Текст книги "Семь смертей Лешего"

Автор книги: Андрей Салов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 81 страниц)

Отец скрылся из глаз, умчавшись вновь по направлению к речке. В намерениях его сомневаться не приходилось. Найти, схватить гаденыша и устроить публичную порку. Запороть урода до смерти, превратив его задницу в одно сплошное, кровавое месиво. А затем бросить бездыханное тело в реку, на корм ракам и окуням.

Но и здесь разъяренного папашу ожидало разочарование, и он отправился домой, караулить провинившееся чадо. Понемногу остывать, выпуская пар за стаканом самогона. Если повезет, папаша наклюкается в стельку, ожидая его возвращения, а затем и вовсе завалится спать, позабыв о порке малолетнего преступника. А наутро, проснется опухший с похмелья, с больной головой, ужасно злой. Здесь главное, не попасться ему на глаза, иначе расправа будет жестокой. Лучше переждать эти несколько минут на улице. Пока папаша, кривясь и корчась от разламывающей голову боли, будет рыскать по дому поисках заначки со спиртным. И лишь когда он похмелится, примет стаканчик на грудь, изгонит из головы боль, размякнет, оттает душой и телом, в этот момент и нужно предстать перед ним, с покаянной головой. Порки ему, конечно, не миновать, но это будет детская шалость по сравнению с тем, чтобы ждало его вначале.

…В этот знаменательный день, ему чертовски не повезло. Отец, вопреки обыкновению, к моменту его возвращения не спал, а, поигрывая ремнем, ждал возвращения сына с улицы. А затем до полуночи не спал весь дом, и даже соседи, из-за оголтелого лая собак, что бурно реагировали на вопли, доносящиеся из дома подвергнувшегося экзекуции, пацана. Не спали и домочадцы, настолько истошным был визг, звучащий звуковым сопровождением, сползающей с задницы, кожи.

Две недели после того случая, провел он дома, лежа на животе, на диване, пока задница не зарубцевалась, не обросла новой кожей. Единственным утешением было наблюдать за тем, как всякий раз с опаской и страхом, лезет сестрица в ящик с платьями. Как осторожно перебирает его содержимое, опасаясь очередного, кошмарного сюрприза. Память о дне, когда в кипе платьев она обнаружила змею, пусть это даже безобидный уж, навечно укоренилась в сознании, заставив быть предельно осторожной.

События того, памятного дня, нашли отражение на ее лице. Один глаз почти год дергался в нервном тике, и столько же времени она заикалась, пребывая в волнении. И эти ее временные уродства, не раз, и не два, становились мишенью его насмешек, доводящих сестрицу до истерики, сопровождающуюся ревом, и размазыванием по лицу слез и соплей.

Когда подвергшаяся жестокой порке задница поджила, обрела прежнюю подвижность, а с ее обладателя был снят домашний арест, пацан вновь оказался на улице. Слава о его поступке гремела по всей деревне, обеспечивая почет и восхищение со стороны мальчишеской братии, и немой испуг девчат. В их среде он получил звание первейшего деревенского отморозка, чем очень гордился, как лучшей из наград.

Девчонки с ним не связывались, не задирались, старались обходить стороной, чтобы не дай бог, не стать объектом нападок отморозка. И он настолько уверился в собственной значимости, что потерял всякую осторожность в обращении с девчонками. А они оказались существами в высшей степени злопамятными. И не так сильно боялись его, как показывали. Скорее, они не боялись вообще, а лишь делали вид, чтобы усыпить его бдительность. Поджидали удобного случая, чтобы поквитаться с ним. И однажды, такой случай настал, и он пал жертвой собственной беспечности, и самоуверенности. Познал позор, настолько великий, что отмываться от него, придется всю жизнь.

И хотя грандиозная порка, и избиение трех маленьких фурий, которых он щедро наградил синяками и ссадинами, способ, которым они спасались от него, непременно добавят авторитета в глазах друзей, но все равно этого будет слишком мало, чтобы покрыть приключившийся с ним, позор. Придется ему не раз, и не два, доказывать кулаками свою правоту тем, кто захочет напомнить ему об этом. Он будет бить морды и носы, всем, кто посмеет заговорить на эту тему, или ухмыльнуться насмешливо при встрече. И хотя он был не самым сильным в компании, был готов постоять за свою честь, скольких бы синяков, ссадин и ушибов это не стоило.

Гораздо труднее было разобраться с девчонками. Эти зловредные твари наверняка ожидают его выхода на улицу, чтобы вдоволь поиздеваться. И эти издевки будут куда более продолжительными и болезненными для его самолюбия в силу того, что они прекрасно осведомлены о том, как он поступил с их подругами.

Он явственно представлял их, проходящих мимо мальчишеской компании, отпускающих ядовитые шуточки и едкие шпильки в его адрес. Апофеозом издевок и унижения, падения в пучину позора, станет палка, несомая их вожаком, на вершине которой, подобно знамени, будут победно развеваться снятые с него штаны. А чуть ниже, знаменем поменьше, но еще обиднее, и трусы, ставшие самым ценным трофеем зловредных девчонок.

После подобного девчачьего демарша, ехидных ухмылок и насмешек со стороны приятелей избежать не удастся, при всем желании. А значит снова в бой, кулаками прокладывать дорогу к вершинам подорванного авторитета.

Можно было не смотреть на этот позор, и просто отвернуться, пропуская мимо ушей колкости и ядовитые насмешки со стороны визгливой и языкастой девчоночьей компании. Можно закрыть глаза и предаться более приятным воспоминаниям, вспоминая в мельчайших подробностях его триумф, по сравнению с которым блек недавний случай с ужом. Случай, что принес ему авторитет среди сверстников, и огромное желание поквитаться, со стороны девчонок.

Речь идет о воспитательной работе посредством ремня и кулаков, что он провел с сестренкой и двумя ее подружками. Целый месяц ходили они по селу, разукрашенные разноцветными ссадинами и кровоподтеками, оставшимися на месте воспитательного рукоприкладства. Тело девчачье, намного нежнее пацаньего, и не предназначено для подобного воздействия. Поэтому так долго держатся на них синяки и ссадины, и так легко садятся.

После экзекуции, учиненной девчонкам, он был пойман взбешенным папашей и нещадно бит. Папаня не поскупился на обработку ремнем задницы, разделав ее не меньше, чем после подложенного сестренке ужа. И в постели он провалялся не меньше прошлого раза. Много погожих летних дней было вычеркнуто из жизни, из-за пакостных девчонок, мстить которым он поклялся всю оставшуюся жизнь.

…Все эти дни, лежа перед телевизором, он с тихой радостью и умилением, перебирал в памяти события минувших дней, приведших его на диван. Самой приятной и запоминающейся, была картина девчачьего бегства. Ее он запомнил, на всю жизнь.

В тот самый миг, когда он прочел в девчачьих глазах надежду и сделал шаг навстречу, чтобы помешать, или, по крайней мере, приостановить бегство, они решились. Всем скопом, толкаясь и мешая друг другу, бросились открывать единственное, ведущее во двор окно. Оттаскивать и отшвыривать их от окна, не имело смысла. Кто– то из отброшенных мог под шумок открыть дверь и смыться через нее, а значит будет испорчен и смазан эффект от их проводов на волю. Поскольку бегства все равно не избежать, нужно постараться сделать так, чтобы оно было как можно более эффектным и запоминающимся.

К тому времени, как девчонки, толкаясь и мешая друг другу, открыли окно, освободив желанный путь на свободу, он был готов выпустить их на волю. Ремень, оброненный в пылу недавней схватки с троицей взбешенных маленьких фурий, прочно занял подобающее место в руке. И теперь пел воинственную песнь, раскручиваясь в воздухе, прицеливаясь и выбирая момент, чтобы резко упасть вниз, впившись в сочную девичью плоть.

И вот показалась в окне первая пара загорелых девичьих ног. На краткий миг мелькнула в оконном проеме округлая девичья попка, облаченная в ажурные, узкие белые трусики. Даже платье, эта никуда не годная тряпичная защита задралось, обнажив любопытствующему мальчишескому взору все, что скрывалось под ним.

В другое время и других обстоятельствах, он не преминул бы подольше задержать восхищенный взгляд на представших взору, соблазнительных прелестях девичьего тела. Но сейчас иной случай, упускать который не стоило, даже ради таких соблазнительный вещей.

Мелькнула и задержалась на миг в оконном проеме, аппетитная девичья задница. И тотчас, воинственно жужжащий где-то наверху ремень, со свистом рассекая воздух, устремился вниз. Еще мгновение, и пряжка солдатского ремня сладко припечаталась со звонким шлепком, прямо по центру белого треугольника на нежной девичьей попке.

Хлопок солдатского ремня, словно включил невидимый глазу рубильник сирены, которой могла позавидовать охранная сигнализация самого навороченного, городского магазина.

Не снижая звукового порога, тело рухнуло вниз, под оконный проем, на который споро карабкалась очередная девичья фигура. Стремясь побыстрее покинуть ужасный дом, в душе надеясь избежать болезненной и позорной участи, что постигла предшественницу. Но надеждам не удалось сбыться, даже отчасти. Как бы проворно не взбиралась она на подоконник, мальчишка был быстрее. Ремень вновь пел воинственную песнь, взлетая высоко-высоко, чтобы в нужный момент стремительно рухнуть вниз. А затем был новый шлепок, от души, отчаянный визг, и шум тела падающего куда-то вниз.

Настал черед выбираться из дома горячо любимой сестренке. Чувствуя, что приходит конец торжеству, мальчишка разошелся не на шутку. Истекали последние секунды его триумфа, и следовало как можно лучше распорядиться ими.

И он распорядился должным образом. Ремень стремительно взлетал ввысь и также резво падал вниз, практически не целясь, всякий раз находя добычу, будь то задница, спина, или ноги жертвы.

Безумным крикам зловредной и голосистой сестрицы казалось, не будет конца. Даже вывалившись из окна куда-то вниз, исчезнув и с его глаз, и с зоны досягаемости ремня, она продолжала по-прежнему истошно вопить. Желая еще больше насладиться триумфом и видом поверженного врага, пацан отбросил в сторону ставший более ненужным ремень, и по пояс высунулся в окно.

Увиденное, не могло не порадовать. Подружки сестры, находились на почтительном расстоянии, возле калитки, ожидая освобождения ее из кошмарного плена. Без смеха на них невозможно было смотреть, настолько жалки и ничтожны они были. С синяками и кровоподтеками по всему телу, с разбитыми носами, синяками под глазами, зареванные, застыли у калитки, размазывая по зареванным лицам сопли и кровь, с ужасом поглядывая в его сторону.

И им было чего опасаться. Страшились они, что и этого ему покажется мало, и он следом за ними сиганет в окно, чтобы продолжить избиение. Они-то успеют удрать, в этом можно не сомневаться. От желанной свободы их отделяла только калитка, выскочить за которую секундное дело, а на улице он не посмеет тронуть эти ходячие сирены.

Хуже обстояли дела у сестрицы, ей наверняка не удастся избежать тумаков, если он решит сигануть в окно, дабы продолжить воспитательный процесс. Это прекрасно понимала и она, поэтому, не дожидаясь, какое решение примет братец, по мере возможностей спешила к калитке.

А возможности были ограничены. Видимо ремень задел какой-то нерв, ноги ее не слушались и она по-змеиному, ползком, спешила к калитке. Это обстоятельство остудило его воинственный пыл. Если бы она попыталась удрать на своих двоих, он непременно бы выпрыгнул в окно и погнал бы ее к калитке пинками, большим специалистом по раздаче которых являлся. Но, видя ее плачевное состояние, пацан махнул рукой, довольный и без того, проведенной с представителями зловредного девчачьего племени, воспитательной работой. Он смотрел в окно, наслаждаясь волнующими минутами, не думая ни о чем, кроме одержанной победы.

Не доползая нескольких метров до застывших у калитки подружек, сестра встала на четвереньки и засеменила к ним уже, таким образом, чем вызвала у наблюдающего за происходящим брата, новый приступ эйфории. Подружки, продолжая все также испуганно озираться на застывшего истуканом в оконном проеме мучителя, подхватили под руки подругу, едва перебирающую ноги.

Потом было исчезновение из дома, долгое прятанье от папаши, взбешенного его выходкой, и последующая по окончании всего экзекуция, по сравнению с которой все бывшие ранее порки, выглядели безобидной забавой. В дальнейшем, последствия его воспитательной работы аукались много месяцев, когда ему лишь благодаря ловкости и хитрости, удавалось избегать жаждущих собственными руками наказать обидчика, родителей проученных им девчонок.

Слава о его поступке разлетелась по всему поселку, вызывая почет и уважение в определенных кругах. Но даже и тогда, елозенье голым задом по крапиве в девчоночьих руках, не раз и не два припомнилось ему, во время мальчишеских ссор. Частенько приходилось отстаивать свой авторитет посредством кулаков, пролив не мало чужой, и своей крови, понаставив уйму синяков и шишек, и столько же обретя.

И лишь десятки лет спустя, будучи в зрелом возрасте, перестал он с кулаками бросаться на каждого, кто вспоминал об этом происшествии. Более того, по прошествии многих лет, воспоминания о днях юности, вызывали в нем восторг и умиление. Тем более после стольких лет совместной жизни с одной из выпоротых им, сестриных подружек.

Видимо не зря он тогда от души поработал кулаками и ремнем. Воспитал в супруге покладистость и уважение к собственной персоне. Взамен на доброту ее, и он был добр и нежен особенно в темное время суток. За что был награжден многочисленным и здоровым потомством, так и не узнавшим секрета столь прочной дружбы и привязанности, матери и отца.

Случался в зимнюю пору еще один позорный момент в биографии ребят, который, впрочем, происходил и весной, и летом, правда, несколько измененный. Для этого, был необходим значительный девчачий перевес в численности и нерасторопность, медлительность жертвы. Как правило, ребята постарше, наученные горьким опытом, старались не встречаться с глазу на глаз с девчачьей компанией, не находя ничего зазорного в том, чтобы при встрече, обойти стороной, или даже показать спину в позорном бегстве. Лучше стыдливо избежать встречи с ними, чем, пойдя на поводу у гордости, испытать невероятный позор и унижение.

Стоящих противников девчонкам отлавливать удавалось не часто. Не бродили они по улицам в одиночку, задумчивые и отрешенные, подходящие для нападения. Передвигаться по селу они предпочитали группами по несколько человек. В этом случае, справиться с ними было невозможно, не стоило, и пытаться делать это. Если и встречался на улице одиночка, то, не раздумывая, обращался в бегство, не обращая внимания на насмешливое улюлюканье, и оскорбления несущиеся вдогонку.

Иногда, правда, встречались гордецы, чересчур уверенные в собственные силы. Они и становились жертвами стремительного девчачьего наскока, короткой отчаянной схватки и сладкого мига торжества. И на попавшем в их руке мальчишке, мстили они всему ребячьему племени, за все гнусности, настоящие и будущие.

Но чаще всего жертвами девчачьего произвола и злобы на мужской пол, становились ребята помладше, еще не вовлеченные, по крайней мере, до этого дня, в пучину постоянной войны со зловредным девчоночьим племенем. Такой, ничего не подозревающий пацаненок, как правило, и становился несчастной жертвой.

На ничего не подозревающего ребенка набрасывалась девчачья ватага, многократно превосходящая его, в численности, и силе. Его утрамбовывали мордой в сугроб, а в штаны напихивали под завязку снега. Надавав отчаянно вопящему от боли, страха, холода и унижения пацану поджопников, довольно визжа, девчонки устремлялись на поиски очередной малолетней жертвы.

Вытирая слезы обиды, размазывая их по щекам, вытряхивал пацан из штанов, из-за шиворота комья снега. Вытряхнув по возможности большее количество снега и обретя былую подвижность, он спешил домой, отогреться и обсушиться. С этого дня зловредное племя девчонок, обретало очередного заклятого врага, что в силу молодости будет мстить исподтишка. Пока не подрастет, чтобы давать отпор старшим девчонкам. Ровесницам и тем, что помладше, начиная с завтрашнего дня, он устроит веселую жизнь.

Существовала подобная разновидность девчачьего произвола и в летнее время. Вместо снега в штаны подвернувшегося пацана, напихивались земля и песок, и мордой его елозили не по снегу, а по уличной пыли. Хотя в подобной экзекуции отсутствовал зимний холод, но сама процедура становилась от этого еще более болезненной и унизительной.

В подобной, ежедневной, непримиримой борьбе, существовали мальчишки и девчонки. Но со временем они подрастали и на смену ненависти, приходили иные чувства. Былые обиды забывались, вытесненные другими эмоциями. Мальчишки влюблялись в девчонок, дружили, провожали из школы до дома, держали за руки и целовали в укромных местах. Они вместе гуляли, посещали сельский клуб, напрочь выпадая из привычных компаний, находясь во власти новых чувств и впечатлений.

В более младшем возрасте, этот процесс не был столь безнадежным и легко поддавался коррекции. Некогда дружившие парочки, обнимавшиеся и целовавшиеся по углам, не мыслящие своего существования друг без друга, ссорились, порой по пустякам, и расставались. Как правило, главной причиной расставания становились друзья-подружки, стремящиеся вернуть отколовшегося человека, в привычную среду обитания. И если удавалось сделать это, то можно было не сомневаться, больших врагов, чем некогда милующиеся голубки, трудно было представить.

В более старшем возрасте, процесс возврата отступника в привычную компанию, происходит с куда большим напрягом, зачастую заканчиваясь ничем. К тому времени большинство мальчишек смотрело на девчонок другими глазами, в которых на смену ненависти и злобе, читалось любование и восхищение. И было, отчего измениться взглядам. Из нескладных худышек, лишенных намека на женственность, эдаких гадких уточек, превращались они в прекрасных лебедушек. С точеными фигурками, аппетитными задницами, приятно округлившимися выпуклостями грудей, с манящими алыми губками и затянутыми пленительной поволокой, бездонными как озера, глазами.

И мальчишки, вслед за первым отступником, потихоньку откалывались от привычной компании, с головой окунаясь в омут волнующих впечатлений, делая первый шаг во взрослую жизнь.

По прошествии еще нескольких лет парочки, окончательно определялись с решением посвятить жизнь друг другу. И под свадебный марш Мендельсона, рождалась в сельском ЗАГСе новая семья. И выходили из его стен некогда непримиримые враги, ныне муж и жена, связанные любовью, и клятвой идти по жизни вместе, рука об руку. И лишь изредка, в тесном семейном кругу, со смехом вспоминали они о счастливых днях детства, когда даже в страшном кошмаре, они не смоли бы представить исхода многолетней вражды. Заклятые враги, готовые порвать друг друга в клочья, сидели, мирно обнявшись, с нежностью поглядывая затуманенными от счастья глазами на детскую кроватку в центре комнаты.

Их несмышленое чадо, мирно спящее в кроватке, не знающее иных лиц, кроме матери и отца, непременно вырастет, встанет на ноги, и выйдет во двор. И тогда жизнь ребенка в точности повторит жизнь родителей. Год за годом, жизнь неспешно движется по заранее отведенной орбите.

Глава 2. Взросление

2.1. Побег заключенного

В общей круговерти жизни, учеба-школа-дом, крутился и Леха, и жизнь его ничем не отличалась от той, которой жили его друзья-приятели. За одним, весьма существенным различием. Его друзей ждали дома отцы с матерями или хотя бы матери, как у Пашки. И только у него, Лехи, не было ни отца, ни матери, и был он, по сути, сиротой при живом родителе.

Жив ли отец вообще? Прошло несколько месяцев с тех пор, как Лешка получил последнее письмо из зоны, в котором отец намекал на что-то. Но на что именно, он так и не понял, хотя и старался изо всех сил. Письмо пришло осенью, еще до первого снега. С тех пор они не получали от отца известий, и Лешка всерьез опасался, не случилось ли чего с ним.

Но больше всего от молчания отца страдали дед с бабкой. У Лешки были друзья, мальчишеские забавы. Да еще девчонки, то зловредные до дури, то обворожительные до безумия. В извечной возне он нередко вообще забывал о существовании томящегося за колючей проволокой, отца. И лишь взглянув на опечаленные лица стариков, на то, как все валится у них из рук, из-за тревожных мыслей о сыне, он вспоминал отца.

Дед с бабкой начали сдавать, наглядно демонстрируя, что они не двужильные, пришел их черед, уйти на покой. В немалой степени в этом была вина Лешкиного отца, задумавшего играть в молчанку. Понемногу домашние дела перекочевали на Лешкины плечи. Он научился неплохо управляться с хрюкающим, кудахтающим и издающим иные звуки, домашним скотом и птицей.

Груз домашних дел и проблем, раньше времени заставил Лешку повзрослеть, взглянуть на мир иными, не детскими глазами, снять розовые очки, в которые так любит рядиться беззаботное детство. Мир при более пристальном рассмотрении, оказался не так прост и примитивен, каким казался раньше. Было в нем немало трудностей, далеко не самые сложные из которых, свалились на его плечи в последнее время.

Домашние дела и хлопоты всего лишь цветочки на пути во взрослую жизнь, где придется вкусить и ягод. Не все из них вкусны, некоторые горьки и отвратны, но жизнь заставит сжевать и их.

Вслед за отцовским молчанием, пришла в Шишигино беда. И не общая, на всю деревню, а персональная, предназначенная для семейства Халявиных. Беда в образе розовощекого и холеного капитана МВД, больше похожего на женщину, нежели на мужика, в сопровождении двух, угрюмых солдат. И эта живописная троица нагрянула прямиком в дом Халявиных.

Один солдат остался охранять у ворот, другой, обойдя дом, замер неподвижным истуканом у калитки, черного входа, с тыльной стороны усадьбы. Застыли солдаты черными глыбами и если бы не поблескивающие глаза из-под насупленных век, да неторопливо вздымающаяся в размеренном вздохе грудь, их можно было принять не за людей, а за каменные изваяния, поставленные неизвестным шутником.

Розовощекий, женственный капитан, с приторной улыбкой и вихляющей походкой, громко постучал в дверь. Когда открыли, по хозяйски шагнул внутрь, настороженно осматриваясь по сторонам. При его появлении посуровело дедово лицо, а бабка, схватившись за сердце, стала медленно оседать на пол.

Позже, начальник тюрьмы, в которой отбывал наказание отец Лешки, начал дотошно расспрашивать стариков о сыне. Поднаторевший в искусстве плести словесную паутину, он повторял вопросы снова и снова, всякий раз, несколько видоизменяя их, придавая иную окраску и звучание, пытаясь уличить деда с бабкой в обмане и неискренности. Но, не смотря на все свое умение, уличить стариков в обмане капитану Шалмину, а это был именно он, так и не удалось. Складывалось впечатление, что они и впрямь ничего не знают, и беглый заключенный Халявин здесь не появлялся.

Если его не было здесь, что само по себе удивительно, то где же он? Быть может, беглец прячется у кого-нибудь из друзей-приятелей в надежде переждать время, пока все утихнет, уляжется, и его перестанут искать. Возможно и такое развитие событий, к нему капитан был готов. Он не поленится, перевернет гадкую деревушку вверх дном, повытрясает жалкие душонки из сельского мужичья и бабья, выведет на чистую воду сообщников беглого преступника.

Заключенный Халявин, не сломавшийся, не прогнувшийся, стал навязчивой мыслью, идеей фикс. Он чувствовал, что осталось еще чуть-чуть поднажать, и строптивый мужик будет ползать перед ним на брюхе, целовать сапоги, пресмыкаться, станет тряпкой для ног, пред ликом всесильного начальника тюрьмы. Капитан Шалмин радостно потирал руки, в предвкушении момента, когда он окончательно раздавит эту, вздумавшую тягаться с ним, уголовную гниду. Он видел, как в последнее время пустил трещину и начал потихоньку разламываться строптивый заключенный. Оставалось чуть-чуть. Еще несколько дней и немного нажима, и гордый мужик низвергнется в прах у его ног, превратившись в полное ничтожество.

По прошествии нескольких дней он понял, как сильно заблуждался. Он допустил непростительную ошибку, которая могла стоить слишком дорого. Он снова недооценил противника. В его ученую голову не могла прийти мысль о том, что какая-то деревенщина, может оказаться хитрее, чем он. Оставить в дураках лучшего лейтенанта выпуска, окончившего военное училище с красным дипломом и кучей благодарностей в личном деле. А на деле все так и обстояло. Что он принял за начало ломки строптивого объекта, оказалось надувательством, спектаклем, предназначенным для него лично.

Радуясь скорой победе, он немного расслабился и несколько упустил из вида строптивца, и эта хитрая деревенская сволочь, воспользовалась моментом, преподав капитану Шалмину важнейший в его жизни, урок. Теперь он научен горьким опытом и подобной ошибки не повторит впредь, осознав, чем она чревата.

Закончилось противостояние весьма печально для капитана Шалмина, с недавних пор и не капитана вовсе, а в лучшем случае лейтенанта. О дальнейшей карьере, честолюбивому офицеру можно было забыть на ближайшие несколько лет. Карьеру придется начинать заново, с лейтенантских звездочек. Звездопад с погон только начинается, и продолжаться может до тех пор, пока не останется на них по одной маленькой звездочке. Когда с должности начальника тюрьмы, скатится в начальники отряда. И все из-за того, что он недооценил, умеющую так хорошо притворяться, деревенщину.

В то время, когда строптивец стал спокоен и тих, перестал горланить дурацкие песни, и высказывать в имеющей уши камере крамольные мысли, сочинять похабные частушки в капитанову честь, все и случилось. Шалмину казалось, что заключенный Халявин сломался, безропотно подчиняясь правилам, которые он раньше старательно игнорировал, за что и просидел большую часть срок безвылазно в ШИЗО. Но это оказалось лишь видимостью. Шалмин, глядя на ставшего на путь исправления зэка, искренне верил в то, что пройдет несколько дней и он приползет к нему на брюхе, и станет лизать пыль у его ног, моля о пощаде.

И тогда он в полной мере насладится его унижением. Заставит деревенщину жрать грязь с сапог. Унизит публично, перед всей тюрьмой. Он лично опустит его, превратив во всеми презираемого петуха. А когда ему наскучит забава наблюдать за опущенным, даст команду охране, которая с удовольствием шлепнет надоевшую начальнику игрушку при попытке к бегству. На которую, ничтожный червь с раздолбанным дуплом, никогда не решится, смирившись со своей участью, весь оставшийся срок влачить убогое, петушиное существование.

Как жестоко он ошибался, как ловко напускным смирением обвел его Халявин вокруг пальца. И в момент его торжества, гнусный зэк, нанес удар такой силы, от которого, трудно будет оправиться. Чтобы ему прийти в чувство, восстановиться в звании и должности, потребуются годы. Если, конечно, на его жизненном пути не встретится благодетель в лампасах, вроде генерала Саитгалеева, посредством возможностей которого, при помощи собственной аппетитной задницы, он вновь пробьет дорогу на самый верх.

Но, увы, жополюбы, вроде генерала Саитгалеева, встречаются нечасто. Как правило, сладостным пороком, страдают престарелые полковники из свиты, которым никогда не стать генералами. Можно подставить задницу какому-нибудь генеральскому заму, имеющему влияние на шефа, лишь бы это пошло на пользу дела, принесло дивиденды в виде дождя из звезд на погоны и теплого местечка где-нибудь в управлении. Уютный кабинет, бумажная работа и возможность хоть иногда отдаться во власть обожаемого порока, все, о чем мечтал Шалмин Максим Олегович.

Но с мечтой об уютном кабинете можно распроститься на неопределенное время, как и с очередной звездой на погоны. Более того, они уже начали падать с капитанских погон. И если он в самое ближайшее время не добьется положительного результата, процесс облетания звезд с погон, может только усилиться, приняв катастрофические размеры.

И вся эта муть произошла по вине деревенщины. Теперь, когда было уже слишком поздно и подобная возможность безоговорочно упущена, он не раз сожалел о том, что решил идти до конца, в деле облома строптивца. Нужно было просто отдать команду охране прихлопнуть гаденыша, как таракана. И уж будьте уверены, охрана бы с удовольствием, и без промедления исполнили такое поручение. И на первой же порубке в лесу, они бы забили его неизменную песенку, свинцом в глотку, заставив замолкнуть навеки. Ну а затем обычная процедура, составление акта, опрос свидетелей, которые видели лишь то, что желал видеть капитан Шалмин, и по окончании сдача дела в архив. Обычная попытка побега, которых было совершено немало, и все они закончились одинаково плачевно, для решившихся на побег заключенных.

Хотя, если говорить начистоту, никто и не пытался отсюда бежать, ибо побег изначально был обречен на провал. Даже если минует беглеца пуля охраны, плотной массой рассредоточившейся по лесу, что само по себе было невероятным, то его доконает лес. Чтобы решиться на подобное, одного желания убежать мало. Нужно хорошо знать окрестности, чтобы избежать опасностей, что во множестве таит для одинокого беглеца таежный лес. Нужно прекрасно знать лес, чувствовать его каждой клеточкой тела, чтобы выжить. Чтобы пройти сквозь раскинувшийся на сотни миль во всех направлениях лес, и живым выбраться из него.

Не зная леса, решиться на побег мог лишь душевнобольной, или самоубийца. Но для подобной категории заключенных, были более простые пути, проторенные множеством арестантов.

Сумасшедших забирали из тюрьмы с завидной регулярностью, увозя в районный центр на казенной машине, где им и предстояло провести остаток жизни в специализированном медицинском учреждении, под присмотром обученного персонала. Знающего, как за три дня сделать дебила и шизофреника из изощренного симулянта. Человек, попавший в руки советской психиатрии, добровольно или по принуждению, оставался в этой системе навсегда. Обратной дороги не было. Об этом знали все, даже враждебные западные голоса, которых иногда, украдкой, слушал тюремный начальник.

Для безумцев, решивших посчитаться со ставшей невыносимой жизнью, было два варианта обретения желанного покоя и умиротворения. По-тихому приладить ночью в камере веревку, шнурок, или кусок бечевки, и тихо, без шума, удавиться. Проснувшиеся утром сокамерники обнаружат удавившегося зэка и передадут труп властям. И снова протокол, допрос свидетелей. Дело завершено, подшито и отправлено в архив, а тело несчастного на тюремное кладбище, вольготно раскинувшееся в сотне метров от кирпичных, зарешеченных окон тюрьмы.