Текст книги "Маскавская Мекка"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Но… Александра Васильевна!.. – прерывисто и жарко выдыхал он, одной рукой прижимая, а другой шаря по ее спине. – В конце концов, даже гумрать… мы должны согласиться… примат общечеловеческих над приматом классовых!.. М-м-м…

– Какие приматы?! – потрясенно шептала она, пытаясь освободиться и чувствуя, что ее попытки с самого начала обречены на провал: так же сильно, как вырваться, ей хотелось сейчас, чтобы ее не выпускали из объятий. – Какие приматы!..

Что-то громко хрупнуло – это была застежка.

– Ах! – сказала Александра Васильевна.

Николай Арнольдович впился ей в губы.

Снова что-то хрупнуло.

Такое Александра Васильевна переживала только один раз в жизни – в юности, когда, не зная еще ничего о свойствах коньяка, выпила подряд три больших рюмки.

– Вы поразительный, вы просто ослепительный гумунист! – неровным шепотом сказал он, оторвавшись. Дыхание обжигало ей ухо.

– И вы! и вы тоже!.. – выдохнула она, пряча лицо у него на груди.

Неожиданно Мурашин оттолкнул ее и, метнувшись к выключателю, погасил свет.

– Что вы делаете?! – опять ужаснулась Александра Васильевна.

Растопырив руки, Николай Арнольдович по-медвежьи приближался к ней, и в темноте его тело казалось еще больше.

Рывком обняв, он мощным движением корпуса подтолкнул ее к кровати.

– Да что же вы делаете! – шептала она, упираясь.

Хрупнула третья застежка.

Николай Арнольдович напряженно сопел. Александра Васильевна задыхалась от бури противоречивых чувств, охватившей все ее существо. Тела их раскачивались.

Хруп! – четвертая.

Николай Арнольдович попытался сделать подсечку. Александра Васильевна устояла, но все же еще через несколько секунд оба с шумом повалились.

На кровати началась возня, прерываемая то умильным бормотанием, то свистящим шепотом, то вздохом.

Тут и там уже начинала проглядывать белизна, ослепительная в полумраке.

– О! – сказала она, понимая, что случилось непоправимое.

Николай Арнольдович зарычал.

Кровать ходила ходуном, скрипя и подскакивая, но они уже не слышали этого шума.

И только всеслышащее эхо согласно гукало в пустых стенах райкомовской гостинички.

Маскав, четверг. Ночной полет

Машина мягко затормозила и остановилась у ворот в круге яркого света.

– Сейчас, подождите.

Настя высунула зонтик, раскрыла, потом и сама выбралась под дождь.

– В девятнадцатую, к Сергею Марковичу. – Покосилась назад и презрительно бросила таксисту, торопливо вылезающему из машины: – Да что же вы так волнуетесь, гос-с-споди!

– А ничего, – буркнул тот, мрачно поигрывая ключами; дождь быстро лакировал кожаную куртку и кепку. – На буревестник-то всякий сыграет.

– Гос-с-споди, да на какой буревестник!

– Да на такой… Не маленькие, – хмуро пояснил таксист. – К проходняку, да и дяде ручкой.

– Ах, да замолчите, бога ради!..

– Что мне молчать? – удивился таксист и почему-то добавил: – Я не на мазаре.

– Да при чем тут мазар, гос-с-с-споди!..

Сергей выплыл из небытия экрана.

– Ты?!

– Ну что так долго! – капризно сказала Настя. – Сережа, спустись, пожалуйста, меня таксист держит… ему сорок рублей нужно, а у меня мелких нет.

Сергей крякнул и, казалось, потянул руку чесать затылок, но на полпути передумал и позвал:

– Габенко! Слышишь?

– Так точно, – услышала Настя голос отвечавшего.

– Габенко, дорогой, прости, что такая петрушка… у тебя деньги-то еще есть?

Охранник настороженно помолчал:

– Сколько?

– Полтинник.

– Опять полтинник! – обиженно протянул Габенко. – Мне ж потом даже не позавтракать. На вас полтинников не напасешься – раз полтинник, два пол…

– Утром, утром я тебе отдам! Не ехать же мне в банк среди ночи!

– Ладно, – посопев, согласился Габенко.

– Вот спасибо!.. Настя! Слышишь? Возьми у охранника! Поднимайся.

У лифта она спешно вытрясла из пакета туфли. В ее планы не входило демонстрировать кому бы то ни было процесс своего переобувания, но всюду помаргивали индикаторы общения, и оставалось только надеяться, что никто не следит за тем монитором, на котором она, прыгая на одной ноге, расшнуровывает и снимает ботинки. Лифт стремительно мчался на ее зов, яркая точка перескакивала из квадратика в квадратик: шестнадцатый, пятнадцатый, четырнадцатый… одиннадцатый… девятый… шестой… Успела: легонько пристукнула каблуками; в то же мгновение бесшумно раскрылись двери, и она шагнула в зеркальное пространство кабины, заталкивая второй мокрый ботинок в пакет вслед за первым. Легкое стеснение дыхания, сопровождаемое низким почти неслышным гулом: у-у-у-ум-м-м-м-м!.. Щелчок. Двери снова разъехались.

– Привет!

Загадочно улыбаясь, она перешагнула порожек лифта и с твердым постукиванием ступила на мрамор.

– Какими судьбами?

– Не рад? – спросила Настя, смеясь.

Шагая за Сергеем к распахнутым дверям квартиры, чувствовала только, что ошибаться ей ни в коем случае нельзя. Поэтому, несмотря на то, что в одной руке несла пакет, в другой – отсыревшую куртку, выглядела беззаботно, говорила низким бархатным голосом, смотрела лучащимися глазами; через фразу смеялась, легко закидывая голову и встряхивая золотистыми прядями. Испуганно схватила за руку и расхохоталась, когда медведь пристал с настоятельным требованием снять шляпу.

– Ой, зачем ты мучаешь животное! Ой, а Валя где?

– Валя? – Сергей неопределенно помахал рукой. – Валя в отъезде. Проходи, проходи. Извини, я договорю.

Он поднес к уху трубку и стал раздраженно и отрывисто кого-то отчитывать, время от времени посматривая на нее и при этом извинительно пожимая плечами – мол, прости, пожалуйста, дела. Настя не прислушивалась, разглядывала обстановку. Разговор шел на повышенных тонах; на той стороне линии находился некий Василь Васильич, от которого Сергей жестко требовал каких-то объяснений. Она думала о своем; легкий, почти приятный озноб не отпускал ее, и она только невольно морщилась, когда кое-какие слова Сергея задевали сознание. Вот прозвучало «…а у меня информация, что всего сорок пять тысяч!..», потом «…только три дня в запасе, вы хоть это-то понимаете?!», следом – «…а где же эти хваленые пропагандисты, пропади вы все пропадом!..», затем «…и почему не вывели марьинских?! Нет уж, вы мне ответьте, Василь Васильич, – почему?!», далее – «…Ну хоть в казармах-то что-нибудь успели?..», и еще – «…а зачем я тогда вам деньги плачу?! Да вы хоть представить себе можете, что такое полтора миллиона таньга?!» В конце концов он сунул телефон в карман и встал перед ней, улыбаясь.

По дороге, в такси, Настя размышляла, что и в какой последовательности скажет, – и ничего не придумала. В сущности, проще всего было бы не строить из себя диву, не цокать каблуками, не шагать воинственной раскачкой – так, чтобы подолец платьишка вызывающе плясал и закидывался, – а просто, по-бабьи, разреветься прямо на пороге – м-м-м-м-ма-а-а-а-а-а!..

К сожалению, это было никак, никак невозможно.

– Представляешь, Сережа, – говорила она кукольным голосом, расхаживая по гостиной как дюймовочка: наманикюренные пальцы врастопырку, – Ой, какие… эти два – голландцы?.. У тебя просто музей… Вот, и представляешь, Леша во вторник уехал в Питер и оставил меня без денег… ну вообрази, какая глупость!.. А мне… Ой, это что, подлинник?.. Ну, караул, Кримпсон-Худоназаров, пора тебя раскулачивать…

Сергей снял очки, отчего его худощавое лицо утратило свойственное ему выражение собранности и ненадолго сделалось усталым и растерянным.

– Во вторник? – переспросил он, шаря в кармане халата; извлек замшевый лоскуток и подышал на стекло.

– Ну да, а мне завтра нужно остаток выплатить за… ну, неважно, купила я одну вещь… А он, балбес, банковскую карточку увез!

И Настя рассмеялась, жестом пригласив посмеяться и Сергея.

– Что это он: туда-сюда, туда-сюда… – пробормотал Сергей. – Просто в глазах рябит. – Посмотрел стеклышко на свет, вдумчиво подышал на второе. – И не лень ему мотаться… Во вторник – Питер, сегодня – ко мне, от меня, видимо, опять в Питер… да?

Настя сощурилась.

– Он у тебя был?

– Не без того…

– Зачем?

– Да примерно за тем же. Про покупки, правда, не рассказывал… Но денег взял.

– Расскажите про покупки, – пробормотала Настя. – Про какие про покупки?..

– Про покупки, про какупки… про кап…

– Про покупки, про покупки, про покупочки мои! – мстительно протараторила она.

– Вот именно… Давай, давай. Выкладывай.

– Да все нормально, чего ты! – она принужденно рассмеялась. Совершенно все тип-топ!

Сергей без улыбки взглянул на нее и подумал, что, скорее всего, Настена еще поморочит ему голову, но в конце концов расскажет, что же на самом деле случилось. А когда он поможет, то снова перестанет быть ей нужным. И опять останутся одни воспоминания: о лукавой китайщине в разрезе карих глаз, о светящейся коже на персиковых скулах, об инквизиторских ямочках на щеках справа и слева от смеющихся губ… Втемяшилось, что без Алексея никак – и хоть ты кол на голове теши.

– Значит, тип-топ? – переспросил он.

– А не похоже? – и тут же крутанулась на скользком паркете, смеясь. Все внимание обращают.

– Похоже, похоже, – согласился он. – Ну, тогда извини: я должен ехать. Тебя подбросить?

Настя молчала, покусывая губы. Подошла к креслу и со вздохом в него повалилась.

– Короче, он пошел на кисмет-лотерею, – развязно сообщила она, закидывая ногу на ногу.

Сергей перестал улыбаться.

– Ничего себе… Следует полагать, внезапно разбогатели? Наследство, видимо? Поздравляю. Единственное, чего в этом случае не понимаю, это зачем он занимал у меня деньги. Во-первых, с такой суммой на кисмет-лотерее делать нечего. Во-вторых, если есть свои, то…

– Ну ладно, хватит! Никто ничего не получил! И никто не разбогател! Он нашел билет. Хотел сдать – а уже нельзя. Тогда он поехал на игру, а я… а я не знаю, что делать!

– Час от часу не легче. Он спятил? Вообще, первый раз слышу, чтобы билеты кисмет-лотереи валялись на дороге. Должно быть, специально для самоубийц подбрасывают…

– Перестань, – нетерпеливо сказала Настя. – Не нуди. Давай, поехали. Что мы резину-то тянем?

– Прости, что тянем? – холодно осведомился Сергей, рассматривая микроскопический заусенец на мизинце. – Какую резину?

– Не понимаешь?

– А что я должен понимать?

– Ну, ехать же нужно! За ним ехать!

– Зачем?

– Ты шутишь? Ты хоть знаешь, чем он рискует?

– Ну, допустим, знаю. Однако, сама посуди, что я могу сделать, если он сам, в здравом уме, в твердой памяти и по собственной воле туда двинулся? Мчаться за ним? А что я ему скажу? Я ему скажу: Леха, пошли отсюда. А он мне ответит: пошел бы ты знаешь куда? И будет прав.

– Ну довольно болтать, прошу тебя! Поедем!

– И не подумаю.

Настя недоверчиво рассмеялась.

– Прекрати, – просительно сказала она. – Ну пожалуйста. Сережа, миленький. Ты же все понимаешь. Мы же не можем его бросить, правда? Ладно, допустим, что он плохой… или там сумасшедший. Ладно. Но я не могу его бросить. Он сумасшедший, он пошел на кисмет-лотерею, а я должна…

– Да никакой не сумасшедший! – резко ответил Сергей. – А ты, с другой стороны, ничего не должна. Ты сама, по своей воле схватилась – и тянешь воз как ломовая лошадь! Кто заставляет? Теперь вот беги спасать от кисмет-лотереи! Замечательно! Просто слов нет! А завтра он банк пойдет брать – тогда что?

– Ладно, хватит, – оборвала она. – В таком случае дай мне денег. В долг дай, в долг.

– Сколько?

– Н-не знаю… ну, тысячу дай.

– Тысячу чего?

– Чего, чего – рублей! Непонятно?

– Не груби. Я дам, мне не жалко, – сказал Сергей, странно улыбаясь. Только скажи, ты в курсе, сколько можно на кисмет-лотерее выиграть?

– Ну?

– Пятьсот тысяч таньга! И это значит – столько же проиграть. Понимаешь? Так что ты будешь там делать с тысячей рублей?

– Я не знаю, – Настя всхлипнула. – Что ты от меня хочешь? Что ты меня мучишь? Я к тебе пришла как к другу, а ты… Хорошо… ладно… я думала, ты… – она встала и потерянно двинулась к дверям, – а ты…

– Стой! – сказал Сергей. – Подожди.

Она послушно остановилась.

– Надеюсь, ты понимаешь, что ничего сделать не сможешь. Более того, не уверен, что и мне это по силам. Тем не менее, – он сделал нервное движение и продолжил: – Короче, предлагаю тебе сделку.

– Опять, – всхлипнула Настя. – Ну зачем, зачем ты снова!

– Можешь меня не слушать, пожалуйста. Тогда – до свидания. Все. Прощай. Если же условия сделки тебя интересуют, я их скажу. Условия простые. Очень простые. Я его оттуда вытаскиваю, но ты остаешься со мной. Навсегда. – С каждым следующим словом Сергей повышал голос. – Поняла? Все! Хватит! Я больше не могу смотреть, как ты мучаешься! Что ты в нем нашла?

– Ты не поймешь, – сухо сказала она.

– Я не пойму! И пусть! Пусть он выдающийся человек, а я этого не понимаю! Пусть он гений – а я не вижу! Ладно! Пусть он уникальный и неповторимый! Пусть он один на миллиард! А я – заурядный и простой! Двенадцать штук на дюжину! Пускай! Согласен! Плевать!.. Но я тебя люблю и не желаю на это смотреть! Ты понимаешь, что жизнь проходит? Ты что же думаешь молодеешь с каждым годом?! Ты собираешься вечно быть молодой?! Да тебе… он осекся на полуслове и продолжил другим тоном: – Я просто хочу сказать, что ты заслуживаешь совершенно другой жизни, и в моих силах тебе ее обеспечить. И – пожалуйста: я и его пристрою как нельзя лучше! Пожалуйста! По любой части! Коммерция? – пожалуйста. Не хочет – пусть на службу. Милости прошу! Да вон хотя бы к Гаджиеву начальником департамента!

– Зачем ему начальником департамента?

– Пожалуйста! В любое другое место! Он хочет лабораторию. Отлично. Будет ему лаборатория! Класса «Е»! Класса «F»! Собственная! Личная! Нет проблем! Пожалуйста! Как сыр в масле кататься будет. Только уж без тебя!..

– Что ж ты сейчас-то его не пристроишь? – презрительно спросила Настя. Она стояла теперь, подбоченясь, и с каждой его фразой к ней возвращалась потерянная было осанка. – А? Жалко, да?

– Да, да! Вот такие условия, да!.. – нервно говорил Сергей. – И не надо дурацких вопросов!.. Потому что я… – Наверное, он хотел бы сказать, что страшно болен и что, некогда мгновенно пораженный ею (так пуля поражает бегущего, так поражает удар жизнелюбца, поднесшего к губам край бокала), он лишь ею одной и может быть исцелен; и без этого сладостного и недостижимого лекарства его собственная жизнь тянется тусклой чередой мелких побед, которыми не перед кем похвалиться, и поражений, о которых не с кем погоревать. – Потому что нет у меня больше сил… ты понимаешь это или нет?

– Я согласна, – ледяным голосом сказала Настя. – Что ты бормочешь там? Я же говорю: согласна! Поехали.

Сергей надел очки и ошеломленно на нее посмотрел; затем дернулся было к секретеру, но замер на полпути; выхватил телефон. Морщась от спешки, натыкал пальцем номер.

Настя отвернулась, подошла к окну. Стояла, кусая губы.

– Денис? Не спишь? Прогревай свою бандуру. Что? Потому что мне нужно раньше… Все, хватит базарить. Какая тебе разница, куда? – прикрыл трубку ладонью, спросил: – В «Маскавской Мекке»? – Настя кивнула. – В Рабад-центр. В «Маскавскую Мекку» двинем. Все, сейчас буду.

Он ринулся в другую комнату, на ходу сдирая халат. Вышел в пиджаке. Щелкнул дверцей секретера. Извлек небольшой, в три четверти ладони, пластикатовый скорчер. Высветил индикатор заряда, удовлетворенно хмыкнул и сунул в карман.

Через несколько минут они вошли в лифт. Настя потянулась было нажать кнопку с золотой единичкой, но Сергей придержал ее ладонь и нажал другую верхнюю, на которой была выдавлена такая же золотая литера «U».

– На крышу, – сказал он. Пока кабина набирала ход, взглянул на часы и сообщил, отчего-то морщась: – Двадцать минут как начали. Надеюсь, он не в первых рядах.

– А если в первых? – спросила Настя.

– А если в первых – тогда выиграет. Как пить дать, выиграет! Сейчас придем – а там уже холуи бабки в чемодан пакуют. В этом случае наша сделка признается ничтожной. Надеюсь, ты не будешь возражать?

Настя фыркнула, но все же последние слова ее с ним несколько примирили.

Кабина остановилась, двери разъехались, выпустив их в какой-то бетонный предбанник. На потолке пощелкивала и мелко трепетала неисправная люминесцентная лампа. По двум стенам справа и слева стояли металлические шкафы. В третьей, прямо напротив лифта, располагалась внушительная стальная дверь. Над ней нервно моргал индикатор общения. Сергей сунул карточку в контроллер. Громко и недружно щелкнули замки. Он взялся за ручку и налег плечом. Дверь начала открываться. За ней клубилась сизая темнота и клочья тумана.

– Смотри! – крикнул Сергей. – Красиво?

Они стояли на крыше дома под куцым навесом справа от ситикоптерной площадки. Стальные листы навеса звонко гудели под струями дождя. Город теснился внизу. Огни Маскава сияли и помаргивали; с ближними непогода не могла ничего поделать, и они горели ярко; дальние были похожи на звездные туманности – до самого горизонта лежали белесые пятна, переливающиеся мерцанием разноцветных искр. В силу оптического обмана земля казалась более круглой, чем на самом деле, – Маскав был выпуклым и красивым, как скифский курган.

– Где юг? – крикнула Настя.

Сергей махнул рукой.

– Зачем тебе?

– Мы там живем! – она тоже махнула. – Во-о-о-он!

– Ты лучше туда смотри! Видишь?

Она взглянула, и поняла, что хрустальная крюшонница, опрокинутая над северо-западным сектором города и порождавшая вокруг себя мутное голубое сияние, мертвенный свет которого достигал облаков и трепетал на них, была куполом Рабад-центра.

– Пойдем, пойдем! – Сергей потянул ее к ситикоптеру. – Давай быстренько!

Настя с содроганием выбежала под дождь – и тут же нырнула в теплую кабину.

– Здрассти, – сказала она, усаживаясь.

– Здравствуйте, коли не шутите, – степенно отозвался парень лет двадцати, с неудовольствием следивший сейчас за тем, как следом за ней в машину забирается Сергей. – Тише, тише, Сергей Маркович… всю обивку порушите… это ж не железное.

– Извини, я не складываюсь, – огрызнулся Сергей. – Знакомься, Настя. Этого милого молодого человека зовут Денисом. Характер нордический… в том смысле, что сварлив не по годам. Мне вообще везет с персоналом. Давай. Поехали, и поскорее.

– Нордический не нордический, – обижено заворчал Денис, щелкая тумблерами, – а машина ухода требует. Если за машиной не следить, машина развалится. – Он включил звукопоглотитель, и Настя почувствовала, что на голову ей надели мешок с ватой; голос самого Дениса стал вдвое тоньше и приобрел неприятное дребезжание. – Турбак ресурс еще вчера отработал, а вам лететь приспичило… случись что, я отвечай… лицензию отнимут к аллаху…

– Ты долго будешь мне на мозги давить? – возмутился Сергей таким же тонким и позванивающим голосом. – Помолчи, бога ради! И давай, давай, не тяни. На ходу прогреемся.

– На ходу так на ходу. Дело ваше… – Лопасти пошли в мах, ситикоптер принялся задирать хвост. – Движок застучит, тыщ на пятнадцать ремонтику насчитают, вот и будет вам на ходу… – Взял штурвал на себя, машина легко оторвалась и бесшумно пошла влево, заваливаясь с крыши вниз.

Настя ойкнула.

Чаша города накренилась, грозя расплескать свое огненное содержимое; кое-как выправилась, понемногу поворачиваясь; качнулась в другую сторону – и снова так, что полнящие ее брызги света, будь они драгоценными камнями, непременно посыпались бы через край.

– Не валяй так! – прикрикнул Сергей. – Ты что, Денис? Не бататы везешь!

Разноцветная кровь змеилась внизу по пересекающимся артериям. Дождь упрямо лакировал мостовые; фары машин, стоп-сигналы, огни светофоров и витрин, вспышки реклам, выглядящие отсюда, сверху, неудобочитаемыми пунктирами, отражались, кривясь и порождая искристые сияния.

Денис снова завалил машину, и теперь они плыли мимо освещенных окон. За каждым из них Настя успевала увидеть моментальное изображение пестрых внутренностей: яркий свет люстры над скопищем блюд и бутылок, спины и головы, один стоит, подняв руку с бокалом к бордовой дыре разинутого рта… мерцание глобализатора, окаменелые фигуры в креслах… пульсирующий розовый свет и два нагих тела, переплетающихся на ковре… полупустой куб комнаты, письменный стол, настольная лампа, человек, положивший руки на подоконник, должно быть, он удивился, когда перед ним мелькнула бесшумная тень ночного ситикоптера…

– Что это? – спросил Сергей, показывая пальцем.

– У Белорусского, вроде, – сказал Денис.

– Давай туда! Две минуты роли не играют…

В россыпях цветных огней, в причудливом чередовании темных и светлых пятен Настя не могла распознать топографию города; и никогда бы не подумала, что кто-то способен разобраться в ней с достаточной точностью, чтобы угадать местоположение хотя бы даже и такого крупного сооружения, как Белорусский вокзал; взгляд растерянно блуждал по бесчисленным квадратикам и уголкам, и вдруг она увидела то, на что указывал Сергей: по темному прямоугольнику перекосившейся площади медленно ползла мерцающая красно-оранжевая змея.

– Во дают! – сказал Сергей. – Ниже, Денис!

Через полминуты ситикоптер повис метрах в сорока над процессией. Свет факелов превращал зонты в блестящие рыжие колеса.

– Молодцы, молодцы! – повторял Сергей. – Собрались-таки! Ты смотри, а! А ведь вывели, вывели! Началось, пожалуй! Ну, через пару дней увидишь! Я им, гадам, устрою филиал Гумкрая!..

Он захохотал и в восторге хлопнул Настю по плечу.

Денис включил искатель: мощный луч стал метаться по толпе, выхватывая то одну, то другую пригоршню белых, задранных к небу лиц. Многие угрожающе потрясали кулаками и орали что-то, пропадающее в посвистывании двигателя. Вдруг в стороне пыхнуло, просвистело мимо и разорвалось, осыпав ситикоптер снопами холодного сиреневого огня. Денис от неожиданности дернул штурвал, и машину повело. Снова пыхнуло – и на этот раз пролетело ближе.

– Да это они шутихами в нас палят, что ли! – Сергей ответно тряс кулаком. – Ах, сволота! Я же их субсидирую, и они же в меня – петардой! Хозяина, хозяина не признали, козлы! – Он оскалился и крикнул Денису: Давай от греха! Хорошо еще, гранатометов у них пока нет, у сволочей! Но будут, будут! Непременно будут! Вот уж тогда повеселимся!..

– Ба-бах! – этот снаряд был мощнее, и огонь сыпался не сиреневый, а синий, с мрачным фиолетовым оттенком. И еще один, голубой, с раскатцем: Ба-ба-ба-бах!

Кренясь, ситикоптер отвалил в сторону.

– Я не поняла, кого ты субсидируешь? – спросила Настя. Шумопоглотитель сжирал не только вой турбин, но и большую часть голоса – остаток был чужим и плоским как бумага. – Слышишь, Сергей! – она потеребила его за рукав, показывая вниз. – Ты вот их субсидируешь? Вот этих?

– Что значит – вот этих? – неожиданно ощетинился Сергей. – Они тебе не нравятся? А чем они тебе не нравятся? Тем, что вышли на улицы, чтобы потребовать у тебя кусок хлеба? Так они не от жадности это делают, а от отчаяния! Да, если угодно так выражаться, то пожалуйста – именно вот этих! Вот этих, да! Ка-эс-пэ-тэ! Коммуно-социальная партия трудящихся! Именно вот этих, как тебе это ни странно!..

И он вдруг снова захохотал, повторяя «этих вот, именно этих!»

Настя вспыхнула и уже открыла рот, собираясь, перемогая ватное оглушение звукопоглотителя, отчеканить, что он, должно быть, что-то перепутал: вовсе не к ней, а к нему шагают люди с обрезками труб и факелами, поскольку это он – финансовый магнат, паразит, кровопийца, а Настя и сама подчас готова идти за куском хлеба на улицу; но выражение его голубых глаз показалось ей настолько безумным, что она осеклась и, помедлив, сказала только:

– Ну, Кримпсон-Худоназаров, если ты Саввой Морозовым заделался, тогда уж я и не знаю, что сказать… Только имей в виду: он все-таки плохо кончил.

– Не волнуйся, – ответил Сергей. Похоже, сравнение ему понравилось. Не знаю, что там у Саввы с большевичками было, а у меня с этими – железные договоренности! – И, смеясь, показал кулак: – Вот они у меня где!

Лицо его сияло неукротимым восторгом.

Ей показалось, что Сергей и впрямь не в себе – то ли пьян, то ли корку насосался. Да разве могло такое быть? – он себе глотка вина никогда не позволял, не то что корк.

– Разумеется, мне больше по духу первоисточники! Жесткий гумунизм! Понимаешь? Идеи гумунизма должны побеждать, а не этот межеумочный коммуно-социализм! Но ведь им свои мозги не вставишь! Уж и так давлю, как могу. Пусть, ладно… как есть. Потом поправим, если что!

– Лучше бы ты каждому в отдельности помог, – сказала Настя, пожав плечами.

Сергей снова отрывисто рассмеялся.

– Помочь? Ты хочешь сказать – кинуть каждому подачку? А мир пусть останется прежним – вот такой как есть: во зле и ненависти. Верно? Пусть все идет прежним порядком: глупость, злоба, жадность, деньги, власть, страх! И смерть – единственное, что дается бесплатно! Да?

– Ну почему подачки? – морщась, Настя приложила ладони к ушам. Кому-то на школу нужны деньги позарез… на лекарства… у нас во дворе безногий живет – у него коляски приличной нет… или вон Бабец с первого этажа – его бы полечить да на работу устроить, цены бы ему не было. Почему обязательно подачки? Нормальная человеческая помощь. А ты вместо помощи вон куда их заправляешь…

– Даже очень много подачек – это еще не помощь… Помощь – это…

– Конечно! – зло перебила Настя. – Если помочь по-тихому, то ведь никто и не узнает, что есть такой друг народа – Кримпсон-Худоназаров! А тебе без этого никак! Тебе нужно, чтоб на каждом углу!..

– Истинная помощь при гангрене – не зеленка, а хирургическое вмешательство, – упрямо продолжал Сергей. Он уже не смеялся: челюсть выехала вперед, глаза заледенели. – Ампутация! Гниющий член должен быть отрезан и брошен собакам!..

Между тем купол Рабад-центра быстро приближался. Подсвеченный снизу, он висел в белесом небе мерцающим зыбким облаком, и казалось, что следующий же порыв ветра стронет его с места и медленно потащит в дождливую тьму северо-востока.

– Седьмой, седьмой, я одиннадцать двадцать четыре, одиннадцать двадцать четыре, – бубнил Денис. – Прошу немедленно на четырнадцатой, на четырнадцатой… Вас понял, вас понял…

– Вон еще колонна! Давай-ка глянем!

– Что вам эти колонны, Сергей Маркович? – ответно задребезжал Денис, не делая никаких попыток свернуть с намеченного им самим курса. – Они ж ненормальные. Сдуру-то как пульнут по лопастям… Видимости никакой, так еще над этими придурками кувыркаться…

– Я что сказал? Ниже давай, ниже!

Ситикоптер завалился круче и поплыл к самому краю перевернутой чаши. Сергей от нетерпения постукивал кулаком по стеклу.

– Ты смотри, смотри, что делается! – бормотал он. – Нет, ну ты смотри! Подняли-таки! Ах, паразиты! Вышли!

Нервничая, Настя взглянула на часы, потом без интереса посмотрела вниз. Не слишком снижаясь, ситикоптер завис над бугристым морем, запрудившим Восточные ворота. Возле Малахитовой арки – А-образного сооружения, служащего одним из краевых пилонов купола, – происходило что-то чрезвычайно плавное и размеренное: серо-черные волны одна за другой подкатывали к пилону, уже омытому, а потому блестящему, с шумом бились об него, вскипая и осыпаясь светлой пеной, откатывались и снова набегали. Рев, стоящий над этим морем, также имел отчетливо волнообразную природу: у-а-а! у-а-а-а! у-а-а-а-а!

Через секунду зрительный обман рассеялся (как на рисунках, демонстрирующих силу оптических иллюзий, где вогнутый угол с неслышным щелчком мгновенно становится выпуклым) и она вскрикнула от страха.

Черные волны были людьми, блестела не вода, а каски и щиты кобровцев, светлая пузырящаяся пена образовывалась белизной искаженных лиц; ближе к воротам оранжевых огней было меньше – там факелами орудовали как дубинами, и они гасли.

Прошло еще полсекунды; внизу и справа что-то кратко полыхнуло, и в то же мгновение время сплющилось и стало растягиваться, вмещая в каждую секунду бесчисленное множество событий. Она встретилась взглядом со счастливыми глазами Сергея, горящими на оранжево-розовом, озаренном факельным светом лице; Денис рванул штурвал на себя; застонав от усилия, ситикоптер взмыл вверх; расстояние между ним и пущенной снизу ракетой быстро сокращалось; лопасти бешено работали; купол Рабад-центра перекашивался и уходил за левое плечо; «Бог ты мой!..» – услышала она и не поняла, откуда; перегрузка вжала в кресло; полыхнуло еще раз – теперь совсем близко, – вся кабина озарилась этой вспышкой, и она удивилась, что на лице у Сергея все та же гримаса; что-то захрустело так, будто сказочный великан переламывал о колено телеграфный столб; посыпалось стекло; ее швырнуло было на пол, однако ремень не порвался, и она осталась в кресле; машина еще летела вверх, но уже крутилась волчком; опять ударило, захрустело; Настя вертелась в катящейся по камням бочке; удар, удар, хруст; и еще один удар, от которого она потеряла сознание.