на кофе? Может, завтра?

– Нет, сначала мне надо этот измеритель вибраций отнести…

– Давай сейчас отнесем! – предложил Ежи. – Завтра придется еще сто гривен платить за лишний день!

Тарасу совершенно не хотелось сегодня больше выходить на улицу, покидать теплый уют своей небольшой квартиры. Но мысли о приборе, без дела пролежавшем на полу в углу комнаты, начинали его раздражать. Он пересчитал мысленно свои денежные запасы в отечественной валюте. Получилось как раз впритык, если отнести этот аппарат обратно не завтра, а сегодня. Хотя Симон Федорович, кажется, не говорил, с какого часа начинается отсчет новых суток проката…

– И ты со мной пойдешь? – переспросил он Ежи Астровского.

– Конечно!

– Ну ладно! – Тарас махнул рукой.

Ежи налил чашку чаю, а сам пошел в комнату переодеваться, сменив из мягкой домашней шерсти спорткостюм на джинсы и свитер.

Пока они шли к лаборатории, Ежи посоветовал включить аппарат на случай, если они вдруг окажутся возле аномальных зон. Время от времени Тарас посматривал на обе стрелки измерителя негативных вибраций, но за время дороги они ни разу не пошевелились.

Дверь в лабораторию открыл им сам Симон Федорович. По выражению его лица было очевидно, что за дверью он ожидал увидеть кого-то совершенно другого. Но всё равно сделал шаг в сторону, пропуская посетителей внутрь.

– Как успехи? – спросил он осторожно, заглядывая в глаза Тарасу.

– Нет, нет успехов, – ответил Тарас и вздохнул. – Вот, хочу вам вернуть, чтобы не держать его без дела. – Он приподнял аппарат и оглянулся по сторонам, словно выискивая, куда бы его поставить.

– Пойдемте к столу. – Специалист по вибрациям тяжело вздохнул.

Они снова сидели за столом, так же, как и несколько ночей назад. Только тогда атмосфера беседы была таинственно-завлекающей, а теперь и Симон Федорович, и Тарас смотрели без энтузиазма на лежащий между ними прибор. Ежи был погружен в свои мысли и к возникшему в этом углу просторного помещения молчаливому напряжению «подключен» не был.

– Так что случилось? – нарушил кратковременную тишину Симон Федорович. – Вы же были так искренне обеспокоены! Проявили, так сказать, инициативу?…

– Знаете, я как-то потерял интерес, – признался Тарас. – Да и дороговатое это дело. А в последние ночи ни одной аномалии не почувствовал. Может, они прекратились?!

Специалист по вибрациям посмотрел на Тараса с явным разочарованием во взгляде.

– Они не могут прекратиться, – сказал он твердо. – Они могут ослабеть или, наоборот, усилиться… Вы, наверное, влюбились? Вдруг стали счастливым человеком?… А? Счастливые, пока они счастливы, аномалий не замечают, но это временно. Аномалии всегда рядом!

Тарас, пораженный проницательностью Симона Федоровича, бросил взгляд на Ежи.

– Да, – сказал он. – Я действительно счастлив. Сейчас. Сколько с меня за прокат?

Симон Федорович раскрыл перед собой тетрадь, полистал, нашел нужную запись.

– Четыреста гривен, – сказал.

Тарас достал деньги, отсчитал нужную сумму и положил на стол.

– У вас почки здоровые? Камни не мучают? – спросил он вежливо.

– Да слава богу пока! – ответил специалист по вибрациям.

– Ну, если что, звоните! – и Тарас сверху на купюры опустил свою визитную карточку.

– Может, вы возьмете, поможете, так сказать, науке? – Симон Федорович отвлек Ежи от его размышлений и направил его взгляд на аппарат для измерения негативных вибраций.

– Нет, спасибо, – подумав, произнес Ежи. – Я, кажется, тоже счастлив!

– Это какая-то аномалия, – явно огорченно произнес Симон Федорович. – В городе сотни тысяч несчастных людей, куча аномалий и проблем, а ко мне сюда ночью пришли сразу двое счастливых! Вам, наверное, надо к доктору!

Тарас, уловив в недовольном голосе Симона Федоровича нотки раздражения, поднялся из-за стола и коснулся рукой плеча Ежи. Тот тоже торопливо встал.

– Вы извините. – Тарас действительно посмотрел в глаза специалисту по вибрациям виновато и с сочувствием. – Может, мы еще придем!

Симон Федорович закивал головой, словно уже не раз слышал подобные слова и ни капли им не верил. Он провел посетителей до выхода. На пороге они столкнулись с крепко сбитым мужчиной в коричневой дубленке с поднятым воротником.

– А, заходите, заходите! – обрадовался ему специалист по вибрациям. – Я вас уже ждал!

– Скоро зима! – выдохнул Тарас на ходу.

Они перешли на другую сторону Архивной.

– Ты видел, кто к нему пришел? – спросил Ежи.

– Кто? Тот, в дубленке?

– Ага, это писатель! Винничук! Видно, тоже чем-то таким занимается…

– Винничук? – с сомнением в голосе переспросил Тарас. – А разве он лысый? У него же были длинные волосы?

– Ты путаешь! У него не было длинных волос! Никогда! Это я тебе как парикмахер со стажем заявляю! Я его еще в советское время стриг! Да, так ты пригласишь завтра Оксану? Часиков на шесть вечера?

– Ладно, – пообещал Тарас. – Только кофе покупаешь ты!

– Да-да, – закивал на ходу Ежи. – И кофе, и пирожные!

Глава 44

Балет Чайковского «Лебединое озеро» Алик Олисевич освещал прожектором механически, не думая. Все три акта и четыре картины спектакля он думал о себе и прошлом. Однако всякий раз, когда, согласно репертуару Львовского оперного, на сцене танцевали лебеди, в мыслях Алика сначала возникал образ Леонида Брежнева, а потом и свой собственный, только намного моложе, чем сейчас. Всенародное заблуждение относительно любви Леонида Брежнева к Чайковскому и особенно к балету «Лебединое озеро», конечно, было связано с тем, что балет этот крутили на всех советских телеканалах в день смерти Брежнева, да и повторяли потом в дни смерти следующих очень мало правивших советской страной Андропова и Черненко. Иногда Алику вспоминались телекадры похорон Брежнева, как его гроб при спуске в могилу застрял, как кто-то над ним наклонялся и проталкивал его вниз то ли руками, то ли каким-то инструментом. Эти кадры вспоминались Алику в моменты душевного затишья после нескольких стопочек водки, а потом они словно повторялись, только в гробу вместо генсека Коммунистической партии СССР почему-то лежал Джими Хендрикс, прижимавший к груди электрогитару. Всё остальное было без изменений: и почетный военный караул, и кремлевская стена, и дряхловатые с озябшими от страха перед смертью лицами коллеги-соратники покойного.

«Да, – думал Алик, глядя на танцующих на сцене балерин-лебедиц в белых пачках, – без Брежнева почему-то невозможно провести логическую цепочку от балета Чайковского до смерти Джими Хендрикса!» Думал и удивлялся. И ждал, когда этот балет закончится, чтобы отключить свой рабочий прожектор и, попрощавшись с добрыми женщинами-гардеробщицами, регулярно угощавшими его чаем, уйти домой.

В этот раз, дождавшись финала и не удивившись отсутствию выкриков «браво!», Алик отключил осветительные приборы своей левой стороны, не обращая внимания на действия своего коллеги с правой стороны от сцены. Кивнул на прощание гардеробщицам и отправился к выходу.

Уже на улице его внезапно догнал напарник, освещавший сцену театра справа, и напомнил, что у него сегодня день рождения и они просто обязаны куда-нибудь зайти и выпить по рюмочке. Домой он не звал, что означало очередное ухудшение в их с женой отношениях.

Алик согласился из чувства рабочей солидарности. В баре неподалеку от театра именинник взял по сто грамм водки и простенькую закуску. Алик выпил за его здоровье и хотел было уже вежливо откланяться, но тут коллега взмолился, уговаривая посидеть с ним хотя бы полчаса. И Алик понял, что у того в душе тоска и боль. И подумал еще о том, что свой сорок девятый день рождения напарник отмечает только с ним, с Аликом, вдвоем. Учитывая, что особенно близкими друзьями они не были, хотя улыбались друг другу и перебрасывались словами регулярно, понял вдруг Алик, что у его коллеги плохо не только в личной жизни, но и в жизни вообще. Ведь если человеку не с кем праздновать свой день рождения, значит, никто вокруг о его дне рождения не знает и никто этим человеком не интересуется.

Именинник после вторых ста грамм начал было жаловаться на жизнь, но, уловив мгновенно изменившееся лицо Алика, замолчал и взял еще водки. Далее говорили о театре. Эти разговоры Алика всегда успокаивали и настраивали на отдых. Но до отдыха пока было ему далеко, ведь просидел он с именинником только полчаса, больше слушая и кивая, чем участвуя в полноценном диалоге.

После третьих ста грамм коллега стал говорить намного медленнее, а Алик ощутил усталость. Он вежливо попрощался, заметив, что именинник почти его не слушает, и вышел на улицу.

Влажный холод немного приободрил Алика. Он осмотрелся по сторонам, поприветствовал взглядом начинающуюся ночь, темную, беззвездную, и зашагал нетвердой походкой обратно к театру, чтобы уже оттуда, как самолету, лечь на давно начертанный во внутреннем «джи-пи-эсе» курс на свой дом, через проспект Свободы и проспект Черновола в самый конец Замарстиновской улицы.

Минут уже через двадцать небыстрой ходьбы ощутил Алик, как усталость перекочевала от головы и плеч вниз, опустилась в ноги, сделав их тяжелыми и почти неподъемными. Ему захотелось присесть. Он остановился, и тут же его зашатало, как тоненькую березку под сильным ветром. Оглянулся. По другой стороне дороги увидел комплекс Медицинского центра Святой Параскевы. Возвратил взгляд на свою сторону проспекта, всмотрелся в дворик ближайшего дома. Увидел перед домом низенький деревянный заборчик, за которым виднелись небольшой квадратный столик и обступившие его пеньки-табуретки для дружного пикника. Подошел, переступил неуклюже через маленький частокол, покрашенный в цвета детского садика – желтый и зеленый, опустился осторожно на пенек и снова осмотрелся по сторонам. Заметил детские качели и детский деревянный домик. Домик был не больше полутора метров в высоту, но Алику так захотелось забраться внутрь и, найдя там коротенькую для своего длинного тела кровать, улечься на нее, подогнув ноги. Но не было у него сил, чтобы встать с пенька. Он поправил широкополую шляпу, приподняв ее со лба. Сконцентрировался на внутренних ощущениях – они были достаточно неприятные и раздражали своей неконтролируемостью. Водка сильно нарушила связь между движениями тела и мыслями. Давно Алик не употреблял водку старыми, убийственными дозами «по сто грамм». Те его знакомые, которые раньше так пили, давно уже покинули гостеприимную землю, точнее – легли в нее смиренно и раньше положенного обычному человеку срока. Но коллега-осветитель, видимо, был или от природы крепок, или пребывал в состоянии отчаяния, когда человек отпускает себя так, как ребенок отпускает воздушный шарик, надув, но не завязав его, а потом следит, как тот, бедолага, сдуваясь, мечется по воздуху. Алик представил, где сейчас может «метаться» именинник, но память подсказала ему, что тот остался в баре, а значит, вполне еще может там сидеть и спать, опустив лицо на столешницу и отодвинув стаканчик в сторону.

Внутри у Алика происходила неподконтрольная и неприятная ему химическая реакция. В него, как в колбу, наполненную жидкостью, находящуюся в состоянии покоя, влили водку как сильный химический реагент. Теперь всё там внутри шипело, бурлило, раздражало первичные стенки этой живой колбы, и из-за данной реакции вверх, прямо в мозг, поднимался отравляющий газ. Он наполнял голову и делал ее одновременно тяжелой и как бы пустой, при этом газ давил на ушные перепонки изнутри, давил на виски и на лоб. И если бы его голова превратилась вдруг в надутый, но не завязанный в области шеи резиновый шарик, то взлетела бы она и заметалась бы над городом сумасшедшей, потерявшей ориентацию птицей. А потом, сдувшись, упала бы где-то лоскутком мелкой, незаметной и неприятной на ощупь материи, чтобы утром попасть под жесткую метлу трудолюбивого дворника.

Газ уже давил и на глаза. Алик сощурился и пытался удержать их закрытыми. А они словно сопротивлялись этому, хотели «вылупиться» из глазниц.

Глубокое сожаление о недолгом, но интенсивном застолье оставалось единственной здравой и целостной мыслью, но предчувствовал Алик, что вот-вот и эта мысль оставит его, и он, даже если не повалится набок, не упадет с этого не очень удобного и мокрого пенька, то замрет в напряженной неудобной позе и заснет так, наклонившись тяжелым лбом к квадратной столешнице.

Самокритично скривив губы, Алик приоткрыл глаза и посмотрел на ночь перед собой. Она была по-прежнему темной, плохо освещенной двумя окнами ближнего дома. И запах моря вдруг защекотал неприятно в носу, отчего захотелось Алику чихнуть. Но сил чихнуть не было, и он просто мотнул головой, прогоняя неприятные ощущения.

И услышал неясное бурчание, доносившееся откуда-то сбоку. Попробовал повернуть голову, но шея не слушалась. Покосил взглядом, но никого не увидел. Зато услышал шаги. Они приближались.

И запах моря не покидал ноздри, запах был соленым, йодистым. Так пахнут гниющие водоросли, выброшенные волной на берег.

– Я тут сяду, хорошо? – прозвучал рядом усталый нетрезвый голос.

Алику всё-таки удалось чуть повернуть голову и увидеть рядом на соседнем пеньке бородатого и лохматого мужика в странной короткой куртке из темной ткани. Крупные пуговицы стягивали эту куртку на груди незнакомца, и даже странный поднятый воротник тоже, казалось, был застегнут на пуговицу, и выпихивал беспорядочную бороду пришедшего от шеи вперед, и одновременно удерживал его голову, как какой-нибудь постоперационный корсет-«ошейник».

– Тебе тут плохо? – спросил мужик, заглянув в лицо Алику нервным, ошарашенным взглядом.

– Плохо, – выдохнул Алик.

– Это хорошо, – закивал мужик и откинулся спиной на несуществующую спинку пенька-сиденья. Упал, чертыхнулся, поднялся и снова уселся на соседний пенек.

– Почему хорошо? – удивился Алик и почувствовал, что его желание сосредоточиться и заговорить с этим незнакомцем вызвало новый прилив водочных газов в голову.

– Нормальному человеку должно быть плохо, – уже тише и как-то безразличнее произнес бородатый мужик. – Я вот нормальный человек… Мне плохо. Раз тебе плохо, значит, и ты нормальный… Ты, значит, тоже не в своей тарелке…

Алик подумал о еде, о том, что если бы он пил водку и хорошо ее закусывал, то спокойно бы сейчас шел домой и уже через часок лежал бы на своем диване, в тепле и уюте.

Сверху резко закричали-захохотали птицы.

Алик приподнял голову. Попробовал посмотреть в небо, но широкие поля шляпы помешали.

– Чайки, – выдохнул мужик и задрал голову кверху. – Обычно от меня тут все шарахаются, как от прокаженного, – продолжил он после короткой паузы. – Я же тут чужой! Застрял, как хрыч в болоте! И на вашем языке ничего хорошего сказать не могу… И никто меня тут у вас не понимает!..

– Чего ж не понимает? Я понимаю, – Алик пожал плечами.

– Ты понимаешь? – оживился мужик и снова наклонился вперед, чтобы заглянуть в лицо Алику. На этот раз и Алику удалось рассмотреть лицо соседа по скамейке и его явно пьяные, блуждающие глаза. – Ты понимаешь, что происходит, когда моряк оказывается вдали от моря?! Понимаешь?

– Моряк, – повторил Алик, снова пытаясь сосредоточиться. – А вы что, моряк?

– Давай на «ты»! – проговорил мужик. – Ночью говорить на «вы» как-то глупо! Ночь – не время для ненужной вежливости! Меня уже несколько раз ночью били здесь у вас, грабили!

– Ага, – кивнул Алик. – Так ты что, моряк?

– Моряк, – выдохнул болезненно мужик. – На сухогрузе плавал. Одесса – Констанца, Одесса – Стамбул, Одесса – Новороссийск… Ты в Одессе был?

– Был, – ответил Алик.

– Значит, ты знаешь, что такое море!

Алик пожал плечами.

– Моряк всегда должен быть или в море, или рядом с морем. – Мужик поднял перед своим лицом ладони, посмотрел на них. Потом сжал их так, будто схватился за весла, и сделал воображаемый гребок. – Если моряк окажется далеко от моря, он сойдет с ума. Но море может его спасти!..

Алику удалось чуть дальше повернуть голову в сторону пьяного собеседника. Он вдруг понял, что рядом с ним – сумасшедший. И ему стало страшно. Он проследил, как мужик сделал еще несколько гребков невидимыми веслами, впившись взглядом в какую-то точку впереди.

Потом мужик опустил весла, открыл ладони, снова посмотрел на них, словно проверял: есть ли волдыри. После этого обернулся к Алику.

– Меня море спасло! – сказал он твердым голосом. – Я когда сюда за Галей приехал, чуть не умер, чуть не задохнулся… У вас тут нечем дышать! Как вы можете тут жить?

Алик вдохнул воздух, попробовал ощутить его вкус и запах.

– И тогда, когда я почти умер, ко мне пришло море и спасло меня, – продолжил после короткой заминки мужик. – Теперь я верю в то, что мне старые моряки говорили, когда я только начинал! Они говорили, что когда моряк оказывается далеко от моря, то море само находит его и… море как бы селится у него внутри, он его носит с собой, пока не вернется к морю… и…

Тут, видно, мужика затошнило, его голова дернулась вперед, какой-то булькающий звук вырвался изо рта, и он зажал ладонью рот, замер, наклонив голову к земле.

Алику тоже стало нехорошо. Голова закружилась, запах йода вернулся в ноздри и осел на кончике языка. В руках он ощутил дрожь и положил их на колени.

– Ой, как мне плохо, – пожаловался мужик, подняв голову.

– Может, надо к врачу? – осторожно предположил Алик.

– Врач не вылечит от тоски. От тоски по морю… Да и нахрен врачу какой-то заезжий бомж!

Алик промолчал. Ему вдруг показалось, что водочный хмель стал потихоньку отпускать его. Но не успел он этому обрадоваться, как заболело сердце, как снова задрожали руки и всё тело проняла холодная, неприятная дрожь. И он инстинктивно обхватил свою грудь руками, схватившись ладонями за бока, словно пытаясь удержать тело от дрожи.