Текст книги "Семь смертей Лешего"

Автор книги: Андрей Салов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 81 страниц)

3.8. Дорога на заставу

До комендатуры пришлось добираться по безлюдной, гористой местности, километров 200. где не было ничего, ни селений, ни растительности, ни зверья. Лишь мелькнет где-нибудь на горе одинокий архар, с тысячелетним безразличием во взгляде уставившийся куда-то в пустоту, застывший на месте, словно выточенный из камня. Промелькнет высоко в небе, распластав двухметровые крылья, белоголовый орлан, паря над кажущейся безжизненной, каменистой пустыней. На самом деле она вовсе не была таковой, доказательством чему было его присутствие здесь. Он парил над сонным, погруженным в вековую спячку миром, высматривая обитающую средь нагромождения камней, живность. А это и тушканчики, эдакие карликовые кенгуру, так смешно скачущие на задних лапках, прижав к груди короткие передние и выставив, как антенну вверх длинный, с кисточкой на конце, хвост. Это и суслики, что рыжими столбами застыли в каменистом безлюдье, осматривая нагромождение камней, на предмет возможной опасности, что может помешать в важнейшем деле, накоплении запасов пищи и нагуливании жира. И невдомек рыжим, глазастым столбикам, резким свистом, предупреждающим сородичей об опасности, что смерть наблюдает за ними не из-за россыпи серых, покрытых мхом валунов, не из-за нагромождения камней, где почудилось какое-то движение, заставившее прервать обгрызание вкусных кореньев. Смерть парили в небесах, наблюдая с заоблачных высот, подбираясь к бестолковому суслику, исполняющему роль стража, которого она давно приметила.

Парящий в небе орлан, наблюдает за сусликом, уставившимся куда-то в нагромождение камней, обратившимся в зрение и слух. И невдомек рыжему наблюдателю, что быстрокрылая смерть над головой поставила на его жизни, жирный крест. Сужает орлан круги, готовясь к смертоносному пике, после которого унылая каменистая пустыня станет еще безлюднее. Зато у хищной птицы будет сытный обед и заслуженный послеобеденный отдых. А затем новый полет и наматывание кругов над раскинувшейся внизу россыпью каменных обломков, на предмет обнаружения очередного местного жителя, годного в пищу.

А в пищу ему годились практически все здешние обитатели. Будь это бестолковый суслик, что должен стать сегодняшним обедом, что смешной попрыгунчик, – тушканчик, скорее завтрак, нежели обед, что пресмыкающийся в ничтожестве змей. Водились здесь существа и покрупнее, но встречались крайне редко и представляли по большей части чисто теоретическую опасность.

Одно из подобных существ, с песчаного цвета шкуркой, притаилось в нагромождении камней, не дыша, не шевелясь, дабы не издавать ни малейшего звука, могущего спугнуть добычу. Добыча итак настороже. Суслик или что-то заметил, или почувствовал, но он перестал грызть сладкий корешок, настойчиво таращась в сторону затаившегося хищника. Лисе не оставалось ничего другого, как прикинуться камнем. И пребывать в столь безжизненном состоянии столько времени, сколько потребуется рыжему грызуну для того, чтобы успокоиться и вернуться к прерванному занятию.

Наблюдая за застывшим в неподвижности сусликом, лиса успевала краем глаза отслеживать и перемещения парящего в небесной выси орлана, слишком часто бросающего вниз заинтересованные взгляды. Пернатый хищник высматривает добычу, и возможно нашел ее. Вот только кого он выбрал в качестве закуски? Кого бы хищная птица не заприметила, себе на обед, это в любом случае не устраивало лису. Если намеченной жертвой окажется суслик, то с обедом придется повременить, многие часы уйдут на выслеживание новой добычи. С подобным итогом лиса была не согласна, как еще более не согласна с тем, если в качестве добычи, парящая в небесах хищная птица присмотрела не суслика, а именно ее.

Оба варианта лису не устраивали, поэтому она не сводила с птицы глаз, готовая при малейшей опасности пуститься наутек, наплевав на обед. В конце концов голодной, тем более летом, которое царит здесь почти круглый год, она все равно не останется. Мышей здесь водится, видимо-невидимо, просто придется побольше побегать, чтобы наловить достаточно мышатины на обед. Она продолжала прикидываться камнем, не сводя глаз с суслика, замершего в неподвижности. У лисы был шанс заполучить желаемую добычу, и она не желала его упускать. Тем более что суслик перестал быть неподвижным столбом, как минуту назад. Время от времени, он отрывался от пристального разглядывания нагромождения камней в десятке метров перед собой, бросая короткие взгляды на землю, где валялся в пыли вкусный корешок, который он с таким аппетитом грыз, пока его внимание не привлек мелькнувший в камнях, рыжий силуэт.

Все было тихо, и грызун постепенно склонялся к мысли о том, что тревога оказалась ложной, и никого там нет, кроме его беспочвенных страхов. Минуту спустя зверек и вовсе позабыл о заставившем его насторожиться, движении. Он опустился к земле и с увлечением продолжил прерванное из-за досадного недоразумения, занятие. В передних лапах грызуна оказался вкусный корешок, который он с удовольствием грыз крепкими зубами. Он совершенно позабыл обо всем, что творилось вокруг, слишком увлеченный сочным корешком, чтобы обращать внимание на всякие глупости, творящиеся в округе. Не заметил он и молниеносного движения, родившегося в камнях. Лишь краткий миг длилось оно, но этот миг стал последним в жизни рыжего грызуна.

Метнувшаяся из-за камней лиса не промахнулась. Слишком долго она ждала, буравя суслика взглядом. Для лисы не остались незамеченными изменения в поведении грызуна, свидетельствующие о том, что намеченная жертва успокоилась, перестав тревожно озираться по сторонам. Выждав с минуту для верности, лиса совершила стремительный бросок, закончившийся так удачно. Суслик, так и не успевший доесть злополучный корешок, стоивший ему жизни, безжизненно застыл в лисьих лапах. Из прокушенного горла, на пыльную каменистую землю стекала тоненькая струйка крови, оставляя след на рыжей шерсти хищника, цепко державшего в пасти, честно заработанный обед.

Все-таки она оказалась первой. Опередила парящего в небе орлана, суживающего круги над добычей, чтобы в стремительном пике, обрушиться с небес. От острых когтей птицы, разящего клюва, не будет спасения. И поэтому лиса не торопилась приступать к трапезе, пристально уставившись на парящего в небесах хищника, словно пытаясь угадать его замыслы. Что-то лисе не понравилось в птичьих движениях, что-то насторожило. Сжав покрепче в зубах бездыханную тушку суслика, она скользнула в россыпь камней, откуда недавно предприняла удачную вылазку. И только там, поудобнее устроившись меж валунов, она смогла спокойно пообедать, не опасаясь за свою шкуру.

Жизненный финал грызуна, не ускользнул от внимания орлана. Зорким взором он давно приметил притаившуюся в камнях рыжую конкурентку, явно позарившуюся на суслика, которого он присмотрел на обед. Знал он, что и лиса, хитрая бестия, наверняка заприметила его, и время от времени поглядывает в небо, опасаясь. Правильно делает. При благоприятном стечении обстоятельств, он не преминет вонзить когти в ее шкуру, а острым клювом за считанные секунды раздолбать хитрый рыжий череп, превратив его в сплошное месиво из костей и крови.

Голод оказался сильнее страха, и лиса совершила стремительный бросок из каменистой засады, и в результате имела на обед потерявшего бдительность грызуна. А затем она с добычей в зубах, чтобы более не искушать судьбу, в лице разгневанного подобным нахальством орлана, юркнула в нагромождение каменистых обломков, скрывшись с глаз.

Орлан не мог не выразить разочарование подобным исходом, так удачно начавшейся охоты. Тишину сонной долины огласил клекот разгневанной и раздосадованной птицы. Клекот, прозвучавший подобно раскату грома в оглушительной тишине долины.

Дремавшая под камнями гадюка, укрывшаяся там от солнечного зноя, тревожно подняла голову, прислушиваясь к звукам, доносящимся извне. Звуки сказали ей о том, что в солнечном мире затаилась опасность. И змея решила действовать, тем более что место, где она спала, свернувшись черными тугими кольцами, было тесноватым для ее габаритов. Впереди, всего в паре десятков метров от ее нынешнего лежбища, она заприметила приличное нагромождение камней, где прохладно, уютно и просторно. Там она сможет расположиться вольготно, и в относительной безопасности. Полной безопасности в этом мире не существовало вообще, каждое место таило в себе угрозу. Камни наверняка привлекают внимание и прочих обитателей солнечной долины. А значит, у большой черной гадюки появится отличный шанс поохотиться прямо там, а то после сна что-то заурчало в брюхе от голода. Дождавшись, когда замерли отголоски орлиного клекота, змея, выбралась из убежища и заскользила по пыльному, каменистому дну долины, к привлекшему ее внимание нагромождению камней.

А место сие давно не пустовало. Именно там укрылась торжествующая победу лисица, закусывая добытым сусликом. С камней не сводила зоркого взгляда парящая в небесах птица, решившая посчитаться с наглой тварью, умыкнувшей ее обед. Орлан терпелив. Он подождет, когда насытившаяся рыжая бестия покинет укрытие, отправившись по своим делам. Что это случится когда-нибудь, он не сомневался. Не просидит же она там остаток дня. Рано, или поздно, она обязательно выберется из камней и тогда он не упустит момента, и хищник, для которого суслик стал обедом, превратится в обед для большой птицы.

Орлан парил над каменистым укрытием лисы, не сводя с него пристального взгляда. В поле его зрения были и несколько десятков метров прилегающей к камням территории, куда мог выскочить рыжий обидчик. Появившаяся на контролируемом участке черная, ползучая стрелка, не могла остаться незамеченной. Большая черная гадюка, достаточно редкое лакомство в здешних краях. Тварь чертовски опасная, но исключительно вкусная. Вкусная настолько, что можно пренебречь опасностью, ради обладания изысканным трофеем.

Рыжая плутовка лиса, укравшая обед у орлана, была напрочь забыта. У хищной птицы появилась новая цель, гораздо более привлекательная, нежели прежняя, упускать которую, она была не намерена.

До спасительной россыпи камней оставалось около метра, когда сверху пришли шум и движение, а следом за ними безумная боль. На гадюку свалилось нечто огромное, обдав воздушной волной гибкое змеиное тело. Ударившие с огромной силой стальные когти, прошили гадюку насквозь, затопив крохотный злобный мозг, дикой болью. А еще мгновение спустя змеиное тело, стиснутое в смертоносных птичьих объятьях, начало стремительно возноситься ввысь. И если бы не безумная боль, разлившаяся по всему телу, гадюке впору было ликовать. С каждым мигом она становилась все выше и выше, с презрением отвергая извечный закон о том, что рожденный ползать, летать не может. Но она смогла и стремительно возносилась ввысь, и только боль во всем теле, мешала ей ликовать.

А когда земля осталась где-то далеко внизу, когти державшие змеиное тело в стальных тисках, внезапно разжались, отпуская добычу. Резкая боль внезапно схлынула и змея вновь ощутила полет, но теперь не вверх, а вниз. И с каждой секундой полет становился стремительнее, а земля все ближе. Гадюка уже отчетливо видела камни, в которых она спешила укрыться, пока не обрушилась с небес быстрокрылая смерть. Камни приближались с катастрофической быстротой, но черная гадина была не в силах остановить стремительное падение. И она ударилась о камни, в их прохладной глубине, ее злобный разум нашел умиротворение и покой, разбросавшись по самым дальним углам убежища.

Ошметками разлетевшихся мозгов, шлепнуло по затылку лису, только то закончившую трапезу. Рыжая плутовка, разомлевшая после обеда, и совсем было решившая отдохнуть, после столь грубого прикосновения, поменяла решение. Лисица рыжей молнией метнулась из камней и пулей понеслась по каменистой долине, к другой каменной куче, где наверняка найдет покой и отдохновение, где на голову не будет падать всякая мерзкая дрянь.

Орлан заметил метнувшуюся из камней лисицу, проследил траекторию движения, отметил в памяти укрытие рыжей плутовки. Ему было недосуг заниматься рыжей плутовкой. Внизу, в камнях его поджидал изысканный обед. Он не желал терять его, оставив на поживу другому хищнику, ради призрачной надежды удачно поохотиться на затаившуюся в камнях рыжую тварь, хитрое и коварное существо.

Орлан спикировал вниз, а затем, зажав в когтях безжизненно обвисшее змеиное тело, взмыл на выступ ближайшей скалы. Зажав поудобнее добычу в когтистых лапах, приступил к обеду, острым клювом отрывая здоровенные куски сочного, обильно смоченного кровью мяса, отправляя их в рот. Спустя несколько минут голод, терзавший хищную птицу, был удовлетворен. На смену голоду пришло сонное оцепенение. Опустив крылья вдоль сильного тела, большая птица смежила веки и погрузилась в чуткий сон, слыша каждый шорох. Дабы не прозевать появление единственного хищника в округе, что рискнул бы напасть на него, спящего. Так и застывал орлан на вершине скалы неподвижным изваянием, словно выточенный из камня, лишенного даже слабых признаков жизни.

И вновь жизнь в долине замирала, словно ее и не было здесь никогда. И такое ощущение длилось часами, все то время, пока Лешка трясся в кузове ГАЗ-66, направляясь к месту службы. Позади осталось несколько перевалов настолько крутых, что невольно захватывало дух, а глаза, словно магнитом, тянуло к краю пропасти. Где-то далеко внизу несла мутные воды горная река, с диким грохотом разбиваясь о камни, пенясь и рыча. Но в вышине, не было слышно ее безумного рева, и с высоты ядовитые хлопья рыжей пены казались легкими и пушистыми.

А машины медленно ползли в гору из последних сил. Словно хотели сказать, «Смотри человек, мы делаем все, что в наших силах, ради твоего спасения. Но сил может не хватить и тогда…А тогда смотри человек повнимательнее вниз, на пену, на реку, на камни. И думай о чем-то большом, вечном. Для чего ты, ничтожный червь оказался здесь, на вершине мира. Где на всем лежит печать тысячелетий, где властвуют ветер, да вольные птицы». И сидели они в кузове, молчаливые и подавленные, и не было слышно веселого смеха, и дружеской болтовни. Все притихли, пораженные величием и красотой раскрывшегося пред ними мира, со всей наглядностью продемонстрировавшего царям природы, всю их мелочность и ничтожность.

Три перевала позади. Осталась в прошлом и огромная долина меж гор, с затерявшейся в глубине ее, дремучей деревушкой, словно вынырнувшей из глубины веков на поверхность бытия. Стены домишек в деревушке, слепленные из глины и соломы, не крашенные, не беленные, производили удручающее впечатление. Особенно на фоне деревень, чистеньких и опрятных, что встречались им ранее, до подъема в горы, расположенные в равнинной части Киргизии. Но если разобраться, к чему здесь эта красота, для чего людям выпендриваться друг перед другом. Все были одинаковы и по настоящему равны. И не было здесь ничего лишнего, только то, что необходимо для жизни, как и бесчисленному поколению предков, живших в этих краях.

Уже давно не видел Лешка линий электропередач, несущих одно из главнейших благ цивилизации в дремучие места. Не было электричества, а стало быть, и телевизоров, и как Лешка предполагал, радио и газет. Люди здесь жили так, как жили их предки столетия назад, и не было им никакого дела до цивилизации, лежащей за пределами их старинного мирка. Жизнь текла ровно и неторопливо в сонном царстве, казалось выпорхнувшем из толщи веков.

Ничто не могло поколебать сонного спокойствия. Ни пролетающие мимо машины, испускающие клубы вонючего дыма, не светловолосые и голубоглазые существа, разглядывающие их из кузова смердящего железного чудовища. Как и многие сотни лет назад, паслись в долине бесчисленные овечьи отары, табуны коней, гоготали во дворах гуси, кудахтали куры. Все было в точности так же, как и тысячи лет назад. Ничто не менялось в этом мире, да и не тянуло этих людей, спокойных и каких-то отрешенных, что-то в своей жизни менять. Тем более что возраст жителей деревни был далеко не тот, когда жаждешь перемен и радуешься им.

Молодежь поразъехалась учиться. В город, в крупные селения, где имелись интернаты, для учеников с гор. Едва ребенку исполнялось 7 лет и наступало время учебы, он отправлялся ближайшим транспортом на равнину. Там начиналась для него новая жизнь, длиною в девять месяцев. Лишь на время летних каникул возвращались они в родную деревню, проведать своих стариков, помочь по хозяйству, и со спокойной душой вернуться обратно, в школу.

Осенние, как и весенние каникулы, слишком скоротечны, чтобы тратить их на поездку в горы. Школяры предпочитали проводить их в интернатах, где горных деревушек, их жители были далеко не бедными, и по количеству звонкой монеты, могли заткнуть за пояс любого равнинного богатея. В горах деньги девать было некуда. Лежали они дома мертвым грузом и некоторое их количество ничуть не жалко отдать любимому чаду, дабы оно ни в чем не имело нужды в далеком городе. И родные чада пользовались возможностью, живя на полную катушку.

Окончив школу, они продолжали обучение в училище, или в институте. По окончании их вставал выбор, остаться в городе, или вернуться в горную глушь. И почти всегда выбирался первый вариант, тем более что ко времени подобного выбора, не стесненные в средствах кавалеры, как правило, имели даму сердца, а девчонки поклонника и воздыхателя. Только неудачники возвращались обратно, не найдя себе места в большом мире. Возвращались обратно и упертые фанатики родной долины, привозя с собой семью, да непреодолимое желание что-то изменить в сонном мире. Но в окружении величественных гор, взирающих скалистыми кручами на мир, раскинувшийся у подножия, с суетящимися внизу букашками-людьми, очень быстро пропадало желание что-то менять. И все возвращалось на круги своя, и долина продолжала жить также тихо и неторопливо, как и тысячи лет назад.

И пролетающие мимо, грохочущие металлические чудовища машины, испускающие сизые клубы ядовитого дыма, и сидящие в них голубоглазые и светловолосые парни, не могли поколебать сонного спокойствия долины, и ее жителей. Они скользили безразличными взглядами по пролетающим мимо машинам, не выпуская изо рта неизменных трубок. И дымили неторопливо, прокапчивая и без того смуглые, продубленные солнцем и ветрами, лица.

Деревня оставалась позади, и вновь по сторонам от машины тянулись бесконечные горы, каменистые равнины, да захватывающие дух перевалы, когда нет никакого желания смотреть по сторонам, когда глаза утыкаются в пол, а в голове всего одно заветное желание, чтобы поскорее заканчивался, чертов перевал. Лишь когда очередная горная круча, с начинающейся в метре от колеса пропастью оказывалась позади, переводился дух, и обреталась способность вновь созерцать унылый окрестный пейзаж. Хотя разглядывать там было особенно нечего. Однажды взглянув на это каменистое безумие и запомнив увиденное, можно добрую сотню миль проехать, не открывая глаз, не боясь пропустить что-нибудь интересное.

Еще несколько часов тряской дороги по бесконечным горным кручам понадобилось для того, чтобы добраться до ближайшей заставы. Здесь Лешка и попрощался с ребятами, которым надлежало ехать дальше, на расположенные вдоль линии границы, заставы. Именно здесь предстояло Лешке провести ближайшие два года, дабы отдать Родине, невесть как оказавшийся за ним, долг.

3.9. Пограничная застава «Узенгегуш»

Застава оставляла благоприятное впечатление. Красивое двухэтажное здание казармы, длинный ряд кирпичных боксов, и соединенные с ними дизельная и кочегарка, по одному краю заставы. Конюшня, склады, собачий питомник и баня, по другому краю. По периметру пограничная застава «Узенгегуш», опоясана двухметровой бетонной стеной, с многочисленными бойницами по всей длине. Поверху натянута колючая проволока, для того, чтобы осложнить жизнь незваному альпинисту, возжелавшему штурмовать сию рукотворную высоту.

За пределами бетонных стен оказывалась пара строений. Небольшой двухэтажный домик, где проживало местное начальство с семьями. Другим строением, места которому не нашлось на территории заставы, был сенник, в котором хранились запасы сена для живности, несущей службу, или просто проживающей на заставе. Осталось упомянуть еще о двух помещениях, без которых жизни на заставе не было уж точно.

Примыкающий одной стороной к конюшне, а другой к собачьему питомнику, открытый со всех сторон угольный склад. Летом он был не нужен, и пустовал. Но с приходом осени, к складу выстраивались в очередь вереницы машин, и солдаты, переодевшись в подменку, вооружившись лопатами, опорожняли их одну за другой. Кто-то из бойцов уходил в наряд, кто-то возвращался со службы, включаясь в разрешение топливной проблемы. До позднего вечера, слышались голоса на складе, а лопаты продолжали методично вгрызаться в уголь. Работы не прекращались до тех пор, пока последняя из машин не оказывалась порожней.

Те, кому удалось разгрузиться пораньше, уже давно умчались с заставы, стремясь засветло пройти перевалы и выйти в равнинную часть Киргизии. Разгрузившиеся позднее и не успевавшие миновать перевалы засветло, оставались на заставе ночевать в своеобразной гостинице для приезжих. Одна большая комната, штук 6 кроватей, прихожая, ванна и туалет. Вполне сносные условия для отдыха, ну а ужин и завтрак за счет заставы.

Выезжать в горы, на ночь, глядя, не решались даже опытные водилы, проведшие за баранкой не один десяток лет. Слишком рискованно и неразумно пытаться миновать перевал ночью. В свете фар увиденное порой так обманчиво, нереально и зыбко, что недалеко и до беды.

Куда торопиться, когда можно с утра пораньше, без спешки покинуть заставу и рвануть по холодку в отряд, за новой порцией угля, которого для нормального функционирования заставы в зимнее время, нужно очень много. И будут идти на протяжении нескольких дней машина за машиной, до тех пор, пока пространство угольного склада не будет заполнено под завязку и не потекут на улицу ручейки черных, горючих камней.

Эпопея с углем будет завершена, но это не значит, что разгрузочная компания на этом исчерпала себя. Она всего лишь достигла апогея. В это самое горячее на заставе время, и угораздило Лешку начать службу. Вливание в коллектив прошло на удивление быстро. Сноровисто работая лопатой, он легко нашел общий язык с сослуживцами, с которыми предстояло провести полтора года. С кем-то доведется служить меньше, с кем-то больше, но эти стены станут ему родными на весь отмеренный долгом срок.

Вслед за углем приходили машины с картошкой, морковью, капустой и свеклой, а также луком и всем тем, что необходимо для нормального питания солдат. Даже машина с мясом, под завязку набитая говяжьими и свиными тушами. Им место на пищевом складе, на крючьях, чтобы не добралась до них разная хвостатая нечисть.

Было и несколько машин со свежесобранным картофелем, прибывшим на заставу прямиком с полей. Шефский подарок киргизских студентов, – русским солдатам, охраняющим их покой. Подарок нужно рассортировать и перебрать, чтобы за месяцы хранения он не превратился в склизкую, дурно пахнущую, подгнившую субстанцию. Во избежание этого нужно отделить нормальную картошку от поврежденной при копке ножами маципуры. Картофель рассыпался на большой площадке, между боксами и конюшней. И теперь там, примостившись на корточки, в окружении ведер, пребывали свободные от несения службы бойцы, занимаясь общественно-полезным делом. Ведра наполнялись подрезанной, располовиненой картошкой, что не пригодна для длительного хранения, срок жизни которой несколько дней. После чего она не пригодна даже на корм скоту.

Прошедшая отбор картошка засыпалась в мешки, а затем грузилась в заставской ГАЗ-66, который и доставлял ее к воротам пищевого склада, где она высыпалась в специальные картофельные секции, рядом с заполненными секциями капусты, лука, моркови и свеклы. Картошка, не прошедшая конкурсный отбор, забракованная солдатами, ссыпалась в отдельную кучу у стен конюшни, и ей предстояла особая участь. Часть ее, самая незначительная, закончит земной путь достойно. Ее перечистят, и она уйдет на ужин, гарниром к жирной, аппетитно шкворчащей на сковороде котлете, гуляшу, или поджарке. На усмотрение главного человека на заставе, – повара, дружить с которым стремился каждый.

Основной массе отбракованной картошки уготована иная участь. В конце концов, она тоже окажется в желудках пограничников, но гораздо позднее, придя туда более извилистым путем. Основная масса забракованной картошки варилась другим поваром, – звериным. Несколько дней подряд, он мог побаловать вверенную на попечение живность вареной картошкой, которую та поедала с превеликим удовольствием, даже полусырую и с кожурой. На заставе, помимо лошадей и коров, имелось два десятков свиней, предназначенных на корм солдатам. И покуда они не дошли до кондиции, их нужно кормить и иногда баловать такими деликатесами, как картошка, или иной, забракованный овощ.

Когда подходил к завершению продуктовый сезон, приходящий на смену угольному, начинался третий этап заготовительных работ. Теперь он касался звериного поголовья, обитающего на заставе, и несущего службу. Приходили машины с овсом для лошадей. Овес сгружался в специальное хранилище, так называемый овсяник, откуда его потом черпал конюх.

Помимо лошадей, чьим основным кормом было сено и овес, от данного злака не отказывались и свиньи, тем более что выбора у них и не было. Раз в день их кормили деликатесами, когда приносили с кухни емкость с отходами, картофельными очистками, объедками и черствым хлебом. Это у них случалось, как правило, на обед. На завтрак и ужин, свинячьему племени была уготована похлебка из муки с овсом. В двухсотлитровую бочку, до половины заполненную водой, засыпалось несколько ведер муки низшего сорта и столько же ведер овса. Все это тщательно перемешивалось и этой бурдой кормилось вечно визжащее, и требующее пищи, свиное племя.

Выгружались машины с зерном и мукой, а затем наступал черед сенника. Сено, упакованное в брикеты, аккуратными штабелями укладывалось внутри вынесенного за пределы заставы, строения. Зимой сено пойдет в ход, причем не только на корм скотине.

Когда запасы продуктов были сделаны, на заставу прибывал очередной караван машин, который опорожнялся без солдатского участия. Вереница бензовозов, каждую осень прибывала на заставу, чтобы слить содержимое, в ее бездонные емкости. Как пчела над цветком, крутился возле машин старшина заставы прапорщик Рева, блестя глазами и радостно потирая руки предвкушая навар, который после дележки с начальником, обещал быть отменным.

Осень, заполненная хозяйственными делами, отнимавшими все свободное от службы время, пролетела незаметно. Не успел Лешка толком осмотреться, как на заставу свалилась зима, со всеми полагающимися ей неприятностями, вроде пронизывающего ветра, мороза. Сама обстановка вокруг с наступлением зимы мало изменилась. Те же угрюмые скалы, редкая чахлая растительность в виде колючих кустов барбариса, жухлая рыжая трава.

Внешне изменилось только одно. Стало гораздо тише. Реки, сбегающие с горных круч и постоянно грохочущие, стихли. Стремительное безумство вод сковал толстый лед, через толщу которого наружу не доносилось ни единого звука. Отныне тишина будет царить над крохотным человеческим мирком, затерявшимся где-то в горах, до самой весны. А когда на улице станет тепло и воздух прогреется до определенных температур, в уснувшей под ледяным одеялом реке начнется движение. Река начнет взрываться, и вся округа оглохнет от грохота лопающегося под нажимом талых вод толстенного льда. Несколько дней и ночей будет грохотать над рекой канонада. С каждым новым днем, силы зимы, зажавшие реки в ледяные тиски, будут слабеть. И однажды ледяной панцирь не выдержит. Сначала треснет, зальется мутными речными потоками, а потом, взорвавшись, развалится на множество осколков. Освободившаяся от ледяных оков река, с радостным рокотом унесет обломки вниз по течению, к китайцам.

Но до весны еще далеко, а у наступивший зимы, свои правила и законы, по которым надлежало жить несколько бесконечно-долгих месяцев. Зима была скупа на снег. За полтора года, что провел Лешка на заставе, снега он так и не увидел, если не считать заснеженных горных пиков на сопредельной территории. Но горы слишком далеки и высоки, белоснежные снеговые шапки венчали их вершины даже летом. И хотя на снег зима была жадна, на все остальное, она не скупилась. Холодно было до жути. Но, если взглянуть зимой на термометр и на основании его показаний судить о том, что находится за пределами теплых стен казармы, то можно было решить, что на улице теплынь. Термометр редко пересекал отметку в 10 градусов ниже нуля, большую часть зимы, расположившись в пределах от 5 до 10 градусов мороза.

Но это, ровным счетом ничего не значило. Не зря по пути к заставе они преодолели несколько перевалов и бесчисленное множество горных круч. Теперь и застава, располагались на одной из таких круч. Застава «Узенгегуш» считалась высокогорной, располагаясь на отметке 3800 метров от уровня моря. А это значит разреженный воздух и недостаток кислорода. Присутствие двух речек, одной вблизи заставы, а второй вплотную граничащей с ней, делали воздух влажным и стылым.

Все эти компоненты прекрасно дополняли друг друга, формируя ни с чем не сравнимый климат. В горах при 5 градусах ниже нуля, легче обморозиться и замерзнуть насмерть, нежели в долине при минус 30. Прелесть горного климата Лешка ощутил на собственной шкуре, едва зима дошла до кондиции, сковав ледовым панцирем, бурные горные реки.

Если пеший наряд «дозор» можно было выдержать, без риска замерзнуть насмерть, то с другими видами нарядов, все было не так просто. Пеший «дозор» зимой, – милое дело. Пройтись пешочком по свежему воздуху 10, 15, а то и 25 километров в один конец, а затем вернуться обратно на заставу, что может быть полезнее для молодых организмов. Тем более что ветер не препятствовал прогулкам, потому как в ущельях его практически и не было, бродил он где-то высоко над горами. Гораздо хуже, если назначался конный наряд. То, что хорошо летом, зимой не вызывало восторга. Езда только шагом, при этом голова должна крутиться на 360 градусов, чтобы видеть все, что делается впереди, по бокам и сзади. Не потерялся ли ведомый, не подкрадывается ли с тыла коварный враг.

Сидеть два, а то и три часа в седле неподвижным истуканом, у которого движется только голова, удовольствие не из приятных. И хоть одет ты в шубу и валенки, в утепленный зимний комбинезон, но холод всегда находит лазейку. Проскальзывает сквозь нагромождение свитеров и начинает свое пакостное дело. К тому времени, как конный наряд прибывает к конечной точке маршрута, нет у бойца более заветного желания, как спрыгнуть на землю и побегать, или упасть и отжаться, сделать кучу нелепых на первых взгляд телодвижений, призванных разогреть застывшую кровь.