Текст книги "Экватор. Черный цвет & Белый цвет"

Автор книги: Андрей Цаплиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Я так вошел в роль, что слишком крепко сжал камеру Сергея. Чувствительный аппарат хрустнул. На моей ладони остался полукруглый красный рубец от объектива.

– Ну, что, – сказал я гораздо более спокойнее. – Уложился я в десять минут?

– Иваныч, какого хрена ты разбил камеру? Мы так с тобой не договаривались. Я оттуда даже кассету достать не могу. Ну, ты и сволочь.

– Еще раз назовешь меня так, будешь извлекать кассету из собственной головы. Понял?

– Понял, чего тут не понять. Ну, ты и артист. А я думал, у нас дружба.

– Дружба не строится на взаимном интересе. Это святое.

– Верни паспорт. Я с этим интервью могу только в «Сам себе режиссер» обратиться. Есть у нас такая программа.

– Паспорт я тебе не отдам. Мы же договаривались о том, что я соглашусь на интервью. О том, что я тебе в результате наговорю, мы не договаривались, Сережа.

Он вздохнул.

– Обманул ты меня. Очень круто обманул, Иваныч.

Я решил его успокоить.

– Ну, что ты, Сережа. – Я заговорил почти что примирительным тоном. – У тебя на руках отличный материал. Аэродром. Сбитый «Ан». Комментарий подозреваемого в нарушении эмбарго бизнесмена. Добавь еще немного местного колорита, ну, там, людей с оружием на улицах, полуголых аборигенов, корабли в гавани, и все. Пулитцеровкая премия у тебя в кармане. Или как там она у вас называется? «Грэмми»? «Эмми»?

– «Тэфи», – уныло поправил меня Журавлев.

– Это в России «Тэффи», – проявил я хорошее знание предмета. – А я говорю о международном признании. У тебя ведь наверняка наше с тобой ночное шоу купят американцы.

– Если бы у меня. – вздохнул журналист. – Продаст мой родной канал это видео буржуям за бешеные деньги, а мне даст премию. Примерно долларов сто, я думаю.

– А ты хочешь больше? – хитро подмигнул я Сергею.

Тут на его лице промелькнуло внезапное озарение. И он подмигнул мне в ответ. Тоже хитро.

– Андрей Иваныч, я, пожалуй, эту кассету продам кому-нибудь другому. – И он потряс извлеченной из камеры кассетой практически у меня под носом. «Ах, ты, сволочь!» – озарила меня догадка. – «Тайлеру хочешь ее продать!»

– Думаешь, он у тебя ее купит? – попытался я сблефовать.

– Почему «он»? Она.

Я удивился:

– Почему «она»? Он, Тайлер.

– Нет, Иваныч, я отнесу это Мики. И я точно знаю, что она сделает после этого.

Я молча глядел на Сергея. Мысль насчет Тайлера оказалась ошибочной. Журавлев выдержал паузу и продолжил.

– Одно из двух. Или она заставит заплатить тебя компенсацию. Или, – он опять подмигнул мне. – Или женит тебя на себе.

Я взял бутылку виски и отхлебнул прямо из горлышка. Сергей и не догадывался о том, что в интервью я сказал ему правду. По крайней мере, в той его части, которая касалась Маргарет. Впрочем, Маргарет об этом тоже не знала.

– Сережа, ты не представляешь. Ты вообще не в состоянии себе представить, насколько я этого хочу, дружище. Поэтому бери свою кассету и вези ее Мики. Будешь моим сватом.

И он повез. И она сказала «да».

ГЛАВА 29 – ЛИБЕРИЯ, ОКРЕСТНОСТИ МОНРОВИИ, ИЮНЬ 2003. АКУЛА

Мы решили пожениться через месяц. Я должен был закончить свои дела в Африке, она – свои. Однажды ночью я рассказал ей об удивительном городе с золотыми куполами, которые отражаются в широкой реке, о том, как мощные мосты соединяют ее острова с берегами, как звенит старая брусчатка под колесами автомобилей, о князьях, богатырях и красавицах с серебряными слитками в гривах русых волос. Она слушала меня, завороженно глядя мне в глаза, а я отводил взгляд в сторону в те моменты, когда моя фантазия произвольно заполняла пробелы в знании истории. Поскольку пробелов было много, я вдохновенно дорисовывал отечественную историю, а мой взгляд в это время блуждал по стенам ее спальни. Но кое-чего я все же добился. Мики перестала шутить по поводу низкого уровня жизни «этих восточноевропейских стран». В сказочном златоглавом городе мы и решили повенчаться. Вернее, таким было желание Маргарет. Мне было все равно, где венчаться. Я понимал, что брак это формальность. Сам процесс вступления в права обладания другим человеком противоположного пола, это лишь дань традиции, пережиткам патриархата. Или матриархата, что, по сути, одно и то же. Но в то же время, я понимал, что моей избраннице все это было нужно, как воздух. Белое платье, длинная прозрачная фата, вышитые золотом туфли. Так устроены все женщины. Если жениха поставить перед выбором, – что, в принципе невозможно и является лишь гипотезой, – сыграть свадьбу или вместо этого отправиться в романтическое путешествие с приключениями, любой молодой человек, без сомнения, откажется от свадьбы. Женщина же готова отказаться от всех последующий удовольствий в пользу одного – пройтись под взглядами малознакомых людей в ослепительно белом платье. Ради этого единственного мгновения женского триумфа она согласна отдать все сокровища мира. Если бы они у нее были. Женщине всегда нужно быть в центре внимания, а особенно в поворотные моменты ее жизни. Но статистика лишь подтверждает, что право выбора на стороне женщин. Нынче молодожены не часто отправляются в путешествия. Но зато всегда становятся клиентами свадебных салонов. Церемония в белом платье, при стечении огромного количества народа, подтверждает право женщины быть королевой и владеть самым важным, из всех возможных, завоеванием – мужчиной. Мики была умной и расчетливой, ей несвойственна была страсть к банальностям и предрассудкам, быстрота и логика ее ума были выдающимися, но это в данной ситуации ничего не меняло. Она была женщиной. И, значит, я лишен был возможности выбирать. Мое пространство свободы ограничивалось лишь выбором цвета костюма. Но я бы соврал, если бы сказал, что мне это не нравилось. Я согласился на церемонию бракосочетания. Я захотел посмотреть на лицо своей избранницы. Черное лицо на белом свадебном фоне. По-моему, это должно выглядеть очень возбуждающе. Моим обязательным требованием к внешнему виду невесты было лишь декольте и белые чулки. Как они крепятся, должна была знать только она. А потом уже и я.

Многорукая индийская танцовщица все время напоминала мне о моем выборе, болтаясь, подвешенная к зеркалу заднего вида. Я редко ездил в Монровии за рулем. Для того, чтобы ездить по этому городу, нужно было иметь вместо нервов стальные канаты. Правил дорожного движения здесь не знали. Похоже, их в Монровии и не существовало. Единственное правило, которое работало на монровийских улицах, это право сильнейшего. Я предпочитал не тратить свою драгоценную энергию на обычные водительские конфликты, которые возникали на каждом сложном перекрестке. Тем более, спорные ситуации на дороге могли закончиться дружеской перестрелкой. Я же стрелять ни в кого не хотел и сам собирался прожить долгую жизнь. Поэтому водительские споры я оставлял водителям и перемещался по городу то ли на такси, то ли пешком. Но в связи с тем, что я решил поменять свою жизнь, пришлось поменять и привычки. И я взял в аренду старенький внедорожник «мицубиси».

Главное достоинство обладания этой машиной состояло в том, что теперь я мог приезжать к Маргарет в любое время суток и быть уверенным в том, что это не станет известно моему сановному покупателю. Памятуя о том, что здесь процветает доносительство, теперь я был уверен, что ни один черный таксист не расскажет никому о перемещениях белого человека, столь заметного в этой части света. Лакшми, – так звали многорукое существо, изображенное в золоте, – велело танцевала у меня перед глазами и поднимала настроение, размахивая своими конечностями в такт монровийским ухабам. Я считал индийский кулон своим талисманом, хотя и помнил, что при случае должен отдать его загадочному человеку по имени Раджив Лимани. Шансов встретить его у меня было немного. Отец Мики мог находиться где угодно, а, вероятнее всего, в Соединенных Штатах. Туда в ближайшее время я мог попасть лишь на правах обвиняемого в контрабанде оружия и нарушении международных санкций. Так что золотая Лакшми могла спокойно плясать в моей машине и приносить мне удачу. А также отвлекать от нервной обстановки на африканских улицах.

*****

Усевшись в первый раз в арендованный «мицубиси», я решил попробовать его на ухабах и бездорожье. Для белого выезжать в одиночку из Монровии считалось делом небезопасным. Окрестности кишели грабителями, которые в случае чего объявляли себя политическими противниками Тайлера. Для жертв это, впрочем, не имело никакого значения. Какая разница, кому отдавать деньги, бандитам или революционерам? Но я знал одно местечко на выезде из Монровии, где асфальтовая дорога переходила в грунтовку, а затем терялась в дюнах, обложивших небольшой залив. Людей здесь всегда было немного. Из примет цивилизации на океанском берегу виднелись несколько плетеных беседок, непонятно кем и для чего установленных. В общем, местечко было довольно живописным и располагающим к отдыху с купанием в океане. А раз так, я решил пригласить с собой Мики. Ее не пришлось долго уговаривать, но пока она закончила свои дела, наступило послеобеденное время. В тропической Африке, как известно, темнеет рано. Пока мы добрались до залива, все небо на краю океана окрасилось в багровые тона заката.

Старичок-джип, соскочив с асфальта на песок, недовольно зарычал, но я сразу дал ему понять, что никаких поблажек не будет. Я утопил в пол педаль газа и затем чуть отпустил. «Мицубиси» принялся уверенно разгребать колесами набитую колею грунтовки. Скорость была небольшой. Машину качало на неровностях, но она, не буксуя, везла нас в сторону залива. Вскоре перед нами выросла изогнутая дюна. Я хотел было объехать ее справа, но потом передумал. Песок был слежавшийся и влажный после дождя, угол наклона на слишком пугал крутизной. Можно было попробовать и напрямую. Я включил полный привод. Джип заурчал сильнее и двинулся вперед. Он шел медленно, как луноход, и оставлял неглубокие рельефные следы на волнистой поверхности склона. Пока мы поднимались, небо становилось ближе. Оно открывало перед нами свод темно-красного цвета до тех пор, пока он не уперся в горизонт.

Океан был спокоен. Темная масса воды местами отсвечивала солнечными зайчиками, которых становилось все меньше. Вечер, как это обычно бывает здесь, наступал внезапно и неумолимо. Машина взобралась на гребень бархана. С той стороны, которая поначалу была нам не видна, склон песчаного холма был круче. Мики с сомнением покачала головой. «Давай остановимся здесь. Дальше пойдем пешком.» Вокруг, насколько я мог судить, не было ни души. До берега едва ли пару сотен метров. Можно дотянуться рукой. Небо не слишком обложено тучами. Есть шанс, что сквозь них пробьется луна, а в лунном свете мне прекрасно будет виден любой потенциальный угонщик автомобиля.

Мики сняла туфли и босиком спрыгнула на песок. На ее джинсах снизу моментально образовалась влажная кромка. Песок был мокрым после дождя. Взявшись за руки, мы спустились к морю и дошли до ближайшей беседки. Я уже говорил, что назначение этих строений мне было неизвестно. Казалось бы, их поставили для удобства отдыхающих. Чтобы можно было посидеть под крышей и спрятаться в тени от солнечных лучей. Но в беседке не было ни одной скамейки. Четыре неровных стойки уходили в песок, а сверху на них покоилась круглая крыша из прутьев, столь маленькая и дырявая, что попытка спрятаться под ней от солнца не могла вызвать ничего, кроме раздражения. Но нам это нисколько не мешало. Во-первых, наступал прохладный вечер. А, во-вторых, мы не собирались сидеть на берегу, глядя на океан.

Я быстро сбросил с себя рубашку и штаны. Швырнул их в сторону беседки. На мне оставались столь любимые мной семейные трусы.

– Нет, – улыбнулась Маргарет. – Не так.

– А как? – переспросил я.

– Вот так.

Мики уже сняла просторную белую блузку и расстегнула пуговицу на джинсах. Они упали с нее на песок, запутавшись в ногах. Маргарет сделала изящное движение ступней, и джинсы слетели, освобождая девушку от пут. Она переступила через них и быстрым шагом двинулась к воде. Теперь на ней не было ничего. Я смотрел на ее черный силуэт в лучах пробивавшегося сквозь тучи солнца. Ценители женской красоты нашли бы в ней тысячу недостатков. Она не соответствовала общепринятым стандартам красоты. Плечи слишком широкие, грудь слишком большая, бедра полноватые. Девушка не для подиума, правду сказать. Но ни одна модель на сумела бы пройти по деревянным подмосткам так, как Маргарет шла по влажному песку. Каждый изгиб ее тела, каждая выпуклость и впадинка, плавные линии, заметные мне издалека, с того места, где я стоял возле беседки, двигались в ритме и по законам любви, для которой, собственно, и были созданы все женщины этой земли.

Маргарет вошла в воду, неслышно раздвигая мелкие волны, и океан обнял ее за плечи. Она проплыла несколько метров и громко позвала меня.

– Иди сюда, Эндрю. А ты вообще-то умеешь плавать?

Я пошел на ее голос. Семейные трусы нелепо слетели с меня на влажный песок. Вдруг мне подумалось о том, как я выгляжу со стороны. Грузный человек, с едва наметившимися складками по бокам и с архипелагами растительности по всему телу. Конечно, не урод. Но и не жилистый красавец с грацией гепарда. Ничего романтического в моем облике не было. Никакой готовности к тому, чтобы красиво и вдохновенно бежать вдоль кромки за эбеновой феей. Но солнце, единственный посторонний свидетель моей наготы, уже отключало свет. Темнота начинала скрывать все мои недостатки. Впрочем, мы очень редко можем увидеть себя такими, какими нас видят другие. Мы или слишком завышаем собственную оценку, и тогда становимся похожи на глупых самовлюбленных Нарциссов. Или, наоборот, занижаем ее, а потом мучаемся комплексами неполноценности и недолюбленности, и, даже достигнув апогея этой муки, не хотим понять, что в сознании тех, кого мы любим, и кто любит нас, все происходит с точностью до наоборот. Ведь любить по частям невозможно. Загляни в себя, и ты увидишь, что объект своей страсти ты принимаешь полностью, в гармонии со всеми имеющимися достоинствами и недостатками, духовными и телесными. Так сказать, берешь оптом, если использовать привычную мне терминологию.

Тяжелым косолапым шагом я преодолел сотню метров песка, отделявшую меня от воды, и грузно нырнул в океан. Он был теплым и вязким, как рассол в бочке. Соль попала мне в глаза. Я зажмурил их, но под водой это было бесполезно. Я резко вынырнул и протер глаза тыльной стороной ладони. Стало полегче. Я завертел головой по сторонам в поисках Мики. Но ее нигде не было видно.

– Мики! – крикнул я что было сил.

– Я здесь, – услышал я за своей спиной. Но когда я обернулся, то увидел лишь всплеск на океанской глади. Шутит она надо мной, что ли?

Ко мне со стороны горизонта шагнула темнота.

– Где ты? – спросил я темноту.

– Да здесь я! – ответила она голосом Мики – Попробуй догони.

Ну, что это за игры? Я развернулся туда, где еще минуту назад был виден горизонт, и, широко загребая воду, поплыл вслед за Маргарет. Взмахи моих рук были жадными, а потому неуклюжими. Я быстро устал, хотя и плыл медленно. Мне нужно было остановиться, чтобы перевести дыхание. И тут я почувствовал прикосновение другого тела. Быстрого и, как мне показалось, прохладного. Конечно же, это была Маргарет. Она хотела поиграть со мной? Ну, что ж, сказал я себе, поиграем.

Я резко развернулся и попытался рукой достать ее под водой. Может быть, я и выгляжу неуклюжим, но иногда могу быть резким и даже ловким. Моя рука дотянулась до подводного тела, и ладонь коснулась прохладной поверхности. Прохладной, это точно! И, кроме того, нечеловечески гладкой. Но это же невероятно. Мне стало не по себе.

В следующее мгновение меня охватил ужас. Плотные тучи над океаном разошлись, и в образовавшийся просвет заглянула луна. На поверхности океана зарябила дорожка лунного света, и по этой дорожке в сторону горизонта двигался острый плавник. Внезапно он описал невероятно резкую дугу и заскользил по направлению к берегу. И ко мне.

Мне бы грести назад, на мелководье. Туда, где меня ни одна акула не достанет. Ну, конечно же, это была акула. Меня предупреждали, что эти зубастые твари иногда заплывают сюда поохотиться на человечину, но я этим разговорам не доверял и считал их чем-то вроде вредных суеверий, морских баек, которые ленивые рыбаки выдумывают для того, чтобы не выходить в море. Но этот треугольный плавник, мягко рассекавший воду, не был ни байкой, ни суеверием. Я его видел перед собой. Я слышал, как плещется вода, рассекаемая живой торпедой. Чем ближе акулий плавник подплывал ко мне, тем реальнее становился. Наконец, он заполнил собой всю мою реальность, вытеснив оттуда даже Маргарет.

Я даже не пытался уйти от акулы. Я оставался на месте, словно меня охватил моментальный приступ судороги. Акула уже была на расстоянии едва ли десяти метров. Внезапно она замедлила ход и стала обходить меня по дуге. Она описала полную окружность, в центре которой был я. Потом еще один круг. И еще. Всякий раз радиус движения становился меньше. А плавник все ближе и ближе к центру. Я оцепенел от ужаса. Плавник подплыл ко мне почти вплотную. Вода равнодушными всплесками сопровождала его неумолимое приближение. Торпедообразное тело вновь коснулось меня холодной поверхностью. Нежно, коварно и успокаивающе. Мол, не бойся, я тебя не больно съем. Раз, и перекушу на две части.

– Господи! – выдохнул я умоляюще и нырнул в пучину с головой. Спрятался в океан.

Когда я вынырнул, то никакого плавника рядом с собой не увидел. Я огляделся по сторонам. Акулы не было. Лунная дорожка тихо шелестела вокруг меня. Со стороны берега доносился шорох песка. Ну, в самом деле, не могла же акула отказаться от добычи и так быстро скрыться? И тут я снова почувствовал робкое прикосновение к своей ноге. Опасная тварь все еще здесь! Я закричал, что было сил, и забился, расплескивая по сторонам свет лунной дорожки.

– Эндрю, что с тобой?! – услышал я голос. Человеческий. Женский. «Мики,» – очнулся, наконец, мой затуманившийся разум.

– Что с тобой? – тревожно спросила она меня снова, как только подплыла поближе. – Сердце? Судорога?

Я не ответил и, развернувшись, поплыл в сторону берега.

Мы молчали все время, пока одевались. И продолжали молчать, когда поднимались на бархан, к автомобилю.

На обратном пути по дороге в город Мики единственный раз нарушила молчание.

– Это могла быть и я, – печально и непонятно сказала она, глядя, как капли короткого дождя с упорством самоубийц разбиваются о лобовое стекло.

ГЛАВА 30 – ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮНЬ 2003. ПОЛУГОЛЫЙ ПРЕЕМНИК

В тот день я не собирался ехать к Маргарет. Мне нужно было поработать дома. Я совсем забросил дела своей авиационной империи, которая, казалось, функционировала сама по себе. Но, конечно же, это было не совсем так. Григорий Петрович Кожух умело справлялся с текущими проблемами из моего офиса в Эмиратах. Казбек Плиев держал в своих крепких кулаках личный состав. Своими счетами я управлял сам, с помощью телефона и компьютера, и для этого мне необязательно было покидать Монровию. Я бросил «джип» на улице, возле кафе. После того, как Журавлев удивил хозяина этого, с позволения сказать, заведения, неслыханной щедростью, я мог делать это совершенно безбоязненно. За машиной присматривал и сам босс, и его немногочисленный персонал, и посетители, которых я уже начинал узнавать и здороваться при встрече.

Я успел сварить себе кофе в итальянской экспресс-машине, которая стояла у меня на кухне, когда зазвонил телефон. Кофе мне присылали из Бурунди мои клиенты. Бесплатно, в знак уважения ко мне и моим товарам. Тамошний кофе не отличался особым ароматом, зато это был напиток потрясающей крепости. Одна небольшая чашка бурундийского кофе заменяла пять бразильского. И, главное, мозг, получив дозу африканского кофеина, начинал работать особенно четко и ясно. Я не то, чтобы стал зависим от него, просто этот кофе стал частью моей работы. Хорошей физической и умственной формы.

Я поднял трубку телефона, сделав только один глоток. Кофе был горячим, и я поставил чашку на прозрачную поверхность журнального столика, сделанного из стекла и блестящего металла. На том конце провода был Леня Манюк, мой давний приятель, советчик, партнер, кредитор. И, конечно, конкурент.

– Ну, здорово, бродяга. Не слышал тебя полжизни. Но зато я знаю, где тебя искать. В отличие от Интерпола.

Манюк был старше меня лет на пятнадцать. Нас разделяла вечность воспитания, мировоззрения и жизненного опыта. В эти пятнадцать лет умещалась судьба советского цеховика со всеми полагающимися коллизиями – ходками в тюрьму, отстрелом конкурентов, эмиграцией в Израиль и возвращением на постсоветское пространство. Всего того, чего у меня в жизни не было. Удивительным было то, что и в его случае, и в моем, жизненный опыт заставил сознание эволюционировать в парадоксальном и непредсказуемом направлении. Манюк, человек, у которого частное предпринимательство сидело в крови, как древний инстинкт, получил от Советов на полную катушку. Строгий режим с конфискацией.

Но сейчас, болтаясь по европейской части бывшего СССР, он плачет по временам раннего Брежнева. «При нем каждый брал, сколько хотел,» – таков был его главный аргумент, как будто сейчас Манюку кто-то мешал «брать» в том количестве, которое он сам для себя определял. Я же был типичным продуктом фабрики по производству строителей коммунизма, но, тем не менее, о том, что эксперимент большевиков провалился, нисколько не жалел. Я думаю, все дело в том, что Леня Манюк успел и при советском режиме попробовать на вкус богатую жизнь. Тогда это было опасно, щекотало нервы покруче прыжков с парашютом и делало тебя человеком абсолютно другого качества на однородном серо-зеленом фоне. Почти инопланетянином в блестящем костюме цвета голубой металлик. Вот этого чувства собственной исключительности и не хватало сегодняшнему Лене Манюку. Так мне казалось. И то, что этот бывший цеховик, у которого было несколько легальных источников доходов, занялся еще и оружием, говорило в пользу моей теории.

– Как там жизнь, в Африке? – задал он мне дежурный вопрос. Как жизнь в Африке, он прекрасно знал и без меня, и поэтому, без переходов, стал долго, в подробностях, рассказывать о своей жизни на два дома, в Москве и Тель-Авиве. Рассказ был долгим. И дорогим, учитывая стоимость телефонной связи. Я стал путаться в именах его многочисленных бывших и действующих жен, детей, внуков и любовниц. Ради приличия в ключевых местах повествования поддерживал рассказчика возгласами «Мгм», «Ага» и вопросами совершенно идиотской направленности «А он что?», «А она что?», «А они что?», которые, вместо того, чтобы вызывать раздражение, почему-то воспринимаются собеседником очень положительно. Я слушал, не слушая, и ждал, когда Манюк перейдет к главному. Цели, собственно, звонка. Леня заставил меня ждать довольно долго. Хотя, впрочем, за свой счет.

– Андрей, я по поводу Левочкина. Я не спрашиваю тебя, как это случилось. Это не мое дело. Но я знаю, что ты был там. – трубка закашлялась и продолжала хриплым голосом. – Я имею в виду, там, в Либерии. Груз твой. Левочкин, конечно, не лучший экземпляр. Был. Но у него осталась семья. Двое детей. И еще по двое у его людей. Ты же знаешь, страховки им не видать.

Я понял, к чему клонит Леонид, но решил сперва «включить дурака».

– Почему? – удивился я. – Они ж наверняка застрахованы не в Африке.

– Они вообще не были застрахованы, – бросил Манюк слегка раздраженно. И продолжил. – Но дело не в этом. Будь они застрахованы хоть в Швейцарии, ни одна комиссия на место происшествия не рискнет отправиться. Поэтому официально они считаются пропавшими без вести.

– Подожди, подожди, – говорю. – А репортаж этого твоего парня, которого ты мне подбросил, Журавлева, разве не считается доказательством?

– Доказательством чего? Для кого? – рявкнула трубка. – Я же говорю, они не были застрахованы! Никто не приедет забирать тела в эту Монровию. Да и тел, небось, уже и не найдешь. («Небось,» – мысленно согласился я с ним.) А деньги их семьям нужны как воздух. Причем не когда-нибудь, а сегодня.

Леня вздохнул. Я тоже вздохнул. Мы помолчали.

– Так что же будем делать? – первым нарушил молчание Леня. Еще на заре своего бизнеса я усвоил правило – кто первый называет сумму, тот, соответственно, и платит больше. Поэтому я тянул время.

– Я говорю, что мы будем делать? – сердито повторил голос в трубке.

– А ты, Леня, что предлагаешь? – ответил я вопросом на вопрос.

– По двадцать штук за каждого летчика. Всего шестьдесят.

– Сколько ты хочешь от меня?

– Я хочу, – ворчливо передразнил меня Манюк. – Я вообще ничего не хочу давать. Но надо. Знаешь, как по жизни бывает? Зажмешь копейку, и потеряешь миллион. А дашь на святое дело, и к тебе миллион вернется.

– Леня, скажи мне, а кто в святом деле собрался участвовать? Только честно.

Трубка опять вздохнула.

– Пока только я. В Душанбе Левочкин летел с моим барахлом. Там он разгрузился и взял на борт твое.

Я подумал и объявил:

– Значит, так. Я даю на всю эту историю пятнадцать тысяч долларов. Четвертую часть. Больше ни дам ни копейки.

– Это почему? – удивилась трубка.

– Простая арифметика. Арам не был владельцем самолета. У него есть босс в Симферополе, который и есть главный получатель бабла. Пусть платит свою долю, как и мы.

– Витя, – закряхтел Манюк. – но ты же знаешь, «Пятый океан» банкрот. Они же фактически закрывали глаза на «левые» рейсы, которые Арам делал на свой страх и риск.

– А контракт ты с кем заключал? С Левочкиным или с «Пятым океаном»? Так что дави на них, пусть ищут деньги у себя в Симферополе.

– Ну, ладно, а еще четвертушка? – примирительно спросил Манюк.

– А еще четвертушка с тех, кто «крышевал» эту компанию в Киеве.

– Да ты что! – охнул Леня. – Эти уж точно ничего не дадут.

– И я больше не дам. – Я замолчал. Потом у меня вырвалось, совсем случайно и очень злобно:

– Они зарабатывают на этом больше нас с тобой. Они и должны были сюда приехать. Хотя бы посмотреть на то место, где е...нулся этот борт! И потом написать свои выводы. Пускай фиктивные, пускай вранье! Но они могли бы сами себе сказать, что не испугались приехать на место летного происшествия. Что были на войне, на которой сбивают их самолеты и убивают их людей. Чтобы перед остальными своими камикадзе им не стыдно было. Ты-то меня понимаешь?!

Я перевел дыхание и успокоился. Потом заговорил снова.

– Леня, ты же знаешь, ты не святой. Я не занимаюсь благотворительностью. Я мог бы сидеть в Киеве, в Москве, в Дубаи, наконец. Но я нахожусь здесь и хлебаю то же дерьмо, что и мои летчики. Сколько раз для меня это могло закончиться так же, как и для Левочкина? А эти сидят в хорошо охраняемых офисах, носят дорогие костюмы и при слове «малярия» трясутся от страха и брезгливости. Так что пусть платят за свой комфорт. Я за них платить не намерен.

– Хорошо, – нехотя согласился со мной Леня. – Я с ними попытаюсь поговорить. А как ты сможешь перевести деньги?

Дальше пошли технические подробности. Их обсуждение заняло примерно в десять раз меньше времени, чем рассказ Манюка о его личной жизни.

– Ну, кажется, все, – подвел итог беседы Манюк. И словно спохватился. – А ты-то как? Жив-здоров? А то про малярию так громко кричишь. Знаешь, у кого что болит, тот о том и говорит. Ты там поосторожнее.

– Да все в порядке у меня, не волнуйся. Исправно пью виски. Регулярно поддерживаю уровень алкоголя в крови, чтобы малярия не пристала.

– Я вот что тебе скажу, Андрюша. Я старше тебя. Возможно, я не умнее тебя, но я старше. И, как старший, скажу тебе – пора возвращаться к нормальной жизни. Одеть дорогой костюм, занять достойное место в охраняемом офисе. Можешь, конечно, не трястись при слове «малярия», но для профилактики тебе уже положено переключиться на более прохладные страны. Тебе ведь не обязательно руководить твоим бизнесом из эпицентра. В дорогом костюме больше заработаешь.

– Леня, дружище, – я заговорил было менторским тоном, но сразу же осекся. В случае с Манюком поучительные интонации были неуместны. – Ну, что тебе сказать, как тебе объяснить? Я и сам не знаю, почему я застрял здесь так надолго. Наверное, потому что мне все это нравится.

– Нравится?

– Ну, да. Я втянулся. Я сел на аттракцион, с которого не спешу слезать.

– А деньги? Разве тебе они не нужны?

– Мне их хватает. Больше не надо. – Я мысленно представил себе, как вытянулось и превратилось в овал круглое лицо Манюка в тот момент, когда я произнес эти слова, сделал хорошую паузу и продолжил. – Но и меньше тоже не надо.

И мы оба громко рассмеялись. Но на душе было необъяснимо грустно. Такая усталая грусть, похожая на затихающую зубную боль. Слегка беспокоит, но работать не мешает.

Я был не прочь воспользоваться единственным лекарством, которое могло бы мне помочь. Я вышел на улицу, сел в джип и отправился в ресторан «Бунгало». В это время Маргарет обычно руководила процессом зарабатывания денег на голодных монровийских чиновниках, которые заказывали бизнес-ланч в ее ресторане, восседая в своем кабинете или же за столиком на площадке, прямо среди гостей. Я уже неплохо изучил привычки Мики и обычно не отрывал ее от дел среди бела дня. Но в этот раз мне хотелось забыться. Пока я ехал в «Бунгало», тихая грусть вела себя точно, как зуб с дыркой. Сначала она едва напоминала о себе, потом стала давить все сильнее и сильнее, и, наконец, ко мне опять вернулось то отвратительное чувство, которое накатило на меня в Сприггсе, в день нашего с Маргарет знакомства. Это было странное и унизительное чувство. Как-будто бы одновременно тебя уличили в трусости и в чем-то невероятно постыдном. Например, застукали в постели с женой лучшего друга, и ты попытался бежать, забыв надеть впопыхах штаны. Когда я подъехал к «Бунгало», я готов был отдать гораздо большую, чем пятнадцать тысяч долларов, сумму, если бы можно было избавиться от чувства вины перед незнакомой мне женщиной и ее детьми, которые живут в далеком Симферополе и все еще надеются, – я уверен был, они надеются, ведь официально экипаж числился пропавшим без вести! – что однажды Арам Левочкин вернется. «Это совесть?» – удивленно спрашивал я сам себя. Ответа не было.

В ресторане людей было немного. В основном, мужчины в белых рубашках и при галстуках, восседавшие каждый за своим столиком. Пиджаки, черные и серые, висели рядом, на спинках свободных стульев. Среди посетителей было несколько военных. Они сидели дружной компанией и пили кока-колу, положив на стол береты голубого цвета. Военные наблюдатели ООН предпочитали наблюдать за мирным процессом из ресторана.