Текст книги "Экватор. Черный цвет & Белый цвет"

Автор книги: Андрей Цаплиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

В это время на аэродроме появилась – что бы вы думали, – белая БМВ с черной красавицей за рулем. А рядом с ней Сергей Журавлев, который, встав в полный рост, орал на весь Сприггс:

– Андрей Иваныч! Вы забыли у нее взять номер телефона!

Эх, Сергей, Сергей... Зачем ты привез ее сюда? Знал бы я, какие события произойдут после этого в моей – и твоей – жизни, то дал бы тебе в морду еще один раз, не раздумывая. Но я не знал тогда ничего, да и не мог знать.

– Ее зовут Маргарет, Маргарет Лимани, – кричал Журавлев, вылезая из лихо затормозившего кабриолета. Его лицо, вернее, добрую половину этого круглого веселого лица, украшал красноватый фингал, который синел просто на глазах. Сергей увидел мой растерянный взгляд:

– А за то, что морду набили, я не обижаюсь. Мы ведь, сами знаете, ради работы на всякое готовы.

Он подумал секунду и добавил: «Набить морду – для этого много ума не надо. Я и сам набить могу. Даже вам. Но не буду.»

Он сунул мне какую-то визитку. На ней было написано «Маргарет Лимани. Сеть ресторанов. Председатель». И снизу телефон почему-то с кодом Монако.

– Ну, как, будет обещанное интервью?

– Маргарет, – протянула мне руку девушка. – Но Вы можете называть меня Мики.

Я чуть сжал ее длинную ладонь. Она высвободила ее и засмеялась:

– А Вы прямо рэбел какой-то! Никогда не видела, чтобы белые били друг друга.

– Ну, я-то его не бил. Пощадил! – хохотнул Журавлев. Их веселье меня, признаться, удивило. «Уж не покурили ли они травки?» – подумал я.

– Спасибо Вам, – и смех Маргарет превратился в обычную добрую улыбку. – Сергей сказал, что Вы таким образом защищали мою честь. Он, я так понимаю, плохо пошутил на мой счет, а Вы ему это не простили.

– Да простил он, простил! Правда, простили, Андрей Иваныч? – перебил Маргарет журналист. – Она ведь тоже заехала мне по физиономии. Потом, когда Вы уехали. Так что, может быть, снова перейдем на ты?

– Перейдем, перейдем, только дай мне закончить с ними, – и я кивнул на «Ан-26», вокруг которого все еще суетились черные коммандос. Окошко кабины приоткрылось, из него высунул голову Левочкин.

– Иваныч, подпиши манифест! – заорал Арам.

– Да я ж не имею права!

Сбрендил он, что ли? Манифест должны подписать местные чиновники. Ну, или хотя бы вот они, мои сопровождающие. Я подошел к ним и объяснил ситуацию. Я, мол, здесь неофициально, и моя подпись не должна фигурировать ни в одном документе. Старший кивнул, что-то сказал остальным на гортанном языке племени Гио. Те почему-то засмеялись.

– Иваныч, давай быстрее, мне гвинейцы закроют коридор, – торопил Арам. Он уже запустил двигатели, и лопасти начали вращаться, сначала справа по борту, а потом слева.

Начальник черных коммандос повернул ко мне голову.

– Подписывайте, Эндрю, это совершенно не имеет значения.

– Как не имеет? Из-за этой бумажки меня арестуют в любой стране, кроме вашей.

– Поверьте, для Вас это совершенно безопасно, – настаивал чернокожий. – Эту бумажку никто, кроме Вас не увидит.

– Тогда почему Вы не хотите подписать? – язвительно переспросил я этого парня. Он продолжал улыбаться, кажется, что-то издевательское появилось в его улыбке.

– Я? Ну, что ж, могу и я.

Он поднялся на борт через открытую рампу и вскоре вернулся своей расслабленной, чуть подпрыгивающей походкой. Как только он поравнялся со мной, он махнул командиру экипажа. «Взлетай.» Рампа закрылась. Левочкин задвинул свою форточку, и трудяга «Ан», заурчав еще сильнее, двинулся в сторону взлетно-посадочной полосы. «Борт» не стал дожидаться разрешения диспетчера, да в этом и не было нужды, во время войны здесь летали все, кто хочет и как хочет. Я стоял на бетонке и смотрел вслед самолету. Что-то мне не давало уйти отсюда, заняться симпатичной Маргарет или же хотя бы постоять под вентилятором в прохладной диспетчерской. Я стоял и смотрел, и мои охранники-коммандос тоже смотрели. Потом старший вернулся к ящикам со «стрелами» и стал его распаковывать. Чего тут особенного? Заказчик осматривает товар, да и все. Африканец развернул упаковку и стал шарить в контейнере в поисках рукоятки.

На той стороне полосы Левочкин разворачивал свой самолет в нашу сторону. «Будет взлетать против ветра,» – подумалось мне.

Черный коммандо пристегнул рукоятку и откинул пластиковый прицел. «Ан» постоял немного, а затем принялся набирать скорость.

Молчаливый африканец перевел устройство в боевое положение.

Колеса самолета тяжело оторвались от бетона, и воздушный грузовик стал набирать высоту.

Предводитель моих охранников широко расставил ноги и вскинул «стрелу» на плечо.

Самолет лег на левое крыло и стал делать круг над Сприггсом.

И тут я услышал характерный писк, он означал, что головка ракеты произвела захват. Ну, не мог я поверить, что он это сделает! Да, в боевых условиях именно так и проверяют русский стингер – если ракета сделала захват, значит, агрегат исправен. Но на спуск же во время проверки не нажимают. «С короткой дистанции, ведь так?» – ухмыльнулся коммандо и черный палец нажал на спусковой крючок. С каким-то сухим шипением ракета вылетела из пластиковой трубы и, оставляя за собой белый след отработанных химикатов, помчалась в сторону Левочкина.

Полет смертоносной сигары длился всего несколько секунд. За это время произошло многое. Сергей схватил свою камеру и принялся снимать эту сцену. Маргарет что-то заорала – то ли мне, то ли черному уроду в бронежилете. Я успел подумать, что ракета летит как-то некрасиво, занося зад, как заднеприводная машина на льду. Левочкин тоже успел заметить ракету. Он стал отстреливать тепловые ловушки, но они у него тоже были неисправны и лишь шипели, как мокрые бенгальские огни. Ракета попала в правый двигатель, причем, казалось, что она просто вошла в него мягко, как нож входит в масло, а потом куда-то в сторону развернулся винт и отделился от крыла, двигатель разлетелся вдребезги, и самолет закувыркался вокруг своей оси.

Взрыв я услышал после. Но нет, не должно быть так, до самолета чуть больше километра. Просто мое сознание дофантазировало, дорисовало за секунду до взрыва то, что произойдет после, и эти две реальности – одна у меня в голове, другая в небе над Сприггсом – наложились одна на другую.

«Ан», казалось, падает, как бадминтонный воланчик – резко вниз и почему-то вращаясь. В этом вращении от него отделялись какие-то неразличимые отсюда предметы. Я успел заметить сорванную рампу и с ужасом подумал, что увижу, как оттуда посыплются люди. Но этого не произошло, самолет упал в заросли невысоких, но очень густых деревьев, и оттуда над ними поднялся черный столб дыма. И снова с запозданием звук взрыва, теперь более гулкий. Конечно же, если бы на борту был мой груз, то рвануло куда бы сильнее, но Левочкин шел назад пустой, без боеприпасов. Там не могло ничего взорваться, кроме топлива. Все это длилось целую африканскую вечность, а закончилось за считанные секунды.

– Хороший товар, – сказал убийца трех пилотов. Президент будет Вам благодарен.

И он протянул мне свою широкую ладонь. Ничего особенного, обычная либерийская лапа, черная с внешней и желтоватая с внутренней стороны. Я хотел было отказаться от рукопожатия (хотел, честное слово!), но моя рука сама пошла навстречу его руке. А негодяй Левочкин догорал где-то в километре от меня.

Арам и его двое людей, конечно, были подонками, и по образу мысли, и по образу жизни. Но это еще не повод для того, чтобы забирать эту жизнь. Их ждали дома люди, которые любили их, ни за что, а просто так, потому что они были родными и желанными. От их добычи, вырванной из горла конкурентов, заказчиков и работодателей, кормились десятки людей в Крыму или где-нибудь еще. И теперь волей этого черного отморозка у них не будет хлеба. А там, на Родине, скажут по телевидению, что в Африке исчез экипаж очередного русского «ана». Произойдет это через несколько дней, в лучшем случае. Расследования никто проводить не будет, кроме формального, которое будет закончено усилиями местных чиновников. Вывод будет однозначным – человеческий фактор. На самом деле, «человеческий фактор» стоял рядом со мной и даже и не морщился, глядя на дым над местом падения самолета. Он будет продолжать вкусно есть, сладко пить, долго любить и зверски убивать. В общем, жить. В отличие от Арама и его людей.

А Сергей в этот момент уже выезжал из аэродрома на машине Маргарет. Он запрыгнул на водительское сидение и рванул с места так, что ему позавидовал бы и Шумахер. Он, видимо, знал то место, куда должен был упасть самолет Левочкина. Маргарет даже и не повернула голову вслед уезжающей машине. Ее полуоткрытые губы словно остановились, так и не позволив сорваться с них очередному ругательству в адрес земляка, но она вдруг замерла, глядя в сторону упавшего. Тут из диспетчерской выбежали люди и стали спрашивать, что случилось над Сприггсом. Девушка, не отвечая на их вопросы, повернулась ко мне и сказала:

– В этом Вы виноваты.

У меня не хватало сил и слов на возражения. Я хотел побыстрее уехать отсюда, мысли в моей голове крутились так же хаотично, как в синем небе сбитый только что «ан».

Так вот, Сергей прыгнул в кабриолет Маргарет и умчался в неизвестном направлении. Девушка оставила ключи в замке зажигания. Она была уверена, что на аэродроме с ее машиной ничего не случится. Глупая уверенность, однако, и это стало еще одним подтверждением того, что в Монровии надо постоянно ждать каких-нибудь неприятностей. Но Маргарет даже не обернулась в сторону своей уезжающей машины. Она стояла, глядя в ту сторону, откуда поднимался черный дым. Черный, маслянистый, неторопливый, с тяжелыми клубами. «Ан» был пустой. Когда горят боеприпасы или взрывчатка, самолет взрывается как-то весело, с осколками, летящими во все стороны, а дым над местом падения вырастает грибом особенно быстро, причем, он, скорее серый и прозрачный. И какой-то суетливый, если можно так сказать, словно торопится без остатка спалить поверженное творение гения авиаконструирования. Чаще всего бывает так, что фамилия этого гения Антонов.

Маргарет явно была в шоке. Я подошел и обнял ее за плечи, а она выскользнула и тихо опустилась на корточки. Так она просидела несколько секунд молча, а потом тихо завыла, совсем, как бездомная собака. Она подняла на меня свои влажные черные глаза, не переставая выть, и от этого сходство с собакой еще больше усилилось. Большая побитая бездомная африканская собака. Такую животинку лечить надо домашним теплом. Надо отвести ее домой, вот что решил я, и она перестанет скулить.

– Отвезешь? – спросил я у охранника-убийцы как можно спокойнее.

Но тот уже сидел вместе с остальными в своей машине. Он захлопнул дверцу «дефендера».

– Извините, сэр, у нас появилось срочное дело.

Джип резко газонул, и машина помчалась в сторону ворот, туда, куда только что уехал белый кабриолет. Я вдруг заметил, что возле моих ящиков уже суетятся люди в грязном камуфляже, человек двенадцать. Они резво уносили контейнеры, один за другим, в сторону пакгауза. Мой груз. Разве он мой? Он давно уже превратился в деньги, которые – вот уж действительно! – я с удовольствием положу себе в карман. В виде кредитной карточки. А, может быть, упакованный аккуратными зелеными брусочками в портфель или спортивную сумку, денежный эквивалент моего груза уже ждет меня в аэропорту чудесного города Дубай. В прекрасном аэропорту, так не похожем на либерийскую клоаку. С золотыми пальмами посреди огромного прохладного белого зала, а не с этими чахлыми вениками возле пакгауза, из-под которых к тому же всегда несет мочой.

Я поднял Маргарет и, продолжая поддерживать, повел ее в сторону ворот аэродрома. Она ступала так медленно, словно шла по тонкому льду и боялась поскользнуться. А видела ли она когда-нибудь лед? У нее были красивые ступни с высоким подъемом, который подчеркивали очень сексуальные красные босоножки на невысоком каблучке. Я, глядя на ее ноги, обратил внимание, что у черных женщин кожа становится желтой там, где начинается подошва и пятки. У черных мужчин, наверное, точно так, но мужчины меня всегда интересовали как деловые, а не сексуальные, партнеры, поэтому на их ноги я не глядел.

Мы вышли из желтых ворот с нарисованными от руки синими буквами «Spriggs Air Field. Military base. ID is necessary while demanded by military personnel.» Сюда мы проехали безо всяких документов, и никакого военного персонала, спрашивающего Ай-Ди, я почему-то не заметил. Зато я помнил, что где-то рядом стоянка оранжевых такси, и, в крайнем случае, хотя бы один таксист, но должен дежурить. Так и было. Возле киоска с пивом стоял видавший виды «рено-комби» неопределенного года выпуска.

– Куда, маста? – спросил пожилой водитель, коверкая до неузнаваемости слово «мистер».

Ох, уж эти лингвистические чудеса черного континента. К тому моменту я провел в Либерии не один месяц, в общей сложности, конечно, но так и не смог привыкнуть к местному произношению. Я отдавал себе отчет, что все вокруг поголовно говорят по-английски, но вот о чем говорят, понять не мог до тех пор, пока собеседник или собеседники не снижали темп своей специфической речи. Видимо, они тоже не понимали мой английский, который мой лондонский партнер Питер Дойл называл «далеким от совершенства, но приятным на слух». А здесь пришлось привыкать к другому английскому. Как-то нужно было мне из Монровии съездить километров за сто, в город Тубманбург. Отъезжаю от гостиницы, водитель спрашивает: «Where to go?» Я говорю: «Tubmanburg», стараюсь произнести как можно правильнее. Едем. Минут через пять водитель снова спрашивает:«Where to go?» Ну, думаю, суровый таксист забыл, куда мы едем. Напоминаю:«Tubmanburg». Водитель кивнул головой и снова замолчал. Проехали, ну, может быть, еще пять минут. Чувствую, старик снова хочет что-то спросить. «Что не так?»– спрашиваю. Он мне, видимо, начиная злиться: «Where to go?» Я тоже злюсь и, растягивая гласные, грассирую всеми согласными: «Tubmanburg». Шофер кивает головой, останавливается возле каких-то черных таксистов, выходит, интересуется направлением, те ему, видимо, показывают, куда ехать, он возвращается и садится в машину. Едем. Молчим. И тут парень издал знакомый звук. «Where to go?» – говорит. Меня прорвало. Я ему рассказал, что он глухой, тупой и слепой водитель, что сначала нужно научиться водить, а потом работать таксистом, и, конечно, сказал, что мы едем в Тубманбург. А для убедительности показал на указатель направления, на котором белым по синему было написано «Tubmanburg 96 km», нам повезло, он рядом оказался. И тут водитель вздохнул радостно, кивнул головой и сказал: «А, Тубманбург» Ну как он это произнес!!! «Tubmanburg» звучало примерно так «Pum-bum-buh» И тут до меня дошло – он меня не понимал. А я его понял только благодаря помощи дорожных знаков. Но потом и я научился. «Gofreh» это не гофрэ, это «Good friend», «tank» это не танк, а «thanx», «afi» означает аэродром «air field», и так далее. Удивительно, но со временем и сам начинаешь говорить примерно с таким же акцентом, ну, чтобы тебя понимали.

– Так куда, маста? – повторил свой вопрос старик. Я усадил Маргарет в машину и сел с ней рядом на заднее сидение.

– Домой, – говорю.

Но я же не знал, где она живет. Я повернулся в сторону Маргарет, чтобы спросить, куда ехать, но она упредила мой вопрос.

– Не надо домой, – сказала Маргарет. – Ресторан «Бунгало» знаете?

– Кто не знает ресторан «Бунгало» в Монровии! – улыбнулся своим редкозубым ртом водитель. – Морис знает все и всех в этой стране. А все знают Мориса.

Так, видимо, звали нашего водителя. Морис, причем с ударением на последний слог. Странно, думаю.

– Морис, – говорю, – а Вы из какого племени?

В Либерии такой вопрос не считается неприличным. Раньше, когда в каждом племени в момент совершеннолетия наносили юношам особые насечки и татуировки на лицо и тело, всегда по рисунку можно было определить, с кем ты имеешь дело. Но после того, как Западная Африка стала независимой, и межплеменные войны превратились в межгосударственные, такая необходимость отпала, ведь представители одного и того же племени могли оказаться по разные стороны баррикад.

– Я Мэнде, из Гвинеи. Но здесь уже лет двадцать, – и водитель замолчал на несколько минут, потом переспросил:

– А что, меня выдает французское произношение?

– Нет, веселое настроение, – отвечаю, – в Либерии люди разучились улыбаться по-доброму.

– Это правда, – хохотнул Морис. – Вы видите, у меня нет зуба. Так это не от старости, а от веселости. Получил по зубам от солдата на чек-пойнте. Подвез его из пригорода. Всю дорогу развлекал его веселыми историями, а он так и не расплатился. Вышел, заехал в морду прикладом, говорит, слишком много смеешься, когда Родина в опасности. Да я не в обиде. Они же все под дурью, по-другому как можно воевать. Да и ехать было недалеко.

– Не волнуйтесь, – перебиваю я нашего гвинейского говоруна. – Мы заплатим и в зубы бить не будем.

– Только не надо никаких историй, – подала голос Маргарет, забившись куда-то в дальний угол салона.

Морису, видимо, стало неловко. Он начал искать сигареты, и я дал ему целую пачку. Я, как уже вы знаете, курю только «Ойо де Монтеррей», такие маленькие коричневые сигарки, которые на Кубе стоят меньше доллара за пачку, а в любом европейском аэропорту такая же пачка обходится по пятнадцать баксов. Но в Африке стоит держать в карманах всякую дребедень на подарки. Я, например, носил с собой курево. Либерийцы любят, когда их чем-нибудь угощают. Большие чиновники предпочитают взятки, люди попроще и калибром поменьше соглашаются даже на сигареты.

– Американские? – посмотрел Морис на распечатанную пачку «честерфилда».

– Украинские, – говорю. Не так давно транзитный «борт» из Мелитополя забросил мне целый ящик этой гадости.

– М-м-м, – одобрительно замычал таксист после первой же затяжки. Остальную дорогу мы ехали молча.

ГЛАВА 5 – ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, МАЙ 2003. «БУНГАЛО»

Через десять минут мы остановились возле невысокого каменного забора, за которым располагался дворик ресторана, весь уставленный столиками. Над некоторыми возвышались бамбуковые конструкции, оправдывающие название ресторана – «Бунгало». Заведение было довольно приличным, пожалуй даже, достаточно приличным для Монровии. Мебель деревянная, лакированная. Под ней отполированная разноцветная брусчатка, ничуть не хуже новомодной, которой так любят выкладывать тротуары в Москве. Черно-лиловые официанты в белых накрахмаленных костюмах сновали туда-сюда, разнося еду и напитки. В основном, напитки, а именно пиво «Стар» из соседней Сьерра-Леоне. То ли контрабанда, то ли гуманитарная помощь.

Как только мы прошли сквозь деревянные ворота, служившие входом в ресторанчик, к нам тут же подбежал молодой парень, белизна спецодежды которого конкурировала с белизной его зубов. Официант улыбался на все тридцать два.

– Ваш столик, как всегда, ждет Вас, – обращался он, в основном, к Маргарет. Она тут завсегдатай, догадался я. И ошибся. Маргарет в этом ресторане бывала редко, но ее персональный стол всегда ждал ее. И не только стол, но и небольшой кабинет с компьютером, деревянными счетами и дорогущей чернильной ручкой на подставке. Мисс Лимани была хозяйкой ресторана.

– Две бутылки «Стар», четыре рюмки текилы, – бросила она, не глядя на официанта. Зато посмотрела на меня. Лицо мое было изможденным, но я не производил впечатления голодного человека. И все же Маргарет продолжила заказ.

– И жареную рыбу. Много рыбы.

Мы сели за дальний от входа столик под навесом. Солнце клонилось к линии горизонта. Здесь, в Западной Африке, светило как-то быстро прячется на ночь, сначала медленно подбираясь к горизонту, а потом резко сваливаясь за кромку неба. «Как подбитый самолет,» – невесело подумал я, глядя на Запад. Роскошный красный оттенок заката еще не успел превратиться в черный, а здесь, в ресторане «Бунгало», уже заработал генератор, застучал своими поршнями, и над столиками зажглись самые обычные желтоватые лампы-шестидесятиватки. В Монровии не было электростанций, поэтому те, кто побогаче и поактивнее, устанавливали в своих домах генераторы. Ну, и в офисах с ресторанами, как водится, тоже. А большинство населения этой страны погружалось в темноту. Наверное, вот эта двенадцатичасовая ночь, с шести вечера до шести утра, способствовала увеличению населения Либерии. А что же делать крестьянам в темноте, чем тешить душу и тело, когда половина их жизни проходит наощупь? Вот и работают они над продолжением рода, нащупав в темноте своих жен.

Маргарет выпила первую рюмку текилы и запила ее широким глотком пива. Официант, встретивший нас у входа, глаз с нее не спускал. Правда, стоял он теперь возле барной стойки, почти вполоборота в нашу сторону.

– Друзья меня называют Мики, – сказала девушка. Забыла, что ли, как мы знакомились на аэродроме? Она посмотрела на дно пустой рюмки и пододвинула к себе поближе полную.

– А я Андрей, Эндрю. Друзей у меня нет. Одни партнеры.

– Тогда будем дружить? – полувопросительно-полуутвердительно, но вполне серьезно, произнесла Мики и приподняла вторую текилу.

– Давай для начала станем партнерами, – попытался я улыбнуться, и Маргарет правильно поняла, о каком партнерстве речь. Но улыбкой не ответила, продолжала серьезно смотреть своими черными глазами в мои. Кажется, зеленые, или серые, не помню, цвет собственных глаз меня никогда не интересовал.

Принесли рыбу. Какое-то странное блюдо – рыба была словно раздавлена и залита приторным соусом красного цвета. Блюдо напоминало переваренную уху высокой концентрации. Выглядело кушанье неаппетитно, но пахло, в целом, пристойно.

– Хочешь быть моим партнером? Тогда съешь кусочек из моей тарелки. Бери-бери своей вилкой, не стесняйся. А теперь я съем из твоей. Да не так. Ты мужчина, значит, ты должен взять тарелку с рыбой в одну руку, а другой кормить женщину.

Я поддел кусочек рыбы и поднес его ко рту Мики. Девушка чуть приоткрыла губы и осторожно, нежно, как лама в зоопарке, взяла кушанье. Она не делала ничего нарочитого. Ну, знаете, иногда, когда кормишь женщину с руки, она словно принимается играть эротическую сцену из старого кино, «Девять с половиной недель», например. Посасывает кончик вилки или ложки; проглатывая еду, долго не отпускает столовый прибор, а отпустив, вздыхает так, словно у нее не вилку изо рта вытащили, а крепкий член убрали из влагалища. Я не люблю такую псевдоблизость, она полна фальши. Она даже антисексуальна, если хотите, и убивает всякое желание обладать женщиной, как по мне. Но Мики ничего подобного и не собиралась делать. Она просто ела, аккуратно и медленно, и ее черные пухлые губы, немного влажные (она ведь все-таки подбирала язычком следы соуса) и, конечно же, большие, заставляли думать меня вовсе не о еде.

– Я научу тебя, как правильно сказать на языке Мандинго слова «Я люблю тебя», я покажу тебе, как любят женщины народа Мандинго без лишних слов, – сказала Маргарет, прожевав рыбу. – Быть может, я полюблю тебя, не знаю. Но ты меня полюбишь наверняка.

– Это что, стихи?

– Нет, это проза жизни, я тебя захватываю в плен, как рыбак однажды захватил эту рыбу. Потому что я хочу у тебя выведать тайну.

– Какую тайну? Я весь на ладони.

И я положил вилку на стол, раскрыл свою руку. Маргарет взяла ее в свою.

– Почему ты ничего не сделал с этим убийцей? – спросила она. – Ты ведь не испугался его, я видела это по твоим глазам. Но ты не остановил его, когда он убивал твоих друзей.

– Это не мои друзья. Они жадные жлобы, то есть, они были жадными людьми, которые не жалели ни себя и ни других ради денег. Особенно других. И у них остался мой перстень.

– Я помню. Я видела его у тебя на руке, когда мы остановились на дороге. Я сразу поняла, что ты не ассистент этого журналиста, Сергея. Ассистенты не носят бриллианты такого размера.