Текст книги "Львовская гастроль Джимми Хендрикса"

Автор книги: Андрей Курков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава 40

Этим же вечером по странному стечению обстоятельств в Винниках оказался Алик Олисевич. Оказался после телефонного звонка Юрка Винничука, который очень хотел рассказать Алику что-то важное, но одновременно сообщил, что в ближайшую неделю во Львов не собирается. Винничук не был тем человеком, который бы звонил из-за пустяка и интриговал бы товарищей загадками. Поэтому Алик и решил к нему сюда заехать. И вот теперь сидели они в новом, недавно достроенном кирпичном доме писателя за большим столом, пили вино, обсуждали последнюю книжную ярмарку, на которой, правда, Алик не побывал. Хотя Юрко очень живо рассказывал о дружных писательских попойках на Коперника шесть, во дворе, где книжный человек Михайло Ватуляк накрыл на внутренней террасе, возле входа в свою квартиру, шикарный стол. Алик сначала слушал с интересом, потом с интересом пил домашнее красное вино, слушая уже в пол-уха и ожидая, когда же наконец Винничук расскажет ему «что-то важное». Ведь это «что-то важное» должно было каким-то краем касаться лично его, Алика. Иначе зачем бы Винничук ему звонил?

– Ты мне хотел рассказать… – наконец, не вытерпев, перебил Юрка Алик.

– Ах, да! – Винничук провел ладонью по лбу, словно разглаживая морщины. – Я твоего приятеля видел, гэбиста. Хотел тебе посоветовать держаться от него подальше! Он наверняка сошел с ума. Следил за мной ночью с ружьем за спиной! Представляешь?! Я вот думаю, надо бы ментам сообщить, а то хрен его знает, что ему в следующий раз в голову придет?!

– Да он нормальный, – вступился за знакомого старый хиппи. – Это он Карпатское море по-прежнему ищет.

– А почему с ружьем? – Юрко пытливо уставился прямо в глаза Алику.

На этот вопрос хиппи ответить не мог. Он попытался найти объяснение, но мысли ничего убедительного не подсказывали, и он после паузы пожал плечами.

– Ты меня удивляешь! – Юрко лицом посерьезнел и выразил что-то вроде разочарования. – Я, конечно, понимаю, что все мы тут садомазохисты, но ты упрямо держишь первое место! Дружить с гэбистом, который не давал вам спокойно жить и молиться своему богу – наркотикам, сексу и рок-н-ролу!

Алик скривил губы.

– Во-первых, он не мешал, а иногда даже помогал. Во-вторых, я никогда сексу и наркотикам не молился! В третьих, он сейчас совершенно одинокий, а от одиночества любой может с ума сойти!

– Ценю твой гуманизм, – выдохнул Винничук. – Я ведь тоже из гуманных побуждений всё это тебе говорю. Он плохо закончит! Не может хорошо закончить человек, который на желтом мотороллере с ружьем за плечом разъезжает по Львову и следит за прохожими. Если ружье висит за плечом, то рано или поздно оно выстрелит.

– На стене, – поправил Алик своего товарища. – Если ружье висит на стене! Я знаю эти слова, я же в театре работаю.

– Я не про театр, я про жизнь! – отмахнулся рукой Винничук. – Но я тебе обещаю: если я его еще раз ночью с ружьем в городе увижу, я сам сообщу и ментам, и психиатрам!

Наступила пауза, во время которой мысли в голове Алика вдруг ожили и заметушились, как муравьи в муравейнике. Что-то его в этом разговоре удивило и насторожило, и это что-то не было связано с Рябцевым. Но что? Мысли прыгали, хватали друг друга за хвост, смешивались. И всё это на фоне выпитого домашнего вина. «Вино в Винниках у Винничука!» – вдруг смешливо подсказала ему одна мысль, и он обрадовался внезапно возникшей скороговорке, в которой не было ни одной буквы «р»! И пожалел, что в слове «вино» только одна буква «н». Будь там две эти буквы, скороговорка была бы вообще идеальной!

А Винничук сидел молча рядом за столом, смотрел на свой недопитый стакан и многозначительно молчал.

И молчал он достаточно долго для того, чтобы Алик понял, что его смутило. И из этого понимания сразу родился у Алика вопрос.

– Юра, а ты что там делал? Ночью? В городе?

Винничук вздрогнул, медленно перевел взгляд с вина на приятеля.

– Ну, ходил… гулял, – сказал он, но голос его потерял твердость и самоуверенность.

– Гулял?! – повторил озадаченный Алик. – Ну, так, наверное, и Рябцев тоже гулял, точнее, катался по городу. Ночью ведь машин почти нет, а он любит на мотороллере ездить…

– А ружье за спиной?

– Ночь – темное время суток. Мало ли кто может попасться на пути, – Алик перешел на полушепот, при этом более пристально посмотрел в глаза писателя. – Ты же сказал, что он за тобой следил?!

Винничук кивнул.

– Значит, ты что-то делал. – Алик вдруг понял, что он анализирует ситуацию вслух почти с такими же интонациями, с какими недавно Рябцев анализировал происходящее в городе. – Если бы ты стоял и ничего не делал, он бы, наверное, проехал мимо… А что ты делал?

Винничук замер от неожиданности вопроса, потом хмыкнул, поднялся резко из-за стола и вышел. Озадаченный Алик проводил его взглядом, и смотрел на закрывшуюся за хозяином дверь, за которой был холл дома и коридорчик, ведущий в кухню.

«Да, – подумал он. – Странные люди, эти писатели! Черт его знает, что у них на уме?!»

Но на уме у Винничука, как оказалось, ничего странного не было. Он появился в комнате через минуту, неся в одной руке запотевшую бутылку водки, а в другой – чашку, из которой торчали маленькие соленые огурчики. Правда, лицо его было слишком серьезным для этой ноши и выражало то ли сомнение, то ли мысли, которыми человек не был полностью удовлетворен.

Он поставил бутылку на стол рядом с недопитой бутылкой вина, сдвинул винные бокалы в центр, достал из шкафчика рюмочки, наполнил их. Одну подсунул поближе к гостю и только после этого опустился на свое место.

– Я тебе расскажу, – заговорил он несколько замедленно, словно одновременно дослушивал какие-то собственные мысли. – Но для того, чтобы ты лучше меня понял, нам надо выпить по три-четыре рюмки. Это чтобы мы были на одной волне, так сказать…

Юрко оглянулся вокруг, пробежался взглядом по просторной комнате, словно что-то искал. Но, так ни на чем и не задержав свой взгляд, возвратил его на Алика.

Алик взял рюмку, посмотрел на товарища несколько озадаченно, не зная, что последует дальше.

– За взаимопонимание. – Винничук тоже поднял рюмку, поднес ко рту и на какое-то мгновение замер, потом неуверенным жестом протянул руку с рюмкой к Алику. Рюмки одна о другую звякнули и вернулись на стол уже пустыми.

Алик взял огурчик, откусил, смачно хрустнув. Хозяин тоже потянулся за огурчиком.

Наступила тишина, которую явно ни один из них не хотел нарушить первым. Юрко снова наполнил рюмки.

После четвертой Алик почувствовал неконтролируемое расслабление организма и испугался. Сколько уже раз он себе говорил: нельзя пить водку после вина! И всё равно наступал какой-то момент, не так часто, раз в полгода, когда вино заканчивалось, а водка на дружеском столе еще оставалась, или неожиданно, как в этот раз, водка заменяла вино с какой-то эзотерической, не полностью понятной целью.

– Ну, – протянул гость, глядя на хозяина смягченным водкой взглядом, в котором не было ни капли требовательности, а заметна была лишь мягкая ненавязчивая просьба.

Винничук тяжело вздохнул и налил по пятой.

Взгляд Алика наполнился испугом.

– Ты можешь не пить, – проговорил чуть замедленно хозяин дома. – Но лучше выпей! Я уже почти готов…

Последнюю, пятую, рюмку Алик в один глоток не осилил. Пришлось сделать два.

Винничук же, наоборот, словно бы даже ободрился после пятой. Вздрогнул, вытер ладонью губы.

– Я сейчас роман пишу, – начал он.

В глазах Алика появился страх. Он подумал, что сейчас товарищ будет рассказывать ему содержание своего нового романа, и что специально для этого он его, гостя, и напоил. Чтобы просто не было сил встать и уйти.

– Я не буду рассказывать – о чем, – продолжил Винничук, и у Алика отлегло от сердца, он раслабленно обмяк, чуть ссутулился, уперся локтями в столешницу и подбородок положил, как цветы в вазу, на открытые, соединенные в запястьях ладони. – Но у меня там был один персонаж… один русский моряк из Севастополя, случайно попавший во Львов. Ну, я думал, он в романе закрутит роман с одной замужней галичанкой…

Алик закрыл глаза.

– Э-э, ты не засыпай! Слушай! Иначе зачем мы водки выпили? – Голос Винничука, прозвучавший неожиданно громко и резко, заставил Алика не только открыть глаза, но и поднять голову с «постамента» своих ладоней.

– Короче говоря, стал мне этот севастополец мешать в романе. Да и не был он главным героем, так что я его убрал…

– Как убрал? – не допонял Алик. – Убил, что ли?

Винничук улыбнулся.

– Можно сказать, что и убил, но в данном случае лучше подходит компьютерное слово на английском – я его «deleted», то есть повычеркивал отовсюду. Но когда я про него раньше писал, я его так хорошо себе представлял… Его лицо, руки, манеру разговаривать, походку… То есть я его, словно живого, видел перед собой. И когда уже вычеркнул его, он мне приснился, выматерил меня, показал неприличный жест… Вот такой, – и Винничук поднял правую руку, согнутую в локте, кверху и ударил левым кулаком по внутреннем изгибу локтевого сустава. – И пообещал так отомстить, чтобы я на всю жизнь запомнил.

Алик пожал плечами. В глазах его не без труда выразилось недоумение.

Винничук, заметив это, наполнил рюмку Алика водкой, но Алик отрицательно мотнул головой.

– Ты же сказал, что роман пересказывать не будешь! – устало и сонно проговорил гость.

– Это не роман, – Винничук посмотрел на товарища со снисходительным неудовольствием во взгляде. – Тебе просто трудно понять! Тебя, видно, из грубой глины слепили!..

– Какой глины?

– Да дослушай ты до конца! – нетерпеливо, почти сквозь зубы прошипел хозяин дома.

– Ладно, – Алик кивнул.

– И вот после этого сна оказался я как-то ночью на Пекарской, возвращаясь из гостей, и увидел его – в бушлате, из-под которого тельняшка выглядывала, в черных штанах! – Глаза Винничука загорелись. – А он увидел меня и двинулся на меня, как танк, со сжатыми кулаками. От него исходила такая агрессия, что я первый раз в жизни так испугался! Я развернулся и быстро, почти бегом, ушел!.. Ты же книжки не читаешь, тебе трудно понять…

– Я твои книжки не читаю, – признался Алик. – А вообще читаю, про музыку.

– Было несколько романов, в которых герои вдруг уходили из книги и, материализовавшись, преследовали автора, мстили ему… И я думаю, он хочет мне отомстить за то, что я его выкинул из книги… Я его ведь даже с галичанкой не успел в романе познакомить. Как бы пообещал и не сделал…

– Ну и зачем ты мне всё это рассказал? – Алик пожал плечами и широко зевнул. – Чтобы я в сказки поверил?

Юрко тоже зевнул, потер пальцами виски, оглянулся на настенные часы, показывавшие почти полночь.

– Я тебе объяснял, что я делал ночью во Львове, когда твой придурок за мной слежку устроил, – терпеливо пояснил Винничук. – Я этого моряка искал, чтобы поговорить. Чтобы он оставил меня в покое…

– А-а, – закивал Алик и посмотрел на хозяина квартиры осторожным взглядом, как на опасного сумасшедшего.

– Там, в этом районе, много бомжей, а бомжи его тоже видели и в лицо знают. Он ведь тоже «Без Определенного Места Жительства». Я как раз к ним ходил, расспрашивал, когда и где они его в последний раз видели…

– Я у тебя переночую, хорошо? – Алик, уже потерявший последний интерес к болтовне Винничука, оглянулся по сторонам и остановил взгляд на диване с сине-зеленой гобеленовой обивкой.

– Да конечно, куда ты сейчас пойдешь! – согласился хозяин дома.

Алик поднялся со стула, подошел к дивану и, не раздеваясь, улегся на него лицом к потолку.

Винничук вышел, вернулся с пледом в руке. Алик уже спал. Хозяин дома накрыл товарища легким пледом и, выключив свет, осторожно, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь комнаты.

Глава 41

В начале первого ночи Рябцев, у которого беспокойство за своих голубей и за судьбу своего города снова вызвало бессонницу, взял охотничье ружье и вышел на улицу. Ночь была сухой, холодной. Холод сразу «ударил» по рукам, коснулся щек. Проскочила мысль о необходимости купить новые перчатки.

Бывший капитан, которого немного успокоило сочетание холода с тишиной и безветрием, прогулялся к своей голубятне. Постоял под ней, прислушиваясь.

Если бы у города было сердце, Рябцев бы сейчас наверняка услышал его удары – настолько было тихо. Но сердце города – это сотни тысяч человеческих сердец, а во время сна они стучат тихо, чтобы не мешать телу отдыхать.

Рябцев прошелся вокруг голубятни. Постоял над могилками недавно похороненных голубей. Вспомнил о чужом, не голубином пере, которое поднял тогда с земли. Вытащил его из кармана. Задумался.

И тут его мысль остановил далекий птичий крик-хохот, резкий и неприятный, сразу заставивший Рябцева посмотреть вверх, в темное ночное небо. Было непонятно, с какой стороны он донесся. Через минуту снова стало тихо, только тишина после этого одиночного крика наполнилась тревогой.

Рябцев открыл деревянную дверцу голубятни, вывел наружу свой желтый «piaggio», закрыл на замок дверь и, усевшись на сиденье мотороллера, замер в легкой нерешительности. Ему было понятно, что как только он заведет двигатель мотороллера, тишины не станет, она исчезнет и нескоро появится снова. А ведь в последнее время он ее почти не слышал! Не помнил он за последнее время такой ночи, чтобы ни звука не доносилось до его ушей, чтобы не было слышно далеко идущего поезда, или не долетало сверху, с неба, жужжание самолета, или чтобы не проезжала где-то поблизости машина с сиреной.

Но руки крепко взялись за руль, мотор, сразу поняв, что от него хочет хозяин, забубнил свою глуховатую мелодию.

Рябцев медленно проехал по тропинке, ведущей от голубятни к дому, свернул налево и дальше, набирая скорость, помчался уже по асфальту нормальной дороги. Зачехленное охотничье ружье, висевшее у него за спиной, уперлось прикладом в мягкое сиденье, и из-за этого его ремешок, натянувшись, неприятно резал правое плечо.

Холодный влажный воздух бил в лицо, пытался уложить на место встопорщенно поднятый воротник серого плаща. Бывший капитан на ходу поерзал задницей из стороны в сторону, стараясь столкнуть с сиденья приклад ружья. С третьей попытки ему это удалось, и ремешок ружья упал на плечо, а само ружье просто повисло на спине, как и положено, не создавая больше Рябцеву неудобств.

Сыхов потихоньку оставался позади. То там то сям попадались поздние прохожие. Одиночки передвигались молча, некоторые пошатывались, давая своей походкой понять, чем они занимались перед тем, как отправиться по домам. Те, которые шли группами, шумели, их голоса кололи и резали темный ночной воздух района, подсвеченный, однако, множеством огней – от уличных фонарей до горящих неонов магазинов и до светящихся до сих пор в изобилии окон многоэтажных домов.

Наконец всё это осталось за спиной Рябцева. А еще минут через пятнадцать запрыгал «piaggio» по булыжнику обычных городских мостовых. И тогда бывший капитан сбавил скорость и поехал уже внимательнее, успевая на ходу оглядываться по сторонам и даже бросать взгляд вверх, на опустившееся ниже из-за отсутствия городских огней небо.

Достигнув Грушевского, бывший капитан Рябцев остановился и заглушил мотор. В старых домах по обе стороны улицы все окна были темны. Здесь царила тишина, и тишина эта казалась Рябцеву подозрительной. Он снял и расчехлил ружье, после чего снова повесил его на плечо. Мотороллер завел через утопленный на въезде в браму двора бордюр тротуара и прислонил к стене дома, поленившись выдвинуть подножку, чтобы двухколесный друг просто стоял, упершись в дорогу. Замер, прислушиваясь.

Откуда-то донеслись звуки, похожие на тиканье старых часов. Рябцев напряг слух. Тиканье усилилось и перестало быть тиканьем. Теперь Рябцев четко слышал шаги спешащего человека. Звук подсказывал, что шла женщина.

Минуту спустя она появилась на той же стороне, где стоял Рябцев, и, видимо, заметив его, перебежала через пустынную мостовую и ускорила шаг. Рябцев, затаив дыхание, стоял неподвижно и провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол. Снова стало тихо.

Рябцев растерялся. То ли усталость тела, то ли утомленность мысли дали о себе знать, и он осмотрелся по сторонам уже другим, не напряженным, а расслабленным и взывающим о помощи взглядом. Он вдруг ощутил себя совершенно чужим в этом городе. Чужим и не нужным. Город крепко стоял на фундаментах своих древних и новых домов, город цепко держался за землю под собой корнями тысяч деревьев, старых и молодых, растущих в парках, и скверах, и вдоль дорог в каменных лунках. Такой город не мог нуждаться в помощи Рябцева. Такой город вообще не мог нуждаться в помощи, он сам мог оказывать ее. И первую, и последнюю. И, наверное, Рябцеву, эта помощь города была сейчас более необходимой, чем, наоборот – городу, непонятная и самим Рябцевым не осознанная до конца помощь бывшего капитана бывшего КГБ, а теперь просто капитана мотороллера «piaggio»! Если бы рядом стояла скамейка, Рябцев бы рухнул на нее, даже не обратив внимания, мокрая она или нет. Но скамейки не было, город заставлял Рябцева стоять. А стоять – это уже испытывать напряжение. И ему, капитану Рябцеву, стало вдруг стыдно за слабость своих мыслей и чувств, за свое не мужское состояние. И он взял себя в руки, сжал кулаки, сцепил зубы и строго, по-военному, посмотрел вокруг. И показалось ему, что город мгновенно отменил стойку «вольно» и поднапрягся, чтобы соответствовать стойке «смирно!». Но в этот момент какие-то совершенно странные и расслабленные звуки нарушили тишину. Пьяный голос, сопровождаемый другими менее отчетливыми шумами, приближался, и интонации этого голоса подсказывали Рябцеву, что человек на ходу разговаривает сам с собой и задает вопросы в пустоту, то есть всему миру. Прохожий пьяница Рябцева не интересовал, и он прислонился спиной к стене дома рядом с мотороллером и пережидал теперь, когда этот гуляка пройдет мимо, чтобы вернулась тишина и помогла Рябцеву собраться с мыслями, сосредоточиться и попробовать понять: а нужен ли он вообще этому городу, со своим ружьем, на своем верном «piaggio», со своим странным желанием защитить город от невидимого врага, от притаившегося под подвалами Карпатского моря и связанных с ним аномалий?! Может, прав знакомый Алика Олисевича, этот писатель с высоким блестящим лбом и ехидным взглядом? Может, действительно, всё это чепуха и плод больного воображения одинокого и никому не нужного старика?!

– А шаланды? Шаланды, полные кефали?! – прозвучал пьяный голос совсем рядом, и Рябцев обернулся. Увидел в темноте метрах в пятнадцати от себя едва бредущего, пошатываясь, невысокого, но всё-таки на голову выше его, Рябцева, человека, в темной короткой куртке. В руках матово блеснула бутылка. – Я не вижу берега, – жаловался сам себе и всеми миру пьяный человек. – Я его не вижу!.. О! – Человек остановился, заметив Рябцева.

И тут Рябцеву стало плохо. Заболело сердце, воздух показался соленым, морским, запершило в горле, и, самое страшное, над головой он услышал резкий и противный крик-хохот чаек. Он задрал голову и увидел над домом нечеткое движение, услышал хлопанье крыльев. И, явственно ощущая, что силы его покидают, он успел стянуть с плеча ружье, поднять его дулом вверх и спустить курок.

Грохнул выстрел, не четкий военный, а «рассыпчатый», глухой, как на охоте. Дробь, вырвавшись из железного дула, пронзила воздух и рванула вверх, увеличивая захват территории поражения. Вниз, под ноги и этому пьянице, и стрелявшему, упали три окровавленные чайки, упали не мертвыми, а ранеными. И стали безобразно кувыркаться на тротуаре. Одна слетела с бордюра на дорогу.

В глазах у пьяницы блеснул ужас, он нелепо и неуклюже побежал, размахивая для равновесия бутылкой, зажатой в руке. Чайки остались. И остался, держась теперь рукой за сердце, Рябцев, перепуганный насмерть и впервые так остро ощутивший мимолетность собственной жизни.

Но сердце потихоньку успокаивалось. Воздух наполнялся влажностью, соли в нем теперь не было. И только чайки, лежавшие под ногами, две из которых уже не подавали признаков жизни, доказывали, что всё происшедшее только что не было плодом его, Рябцева, фантазии.

Он стоял бы еще долго в таком озадаченном состоянии, слушая оттаивание его бренного, перепуганного сердца и тела. Но откуда-то сверху вниз упал неяркий свет. И он, подняв голову, увидел, что в доме, к стене которого он прислонился, зажглось несколько окон. И скрипнула рама одного из них, открываясь. Женский голос испуганно спросил: – Что там? а мужской ответил: – Тихо, может, убили?!

И понял Рябцев, что надо уходить. Понял, что он разбудил своим выстрелом город или просто малую его часть. То есть побеспокоил посторонних, не знающих ни о его существовании, ни об опасности, которая грозит то ли городу, то ли Рябцеву, то ли им всем. И в секундный момент появилась в голове у Рябцева и сразу исчезла мысль о том, что опасность городу исходит от него самого, от Рябцева. Это он сошел с ума и видит, слышит и даже обоняет придуманные им самим галлюцинации. Он толкнул ногой мертвую чайку, ближнюю к нему. И тело птицы отлетело на проезжую часть. Изумленный, он еще успел подумать о том, что его галлюцинации куда сильнее и страшнее, чем всё эти рекламируемые по телевизору киноэффекты «3D».

А где-то далеко зазвучала сирена. И мозг бывшего гэбиста сразу подсказал хозяину: кто-то из жильцов дома позвонил в милицию и теперь сюда мчались милиционеры, чтобы понять, найти и арестовать.

Заученными движениями сунул Рябцев ружье в чехол, взялся за руль мотороллера и вывел его на мостовую.

Он еще никогда так быстро не ехал по булыжниковым улицам, как этой ночью. И никогда еще не был он таким мысленно растерянным, вспоминая мертвых чаек на тротуаре, пьяного с его бормотанием и запах моря, который чуть не остановил его сердце. Было ли это наяву? Ответить на этот вопрос Рябцев не мог, крепко держась руками за руль мотороллера и глядя вперед перепуганными сощуренными, щемящимими от холодного влажного воздуха глазами. Сирена звучала по-прежнему где-то позади, но она не становилась ни громче, ни тише.