Текст книги "Экватор. Черный цвет & Белый цвет"

Автор книги: Андрей Цаплиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

«Все просто, парень. Я ухожу под пассажирский самолет. И ЦРУшник в Боготе перестает меня видеть. Меня нет на экране. Но я есть в воздухе. Держу крейсерскую скорость „боинга“ и иду под пассажиром. Они меня не видят,» – и Крукоу взмахнул рукой в сторону Боготы. – «Они видят только одну точку.»

Они тут в Колумбии совсем с ума сошли. Ричард Крукоу, судя по его словам, проделывает такие трюки, с которыми по степени риска может сравниться прыжок с пятидесятиметровой высоты в прорубь. Возьмешь на миллиметр влево-вправо, и разобьешься о лед. Попадешь в лунку, и все равно никакой гарантии, что останешься жив. Под водой могут оказаться камни, которых ты не видишь и о которых не знаешь. Так же и с полетом в несанкционированном воздушном коридоре. У тебя на пути может оказаться самолет, о существовании которого ты не подозреваешь, и этот самолет несется прямо тебе в лоб со скоростью почти в тысячу километров в час. И даже еще больше, с учетом твоей собственной скорости. Но все же в его словах мне почудилось какое-то откровение. Нет, пожалуй, «откровение» слишком громкое название для того, чтобы описать, то, что я почувствовал. Я интуитивно понял, что из его безумного рассказа о воздушном ковбойстве можно извлечь некое рациональное зерно. Так, наверное, великим ученым в голову приходят гениальные открытия. Ньютону его третий закон, Лобачевскому другая, неэвклидова, геометрия. Яблоко, которое падает вниз, значит больше, чем просто яблоко, а параллельные прямые могут пересечься, если иначе взглянуть на пространство. Смотри, Андрей, и слушай, и спрашивай. И думай. Все, о чем говорит этот германоамериканец, может оказаться полезным.

«Что-то не пойму я тебя, Ричард,» – говорю я медленно, а сам пытаюсь представить в своем воображении непересекающиеся прямые авиационных трасс в небе над Путумайо. – «Когда ты идешь низко, тебя не видят радары, правильно?»

«Правильно, но не совсем. Они не видят меня, когда я иду точно под пассажирским самолетом. Держу его скорость и не отсвечиваю. В смысле, даю диспетчеру совсем не те координаты.»

«На каком самолете ты летаешь?»

«Эмбрайер. Еле выжимаю из него то, что мне надо по скорости. Но зато он хорош в маневре.»

«А пассажиров от твоих маневров не укачивает?» – спросил я его с сарказмом.

Крукоу расхохотался. Его смех был похож на гомерический хохот президента Тайлера. Разве что отвислые щеки пилота тряслись сильнее. Ну, и, конечно, они были белого цвета. Отсмеявшись, летчик очень внимательно посмотрел на меня. Над Колумбией было то же небо, что и над другими странами. И в этом небе, так же, как в любой другой точке на Земле, пока что работали законы Ньютона и правила Эвклида. Но для того, чтобы это понять на своей шкуре, нужно хотя бы раз посидеть за штурвалом самолета. Ричард догадался, что я соображаю в самолетах достаточно, чтобы поймать его на мелких недосказанностях, рождающихся от соития невнимательности и потери бдительности. Сейчас, в этот момент, может всплыть большая правда или большая ложь, в зависимости от ситуации, подумал я. Но мне было нужно нечто другое. То, чем владел этот воздушный ковбой, очень срочно понадобилось и мне самому. Полицейский все еще ходил туда-сюда перед гостиницей. Я его не видел, но слышал шуршание его рифленых ботинок по мелкому гравию дороги.

«Ричард, хочешь, я скажу, кто ты?» – я одним махом допил свой бокал и уставился ему в глаза. – «Может быть, иногда ты и возишь нефтяников. Но делаешь это для отвода глаз. Не на черное золото ты работаешь, а на белое.»

Его нижняя челюсть вопросительно отвисла.

«Ты возишь кокаин, дружище, ведь так?»

Ричард окаменел. Он соображал, что мне ответить, и по его замедленной реакции я понял, что попал в самую точку. Есть! Теперь нужно развивать успех и добивать этого бугая дальше.

«Ты возишь кокаин. Я не знаю, чей он – партизанский или бандитский. Это неважно. Разницы никакой. Но все твои кренделя в воздухе нужны лишь для того, чтобы незамеченным садиться на грунтовках в лесу. И взлетать с них. А нефтяники это лишь хорошее прикрытие. Правильно?»

Кажется, он прямо на глазах надувался гневом, как шарик. Весу в нем раза в полтора больше, чем во мне. Если он меня ударит, то наверняка покалечит. А у меня даже оружия с собой нет. Автоматы мы оставили в лесу.

«Я тебя порву,» – зашипел он сквозь зубы.

«Не порвешь. Я тебя сдам полицейскому, и тогда тебе крышка.»

«Ты... сволочь... У нас здесь все куплены.»

«Ну, тогда ударь меня. Врежь, как следует. Чего же ты шипишь, как ржавый чайник?»

Видимо, не все полицейские в Мокоа были куплены Ричардом. Вернее, не все были куплены хозяевами Крукоу.

«Сукин сын!» – тихо прошептал Крукоу, хватаясь руками за свою шевелюру. – «Я же его пивом угостил. Идиот!»

«За пиво спасибо,» – говорю, – «но меня интересует кое-что другое.»

«Что именно?»

«Те бумажки, которые лежат на столе. Это во-первых.»

«А если я тебе их не дам?»

«Тогда я подойду к полицейскому, произнесу слово „кокаин“ и покажу на тебя. Если ты вздумаешь удрать, колумбиец начнет стрелять и непременно попадет в тебя. Если останешься на месте, то тебя посадят до утра. А утром твои пассажиры, – вероятно, те самые, которых тошнит от твоих маневров, – уже все будут знать. И, поверь мне, именно они позаботятся, чтобы ты рассказал как можно меньше полицейским. Надеюсь, ты меня хорошо понимаешь?»

«Сволочь, сукин сын,» – продолжал шипеть летчик, но уже не так интенсивно.

«Ну, что, я иду?» – переспросил я как можно спокойнее.

Ричард пытался сообразить, какого еще подвоха можно от меня ожидать, после того, как он все же пойдет на мои условия. А в том, что пойдет, я уже не сомневался. Вполне возможно, что про нефтяников он не врал. Скорее всего, именно так и было. Кто же мешает развернуть в джунглях побочный бизнес? Если эту нефть так и не дают взять, в джунглях надо брать что-либо другое. Деньги не пахнут, но в этот момент я очень явственно почувствовал запах кокаина. В сущности, это и был запах денег.

Ричард Крукоу пододвинул ко мне две бумажки, которые лежали перед ним. Первая – расписание полетов. Вторая – схемы воздушных коридоров и позывные бортов. Первая мне была не нужна. Я мог бы ее купить в любом латиноамериканском аэропорту или же найти в интернете. Вторая была бесценна. Я взял обе и рассовал их по карманам. Крукоу раздобудет себе еще. Я – вряд ли.

Мне было немного жаль Крукоу. Этот пятидесятилетний ветеран авиации хотел расслабиться, а в итоге попал в нешуточную для него переделку. С риском потерять все. А не расслабляйся. В нашем бизнесе человек человеку волк, а волку пристало держать ухо востро в любых ситуациях.

Ни слова не говоря, я поднялся из-за стола и пошел по направлению к открытой двери гостиницы. Ричард, только что надувшийся, как воздушный шарик, внезапно, как мне показалось, выпустил весь воздух и обвис. Даже его крепкие плечи моментально округлились.

«А зовут-то тебя как?» – услышал я за спиной погрустневший голос пилота, в котором едва уловил скрытую интонацию особой заинтересованности. Он еще может попытаться устроить мне неприятности. Все-таки, он здесь почти свой, а я уж точно чужой.

«Я Никто, так меня зовут на Итаке.» Над пивным бокалом Ричарда повисла тишина. Крукоу был явно не знаком с классической античной литературой.

Я влетел в номер. Нужно бежать отсюда, и поскорее. Девицы еще спали. Я приготовился к тому, что их нужно будет тормошить, выслушивая невнятные причитания двух сонных самок. Но долго будить их не пришлось. Профессиональная привычка даже сквозь сон чувствовать опасность подняла их с кровати, как только на своей коже они почувствовали теплое прикосновение моих рук.

Никакой утренней нежности. Может быть, потому что за окном все еще было темно. Я давно заметил, что женщина тебя не замечает, если встает до рассвета. Она молча умывается, одевается, сосредоточенно собирая разбросанные накануне детали своего туалета. До того, как поднимется солнце, ты для нее не существуешь. Она, та, которая еще несколько часов назад улыбалась твоим глазам, сейчас сосредоточена только на себе. И она вспоминает о присутствии мужчины лишь тогда, когда почувствует, что на ее лице не осталось и следа от бурной ночи.

Таких женщин у меня в комнате было целых две. Они по-мужски быстро оделись. Мне даже стало немного неловко оттого, что до этого мне было хорошо с ними в постели. Но раздумывать некогда. Нужно было торопиться.

Партизанки даже не спрашивали меня, в чем причина столь внезапного бегства. Они провели на этой странной войне слишком много времени. Возможно, годы. Ведь обычно девушек ФАРК вербует совсем еще в юном, почти подростковом возрасте. Их чувство опасности, помноженное на женскую интуицию, было поистине фантастическим. Я подозреваю, что партизанское командование совершенно осознанно набирало в свои ряды именно девчонок. Сначала их брали на дело примерно с той же целью, с которой средневековые шахтеры брали в шахту клетки с мышами или канарейками. Те первыми чувствовали присутствие газа или любой другой опасности и начинали волноваться. Юные партизанки также неосознанно чувствовали присутствие угрозы. Впрочем, это лишь мои домыслы.

Девушки надели свои платья так же быстро, как и днем в лесу. Старшая деловито подтянула ленту в волосах. Вот так же четко, подумал я, она снаряжает патроны в магазин своего «калашникова». Плосконосая надевала туфли. «Vamos?» – спросила она, но не меня, а подругу. «Si, vamos,» – ответила та. Мы вышли на улицу через черный ход. Наша старая «тойота» стояла под навесом рядом с гораздо более представительными машинами. Интересно, на какой из них приехал Крукоу. И успел ли он найти своих нефтяников или наркоторговцев? Я по привычке подошел к водительской двери. «No,» – сказала девушка, которая которая когда-то была с локоном, а теперь прятала его под лентой. Я обошел машину и сел с пассажирской стороны. Девушка уже привычно копалась под рулевой колонкой, соединяя оборванные проводки. Ее подруга уже сидела сзади и нервно оглядывалась по сторонам. Контакты заискрили. Стартер нехотя скрипнул раз, скрипнул другой и, наконец, запустился. Двигатель, отплевывая несгоревшее топливо, застучал под серым капотом. Первая передача сразу вошла своими зубцами в нужное место, и машина резво тронулась вперед.

Мы выехали на улицу. Я успел заметить, что полицейский, который до этого бродил по улице, теперь сидит за столиком перед гостиницей. Он, кажется, дремал. Ему, наверное, давно хотелось сесть, но наше, мое и Крукоу, присутствие смущало его и не давало возможность расслабиться.

Мы повернули налево. Не торопясь, проехали по улице в сторону выезда из города. Слева и справа от нас виднелись одноэтажные бунгало с палисадниками, увитыми местным виноградом. Ни в одном окошке не горел свет. Люди в Мокоа рано ложились спать и, к тому же, экономили бензин, запуская генераторы лишь на пару часов в день. Общего электричества в городе не было. Партизаны регулярно выводили из строя электросеть. В конце концов, ее перестали запускать, переложив проблему отсутствия света на мирных жителей. И те справились с ней, как смогли.

Вечером, после шести, в городе стоял постоянный шум от моторов. К нему быстро привыкаешь. Я, вот, например, его не слышал уже через несколько часов после въезда в Мокоа. Зато сейчас я остро слышал тишину. И мои спутницы тоже были в напряжении. Нам нужно было проехать армейский блок-пост при выезде из города. Нам очень повезло, что нас не проверили, когда мы въезжали в Мокоа. Хотя мы почти ничем не рисковали. Один мужчина, причем, иностранец, и двое девушек в старой машине. Явно какой-то турист решил воспользоваться услугами местных легкодоступных и недорогих жриц любви.

Деревянная будка, в которой сидели солдаты, стояла на обочине. Через дорогу была протянута веревка, один конец которой был привязан к столбу на противоположной стороне, а другой находился в руках у солдата. После проверки документов он ослаблял веревку, препятствие исчезало, путь открывался, и машина трогалась вперед. Сейчас веревка лежала на земле. Можно было бы, чуть поддав газку, проскочить чек-пойнт, но девушка не стала рисковать. Она переключилась на холостые и притормозила перед веревкой. Правильно, подумал я, не стоит вызывать излишние подозрения. Не на нашей колымаге уходить сейчас от погони.

Машина впустую урчала на дороге, пожалуй, что и несколько минут, прежде, чем веревка подала какие-то признаки жизни, пару раз дернувшись в пыли. Дорога перед нами задымила клубами в тусклом свете фар. Над деревянным барьером появилось сонное лицо в камуфлированной каске. Солдат перегнулся через барьер и посветил в нашу сторону фонариком. Не знаю, что он смог разглядеть, но, видимо, то, что он увидел вполне его удовлетворило. Он выключил свет и лениво махнул рукой. В этом взмахе мне даже почудилось некоторое раздражение, мол, не стойте, проезжайте, разъездились тут, только спать мешаете.

Как только автомобиль тронулся с места, под потолком в полуразбитом плафоне зажглась полуслепая лампочка, видимо, контакт сработал от удара. Девушка за рулем выругалась и попыталась ее выключить. У нее ничего не вышло. Некоторое время нам пришлось ехать с подсветкой.

Мы миновали блок-пост. До нужного поворота было минут пятнадцать езды, не больше. Девушки молча следили за дорогой. Одна, вцепившись в руль, поджала губы и, не мигая, уставилась в лобовое стекло. Другая то и дело вертела головой по сторонам.

Когда доехали до поворота, машина резко остановилась. Подруги выскочили на обочину. Я думал, что они будут переодеваться. Но ошибся. Девушки исчезли в темноте и через несколько секунд я их увидел вновь. У них в руках были автоматы.

Оружие в их руках выглядело еще более странно. Я понял, в чем дело. Эти «калашниковы» как-то не вязались с красными платьями, которые все еще оставались на девушках. Времени на переодевания не было, и мои спутницы решили продолжить карнавал. «Кто поведет?» – спросил я главную. Та ткнула пальцем себе в грудь и сунула мне в руки автомат. Я замотал головой и быстро бросил его назад девушке, постаравшись придать своему лицу выражение оскорбленной невинности, словно она предложила мне подержать кобру. Она пожала плечами: «Нау драйв.»

Машину подбрасывало на ухабах. Я не гнал, но старался не сбрасывать скорость. Глянув в зеркало заднего вида, я заметил, что плосконосая покусывает губы, а потом облизывает их языком. Казалось, что от волнения она не контролирует силу этого покусывания. У нее на нижней губе появился даже кровавый след от зубов. Ее глаза встретились с моими, и она тут же отвернула голову в сторону.

Ее профиль вполне годился для революционных плакатов времен Гражданской войны в Испании, которые рисовали великие живописцы прошлого века, сидя в соседней безопасной Франции. Там их разрывало между любовью к революции и любовью к абсенту. Сейчас плосконосая выглядела одновременно наивной и жестокой, как сама революция. Ее лицо во время движения то и дело наполовину оказывалось в тени. Но глаза оставались освещенными тусклой лампочкой. Их влажная чернота блестела одержимостью и силой. Как у заядлого кокаиниста. А, может быть, это так причудливо падал свет лампочки под потолком «тойоты». Такие девушки, подумал я, как правило, потом становятся символами великого прошлого. Но их настоящее обычно взвешивается на исторических весах, на одной чаше которых написано «победа», а на другой «смерть». И когда вот таких революционных Марианн однажды начинают ваять в камне, то кажется, что именно так они выглядят лучше всего. Наиболее естественно. Хотя это наглое вранье пропагандистов. Те, кто говорит, что такие женщины созданы для подвига, просто врут. Я-то знаю наверняка, что у них очень здорово получается любить в свое удовольствие. Плосконосая революционерка с легкостью доказала это в гостинице.

Хотя, доказала кому? Она просто получила на время мужчину, которого пришлось разделить с подругой. Причем сделала она это не оттого, что была развратна, а, скорее даже, из альтруистических соображений. Она понимала, что для ее товарки, которая была явно рангом чуть повыше, секс это тоже редкое и почти недоступное удовольствие. Революция влезла в их мозги, но она захватила и все остальное. Тело, душу, желания. И вот она, анархия забытых чувств, прорвалась наружу через меня, как нефть через металлическую трубу. Ну, а теперь, когда пар спущен, можно вернуться и на войну. К основной работе.

Она не заставила долго себя ждать.

В черноте зеркала заднего вида мелькнули два огонька, словно глаза ночного животного. В глаза мне ударила вспышка света, отраженного стеклом. Я повернул руль, следуя колее, которая постоянно меняла свое направление. Огоньки исчезли. Но через минуту появились вновь. За нами ехала машина. Я не знал, случайный ли это попутчик или же погоня, и на всякий случай посильнее нажал на газ. «Тойоту» тряхнуло на ухабе. Огни фар в зеркале дрогнули, но не сдались. У машины у нас на хвосте скоростные показатели были явно выше.

Я отчетливо слышал звук мотора. Это был мощный движок литра на три, достаточно хороший и для бездорожья, и для города. В городе он бы нас настиг за считанные секунды. А в джунглях мощность не главное. У нашей старой «тойоты» все еще были шансы уйти от погони.

Мои спутницы, ни слова не говоря, почти одновременно передернули затворы автоматов. «Клинг!» – зазвенел «калашников» на соседнем сидении. Спросил своего железного товарища: «Готов?» «Клинг-клинг!» – спокойно ответил его собрат из-за моей спины. Плосконосая, как мне показалось, перестала нервничать. Чувство ожидания опасности она переносила гораздо тяжелее, чем саму опасность. Опасность глядела на нас двумя острыми огоньками, которые с каждой минутой приближались все ближе и ближе. Я понимал – вероятность того, что незнакомая машина случайно оказалась на одной дороге с нами, была настолько смехотворна, что следует приготовиться к драке. Вопрос только, с кем драться? Это могли быть военные. Часовой на чек-пойнте очнулся от своей привычной летаргии, вспомнив что-либо такое о нашей машине, что вызвало в нем подозрение. Но хуже всего, если на хвосте у нас парамилитарес. Эти ребята, которых обычно нанимали крупные наркоторговцы для охраны своего бизнеса, рассматривали ФАРК как естественных конкурентов и не знали жалости ни к партизанам, ни к тем, кто их поддерживал. Если в первом случае у нас был выбор – смерть в перестрелке или плен и пожизненное заключение, то во втором выбора не было. Или мы, или они. Но что могли сделать мы, две девчонки с «калашниковыми» и я с двумя миллионами в грязной спортивной сумке.

Теперь она находилась в ногах у старшей партизанки. Та топталась по ней своими стройными ногами, пытаясь найти удобную позицию для стрельбы. Я поглядел на сумку, и мне почему-то стало любопытно, а сколько она сейчас весит. «Мене, мене, текел, фарес» Царствие твое обмеряно, взвешено... И – что там дальше, согласно библейской классике? Разделено? Да, кажется, именно такая надпись появилась на стене дворца Валтасара. Мое царство тоже разделено. Меньшая часть его находится в джунглях. Цена оставшегося мне полцарства два миллиона двести двадцать пять тысяч американских долларов. Мои владения сейчас ограничены узким салоном старой «тойоты лендкрузер». Моя армия в количестве двух солдат женского пола готовится принять бой. Похоже, последний. И я, со всей глупостью обреченного государя, стал задавать себе вопрос, на который не могло быть ответа: «И зачем меня сюда принесло?»

Плосконосая разбила прикладом заднее стекло. Осколки зазвенели, исчезая в темноте. В салон, через мое открытое окно ворвался сквозняк. Девушка стала на колени, ловко высунув ствол наружу. Она повернулась ко мне спиной. Ветер игриво задирал подол ее платья почти на голову, обнажая крепкие загорелые бедра. Она не обращала на это никакого внимания. Только резко уперлась правой ногой в спинку моего сидения. Я почувствовал ее каблук на уровне своей поясницы. Ощущение было такое, словно обшивку старого дивана пробила пружина. Причем, в самый неподходящий момент.

Ее подруга выкрикнула «нет». Это «нет» вылетело из ее рта так неуклюже, словно она вытолкнула это слово языком, но испанское слово еще пыталось цепляться буквами за белые зубы. А потом, сорвавшись, перескочило на плечи к ее подруге и охватило ее стальными объятиями начальственного приказа, не давая сделать и единого выстрела. Лицо плосконосой превратилось в злобную гримасу, как-будто ей стали выкручивать руки. Начальница стала торопливо бормотать своей подруге, погоди, мол, давай подпустим их поближе, авось, мы ошибаемся. Чтобы понять это, не нужно знать испанский. Ситуация говорила сама за себя. Пока еще преследователи были далеко от нас. А, значит, существовал один процент вероятности, что мы уйдем от погони без стрельбы. Ну, пускай даже не процент, а полпроцента.

Я так и не разобрал, кто первый открыл огонь. Сначала мне показалось, что в двигателе появился посторонний сухой треск. Так обычно начинает тарахтеть мотор «японца», когда проворачивается вкладыш на коленвале. После этого двигатель клинит. Я приготовился сделать резкий поворот вправо или влево. Если бы двигатель заглох, это могло дать нам шанс бросить машину и сбежать в лес. Но в следующую минуту треск стал слышен отчетливее, и его ритм передался мне через спинку кресла. Отдача, сообразил я. Моя спина добросовестно принимала все точки и тире отстрелянных очередей через правую ногу плосконосой, для которой я теперь был не больше, чем удобная опора. Она поливала прорезанную огнями темноту за разбитым стеклом «тойоты», и темнота отвечала ей красными плевками свинца и стали.

Я не знал, кем были люди в автомобиле, который пытался нас догнать. Это могли быть кокальерос, но это мог быть и армейский спецназ. Зачем мы нужны были им? Они, кажется, совсем не собирались взять нас живьем. От понимания этого очевидного факта становилось тоскливо. В какой-то момент время для меня словно остановилось, и я, мысленно взлетев над нашей машиной, увидел все с высоты птичьего полета, или, скорее, полета молчаливого тропического кровососа-паразита. Впереди, в старом драндулете, трое обреченных людей очень хотят жить, но шансов у них мало, только потому, что драндулет у них старый. Им настолько хочется жить, что чем меньше дистанция между преследователями и преследуемыми, тем быстрее испаряются различия между полами. Что такой «мужской» и что такое «женский», теперь уже неясно. Вот плосконосая, например. Всего несколько часов назад она была женщиной, самкой. А теперь она – боец, воин. Еще несколько минут назад я, уже пытавшийся освободить свое нутро от спазмов страха, все еще обращал внимание на стройные ноги ее спутницы. Ее начальницы. А теперь вот эти ложбинки и тонкие загорелые щиколотки уже не имеют значения. Рядом со мной командир. А я? Я сам? Кто я сейчас? Водитель, просто водитель. И спасение каждого из нас зависит от слаженной работы всех. Теперь мы экипаж.

«Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой,» – запел я во всю глотку, снова превратившись из безразличного кровососа, парящего над дорогой, в человека за рулем. Мы погибнем, думал я, нам кранты. Вот досчитаю до тридцати, рвану руль влево и дам по тормозам. Пусть они в нас врежутся. Но рвать руль не пришлось. Сначала в темноте за нами звякнуло стекло. Затем исчез один огонек в зеркале заднего вида, а через несколько секунд и другой. Наша «тойота» весело взвизгнула и добавила скорости. Совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы восстановить веру в себя и свои силы. Сзади послышался неимоверный грохот, как-будто бы с восьмого этажа сбросили старый телевизор, и он разлетелся, обсыпая окрестности шрапнелью радиоламп, эбонита и толстого стекла. Большая и неуклюжая тень замелькала в зеркале заднего вида. Плосконосая завалила врага.

«Стоп!» – закричала начальница и, крепко ухватившись левой рукой за ручку переключения скоростей, рванула ее в нейтральное положение. Я резко нажал на тормоз. Машина остановилась, развернувшись вокруг своей оси и перегородив дорогу. Девушка с лентой в волосах выскочила наружу, одновременно нажав на спусковой крючок. Автомат выплюнул новую порцию свинца. Стреляла она по-мужски. Нажимала на курок, вскидывая автомат из нижнего в горизонтальное положение. Самый эффективный способ стрельбы в том случае, если ты находишься на открытой местности, а противник в укрытии. Главное не уничтожить его, а не дать высунуть голову. Если в груде металлолома, в которую превратилась преследовавшая нас машина, еще есть кто-нибудь живой, то нужно в первую очередь не оставить им ни малейшего шанса вести по нам ответный огонь.

Я метнулся прочь от машины и спрятался за деревом. У меня не было ничего – ни автомата, ни пистолета, ни даже приличной дубины, – чтобы отбиваться от врагов. Но в этом уже не было необходимости. Я слышал, как в темноте кричала девушка, видел, как короткими красными огоньками вспыхивает ствол автомата. Пули со звоном прошивали автомобильную жесть. Этот звон долго вибрировал эхом в ушах, сливаясь со звуком очередного выстрела. Я закричал и бросился на свет автоматных вспышек. Воздух вокруг меня засвистел пулями, на лицо посыпалась древесная труха. Это девушка-начальница инстинктивно развернулась на крик, продолжая поливать из автомата окрестности.

«Итс ми, се муа!» – выдохнул я с глуповатым повизгиванием. Идентифицировал себя на всех известных мне языках. Автомат снова развернулся в сторону разбитого автомобиля.

Я подбежал к ней. Амазонка, расстреляв почти весь рожок, деловито тыкала ногой в груду металла. Железо потрескивало и ворчало невыключенным двигателем. Ни одного человеческого звука.

Глаза привыкли к темноте. Но рассмотреть, что находится внутри расстрелянной машины было невозможно. Под ногами хрустело стекло, в нос пробирался запах оплавленных проводов и резины. Не было ни фонарика, ни даже завалящей зажигалки. Где-то в заднем кармане у меня был мобильный телефон. Если не разряжена батарея, то есть шанс подсветить экраном. Я сунул руку в карман. Мой роуминг в Колумбии не работал, звонков не было, индикатор показывал почти полную зарядку батареи. Я раскрыл флип-топ. Экран засветился голубоватым светом. Девушка выхватила телефон у меня из руки и развернула его экраном в сторону груды металлолома. Пятно голубого света заметалось по искореженной поверхности. Сначала скупой луч выхватил из темноты решетку радиатора, потом помятую переднюю стойку и часть рулевой колонки. Лобовое стекло превратилось в сплошную паутину трещин, местами пробитую пулями. Со стороны водителя оно было совсем вырвано, оставив по периметру редкие осколки. Из-за руля, вывалившись на капот, выглядывала окровавленная рука. Амазонка передала мне автомат и потянула эту руку на себя. Я направил ствол на водителя. Он не подавал признаков жизни. Его лица я так и не увидел. Девушку оно тоже не очень интересовало. С руки она сорвала повязку, на которой красными нитками были вышиты буквы «AUC». Заглавные литеры, обозначавшие «Autodefensas Unidas de Colombia». Объединенные отряды самообороны.

«Парамилитарес?» – спросил я. «Парамилитарес,» – сплюнула амазонка на обломки джипа. Так в народе называли группы самообороны. Вот кто уж действительно воевал в Колумбии по-бандитски, так это парамилитарес. Они беспощадно уничтожали партизан и, самое главное, тех, кто их поддерживает. Не гнушались убийством стариков и женщин за малейшее подозрение в сочувствии ФАРК. Известен случай, когда бойцы самообороны сожгли целую деревню за то, что один из ее жителей, молодой совсем парень, случайно, сам о том не догадываясь, подвез на мотоцикле партизана. Подбросил его до соседней деревни. Официально армия не имела ничего общего с парамилитарес, а неофициально использовала помощь самообороны в качестве карательных отрядов. Деньги на войну парамилитарес добывали разными средствами. Но главным источником финансирования оставался кокаин. А где здесь, в джунглях, еще можно раздобыть настоящие деньги? Так что ФАРК и «парас» были не просто идеологическими врагами, а, что гораздо серьезнее, прямыми конкурентами. Только что я стал свидетелем того, какие формы в джунглях Колумбии принимает конкурентная борьба. Просто бизнес. Ничего личного. «Вамос а ла камьонетта,» – кивнула мне девушка. Она ничего не знала о моем ночном разговоре с пилотом Крукоу. А я, как только увидел эту повязку с красными буквами, сразу догадался о том, откуда они получили информацию о нашем присутствии в Мокоа. О моем присутствии. Но и она теперь понимала, что сумасшедшая поездка в город была ошибкой. За которую ее строго накажут. И если нас не убьют этой ночью на дороге, то на следующий день де Сильва отдаст приказ расстрелять ее за нарушение приказа.

Я отдал ей автомат и пошел в сторону нашего автомобиля. На мгновенье за мной повисла напряженная тишина. Девушка очень хотела разрядить мне в спину всю обойму. Я не остановился. Ноги мои ритмично шуршали по глинистой дороге. Короткий бой длился минуты четыре, от силы, пять.

В машине стоял запах свежей крови. Плосконосая стонала в темноте. Лампочка под потолком погасла. Какого хрена! Она предательски светила всю дорогу, а тут вдруг погасла. Как раз тогда, когда ее свет понадобился больше всего! Я со злости стукнул по ней. Она мигнула пару раз и, наконец, решила заработать.

Плосконосая была на заднем сиденье, ко мне спиной. Ее левая нога была согнута в колене. Подол платья задрался почти до пояса. Одна рука лежала на цевье автомата, другая безвольно и неестественно согнулась на сидении. Настолько неестественно, что мне стало неудобно на нее смотреть. Я сразу понял, что ее крепко зацепило и что дело почти безнадежное. Насколько может быть безнадежным дело человека, у которого в спине выходное отверстие от пули калибра семь шестьдесят два. Из дырки, не переставая, сочилась кровь. Под девушкой уже собралась большая липкая лужа.

«Хей!» – крикнул я в темноту.

«Ке пасо, гринго?» – получил оттуда вопрос. Мне нечего было ей ответить.

«Лидия!!!» – закричала командирша, увидев подругу. Вот как! Плосконосую, оказывается, звали почти по-русски. Лидия.

Девушка едва повернула голову в нашу сторону. Она ничего уже не могла говорить. Ее тело было охвачено мелкой дрожью. Левый бок аритмично поднимался и опускался при каждом неровном вздохе. Начальница подсунула руку под голову Лидии и чуть повернула ее на себя. Раненая девушка тихо застонала, заскулила, и посмотрела на подругу грустными глазами преданной собаки. На губах у Лидии появилась красноватая пена, потом капля крови сорвалась вниз, потянув за собой по подбородку блестящую пурпурную дорожку.