Текст книги "Экватор. Черный цвет & Белый цвет"

Автор книги: Андрей Цаплиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 9 – ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, МАЙ 2003. УТРО В ЧУЖОЙ ПОСТЕЛИ

Утром я нашел себя в розоватой, цвета колумбийского кокаина, постели размером с небольшой теннисный корт. Я словно потерялся в неровностях рельефа толстенного одеяла, которое тем не менее оказалось легким, словно взбитые сливки, брошенные на верхушку мороженого. Мой взгляд медленно прошелся по окрестностям кровати. В своих ногах, вернее, далеко за тем местом, где они кончаются, но все же в том направлении, я обнаружил плоский телевизор огромных размеров, который беззвучно и безучастно показывал группу людей в черно-белых тюрбанах с неизменными автоматами в руках. В углу экрана гордо помещался логотип Си-Эн-Эн. Мой взгляд скользнул левее. Я увидел изящное деревянное полукресло, на котором лежали чьи-то вещи. Джинсы, рубашка оливкового цвета, явно несвежая. И трусы. Мои любимые свободные трусы, которые еще со времен незабвенного мультфильма «Ну, погоди» почему-то называют семейными. У меня есть своя версия, почему к ним приклеилось это название. Конечно, появляться в таких трусах даже на пляже считалось неприличным, но дома, в семьях, мужчины вполне легально ходили в таких вот трусах в цветочек. И в носках. И когда в дверь среднестатистического советского семейства стучали или звонили гости, советская жена кричала, бывало, из кухни своему советскому мужу: «Открой, только оденься поприличнее!» Оба понимали, о чем идет речь. Мужчина прятал свое круглое брюхо под полосатой рубашкой. Теперь он считался одетым и мог встречать гостей. И гостей, надо сказать, совсем не шокировал вид главы семейства в рубашке сверху и сатиновых трусах снизу. Потому что он находился на своей территории, а трусы в цветочек были тем самым флагом, который символизировал право этого самца на свой пятидесятиметровый, с балконом и совмещенным санузлом, ареал проживания. Флаг трепыхался от внезапно образовавшегося сквозняка, едва ли не оголяя гениталии. Входите в дом, добро пожаловать!

Я давно уже не был советским человеком внешне. Но оставался таковым внутри. Моя советскость пряталась в моих штанах вместе с цветастым флагом семейных трусов. И хотя я давно расстался со своей семьей, к трусам такого типа я сохранил слабость и привязанность навсегда. Помню, моя бабушка, выбрасывая купленные мамой новомодные плавки и укладывая на их место в мой шкаф вот такие, семейные, трусы, приговаривала: «Все там должно дышать! У мужика все там должно дышать!» Я слушался бабушку, и поэтому «все» у меня ниже пояса дышало. Но я очень не любил, когда что-либо у меня дышало сверх меры. Спал я всегда в трусах, даже после секса не забывая натянуть их на себя. А тут что-то невероятное. Я поднял легкое одеяло и – так и есть! – увидел, что трусов на мне не было. Почему? И где, собственно, я нахожусь?

Тут я ощутил головную боль. Как ни странно, именно боль помогла мне вспомнить вчерашний вечер. Довольно подробно, включая поездку в белом автомобиле. Но вот что было после, я вспомнить не мог никак. А что, собственно, я делаю в чужой постели? Если я голый, значит, спал с какой-то женщиной. Очевидно, что с Маргарет. Но тогда почему ее нет рядом и, самое главное, нет никаких следов ее пребывания? Ну, там, деталей туалета, или окурков в пепельнице, или полупустого бокала?

А-а-а, так ведь она хотела не только меня одного. Был еще этот парень из Москвы, с которым мы перешли на «ты», Сергей Журавлев. Он, к тому же, еще и журналист, значит, напишет в своей газете о моральном разложении продавцов оружия. Ах да, он же на телевидении работает, а им не рассказывать, а показывать надо! Когда им, телевизионщикам, показывать нечего, им не верят. Да я и сам могу рассказать про него такое! А, собственно, что я могу про него рассказать, если я ничего не помню? Только то, что он оказался на аэродроме тогда, когда находиться ему там было совсем необязательно. Хотелось выругаться. Но я не стал. Я сбросил с себя невесомое одеяло и попробовал подняться. Огого! Моя голова, казалось, весила тонны. То ли от нее отлила кровь, то ли наоборот, весь мой кровяной запас сосредоточился в мозге, но я не выдержал внезапной головной боли. Рухнул на кровать, а с нее сполз на пол, свалив стоявший рядом стул. Очевидно, я стонал достаточно громко, потому что секунду спустя в спальню влетел Сергей Журавлев, в джинсах и голый по пояс.

– Иваныч, что случилось? Ты жив? – взволнованно спросил он, наклоняясь ко мне.

– Наполовину, – только и смог я произнести вслух.

– Понимаю, – сказал журналист и скрылся за дверью. Через минуту Журавлев вернулся, держа в руках бутылку с пивом «Стар». На тонком горлышке бутылки соблазнительно блестела испарина.

– Сейчас, сейчас, – суетился Журавлев в поисках открывалки. Он сначала окинул взглядом комнату. Открывалки не было. Сергей пошарил по карманам. Затем махнул рукой и сорвал зубчатую крышку о спинку стула. Дерево скрипнуло. На спинке остались глубокие царапины, но крышка все же слетела с шипением, из горлышка поползла пена, а по всей комнате растекся аромат столь необходимого сейчас утреннего хмеля.

– На вот, одень трусы, – подкинул мне Сергей валявшийся рядом с ним флаг моей независимости.

Я ни слова не говоря, одной рукой начал одевать трусы, а другой схватился за бутылку и опрокинул ее в свое нутро. Она влилась за несколько секунд, почти вся. После этого я снова обрел дар речи. Начал с волновавшего меня вопроса.

– Где мы?

– В гостях. Хозяйку зовут Мики. Маргарет Лимани. Сначала ты привез ее в «Бунгало», потом приехал я, и мы вместе поехали к ней.

Я подумал и продолжил допрос.

– Секс был?

– Какой секс, Иваныч? Ты так быстро «отъехал» по дороге, что только песни мог петь. Да и то, вполсилы.

– А почему я голый?

– Да ты же не хотел ложиться, и все норовил убежать, а Мики предложила тебя раздеть догола. Сказала, что голым он все равно никуда не убежит. Кстати, она сама хотела убедиться, что у тебя... ну, что, в общем, ты не можешь.

– А у тебя?

– Что значит «у тебя»?

– У тебя с ней что-то было?

– А тебе-то какая разница? Завидуешь?

Я бы с удовольствием заехал бы ему в рыло, как на аэродроме. Если б смог. Но Сергей не всегда был язвительным подонком, сочувствие в нем нет-нет, да и просыпалось. Вот, к примеру, сейчас пива принес.

– Извини, Андрей Иваныч, она, конечно, хороша. И она, извини меня за правду, хотела меня. Хотела мужика вообще. Но я... – он запнулся и продолжил все в той же обычной своей язвительной манере. – Но я решил свалять дурака. Прикинулся таким же пьяным, как и ты.

– Зачем?

– Во-первых, она твоя добыча. Ты ее первый заметил. А во-вторых, – нотки потешного пафоса зазвучали в его голосе. – С учетом местной статистики распространения СПИДа предпочитаю как минимум вдвое уменьшить риск заражения чумой двадцатого века всех – подчеркиваю! – всех бывших советских граждан, пребывающих в этом доме.

– А что это за дом? Твоя гостиница или что-то другое?

– Другое, Иваныч, совсем другое, – и Сергей, демонстративно прокашлявшись, продолжал юморить. – Наши корреспонденты находятся в гуще событий. Сейчас они знакомятся с личной жизнью и бытом обычной представительницы либерийского народа Маргарет Лимани, которая живет в скромном двухэтажном особняке.

– Слушай, – говорю. – тебе бы в советское время в газете «Правда» работать.

– Для «Правды», Иваныч, я слишком молод. Не поверишь, я начинал карьеру в «Мурзилке».

Я сразу и не понял, что это он там говорит.

– Где начинал? В «Мурзилке»?

– В «Мурзилке», в «Мурзилке», именно так, – закивал Журавлев. – И был в ранней юности похож на самого Мурзилку. Был глупым, нестриженым, зимой и летом носил на голове беретку.

– Хорошо хоть беретку снял. И постригся, – говорю.

Сергей рассмеялся:

– Ай, молодца, Иваныч, у торговцев смертью тоже есть чувство юмора!

И он так фамильярно взъерошил своей пятерней шевелюру у меня на голове. Ну, гад, на кого руку поднял! подумал я было и решил теперь уж точно ударить его. Но моя рука вместо этого схватила бутылку с остатками пива и... что бы вы подумали? Вылил их Журавлеву на голову. Пивные струи стекали с него водопадами, легко прокладывая себе дорогу в журавлевских волосах. Один из ручейков задержался на лбу, зацепившись за выпирающие, как у питекантропа, надбровные дуги, и сорвался в направлении носа. Но, достигнув его кончика, иссяк и завис грустной каплей на этой части тела, которую журналист совал куда не следует. Журавлев не остался в долгу. Он взвыл, как раненый зверь, вскочил и снова выбежал из спальни. А когда вернулся, в руках его была, конечно же, полная бутылка пива. Но меня он не нашел. Я стоял за дверью с подушкой в руке, и как только мне предоставился удобный момент, огрел его сзади. Пиво выплеснулось и оросило его волосатое голое брюхо. Но Журавлев тоже оказался не промах. Дважды облитый пивом, он кинулся на меня, чуть пригнувшись. Мне не хватило ловкости уйти от нападения, и поддетый Журавлевым снизу, словно тореадор быком, я взлетел над кроватью и рухнул на нее.

– Зиндабад! – крикнул Сергей на фарси. – Победа! Да здравствует свобода слова и демократическая пресса! Нет войне!

Он сидел сверху, в одной руке подушка, в другой пивная бутылка.

– Дурачок, – говорю ему, переводя дыхание. – Ты же без работы останешься, если нет войне.

Он задумался.

– И правда, – согласился он. – Тогда выпьем за любимую работу!

И остатки пива отправились в его разговорчивый рот.

Но тут в спальню вошла Мики. Как она была прекрасна! Черное тело под полупрозрачным халатом, а халатик-то чуть распахнут, не слишком, ровно настолько, чтобы можно было видеть ложбинку между ее эбеновых грудей, а над ними возвышалась шея удивительной правильности линий. Именно такая должна быть у настоящей женщины, чтобы держать голову высоко и гордо. Теперь Мики уже не напоминала бродячую собаку, как это было вчера, на аэродроме. Она убрала волосы со своего высокого лба, глаза ее блестели веселыми огоньками. Маргарет сложила руки на груди и уставилась на нас. Картина, которую она увидела, могла поразить воображение. На розовом сексодроме лежали два упитанных мужика, вернее, один, голый, лежал на спине, а второй, полуголый, сидел на нем верхом. Тот, второй, был весь в чем-то липком и держал подушку в руке. Оба тяжело дышали. Маргарет расхохоталась.

– Теперь я понимаю, почему у нас ночью ничего не было, – сказала она, на английском, конечно. – Я вам, мальчики, не нравлюсь? У вас другие предпочтения?

– Нет-нет, нравишься, – хором заговорили мы оба, перейдя на английский.

– Это не то, что ты думаешь.

– А что, вы думаете, я думаю? – ехидно переспросила Мики.

– Ну, наверное, то что я его поимел, – предположил Сергей, слезая с меня.

– Да нет же, это не он меня, а я его... Тьфу ты, совсем ум потерял, – перебил я Сергея, натягивая на себя валявшиеся на полу джинсы.

– Это, знаешь, все из-за Мурзилки.

– Кто это Murzilka? Ваш друг?

– Ну, как же тебе объяснить? Murzilka это не человек. Это образ. Это состояние души. Это как в пионерском отряде. Пионеры на тихом часе лупят друг друга подушками. Знаешь, что такое тихий час и пионеры? – продолжал я, как мог, объяснять ситуацию. – Не знаешь. Ну, в общем, это, это...

– Это ностальгия, Мики, – пришел на помощь Сергей. – Это когда твоей молодости не дают закончиться сполна, и тогда она берет свое в старости. Так понятнее?

Хорошо сказал, в общем.

Мики вполне поняла его, но по-своему.

– Это когда дети-рэбелы наклеивают на автоматы этикетки от жвачек с картинками «феррари», а потом играют в футбол со школьниками из сожженной ими же деревни. Правильно?

Я уже оделся. Она все понимала. Она вообще была очень проницательна, эта женщина из народа Мандинго. Она постоянно думала над тем, что ей нужно сказать, и над тем, что сказано другими.

– Ладно, приводите себя в порядок, я жду вас на завтраке.

– А где у нас завтрак? – потер руки Сергей.

– У нас, – именно так она и сказала, сделав акцент на первых двух словах «у нас». – У нас завтрак на лужайке перед домом. Очень удобно. Слышно, как поют птицы, и как стреляют люди.

Она развернулась (ах, какая потрясающая осанка!) и поплыла к двери. Но вдруг приостановилась, чтобы сказать: «Кстати, мальчики, спасибо, что увезли меня из „Бунгало“, с вами даже без секса веселее, чем с тем уродом в цветастой рубашке.»

«Да уж, с нами обхохочешься,» – пробормотал я под нос, чтобы Маргарет не услышала. Она и так ничего не услышала. Дверь за ней плавно закрылась.

*****

Завтрак был великолепен, так же, как и сама хозяйка. Апельсиновый сок в холодном графине, кофе в фарфоровых чайничках (именно так почему-то и пьют его в Западной Африке), и тонкие ломти мяса, сыра, колбасы и красной рыбы. Красная плоть арбузов блестела сахарными прожилками в тех местах, где ее разрезали, или разломали. А вокруг огромных арбузных ломтей, как шлюпки вокруг больших кораблей, громоздились маленькие ломтики яблок.

– Если хотите, я попрошу, чтобы принесли каких-нибудь овощей, – сказала Маргарет.

Мы, уже с набитыми ртами, отрицательно замычали и замотали головами из стороны в сторону. Все было и так хорошо.

Дом у Мики действительно был двухэтажный, но в этом районе Монровии дома строились на сваях, поэтому, казалось, что в доме три этажа. Так оно, в сущности, и было. В жару под домом можно было поставить столик, лежанку и, ни о чем не думая, глядеть на зеленую холмистую лужайку, размером с половину футбольного поля. Такая усадьба в этом районе была почти что у каждого. Здесь жили высшие правительственные чиновники, иностранные дипломаты, торговцы алмазами и бриллиантами, и прочий богатый люд. Маргарет, видимо, входила в клан местных богатеев. Я же, несмотря на свои финансовые возможности, все-таки жил в районе попроще. Футбольного поля у меня не было, а вместо щебета птиц я каждое утро слышал пьяную ругань за столиками круглосуточного кафе, которое пристроилось под бетонным забором моих владений. Маргарет заметила мой оценивающий взгляд.

– Единственное неудобство здесь, – сказала она, наливая кофе в мою чашку. – это близость к гостинице «Африка». Когда ее штурмуют, случайные пули долетают и сюда.

– А когда ее штурмовали в последний раз? – поинтересовался Сергей.

– В этом году, но Чарли удержал свою территорию. А в девяносто пятом он сам заходил с этой стороны. Его солдаты стреляли по городу с крыши гостиницы.

– Так ты что, всю войну была здесь? – удивился Журавлев.

– Три.

– Что «три»?

– Я была здесь все три войны. С девяностого года.

Маргарет помолчала и отхлебнула кофе из своей чашки.

– Мой папа оставил меня здесь, чтобы я присматривала за рестораном. У нас тогда было всего два заведения, одно за Сприггсом, а другое там, где сейчас «Бунгало», я его построила после первой войны. Помню, как отец однажды сказал мне: «Кто бы ни победил, бить все равно будут или индийцев, или ливанцев».

– За что?

– Да ни за что. Просто потому, что богатые. Рэбелам только скажи, что во всем виноваты иностранцы, и тут же начинаются погромы. Папа знал, что говорил.

– Да, но почему он тебя в таком случае не забрал? Официально ты же индуска, – удивился Журавлев. Вот как, о Маргарет он с самого начала знал больше, чем я.

– Да, индуска, но только наполовину. Если этого не знать, то что ты во мне найдешь индийского?

– Не знаю, я еще не искал, – попробовал я опасно пошутить.

Но Мики не обратила на это внимание. Она рассказывала свою историю:

– В общем, рэбелы казнили президента Доу. Вы же знаете, как это было. Все это показывали в новостях. Сначала его раздели догола, потом связали и в таком виде водили по улицам. Принс Джонс, друг Тайлера, отрезал ему член, и Доу просто истек кровью. Он плакал и молил о пощаде, он выл, как раненый зверь, но Принс только насмехался над ним, а потом ходил по Монровии, держа отрезанный член двумя пальцами, как сигару. Он подносил его ко рту, делая вид, что курит, а его боевики подносили ему огонь и кричали «Мы разделали Доу на сигары». Говорят, что Джонс пообещал Чарли, что нарежет этого Доу на тоненькие кусочки, чтобы из них можно было свернуть сигары. Вот и выполнил свое обещание. А меня он не тронул.

Она снова отпила чуть остывший кофе.

– Хотя, я знаю, собирался. Речь шла, правда, не обо мне, вернее, не только обо мне. Они пустили под нож тогда десятки богатых индийцев и ливанцев, говорили, что на них либерийская кровь. И на проданных ими алмазах. Но мы к алмазному бизнесу не имели никакого отношения. Участок для этого дома был куплен моим отцом на деньги, заработанные в Индии, так что мы были ни при чем.

– А почему вас должны были в чем-то винить? – попробовал было возмутиться Сергей. Но Маргарет продолжала, никак не отреагировав на его реплику.

– В девяностом они перебили половину нашего района. Из иностранцев не трогали только янки. Тогда я сама предложила Тайлеру стать его любовницей.

– А почему не Джонсу, ведь это он захватил Монровию? – похоже, Журавлев превращался в журналиста.

– Наверное, тогда это было более разумным, но я просто не могла себе представить, что буду целовать губы, в которых до этого побывал отрезанный мужской член. История показала, что я права.

Снова глоток кофе. И улыбка. «Сколько же ей лет?» – подумал я. Я всегда ошибаюсь с возрастом этих африканок.

– Мики, а сколько лет тебе было в девяностом? – не удержался я от вопроса.

– Восемнадцать, – сказала она без тени кокетства. Значит, сейчас ей около тридцати, и она явно знает, что выглядит моложе своих лет. Я бы сказал, гораздо моложе.

– И отец оставил весь свой бизнес на восемнадцатилетнюю девчонку?

– А как бы вы, ребята, поступили, если бы у вас не было выбора?

Она посмотрела мне в глаза. Девушке с таким взглядом я бы и сам доверил любое дело. И любые деньги.

– Выбор у него был небольшой. – жестко сказала она. – Отдать все мне. Или отдать все бандитам.

– А мать? Где твоя мама? – поинтересовался Журавлев.

– Мама? Мама погибла вот на этой лужайке. Американцы сказали, что здесь никогда ни за что не будет войны. «Эти либерийцы могут резать друг друга сколько угодно, но в частные владения американцев они не зайдут,» – так сказал посол Штатов, и ему все поверили. Вон его дом, в низине, недалеко от нашего. Они и не зашли к американцам. Они четко знали, кто где живет. Когда они вошли к нам, я увидела, что их четверо. Грязные длинноволосые парни, голые по пояс, в руках автоматы. Папу они не нашли, его уже не было в Монровии, зато схватили маму и потащили в свою машину, она стояла за воротами. Мама нужна им была в качестве заложницы, они рассчитывали вернуть отца назад или получить от него большой выкуп. Меня оставили на закуску. Но тут началась стрельба. Я не знала, откуда стреляли. Сначала над нами свистели пули, потом раздался глухой взрыв. Что-то упало посреди двора, как раз там, где рэбелы волокли мою маму. Я помню вспышку света и такой неясный удар, словно кто-то бьет тебя по ушам. Я потеряла сознание. Когда я очнулась, я увидела, что лежу возле дома, а невдалеке от меня мама и все эти молодые парни, рэбелы. Они были убиты. Но я этого не понимала и тащила маму назад в дом. У нее весь затылок и спина были в крови и таких мелких ранках, из которых сочилась кровь. Мне казалось, что у нее еще есть пульс, хотя глаза остановились, но это было не так, в общем... с тех пор это мой дом и мой бизнес.

Над лужайкой летали какие-то диковинные синевато-желтые птицы. Они наперебой щебетали и выхватывали что-то друг у друга прямо из клюва. Природа здесь была агрессивна даже в минуты полного спокойствия.

– А папы и след простыл. Вы оба много путешествуете по свету, так?

Мы утвердительно кивнули.

– Если где-то в этом мире вам встретится человек по имени Раджив Лимани, передайте ему вот это. Это мамино.

И Маргарет сняла с шеи золотой кулон. Веселая индийская дивина на тонкой цепочке стояла на одной босой ноге. Другая была приподнята над каким-то растением. Она танцевала. А рук у нее было так много, что издалека она могла бы сойти за насекомое. Тарантула, например, или скорпиона. Мы оба, я и Сергей, потянулись к кулону, но Сергей, подумав, убрал свою руку, и золотая фигурка упала в мою ладонь.

– Если когда-нибудь ты найдешь моего отца, отдай ему это. И скажи ему вот что... а, впрочем, ничего не говори. Я рада, что он уехал. С ним я бы не смогла здесь жить. Без него научилась не трусить. Теперь я могу все. – Голос Мики стал очень жестким. – Я могу жить везде, и даже если опять начну с нуля, я все равно всегда и везде буду богатой.

– Даже в России? – не удержался от ехидства Журавлев.

– Даже в России. Но, – и тут Маргарет показала самый что ни на есть высокий класс. – Но я так не люблю эти восточноевропейские страны с их низким уровнем жизни!

Шутка удалась. Сказано было в нужное время и в нужном месте. Да, кстати, у Маргарет был лучший кофе во всей Западной Африке.

Вот после этого кофе я и оказался в ее постели. Конечно, дождавшись, когда же уедет Сергей. Он, негодяй такой, тянул время, и уехал только после того, как получил от меня твердое слово, что я дам ему интервью сегодня вечером. Слово пришлось скрепить купеческим рукопожатием.