Текст книги "Маскавская Мекка"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Деньги, проклятые деньги.

Все вокруг думали о деньгах. Здесь, под хрустальной крышей Рабад-центра, было особенно понятно: деньги пропитывали окружающий мир, сочились по тонким канальцам жизни, и нельзя было найти хотя бы сантиметр пространства, где бы не блуждали их всепроникающие флюиды.

Шараб-кола приятно ударила в голову.

Что делать – мир принадлежит богачам и бизнесменам. Что остается? остается быть спокойным. Биржевые сводки. Недвижимость. «Западная сталелитейная». Ха-ха. Болтайте себе. О недвижимости. Об акциях… «Когда я слышу ваши обычные речи богачей и дельцов, на меня нападает тоска, и мне становится жаль вас… Потому что вы думаете, что дело делаете, а сами только напрасно время тратите. Вы же, может быть, считаете несчастным меня, и я допускаю, что вы правы; но что несчастны вы – это я не то что допускаю, а знаю твердо…»

Вот так. И ни шагу назад.

Ладно, пора.

Вздохнув, он вытряс на язык последние капли и хотел уже было подняться, когда со стороны Восточных ворот показалась довольно шумная процессия.

Впереди, повизгивая по базальту стальными подшипниками своей тачки, по-обезьяньи размашисто отталкиваясь подбитыми резиной деревянными толкушками и оставляя за собой шлейф тяжелого запаха, грубо перебивающего тонкие ароматы дорогой косметики и снеди, ехал широко улыбающийся безногий. Он победительно озирался и то и дело вздымал кверху правую руку, чтобы угрожающе потрясти толкушкой.

За ним шагали три насупленных подростка. Левый нес барабан, отчаянно выколачивая немудреный ритм побудки. Правый надувал щеки и прерывисто дудел в горн, извлекая из него не вполне приличные звуки. Центральный, самый нахмуренный, наклонно держал обеими руками красный флаг, пересеченный черной полосой, на которой виднелись белые буквы – КСПТ.

За подростками шагали трое мужчин. Один был простоволос (поблескивала плешь), другой в кепке, третий – в чалме.

Следом шествовала группа человек в сто пятьдесят. Семеро первых несли перед собой, растянув во всю длину, метровой ширины кумачовую ленту. На ней колыхалась надпись: «Ресурс революции не исчерепан!» Найденов не мог понять ее смысла, пока не сообразил, что в последнем слове допущена ошибка. Дальше тут и там торчали над головами картонные транспаранты. Рисунки на них, похоже, делались второпях. Круги, полосы… вот чья-то безухая голова вроде капустного кочана… от нее черта кверху – веревка, что ли?.. Вот что-то вроде разлапистой молнии, бьющей в пузо запрокинутому медвежонку – а на самом деле, наверное, не медвежонок, а жирный человек. Земной шар с «КСПТ» на месте Евразии? Еще на одном крупно написано в сухом телеграфном стиле: «Клику Барабаша ответу». Дальше – «Не хватит совести хватит фанарей». Вот еще: «Прикратите издиватся».

Справа и слева от процессии с таким видом, будто не имели к ней никакого отношения, шагали мамелюки. Большей частью в антитеррористическом облачении – серебристый форспластовый скафандр, выдерживающий выстрел из крупнокалиберного скорчера, закрытый стеклокерамический шлем с окошечками, смахивающий на водолазный, электрошоковая дубинка в руках.

Замыкали шествие фургончик «скорой помощи» и желто-синяя машина с зарешеченными окошками заднего отделения – по-видимому, на случай возможных задержаний. Мигалка на крыше медленно вращалась, то и дело касаясь лиц тревожным синим лучом.

Дойдя до фонтана, то есть оказавшись метрах в двадцати пяти от ресторанной террасы, один из тех трех мужчин, что следовали непосредственно за подростками и, судя по всему, руководили манифестацией, обернулся и повелительно вскинул руку.

Процессия остановилась.

Мужчины недолго посовещались. Затем один поправил кепку на голове, а два других (в чалме и лысый) помогли ему взобраться на мраморный борт фонтанной чаши. Найдя опору в виде дельфиньего плавника и кое-как утвердившись, он поднес ко рту мегафон, и тот далеко разнес голос потрескивающий, но исполненный свойских интонаций:

– Ближе, ближе подходите… Кузьмич, подгони своих. Ребятки, ну-ка развернитесь. Знамя в середину. Что вы там с ним, как с целкой! Вот так…

Отнес руку с мегафоном в сторону и откашлялся, держась за грудь левой ладонью.

Участники демонстрации почему-то зааплодировали.

– Куда правительство смотрит? – проворчал толстяк-биржевик, шумно складывая свой бюллетень. – Совсем распоясались! Вчера митинг, сегодня митинг… куда докатимся?

Оратор с нездоровым всхлипом набрался воздуху, молча покрутил головой и произнес неожиданно низким и мрачным голосом:

– Товарищи! Никто не должен стоять в стороне, когда сложилась такая…

Помедлил, подыскивая верное слово.

– Положение! – сказал он, но тут же поправился:

– Такое сложилось трагическое… ситуация!

Толпа угрожающе зароптала. Один из инвалидов потряс воздетым костылем.

– Что богачи? – спросил оратор и сам же ответил: – Жир заливает глаза. Они не смотрят простые вещи!

– Верно! – крикнул второй инвалид и тоже махнул какой-то палкой.

– Мы засохнем нищетой – а здесь будет играть музыка и фонтаны! Мы с голоду там – а они с холуями здесь!.. – Он перевел дух и продолжил сипло, причем с каждой фразой его речь становилась все более связной: – Кому разносолы? Кто оттопыривает карманы! Что их? Их главных забот – не дай бог прослышишь о наших бедах! Гори огнем, лишь бы сытый мир останется таким! Они наняли охранников! – Оратор указал полусогнутым пальцем в сторону мамелюков, мрачно наблюдавших за происходящим. – Чтобы никто не мешал им жить! Чтобы ничто не отвлекало и не портило аппетита – ни наш соленый пот, ни слезы наших жен, ни горькие жалобы наших детей! Откуда дети? Наши жены бесплодны! Мы пьем отравленную воду, и они не дают нам бэби-мед! Они оградились – и думают, что тем самым сохранят свой мир в неприкосновенности! Думают, мы будем тихо гнить! Будем говорить друг другу: «Братья, стенайте тише! Ваши стоны могут испортить им настроение!..»

Когда он сделал тяжелую паузу, Найденов услышал, как позванивает сережка в розовом ухе торговки недвижимостью.

– Так ли это? – негромко спросил оратор, переводя взгляд воспаленных глаз с лица на лицо.

Толпа неразборчиво взревела.

– Нет! Не-е-е-ет!

– Хва-а-а-атит!

– Гады!

– К ответу! – хрипло крикнул безногий, размахивая толкушкой. Фонарей-то у нас на всех достанет!

Оратор поднял руку, и все замолчали.

– Они думают, – вкрадчиво сказал он, и мегафон, огрубив, разнес его слова в пространстве, – что жизнь придумана нарочно для них!

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а! – отозвались демонстранты.

– Что солнце светит нарочно для них!

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а!

– Что воздух создан нарочно для них!

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а!

– Но это не так! – крикнул оратор. – Это не ихнее солнце и не ихний воздух! И они дождутся, что жители города столицы!.. столицы города Маскава!.. маскавской городской столицы… – он никак не мог добраться до конца фразы; лицо покраснело пуще. – Орденоносной столицы нашего города!.. то есть столичные жители наших орденоносных!.. орденоносных предместий городской столицы!.. двинутся как один на этот растленный город!.. – с облегчением и яростью выкрикнул оратор. – И пусть тогда кровь!.. прольется на головы тех, которые… которые они все… нас которые…

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а! – взревела толпа, заглушая. Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а!

– Сегодня каждый должен решить: или ты с народом…

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а!..

– Или ты кто грабишь, кто наживаешься за счет народа!

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а!..

Найденов поежился и нервно посмотрел на часы – рев этой толпы, несмотря на ее немногочисленность, был страшен.

– Ну что за безобразие! – воскликнула в этот момент белокурая торговка недвижимостью и уперлась ему в глаза возмущенным взглядом.

В следующую секунду она, с грохотом отставив стул, поднялась, оказавшись довольно упитанной и массивной женщиной («Лиззи! – испуганно воскликнула товарка. – Бог с тобой, Лиззи!»), стремительно и размашисто прошла по террасе (обдало жарким ароматом косметики), миновала ступени, резко процокала по брусчатке и почти достигла цели, – каковой, как догадался Найденов, был мамелюкский майор, хмуро прохаживающийся метрах в десяти от столпления. Шагая, она уже стала что-то требовательно говорить, указывая зонтиком на толпу, как вдруг безногий, визгнув подшипниками по базальту, ловко развернулся и покатил ей наперерез. «Что?! Зашевелились?!» вскрикивал он, утробно хохоча; и еще что-то опять про фонари. Она заметила его маневр в последнюю секунду, однако недостаток времени был с лихвой возмещен быстротой реакции: размахнувшись, торговка с треском опустила длинный атласный зонт, угодив точно по макушке. Безногий кувыркнулся кульком (коляска весело грохотнула еще метра на полтора) и матерно завопил, уперевшись руками в брусчатку. Толпа вздрогнула, зарычала и шатнулась. Женщина растерянно пятилась. Даже издали было видно, как побелели ее губы. Майор гаркнул и дал отмашку. Выставив искрящие дубинки, мамелюки сошлись в свинью.

Голопольск, четверг. Варяг

Небольшое тело памятника, стоящее на несоразмерном возвышении, казалось едва ли не детским. Протянутая вперед рука придавала ему прежде какую-то солидность, взрослость, значительность – ведь всякий указывающий, даже милиционер на перекрестке, внушает уважение уже самим данным ему правом указывать. Теперь же отломанная конечность неловко лежала внизу, придавив оранжевые и бурые листья. И лицо изваяния приняло обиженное, трогательное в своей беззащитности выражение.

– Черт возьми! – сказала Александра Васильевна.

Как человек власти, она понимала, что этой властью наделил ее вовсе не Клейменов, и не Тимофей Сидорович Горбатый, и не другие авторитетные товарищи. То есть, конечно, по форме все так и есть: рекомендация Клейменова, утверждение Тимофея Сидоровича… Но только по форме! По сути же она получила власть именно из его рук: потому что только он, вечный Виталин, мог распоряжаться ею! Да, да, это его бессмертный дух двигал мохнатыми пальцами Клейменова!.. его дыхание надувало толстые мокрые губы Тимофея Сидоровича!.. по велению его воли расступились однажды воды, и она, Александра Васильевна Твердунина, восстала к новой жизни из мерцающих зелено-розовых огней!..

А как женщина, она не могла не трепетать от благодарности за то, что именно ее выбрал он из тысяч и тысяч других – таких же привлекательных и игривых, таких же красивых и щедрых в любви: выделил! именно ее! не другую!..

И вот – на тебе. Все кругом заляпано известкой. Сам памятник полосат и по-арестантски страшен.

Она давно уже – года два или три – держала в уме, что монумент требует обновления… Да ну, какой там два! какой три! Девчонкой еще смотрела бывало и думала – а ведь вот-вот развалится… Но ведь все в жизни так: пока стоит, находятся дела поважнее.

– Ну что ты будешь делать! – досадливо пробормотала Александра Васильевна.

Многочисленные хлопоты сулило случившееся. Да как не вовремя!

Во-первых, Клейменов. Она представила себе его щедро налившееся кровью лицо: подрагивающие щеки, покрытые, словно пылью, успевшей пробиться спозаранку щетиной; внушительный нос, грубо вылепленный и украшенный, во-первых, пучками волос из ноздрей и, во-вторых, узорчатой сетью фиолетовых прожилок; суженные глаза под съехавшимися к переносице кустами буро-седых бровей. «У нас вот-вот до Маскава дело дойдет, а ты за своим хозяйством уследить не можешь?! Гумунизм, понимаешь, не сегодня-завтра по всей планете, а у тебя руки отваливаются?! Чтобы в двадцать четыре часа!..» – и дальше, дальше, дальше…

А не сообщить нельзя… еще, чего доброго, стороной дойдет до обкома… такого наворотят, греха не оберешься.

Нужно как-то решать вопрос, и решать экстренно: нельзя на площади стоять однорукому. Вот не вовремя-то, черт бы его побрал!..

Она торопливо поднялась на второй этаж, простучала каблуками по коридору, озабоченно кивая, если кто попадался навстречу. В углу приемной сидел какой-то старик. При ее появлении он подался вперед и оперся на клюку, готовясь вскочить. Александра Васильевна хмуро мазнула по нему взглядом и бросила, берясь за ручку двери своего кабинета:

– Зоя, Клейменов не звонил?

Зоя Алексеевна, секретарша Твердуниной, женщина лет сорока пяти с большой бородавкой на губе, пучком жидких волос на затылке и зеленой аляповатой брошкой, пристегнутой к вороту глухого коричневого платья, помотала головой, протягивая лист телеграммы.

– Соедините с Михаилом Кузьмичем, – приказала Твердунина. – А вы к кому, товарищ? У меня сегодня неприемный день.

Старик не удивился, не стал протестовать, а согласно закивал, помавая ладошками с видом самым униженным – мол, не извольте беспокоиться, меня и так-то почти нет, а через секундочку и вовсе не будет.

– Я им говорила, – сообщила Зоя Алексеевна. – Они говорят – посижу.

– Ну, хорошо, – неожиданно для самой себя смилостивилась Твердунина. Если время есть – сидите. Будет возможность – приму.

Пройдя в кабинет, она плотно притворила дверь, сняла пальто, села и, подперев голову руками, погрузилась в изучение документа. совсекретно первому секретарю голопольского рк гр твердуниной копия председателю голопольского ро укгу клопенко связи развитием событий маскаве целью выхода гумунизма пределы края двтч первое связи необходимостью формирования добровольческих отрядов братской поддержки приступить реализации мобилизационного плана номер четыре обеспечить питание зпт довольствие зпт матчасть двтч сбор дефис разбор зпт смазку зпт включая боеприпасы тчк ответственный клопенко тчк второе связи требованиями срочного выдвижения добротрядов границам маскава ревизовать парк жд средств двтч тплвз зпт првз зпт мтвз зпт ккшк зпт дрезин зпт связи чем обеспечить ревизию машинистов зпт кочегаров зпт путей зпт разъездов зпт горок зпт тупиков тчк ответственный твердунина тчк третье связи соображениями гумбезопасности обеспечить строжайший контроль секретность проверку концентрацию нежелательных элементов числа беженцев тчк разбор беженцев производить рамках гумзаконности практической оптимальной справедливости силами гумтроек на усмотрение председателя тчк ответственный клопенко тчк четвертое связи нуждами концентрации сил средств выхода гумунизма пределы края запретить торговлю спиртными напитками спиртосодержащими жидкостями крепостью более семнадцати градусов тчк перечень приложение один ответственный твердунина тчк пятое приложение один спирт зпт водка зпт коньяк зпт портвейн зпт средство мойки окон синий луч тчк первый секретарь верхневолоцкого ок гр клейменов

Тренькнул телефон.

Она оторвалась от телеграммы и взяла трубку.

– Александра Васильевна, Верхневолоцк на проводе, – проскрежетала Зоя.

– Алло!

– Да, Александра Васильевна. Здравствуйте, – мелодичным голоском отозвалась Клейменовская секретарша. – А Михаила Кузьмича нет…

Твердунина почувствовала облегчение, и сама же на себя за него рассердилась: ну что хорошего в том, что неприятная минута отодвигается! Все равно ведь потом получать, что положено…

– Тогда я вас попрошу, Нина, о небольшом одолжении, – сказала она тем корректным тоном, который только и может верно указать на существующую между людьми дистанцию. – Позвоните, пожалуйста, когда он появится…

Ниночка помолчала.

– Он не появится, – расстроенно сказала она.

– Что значит – не появится? – переспросила Твердунина. – Заболел?

– Он, Александра Васильевна, только что в Краснореченск отбыл.

– Надолго?

– Навсегда, – ответила Ниночка. – Я думала, вы в курсе…

Ба-бах! – ударило и гулким колокольным звоном отдалось в голове Александры Васильевны.

Навсегда!

Вообще-то, она догадывалась, что в области Клейменов не засидится. Так и должно быть: район, область, край – три ступени территориальной иерархии. Но все-таки: ничего себе! Трех лет не прошло – и уже в крайком!

– Я в курсе. Просто не знала, что сегодня, – соврала Твердунина и не утерпела: – А вас не взял?

– Он хотел, но… – сказала Ниночка, и голос ее горестно дрогнул.

Вот и поделом, – злорадно подумала Твердунина. – Там своих профурсеток сколько хочешь!..

Три года назад, когда Клейменов уходил в обком, Ниночка, его смазливая секретарша, осталась у Твердуниной. Однако Александра Васильевна терпеть не могла ее глупого хихиканья, и скоро они расстались. Сам же Михаил Кузьмич, узнав, что вместо того благоуханного цветка, что он сам когда-то подсаживал на секретарский стул, вырос бурый кактус в лице Зои Алексеевны, язвительно заметил, что это лишь подтверждает его давнее убеждение: ни одна красивая женщина, будь она хоть секретарем КК, не станет терпеть возле себя другую, хотя бы немного привлекательную, если тем или иным способом может от нее избавиться, – на что Александра Васильевна несколько обиделась. А Ниночку Клейменов через полгода забрал к себе в область – и даже какое-то жилье ей там организовал.

Но все-таки: каков Михаил Кузьмич! Слова не сказал!.. Да и дьявол бы с ним: не сказал и не сказал, переживем… Важно другое: если Клейменов не известил ее о своем возвышении, значит, лично для нее никаких перемен не последует, – первый секретарь Голопольского района остается на прежнем месте.

Черт возьми! Почему-то обидней всего бывает, когда рушатся именно такие надежды – робкие, не имеющие права на жизнь. Человек сам гонит их от себя, а они все же не оставляют его, шуршат, как мыши в темном углу…

Аппаратная жизнь, как и всякая другая, содержит в себе незначительный элемент лотереи. И поэтому надежда на случайный выигрыш – застенчивая, сама осознающая свою беззаконность – все-таки жила в ней. Ведь могло, могло так повернуться, что при будущем возвышении Клейменова именно она займет его место. Ведь крутится лотерея судьбы! прыгает шарик! продолжается игра! Бывало, мечтательно задумывалась об этом… но через минуту встряхивала головой и снова принималась за дела.

И вот на тебе – ба-бах!.. Черт-те что!

– Кто же теперь? – как можно более беззаботно спросила она. – Веселов или Мурашин?

Ниночка молчала. Потом откашлялась, словно готовясь произнести что-то очень важное, а Александра Васильевна уже догадалась – что именно, и сердце у нее снова сжалось и стукнуло лишний раз.

– Не Мурашин и не Веселов, – несколько замогильным голосом проговорила Ниночка. – Не из наших.

– Не из наших! – эхом отозвалась Твердунина. – Это точно?

– Уж куда точнее, – вздохнула Нина. – Николай Арнольдович вчера при мне под расписку приказ по директиве Ч-тринадцать получал.

Они помолчали.

– Выходит дело, с варягом будем жить, – с плохо скрытым недовольством заметила Нина.

Александра Васильевна и сама испытывала легкую растерянность. Конечно, было бы проще, если бы «первым» стал Мурашин или Веселов – свои люди; а так-то кого еще назначат? с кем пуд соли есть?..

– Ничего страшного, – мягко сказала она, хотя на самом деле ей следовало одернуть собеседницу: в конце концов, кандидатура «первого» – дело нешуточное, и не секретаршам, пусть даже смазливым, рассуждать по этому поводу. – Не волнуйтесь. А Николай Арнольдович на месте?

– В промышленном. Он под вечер к вам собирался подъехать.

– К нам? – переспросила Александра Васильевна.

– К вам, именно к вам, – с непонятным нажимом повторила Ниночка.

– То есть… ага. Ну, хорошо. На всякий случай: попросите его позвонить, если появится.

Она положила трубку, поднялась в задумчивости. Подошла к окну и снова посмотрела на памятник. Нет, все-таки со спины это выглядит куда пристойней – по крайней мере, можно вообразить, что правую руку он держит у груди.

Значит, Ч-тринадцать… Конечно. В «первые» по-другому не ходят. Так-так… Если Клейменов уже убыл в крайком… это что же значит: новый «первый» появится сегодня ночью? Ответственным назначен Мурашин. Понятно, кому ж еще, как не «второму», отвечать за такое дело… А кто с ним? Скорее всего, Веселов.

Но если с ним будет Веселов, то Мурашину следует вечером ехать вовсе не к Твердуниной в Голопольский, а в Колупаевский к Веселову. Здесь ему делать нечего. Совершенно нечего. Если только не представить, что… Черт возьми, да неужели Мурашин собирается взять с собой не Веселова, а ее?!

Александру Васильевну бросило в жар. Ну, это уж совсем ни в какие ворота! Женское ли дело – принимать по Ч-тринадцать? Почему бы, действительно, ему не с Веселовым – как-то естественнее… Он с ума сошел! Этого ей только не хватало!..

Но в ту же секунду она вспомнила голубые глаза Мурашина и поняла, что с Николаем Арнольдовичем не страшно. Нисколечко! Пускай берет ее – пожалуйста, она согласна! Иначе и невозможно. Что же, вот Мурашин сейчас приедет, а она ему: ах! нет! что вы! я нервничаю! я так волнуюсь! я не поеду!.. Так, что ли? Нет, это не по-гумунистически. А что по-гумунистически? А по-гумунистически – сжать зубы и выполнить директиву Ч-тринадцать!

Она стояла у окна, невидяще глядя, как струи дождя хлещут по лужам. Их ровный шум походил на недовольный ропот дальних голосов. Ну и погода. По такой погоде… по такой погоде без сапог нельзя…

Вздохнув, она собранно вернулась к столу. Телефонный диск скрипел и пощелкивал.

– Игнатий? Здравствуй, это я. У тебя все в порядке?.. Я о чем хочу тебя попросить… Домой придешь, вытащи, пожалуйста, из кладовки резиновые сапоги. Что?.. Что значит – прохудились? А вторые?

Помолчала, слушая ответ.

– А где же?

Пауза.

– То есть как – отдал?

Снова пауза.

– Я тебя очень прошу, сейчас же пойди и забери. Мне они нужны. Без вопросов, пожалуйста! Ты слышишь?.. Все, все, мне некогда. Целую. Ты понял? Обязательно!

Положила трубку и посмотрела на часы. Жизнь не остановилась, и терять время было никак нельзя.

– Зоя! – решительно сказала Александра Васильевна в селектор. Обзвоните людей: в пять часов – заседание бюро. И Емельянченко ко мне немедленно. Витюшу за ним пошлите. Слышите?

– Слышу, – проскрипел в ответ голос секретарши. – А этот-то сидит… гнать или как?

– А что ж еще? Разумеется, гнать. Нет, – почему-то вдруг передумала Александра Васильевна. – Ладно, пусть зайдет на три минуты.

– Товарищ Твердунина, – уже одышливо лепетал старикан, приближаясь к столу мелкими шажками инвалида. – Александра Васильевна… голубушка… Вот спасибо, так спасибо…

Слезящиеся глаза были совсем прозрачны – мутноватое, плохой выделки оконное стекло.

– Ну, ну! – предостерегающе поднимая ладонь, сказала Твердунина. Давайте по порядку. Вы по какому вопросу?

– По чрезвычайному, Александра Васильевна. Уж вы позвольте, присяду…

Старик хлопотливо полез в карман обтруханного пиджачка, добыл матерчатый футляр, из футляра извлек перевязанные разноцветными нитками очки с растресканными стеклышками.

– Уж простите, – сказал он, восторженно глядя на Твердунину. – Никогда бы не осмелился, если б не чрезвычайные обстоятельства. Говоря литературным языком – в поисках правды. Так сказать, в последнюю инстанцию. Дело-то пустяковое, и если бы не злонамеренность, если бы не наплевательское… то есть… гм!.. В нашей школе – в той, где я до пенсии работал… Впрочем, позвольте представиться… упустил в спешке… Савелий Трифонович Горюнов, учитель физики…

– Са-а-а-аве-е-елий Три-и-и-и-и-ифоныч! – неожиданно перебила его Александра Васильевна. Клейменов учил ее когда-то: люди – это кирпичики общества. Первым делом человека расположи к себе, а потом уж приступай к делу.

– Са-а-а-аве-е-е-елий Три-и-и-и-и-ифоныч! – напевно повторила она. Замечательно! Звучит-то как, а! Са-ве-лий!.. Видите: жива, жива Россия! Твердунина уставилась на него вопросительно. Учитель глядел c выражением старческой оторопелости, недоуменно помаргивая и по-лошадиному жуя губами. Ведь жива, правда? Пока есть люди с такими именами! Бывает, в минуту сомнений, в минуту раздумий схватишься за голову: да жива ли Россия, в самом-то деле?! И вдруг – заходит такой милый человек… Савелий Никифорыч… и оказывается, что жива она живехонь…

– Трифонович… – слабо поправил старик и мелко махнул рукой – мол, неважно, какая разница.

– …вовсе она не… Что? Трифонович, вот именно, – закончила Твердунина, жестко стукнув карандашиком. – Ну, не будем отвлекаться. Так чем могу служить?

– Да я же говорю: дело пустяковое, – с новым воодушевлением сообщил Савелий Трифонович. – Ерундовое дельце… Я бы и не посмел к вам, да ведь не могу управы найти, милая вы моя! В школе калэсу отказали, на фабрике – у нас шефами-то пуговичная, – отказали калэсу, я в наробраз – та же история… Нет – и все тут! А дети ждут! У нас столько всего намечено – у-у-у! Вы уж скажите, голубушка, чтобы они распорядились. Нам много не нужно, мы…

– Что за калэсы? – спросила Твердунина, морщась. – Ничего не понимаю. Давайте по порядку.

– Клуб любителей Селены, – бодро отрапортовал старик. – Сокращенно КЛС. Ну, не клуб – так кружок, что ли, – заторопился он. – Детский клуб общеастрономического направления, если позволите… Но главный объект интереса – Луна. Понимаете?

– Почему Луна? – безразлично спросила Твердунина, одновременно помечая что-то на бумаге.

– Как же почему, голубушка, – старик заерзал. – Как же почему! Таинственная соседка! Ближайшее к нам космическое тело, полное загадок! Ведь нельзя без любопытства наблюдать за его…

– Это каких же, интересно знать, загадок? – оборвала его Александра Васильевна.

Было заметно, что Савелий Трифонович внутренне засуетился.

– Нет, разумеется, если с точки зрения научного гумунизма, то все более или менее понятно… и не вызывает, так сказать, никаких… э-э-э… Но помилуйте, голубушка! – неожиданно воззвал он, молитвенно складывая руки на груди. – Ведь можно попытаться и с других позиций, которые тоже не вполне… гм… не вполне безосновательны… и тогда получается, что… конечно, с определенными неясностями… с некоторыми натяжками, если можно так выразиться… то есть, если вообразить, что все же Луна есть некое космическое тело… поймите меня правильно…

– Так, так, интересно, – безразлично заметила Твердунина.

– …то получается, что сей объект полон загадок, с какой стороны на него ни взгляни. Например, солнечные затмения…

Твердунина изумленно подняла брови, и Савелий Трифонович осекся.

– Да ладно, ну их, эти затмения, – он замахал рукой, ежась под едким взглядом Твердуниной. – Вещь непроясненная… более предполагаемая, чем… согласен, согласен…

– Я слушаю, – устало сказала Александра Васильевна.

– Э-э-э… – сипло заблеял старик, крутя морщинистой шеей в тесном воротнике ветхой рубашки. – То есть… гм… э-э-э… позвольте вопросик… Я ничего не хочу утверждать… Но вы замечали, что Луна всегда обращена к нам одной и той же стороной? Замечали, правда? Вопрос – почему? С какой стати? Все вокруг вертится, крутится, меняет положение, а она к нам – все той же стороной. Отчего? То есть, – воодушевленно сказал он, с надеждой глядя в терпеливое лицо Твердуниной, – с физической точки зрения все это совершенно ясно! Просто-напросто угловая скорость вращения Луны вокруг Земли в точности – понимаете, абсолютно точно! – совпадает с угловой скоростью вращения Луны вокруг собственной оси. Вот смотрите, Александра Васильевна!..

Савелий Трифонович, зажав палку между колен, воздел руки и стал показывать на собственных кулаках, что, вокруг чего и как именно вертится. Это давалось ему нелегко – суставы похрустывали, а морщинистое лицо кривилось от боли.

– Видите? видите? вот так она идет, а сама вот так крутится… видите?.. и в результате…

– Да, да, – кивнула Твердунина, позевывая и прикрывая рот ладошкой. – Я вижу.

– И что же вы думаете, это случайность?! – воскликнул старик, снова хватая палку. – А не слишком ли много случайностей? Не слишком ли много совпадений? Что за странные совпадения, позвольте вас спросить! Природа не любит совпадений! Отчего это всюду раздрай, а в данном случае столь неестественная точность? В природе такого не бывает! Вы согласны со мной? Чем же объяснить эти странности? А вот чем! Единственно верный вывод: кто-то ее маленечко подкрутил! – тонко кричал Савелий Трифонович, стуча палкой в пол и не отводя воспаленного взгляда от лица Александры Васильевны. Под-кру-тил!!! Придал именно такую угловую скорость, какую нужно! А раз так – вопрос: зачем? Для чего ухищрялись, чтоб всегда к нам одной стороной? Смысл? Это же сколько сил потратили селениты! Умения! А зачем? А затем, чтобы…

– Хватит! – сказала Александра Васильевна и в сердцах бросила карандаш на стол.

– Чтобы нас наблюдать! – все же выкрикнул Савелий Трифонович. – Чтобы Земля не уходила из поля зрения! Неужели не ясно?! Там обсерватория! Именно на нашей, на видимой стороне – обсерватория! Вы поймите: если мы ее все время видим, значит и нас оттуда все время видно!..

И осекся.

Александра Васильевна тяжело молчала.

– Да-а-а-а… – недобро протянула она в конце концов. – Да-а-а-а, Савелий Трифоныч. Вон до чего договорились… Селениты, значит. Понятно.

Она поднялась, подошла к окну. Дождь утих. Пасмурное небо струило на площадь голубоватый свет осенних сумерек. Памятник казался вырубленным из антрацита.

– Вы просто Жюль Верн какой-то, – сказала она, снова поворачиваясь к визитеру и качая головой. – Вам бы книжки писать. Сорок тысяч лет под землей. А вы вон чего – детей хотите воспитывать. Нет уж, Савелий Тро… Тра… гм… Трифоныч. Вы это бросьте. Я понимаю – легенды красивы. Хочется порой помечтать… забыть обыденность… умчаться в неизвестность… Так же вот, как вы, знаете ли, воспарить душой… – Александра Васильевна вздохнула. – Но все-таки не будем забивать подрастающему поколению головы. Дети должны думать о будущем. Во всей его конкретике. О вещах простых и понятных. А не об этих ваших… – она сделала движение рукой, будто вкручивая лампочку, – …мифических селенитах. Дети должны впитывать идеалы гумунизма, а не витать в облаках. Так что и наробраз, и пуговичная – все правы. Молодцы. Ненужное и вредное баловство.

Савелий Трифонович молчал, глядя на свои подрагивающие пальцы. Губы тоже мелко дрожали.

– Это не шутки, – продолжила она. – Нельзя опираться на выдумки, Савелий Федорыч… простите, Трофимыч… Человек должен пытливо искать ответы на свои вопросы. Должен буравить окружающий мир своей беспокойной мыслью! Что там дальше, за пределом? Где новый предел? Дальше, дальше! Больше свету, как говорится!.. А если мы будем на мифах… да еще и детей… нет, далеко не уедем. Не видать нам гумунизма как своих ушей. Поэтому оставим сии материи поэтам. Пусть мечтают. А уж мы с вами обопремся об науку. Об точные данные. А что нам говорят точные данные гумунистической науки? Точные данные гумунистической науки говорят нам о бесполезности бесплодных иллюзий. Верно? Человек должен твердо стоять на земле. Так что уж давайте как-нибудь в привычном разрезе. А то вон чего: селениты. До чего договорились! Как хорошо! А пахать кто будет? А сеять? А кормовую базу поднимать? На что рассчитываете? Думаете, эти ваши селениты приедут нам кормовую базу поднимать? Или вон, что в Маскаве делается, слышали? Думаете, селениты трудящимся Маскава братскую помощь окажут? Пойдут с ними на улицы баррикады возводить? Нет, Савелий Титыч. Не приедут. И Маскаву не помогут. Все придется самим, вот этими руками… Я вижу, вы энтузиаст своего дела. Молодцом. Как говорится, старость меня дома не застанет. Так держать, Савелий Тарасыч! Но детей, – она нахмурилась и подняла ладонь знаком «стоп», – детей мы вам не дадим. Дети – наше будущее. Тут уж, как говорится, ни прибавить, ни убавить.