Текст книги "Экватор. Черный цвет & Белый цвет"

Автор книги: Андрей Цаплиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

«Не так уж и много,» – улыбнулся я.

«Это еще не все. В силу изменившихся условий, мы будем вынуждены как можно раньше начать эвакуацию наших людей из зоны Путумайо. Мы же не можем быть уверены в том, что Вы не проговоритесь о месте нашей дислокации, если мы, конечно, Вас не ликвидируем.» – Де Сильва посмотрел на меня поверх очков. Хотел убедиться, что я испугался. Я и вправду испугался, но ни один мускул на моем лице не дрогнул. «Молодец, Иваныч,» – похвалил я мысленно сам себя. – «Сумел, значит, сохранить свое лицо.»

«То есть, Вам проще меня убить, чем отпустить?» – спросил я де Сильву как можно более спокойно.

«Это так.» – Команданте стряхнул пепел прямо на пол. Его поистине свинское отношение к своему кабинету как-то не слишком увязывалось с нарочитой подтянутостью его внешнего вида. Новенькая, с иголочки, форма, дорогие очки, и вдруг – пепел на пол. – «Но мы считаем Вас партнером и поэтому хотим, чтобы в случае невыполнения договора Вы оплатили все мероприятия по нашей эвакуации.»

И тут я не сдержался.

«Вашу мать! Это же банальный шантаж. Вы же меня разводите, словно какого-нибудь лоха. Если я соглашусь, я весь ваш гонорар потрачу на то, чтобы организовать эту доставку. А если не соглашусь, то заплачу вам хренову кучу денег. Партизаны, твою мать! Когда вы заманили меня сюда, вы уже знали, что я не откажусь. Вы не партизаны, а самые обычные кидалы! И я, дурак, поверил вам.»

Слова «лох», «развод» и «кидалы» я произнес по-русски, но смысл сказанного и без того был понятен этим герильерос. Рокоссовский рванулся было с насиженного краешка стола в мою сторону. Де Сильва остановил его жестом.

«Послушайте, Андреас,» – обратился ко мне команданте. – «Не мы придумали этот бизнес. Мы вообще против денег и материальной выгоды. Но по таким правилам живет проклятый прогнивший режим в Боготе, и мы воюем против него его же методами.»

«Не надо читать мне лекции по марксизму-ленинизму! Я этого в училище наслушался больше вашего. Я-то тут при чем?»

«Скажите мне, Андреас,» – вздохнул команданте. – «Вы всерьез думаете, что Вы над схваткой? Вы часть системы. И даже больше. Вы часть обеих систем, их и нашей. Мы воюем с ними их же оружием. Вы разделяете их ценности, но помогаете нам. Потому что только мы и такие, как мы, можем обеспечить Вам достойный, по вашему мнению, уровень жизни. Примерно такой же, как у них. Сложно объясняю?»

Я кивнул головой.

«Слушайте. На самом деле, все очень просто. Линия фронта это не Путумайо или Богота. Или – что у Вас там в бизнес-планах? – африканские джунгли. Линия фронта это Вы, Андреас.»

Я молчал. «Ойо де Монтеррей», которые он мне предложил, были чуть влажные, но мне казалось, что влага придавала кубинскому табаку еще большую изысканность. Это было, пожалуй, единственное приятное открытие сегодняшнего дня.

ГЛАВА 18 – КОЛУМБИЯ. «КОРЯВЫЙ ДУБ»

В общем, я согласился. Оплатить эвакуацию целого партизанского соединения было мне не по силам. Проще потерять один самолет сбитым над Колумбией. Но решусь ли я отправить свой экипаж на верную смерть?

У меня было несколько дней, чтобы придумать способ доставки оружия. Назад, к аэродрому, меня снова везли в лодке. Она, как две капли воды, походила на ту, в которой меня привезли на встречу к Рокоссовскому. А, может быть, это и была та самая посудина. Я сидел верхом на огромной сумке, в которой лежали доллары. Рядом со мной, слева и справа, с дежурными отсутствующими лицами пристроились боевики ФАРК. Вернее, не боевики, а «боевички». Две низкорослые девицы в камуфляже и с автоматами. Та, которая слева, была похожа на европейку. Довольно приятное лицо с почти белой кожей. Из-под пятнистой кепки все время выбивался черный локон, и мне хотелось его поправить, слегка коснувшись кончиками пальцев ее щеки. Девушка заметила мой взгляд и строго зыркнула на меня глазами. Но от этого мое озорное желание не стало меньше, и я время от времени продолжал рассматривать ее профиль.

Вторая сидела справа от меня. Далеко не красавица, она, тем не менее, выглядела аппетитно. Плотная, но хорошая фигура обещала энергичный и замысловатый секс. У нее был плосковатый нос, размазанный, как мне казалось, на поллица, но зато крепкие белые зубы. Девица показывала их, посмеиваясь шуткам крестьянина-индейца, придерживавшего свою козу. Животное непрерывно блеяло и нестерпимо воняло. Партизанка смеялась, перекладывая автомат то на левое колено, то на правое. Крестьянин гримасничал, поглядывая на распахнутый ворот гимнастерки моей охранницы. Там, подразнивая воображение индейца, виднелась ложбинка между двумя упругими смуглыми грудями. Но предпринимать более решительные действия владелец козы не решался. Автомат в руках у партизанки заставлял козопаса держать дистанцию. Кроме этого крестьянина, в лодке было еще несколько человек, в основном, женщины и дети. Примерно через каждые полчаса лодка швартовалась к берегу, высаживая одних пассажиров и принимая на борт других. Вскоре на берег сошли и крестьянин с козой. Девица с плоским носом перестала смеяться. Она перегнулась через борт, округлив два полушария чуть ниже спины. Дотянулась до воды, зачерпнула горсть и с фырканьем умыла свое лицо.

Еще раз потянулась к воде. Лямка «калашникова» – он в этот момент болтался у нее на плече – начала сползать вниз. Когда девица заметила это, автомат был уже в реке. Я рванулся со своего насиженного места и успел схватить орудие за цевье, когда его приклад уже скрылся в воде. Моя вторая охранница, увидев автомат у меня в руках, с криком передернула затвор. «Се парен!» – закричала плосконосая. Ручейки воды текли по ее лицу, ниспадали каплями на смуглую грудь и заканчивались где-то под тесным камуфляжем. Она рукой остановила подругу. – «Се парен!» Не знаю испанского. Это прозвучало, как наше «Все в порядке!» Заклинание сработало. Та, которая с локоном, опустила ствол своего автомата. Плосконосая взяла у меня из рук автомат и погладила мое плечо. «Эль ниньо!» – улыбнулась она своими жемчужными зубами. Это слово я знал. Бейби, малыш. Если бы мне так сказала какая-нибудь дама из цивилизованной Европы, это могло означать лишь одно – приглашение в постель. Но в Латинской Америке обращение «эль ниньо» ни к чему не обязывает. Это просто форма вежливости. Здесь так много секса, что даже река Путумайо пахнет, как женщина. Здесь двенадцатилетние девочки танцуют самбу так, что начинаешь чувствовать, как откуда-то снизу на тебя накатывает липкая волна поллюции. Здесь плоский нос на женском лице не раздражает, а наоборот, вызывает интерес, причем, не только у владельцев мелкого рогатого скота. Звезды над головой, переплетающиеся ветки деревьев над рекой, равномерный рокот мотора, черные индейские глаза, цевье автомата, впитавшее тепло и пот женских рук. И что такое по сравнению со всем этим калейдоскопом одно слово? Просто звук. Но, видимо, мне хватило и этого звука. Мне захотелось продолжения. И девица поняла это также хорошо, как и я сам.

Через полчаса мы высадились на берег. У причала стояла старая «тойота лендкрузер». С белой крышей и треснувшим стеклом. Водителя рядом с ней я не заметил. Девицы уверенно направились к машине. Та, которая с локоном, открыла водительскую дверь и принялась ковыряться под приборной доской. Машина была такая старая, что даже здесь, в кокаиновых дебрях Колумбии, на нее никто бы и не позарился. Вторая охранница, улыбнувшись, кивнула мне на пассажирское место впереди. Я открыл дверь и уселся на протертое до дыр кожаное сиденье. Было жестко. Неудобная пружина упиралась мне в левую ягодицу. Я посмотрел на девушку-водителя. Она упорно и нервно соединяла два проводка под рулевой колонкой. Мотор недовольно чихнул, потом заглох. Охранница выругалась. Другая – она примостилась сзади меня, так, что я чувствовал ее дыхание у себя на затылке, – засмеялась и произнесла что-то успокаивающее, вроде того же «эль нинью» в лодке. Обладательница локона ничего не сказала. Контакты в ее руках заискрили, стартер выдавил из себя старческий треск и хрип, и «тойота», наконец, завелась. Лязгнул рычаг, нехотя включилась первая передача, и машина, подскакивая на ухабах, двинулась вперед по грунтовке, в сторону городка Мокоа. Мои грязные ботинки топтались по сумке, в которой лежали два с лишним миллиона долларов.

Грунтовка, по которой мы ехали, то и дело утопала в непросыхающих лужах. Она извивалась между деревьями, частоколом громоздившимися вдоль дороги и сплетавшимися своими ветками где-то наверху. Здесь стоял вечный сумрак. Солнце с трудом пробивалось через ветки деревьев и редкими золотыми монетами падало на дно грязных луж. Едва успевали мелькнуть на поверхности луж солнечные блики, как тут же их расплескивали колеса нашего джипа. Машина нервно рычала, выбираясь из ям, заполненных водой. Девица за рулем беззлобно ругалась. Меня то и дело кидало в сторону, и я время от времени ударялся головой о железную стойку двери.

Когда я сюда прилетел, от аэродрома к переправе меня везли этой же дорогой, но ухабов тогда я не заметил. Видно, машина была получше. Во всяком случае, поновее. И водитель вез меня поаккуратнее. Ну, конечно, ведь в тот раз за рулем был мужчина. А эта девица вдавливала педаль до упора в пол так, словно на своей колымаге собралась выиграть Гран-При Монако. Тойота, однако, скорость не набирала, ее лишь сильнее подбрасывало на ухабах.

Мы доехали до развилки. Я помнил, что к аэродрому нужно повернуть налево. Обладательница локона так и сделала – крутанула руль в левую сторону. Но плосконосая что-то крикнула ей, и водительница остановилась. Обе выскочили из машины и начали громко спорить. Плосконосая наседала на подругу, то умоляя ее, то повышая голос, то насмехаясь над ней. Барышня с локоном, не меняясь в лице, отрицательно мотала головой. Низкорослая девица тыкала в подругу пальцем, потом хлопала себя по бедрам, словно от отчаяния. Она время от времени указывала рукой на машину, в которой, словно клуша на насесте, сидел я на своей драгоценной сумке, и кричала «Lo quiero, lo quiero, comprendes!»

Та, которая с локоном, явно пыталась взывать к ее разуму. Она собрала пальцы правой руки в щепотку, словно поймав за хвост последний ускользающий разумный довод, и потрясала им перед лицом своей подруги. Она очень четко произносила непонятные мне слова, но даже меня они вполне могли бы убедить только самой интонацией, с которой они произносились. Меня, но не плосконосую. А дальше произошло нечто совершенно непонятное.

Плосконосая схватила автомат, передернула затвор и направила его прямо в живот напарницы. Та, которая с локоном, тоже сорвала с плеча оружие и стала в боевую стойку. Обе, чуть присев, ходили по кругу, как два бультерьера в загоне. Они кричали друг на друга так, что птицы срывались с деревьев и улетали прочь. Качественное лесное эхо многократно повторяло их боевые выкрики. Потом плосконосая выпрямилась, рванула на груди гимнастерку, бросила автомат прямо в грязную лужу. И тут же уселась рядом с ним. Она обхватила голову руками и горько-горько зарыдала. Это был плач отчаяния и досады. Она рвала на себе волосы и била смуглым кулачком по луже.

Напарница некоторое время смотрела на нее. Потом тоже бросила «калашников» в сторону. Она подошла к своей плачущей подруге, присела рядом с ней на корточки и, обняв плосконосую, залилась горькими слезами. Так они сидели довольно долго. Они размазывали слезы друг у друга по щекам. Их черные волосы спутались. Они то шептались, то причитали, то смеялись сквозь бесконечные потоки девичьих слез. Я не понимал, что происходит. Мне захотелось сесть за руль и бросить их здесь, на этой развилке. Наверное, я так бы и поступил, если бы этот странный плач не прекратился так же внезапно, как и начался.

Девицы поднялись с земли. Они по-прежнему обнимались, но теперь уже не плакали, а наоборот – заговорщицки смеялись. Они подошли к машине. «Турн!» – сказала мне та, которая с локоном. И сделала знак, чтобы я повернулся. Я рассматривал трещину на лобовом стекле и слушал, как у меня за спиной шуршит одежда вперемежку с девичьими смешками.

Когда мне разрешили повернуться, я увидел перед собой двух самых обычных латиноамериканок в красных цветастых платьях. Уму непостижимо, откуда они достали свои наряды. Носили под формой, что ли? Или заранее припрятали под задним сиденьем «тойоты»? Обе девушки почти неузнаваемо изменились. Одна, наконец, убрала соблазнительный локон, перевязав свои крепкие блестящие волосы лентой, а у другой вместо распахнутого ворота пятнистой куртки появилось декольте с белой оборочкой по периметру. Ее грудь, надо сказать, неплохо смотрелась и до этого, в расстегнутом камуфляже.

Плосконосая взъерошила мне волосы, а ее подруга открыла пассажирскую дверь и строго сказала по-английски «Драйв!» И легонько толкнула меня, чтобы я лучше понял, чего она от меня хочет. Я нехотя переместился на место водителя. Не скажу, что я был в шоке, но непонимание происходящего привело меня в состояние легкого ступора. Кажется, меня взяли в заложники. Но вряд ли целью моего захвата были деньги. Обладательница локона бесцеремонно топталась ногами по моим миллионам. Ноги, кстати, у нее были стройные, сильные и загорелые. «Драйв!» – повторила девушка приказание.

«Куда?» – спросил я по-английски.

«Мокоа» – ответила она и махнула рукой. – «Vamos. Поехали.»

Все время, пока длилась эта сцена, двигатель машины работал, вхолостую сжигая бензин. Я включил первую передачу и повернул руль вправо. Мы снова выехали на развилку и поехали в сторону города. Аэродром оставался где-то слева. Я не имел ни малейшего представления о том, что собираются делать мои охранницы. Но моя интуиция подсказывала мне, что бояться нечего.

Мой разум бунтовал. Мы едем в Мокоа, говорил он моей интуиции. Этот город контролирует правительство. Там полным полно военных. Если девиц хотя бы заподозрят в связях с партизанами, им крышка. И мне тоже. И моим миллионам. Не бойся, отвечала интуиция, все будет хорошо. Девицы знают, что делают. К тому же, у них оружие, значит, они сейчас диктуют условия.

«А где их автоматы?» – гневно спросил интуицию мой разум.

«А где „калашниковы“?» – осторожно спросил я вслух красавицу справа.

Они рассмеялись обе. «Форест,» – и моя соседка справа махнула рукой куда-то в сторону леса. – «Yo no soy loca!» Я, мол, не дура, вот что примерно она ответила. В смысле, спрятала автоматы в лесу, там, где мы стояли. Другая не-дура влажно дышала мне в затылок и принялась яростно разминать своими маленькими и крепкими ладонями мои плечи. Несомненно, обе они были locas.

Если бы мой разум восторжествовал, то я запросто мог бы скрутить их обоих. Тем более, что они были безоружны. Мог бы развернуть машину и как-нибудь довести ее до тайного аэродрома в сельве. Но я этого не сделал. Иногда предчувствие обладания даже самой обычной женщиной перевешивает жажду наживы. Ради случайной женщины ты готов поставить на кон даже миллион. Так бывает. А тут целых две красавицы. Но и миллионов в моей сумке тоже было два. С небольшим довеском. Маленький спортивный самолет, который доставил меня в эту страну, обязан дождаться своего пассажира. Я знал, что пилоту был дан именно такой приказ. Пути к отступлению еще не были отрезаны. Поэтому я позволил себе тоже стать немножечко loco, совсем ненадолго.

Через два часа мы уже были в гостинице на центральной площади Мокоа, в пятидесяти метрах от местного управления полиции. По улицам города бродили полицейские патрули, снаряженные почти по американским стандартам. Кевларовые синие шлемы, форма с наколенниками, массивные бронежилеты под разгрузкой, набитой боеприпасами. У каждого полицейского в руках было по новенькой винтовке М-4. Оружие они держали тоже по-американски. Почти на уровне груди, стволом вниз, указательный палец правой руки под курком. Мы у полицейских особого интереса не вызвали. Грязный крепыш-европеец и две хохочущие девицы, нырнувшие в первый попавшийся свободный номер. Что же тут может быть подозрительного?

Это был совершенно сумасшедший сексуальный эксперимент. Мы оказались в постели втроем. Я продолжал чувствовать себя заложником. Две колумбийки доминировали надо мной и делали все, что хотели. Перед моим лицом мелькали спутанные волосы над огромными глазами с расширенными зрачками, смуглые бедра, дрожащие соски. Белозубый частокол не хотел прятаться за полными губами, с которых слетал крик восторга. Не крик даже, а хищный клич. Причем, я уже не мог определить, кому из двоих подруг он принадлежит. Они набросились на меня, как две пираньи, пожирая мою плоть, высасывая мою кровь, терзая мое сознание. И они никак не могли насытиться.

Сейчас я понимаю, что с ними тогда случилось. Им бы не воевать, а любить своих латиноамериканский мужчин со всей силой южной страсти. Заниматься домом, а не делать революцию. Полуаскетичная жизнь в джунглях поломала их психику. Они, созданные для любви, превратились в оружие классовой борьбы, такое же жестокое и безотказное, как мои автоматы. Они стояли в строю, ползали в грязи, воевали и убивали. Они выкрикивали команды и приказы. Они стонали на операционных столах вместо того, чтобы стонать в постелях. А в это время любовь жила у них внутри. Она им мешала воевать, как гнойный нарыв. Давление растет, сознание давит на любовь, любовь разрывает изнутри. И вот прорвало. На моем месте мог быть кто угодно. Любой наркокурьер оказался бы в этой постели, будь он пассажиром старой «тойоты». Любой партизан, вырвавшийся случайно из леса, был бы уложен девицами на обе лопатки. Только не этот терминатор Рокоссовский. И не полусумасшедший банкир де Сильва. Эти живо бы отправили девушек в расход. А девицы балансировали на краю своей жизни, прорываясь сквозь меня, словно сквозь узкую дверь, в пространство своей внутренней свободы.

Два красных платья лежали на полу и казались мне пятнами разлитого вина. Или крови. Сладкий запах женской секреции смешался с запахом «Ойо де Монтеррей», раскрошившихся в моем кармане. Два миллиона двести двадцать пять тысяч долларов глуповато лежали в углу комнаты, загораживая дорогу в полуоткрытую дверь ванной комнаты. Оттуда, подчиняясь такту генератора, который молотил во дворе гостиницы, мигала лампочка. Наш ритм был совсем другим. Впервые в жизни я почувствовал себя полным дерьмом, извращенцем и подонком. Дело было не в сексе, а в моей работе. Чем больше сюда попадет моего товара, тем больше таких несчастных и жадных до любви девиц окажется в джунглях. И у них никогда не будет спортивного самолета, чтобы улететь отсюда.

Стоп, говорю я себе. Это просто секс втроем. Эти девушки просто обычные самки, истосковавшиеся по члену. Эти деньги я получаю только за доставку. Я не знаю, что будет в контейнерах, и мне до этого нет никакого дела. Поэтому нужно прекратить бессмысленные рефлексии. Я дал себе команду расслабиться и нырнул поглубже в пучину сексуальных наслаждений.

Мы расплескивали свою энергию несколько часов кряду и потом затихли. Плосконосая разметала во сне руки и счастливо улыбалась. Ее голое тело заняло полпостели, правая нога девушки лежала на моей левой. С другой стороны тихо посапывала ее подруга, удобно спрятав лицо у меня подмышкой. У нее были потрясающе красивые волосы. Гладкие и блестящие, как шелк, они отражали свет луны за окном. А, может, это был просто уличный фонарь. Настала ночь.

Я тихонько высвободился из-под пряной тяжести двух женских тел и пошел в ванную. Посмотрел в зеркало. На меня оттуда выглянуло глуповатое лицо с карими глазами чуть навыкате. Многодневная небритость делала человека в зеркале немного похожим на колумбийца. Тогда среди местных мачо была мода на щетинистые лица. Я ненавидел себя. Я понимал, что меня использовали, причем, использовали по назначению. Эти две девицы вполне могли завалить меня в лесу и взять себе мои миллионы. Но вместо этого они бросили деньги возле ванной и взяли меня самого, как хотели. Взяли мой член, словно купили его в дешевом колумбийском секс-шопе. Не купили даже, а украли.

Стало душно. Я не спеша оделся и вышел на улицу. У входа в гостиницу стояло несколько складных столиков под матерчатым навесом. Я сел за ближайший и стал ждать официанта. В гостиничном ресторанчике, кроме меня, был еще один посетитель, плотная спина которого нависала над столиком. Даже со спины что-то выдавало в нем иностранца.

Официант долго не подходил, но меня это не раздражало. Я смотрел, как ветер раскачивал светящуюся гирлянду над входом в отель. По пустынной улице невдалеке от гостиницы туда-сюда прохаживался полицейский. Он, то и дело прикрывая рот, шептал какие-то глупости в трубку мобильника. Явно тратил служебное время на личные разговоры. Гирлянда над входом в гостиницу внезапно потухла. И одновременно с темнотой наступила пронзительная тишина. Заглох генератор. Вот как, а я уже настолько привык к шуму двигателя, что перестал его замечать. Полицейский перед гостиницей включил фонарик.

«Fuck» – тихо выругался я по-английски.

Луч фонарика метнулся ко мне и перепрыгнул на единственного, кроме меня самого, посетителя этого заведения. Спина зашевелилась. Человек развернулся ко мне. Лица я не успел разглядеть, оно оказалось в темноте, как только полицейский фонарик потерял к нему интерес.

«Американец?» – спросил меня сосед. Судя по произношению, он увидел во мне соотечественника.

«Нет, но тоже гринго,» – ответил я уклончиво.

«Почему гринго?» – переспросил голос из темноты.

«В этой стране все иностранцы гринго».

«Да, это верно» – услышал я понимающий вздох за соседним столиком. – «Выпьешь?»

«Я бы выпил, да никто не наливает.»

«Погоди, сейчас они перебросят свет на другой генератор, и официант освободится.»

Здесь, как видно, в целях экономии официант выполнял еще и функции электрика. С генератором он управлялся, пожалуй, лучше, чем с посетителями. Вскоре двигатель затарахтел, набирая обороты, и лампочки снова ожили. На пороге гостиницы, вытирая руки о передник, появился курчавый парень.

«Cerveza?» – вопросительно кивнул он мне. – «Пиво?»

«Две сервезы,» – повелительно произнес мой сосед. – «Я плачу.»

Теперь я мог рассмотреть его лицо. Круглое, с большими отвислыми щеками, оно напоминало розовую грушу. Ее воображаемый хвостик прятался под джинсовой кепкой-бейсболкой, а широкая часть заканчивалась где-то на уровне груди, минуя стадию шеи. И все же, человека, который хотел угостить меня пивом, следовало, скорее, назвать крепышом, чем толстяком. Он был крупный и широкоплечий. За его плечами угадывались примерно пятьдесят лет простой, тяжелой и не всегда сытой жизни. Он явно любил поговорить за бокалом пива и сам располагал к общению. Люди моей профессии, как правило, стремятся ограничить общение с незнакомыми людьми. Но сейчас мне почему-то захотелось поговорить как раз вот с таким случайным собутыльником, погрузиться в чужую историю, и забыть на некоторое время о своей.

«Ричард. Ричард Крукоу,» – протянул он мне руку, как только переместился за мой столик вместе с двумя пинтами пива. Здесь его разливали в нестандартные по нашему представлению шестисотграммовые бутылки. Это соответствует, примерно, одной пинте. Почему в бывшей испанской колонии меряют пиво английскими мерками, для меня и до сих пор непонятно.

«Крукоу?» – повторил я за ним. – «Звучит, как русская фамилия. Крюков. Наверное, у тебя в роду были русские?»

«Ни одного!» – гордо заявил мой новый знакомец. Хлебнул пиво прямо из горлышка бутылки и хмыкнул.

«Мой отец родился в Германии, еще до Гитлера.»

Судя по началу, история обещала быть долгой и запутанной, как исландская сага. Как раз именно это и было мне сейчас нужно. В течение последующих тридцати минут или около того я узнал, что отец Ричарда родился в семье немецких коммунистов в самый разгар классовой борьбы за светлое будущее. Победа коммунистической версии светлого будущего была не за горами, когда со своим проектом всеобщей справедливости на историческом горизонте появился Адольф. Этот проект показался немцам более успешным, чем то, что предлагали соотечественникам дедушка и бабушка Ричарда вместе с главным немецким коммунистом Эрнстом Тельманом. Конечно, вскоре немцы об этом пожалели. За любой хорошей рекламной компанией обычно стоит большое надувательство, но это было уже неважно. Гитлер успел отправить обоих прародителей моего собеседника в концлагерь. Те, впрочем, тоже успели сделать кое-что, а именно – договориться об отправке сына в Америку вместе с семьей еврейских бизнесменов, покидавших Германию по подложным документам. На этом месте я запутался в сюжетных линиях. Они слишком замысловато переплетались и в конце концов привели к нацистскому чиновнику, который за огромную взятку выправил отцу Ричарда новые документы, указав в бумагах местом рождения Лондон. А фамилию просто перевел с немецкого на английский. Видимо, язык вероятного противника нацист знал плохо: перевод столь красивой фамилии был сделан явно со словарем и вышел каким-то корявым.

«Понимаешь, он был Крюмайщ. Не Крюмайх, как часто произносят, а именно Крюмайщ, по-берлински. Знаешь, что это слово означает?»

Я мотнул головой.

«Корявый дуб!» – и Ричард гордо откинулся на спинку стула. – «Самая, что ни на есть коренная берлинская фамилия.»

«Звучит и впрямь коряво», – усмехнулся я.

«Не смейся», – пафосно заявил Крукоу.

Сейчас последует рассказ о кривом, как этот дуб, генеалогическом древе собеседника, мысленно вздохнул я. Но он не стал так глубоко вдаваться в историю своей семьи. И вернулся к сравнительной филологии.

«А этот фашист так и написал написал в бумажке по-английски. Кривой дуб. Крукоук, понимаешь? Согласись, звучит по-идиотски.»

Я согласился.

«Ну, вот. Приехал мой папа в Америку, отправили его там в приют, и со временем окончание фамилии само собой отпало. Вот так он стал Крукоу. И я теперь тоже Крукоу. Так она звучит намного лучше.»

Я опять с ним согласился.

«А, знаешь, как она будет звучать по-русски?» – говорю. «Krivodub.»

«Krivodub.» – принялся он пробовать ее на вкус. – «Krivodub. Krivodub.»

«Знаешь, „Krivodub“ тоже неплохо звучит. Так ты русский?» – воскликнул он.

«Ну, что-то вроде этого.»

«Русский. Нефтяник. Я вас таких сюда много перевозил. Но можете не дергаться.» – он наклонился ко мне поближе. – «Они вам тут не дадут развернуться. И наши тоже.»

Я никогда не интересовался нефтью, но слышал, что в этих краях работают американские нефтяные компании. Нужно взять на заметку. Если когда-нибудь придется сменить профиль.

«А причем тут ваши?» – спрашиваю его.

«Да они тут, в Колумбии, всегда причем. Акулы. Конечно, ФАРК им тут дает под хвост. Но наши не сдаются. Они здесь, как собака на сене. Сами не копают и других не пускают. Здесь не они хозяева,» – Ричард кивнул в сторону полицейского. – «И ФАРК не хозяева. Они только думают, что эта страна им принадлежит. А вот я тебе могу сказать, кому она принадлежит.»

Крукоу принялся загибать пальцы.

«Тексако, Эксон и Оксипетрол. Ну, немного Шеврон. И самая главная фирма, знаешь, какая?»

Ричард заговорщицки наклонился ко мне.

«ЦРУ,» – гордо прошептал он. – «И я всех их вожу.»

«Возишь. Это как?»

«Я пилот, парень. Причем, классный пилот. У меня одиннадцать тысяч часов в воздухе.»

Ого, становилось очень интересно.

«А здесь что делаешь?» – спрашиваю я Крукоу. – «Путешествуешь?»

«Да ты что? Работаю. Здесь недалеко аэродром, и я гоняю сюда чартеры.»

«На чартерах одиннадцать тысяч часов? Как-то не верится,» – сказал я и осекся. Будет лучше, если Крукоу так и не распознает во мне коллегу. Во всяком случае, сразу. Но летчик ничего не заметил, видимо, он часто отвечает на этот вопрос.

«Не верится? Да я на пассажирских пролетал всю сою жизнь. Вот над этими самыми джунглями. Но когда в девяносто третьем тут сбили американский „боинг“, я сказал себе стоп, хватит.»

Да, это действительно была громкая история. Местные наркобароны «заказали» теракт на борту американского самолета, и лайнер завалили недалеко от Боготы. Подстрелили его самой обычной зенитной ракетой, когда он заходил на посадку.

«Испугался?»

«Нет, не то, чтобы... Просто после того я говорю диспетчерам „Меняйте курс, меняйте коридоры, лучше, если будете делать это ежедневно.“ А они...» – и Ричард махнул рукой.

«Что они?»

«Они говорят, коридор это святое, менять его нет причины. Но я-то знал, в чем дело.»

Пилот отхлебнул еще немного пива.

«У них в Боготе единственный радар. Но это не их радар, а наш. Я же говорил тебе, тут все наше. ЦРУ. И вот именно наши приказали колумбийцам оставить все, как было. Им так проще держать все под контролем. Кто куда летит и кто над кем пролетает. Высота девять тысяч, скорость восемьсот пятьдесят. Им наплевать на то, что все мы смертники. Свои, чужие, колумбийцы, американцы – все, кто в воздухе смертники. Потому что летают по пристрелянному коридору. До следующей ракеты.»

«А ты как летаешь?»

«А что я? Взял да и пересел на чартер. И сюда, в Путумайо. Здесь диспетчер нас по радару не водит. Здесь у них вообще нет радара. Диспетчер ведет меня по данным моих же приборов. Ну, как тебе это объяснить? Он запрашивает меня, я ему отвечаю. А сам маневрирую, как хочу. В разумных пределах, как ты понимаешь. Вот так мы здесь и летаем.»

«Послушай,» – говорю я ему. – «Ты хоть ври, да не завирайся. Местный диспетчер тебя не видит. А тот, кто сидит в Боготе, возле радара, значит, полный идиот?»

Крукоу с подозрением посмотрел на меня.

«А ты откуда все это знаешь, нефтяник?»

«Да уж насмотрелся,» – выкручиваюсь я. – «Нас-то тоже чартерами в Западную Сибирь гоняли. Нужно же знать, на чем, куда и как тебя везут.»

«Это правильно, мужик,» – Ричард хлопнул меня по плечу, продолжая смотреть на меня глазами, на дне которых продолжала мелькать тень подозрительности. – «Вот и мы тоже знаем, где летаем.»

Обе руки Крукоу отправились в недра задних карманов его брюк.

«Вот наш секрет номер раз!» – правая рука Ричарда извлекла и положила на стол измятый экземпляр расписания пассажирских рейсов в нее Колумбии.

«А вот номер два,» – левая хлопнула но столу вчетверо сложенным пластиковым файлом с помятой бумажкой внутри. Она была исписана синими каракулями.

«Это расписание полетов, а это все данные о воздушных коридорах,» – и Ричард гордо откинулся на спинку стула. – «Если я хочу оставаться невидимым, то как мне это сделать? С учетом вот этих знаний?»

Рука пилота эффектно пролетела над столом, описав указательным пальцем дугу над бумагами на столе.

«Думай, нефтяник, думай!»

«Ничего не могу придумать,» – выдавил я из себя. Это было неправдой. Я почти сразу понял смысл и значение того, о чем хотел сказать мой собеседник. Не хватало лишь нескольких незначительных деталей.