Текст книги "Волки и волчицы"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

«Как зыбка наша жизнь. Такая мощь в этом мужчине, но одним ударом тонкого клинка в горло или в сердце можно разрушить всю эту мощь. Останется только тяжесть тела, груда мышц и костей… Как хрупка наша жизнь и как непредсказуема».

Антония осторожно вытянулась на спине и погладила себя по животу, пытаясь успокоить учащённое сердцебиение. Её тонкие пальцы пробежали вверх, зацепили напряжённый сосок и остановились там, где возле ключиц образовывались нежные углубления.

«Он так властно целовал мою шею…»

Она закрыла глаза.

«Шею… Он поддерживал меня рукой за шею, и я почти плыла…»

Она вздрогнула и опять испытала холодный укол ужаса.

Что-то бродило в её памяти… Что-то неясное… Что-то не из этого мира… Антония вдруг всхлипнула.

«Почему меня всегда что-то преследует? Венера, величественная мать любви, за что боги мучают меня? За что насылают на меня злых демонов? Кто-то пугает меня… Или это кто-то предостерегает? Но кто? И от чего?»

Её глаза опять закрылись, и женщина незаметно погрузилась в сон.

Она увидела себя на каменной лестнице под угрюмыми серыми сводами. Этот дворец ничем не напоминал просторные и светлые дворцы Рима. Вдоль коридора в специальных креплениях торчали факелы, от их пламени по стене тянулись вверх жирные следы копоти. Между факелами висели раскидистые оленьи рога и щиты с гербами.

Антония прошла по коридору в открывшийся перед ней зал и остановилась. На полу лежала, как сломанная тряпичная кукла, женщина в изодранном платье, испачканном кое-где кровью. У крохотного окна с цветными стеклами стоял спиной к Антонии мужчина в странной облегающей одежде.

– Ты звал меня, отец, – проговорила Антония и удивилась своему голосу. Это был голос мальчика.

Мужчина повернулся. Это был Валерий Фронтон.

– Ты видишь её, щенок? – Валерий шагнул к Антонии. – Посмотри на неё внимательно!

Антония неуверенными шагами приблизилась к неподвижной женщине. Несмотря на всю измученность, лицо её оставалось красивым. Это было лицо Энотеи.

Превратности чувств

Остановившись перед дверью, Наташа мельком взглянула на часы и вставила ключ в замочную скважину. Язычок замка мягко отщёлкнулся, дверь отворилась.

Первое, что донеслось до слуха, был женский смех, наполненный такими сексуальными красками, что у Наташи ёкнуло сердце. Она редко приходила к Кирсанову без предварительного звонка, помня, что Алексея сильно раздражало, когда его отрывали от дел. Но иногда Наташа, соскучившись по Алексею, позволяла себе внезапное появление.

Сейчас, стоя в коридоре, она не знала, как поступить. Женщины в квартире Кирсанова, разумеется, могли появляться, подруг у Алексея было множество. Наташа никогда не заговаривала с ним об этом, боясь услышать в ответ что-нибудь обидное. У Кирсанова давно сложился определённый образ жизни, привычки заядлого холостяка не могли отмереть в одночасье, другие женщины не могли покинуть его жизнь одномоментно. И всё же Наташа, получив из рук Алексея ключи от его квартиры, как-то сразу решила, что отныне она у него – единственная…

Она неуверенно сделала несколько шагов, пересекла зеркальную прихожую и остановилась перед распахнутой дверью спальни. Алексей лежал на спине, совершенно голый, разметав руки по кровати, на нём, выгнув спину и запрокинув голову, сидела женщина. У неё были короткие чёрные волосы, выразительная спина, красивые плечи. Её круглые ягодицы плотно прижимались сверху к мужскому телу и сладострастно содрогались, когда женщина то подавалась корпусом вперёд, то откидывалась назад.

– А-а-ах, – вырвалось из груди незнакомки в очередной раз, и она навалилась на Алексея грудью.

В этот момент Кирсанов увидел Наташу. Несколько секунд он смотрел на неё расфокусированным взглядом, затем будто спохватился, спихнул с себя женщину и поспешно вскочил на ноги.

– Наташ! – крикнул он.

Девушка задёргала головой и поспешно выбежала из комнаты. Перед её глазами маячил половой член Кирсанова, твёрдый, мокрый, раскачивавшийся из стороны в сторону. Эта анатомическая деталь, всегда безумно возбуждавшая Наташу, когда она занималась любовью с Кирсановым, сейчас вызвала в ней отвращение. К горлу подкатился тошнотворный комок.

«Как странно, – успела подумать девушка, – тот же человек, то же тело, но сколько омерзения вызывает всё это во мне в данную минуту…»

Алексей схватил Наташу за руку, остановив её у двери.

– Наташ, обожди! Не психуй!

– Я не психую, просто мне очень противно!

– Успокойся, давай поговорим…

– Оденься сначала, – отвернулась она.

Алексей скрылся в спальне, и оттуда вышла женщина, натягивая через голову платье.

– Да что вы в самом деле, девчонка, что ли, маленькая? – спросила она со смешком.

Наташа узнала в ней Валентину, с которой Кирсанов поругался на юбилее Васнецова.

– Это вы? – спросила девушка, поперхнувшись от удивления.

– Я, – Валентина расправила на себе платье и быстро надела башмачки.

– Но что вы тут делаете? – едва не задохнулась Наташа.

– Вам объяснить? Вы чего-то не разглядели? – женщина тряхнула головой, обеими руками растормошила свою стрижку и открыла входную дверь. Задержавшись на мгновение, она прямо посмотрела на девушку и сказала: – Только не устраивайте сцен. Это глупо. Особенно по такому поводу.

Дверь захлопнулась.

Наташа медленно прошла в гостиную.

– Я понимаю, – произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, – всё это слишком банально, но я не ожидала, не думала…

– Наташ, прости, что так случилось, – Алексей появился через несколько секунд, уже одетый: в джинсах, свитере.

– Я знаю, ты привык иметь много женщин, – она вскинула руку, останавливая слова, готовые сорваться с губ Кирсанова, – и я не имею права запрещать тебе. Однако ты говорил, что я нужна тебе! Я поверила… Наивная дура!

– Малыш, ты мне очень нужна. У меня нет никого, кому бы я мог так довериться. Мне только с тобой хорошо.

– А с этой?.. С ней разве плохо было? Может, ты через силу согласился на этот секс?

– Ты не понимаешь, – спокойно ответил Кирсанов. – Ты значишь для меня в тысячу раз больше, чем все мои бывшие женщины, вместе взятые.

– Бывшие? А эта?.. Что-то не похожа она на бывшую… И почему именно с ней, почему с этой Валентиной? Разве ты забыл, как ты бесновался после юбилея Васнецова? – Наташа задрожала. – Разве ты не помнишь, что не мог успокоиться из-за разговора с ней даже на следующий день?

– Помню, – кивнул он, – я всё прекрасно помню.

– Тогда почему? Как? Как она вообще попала в твою квартиру?

– Да я, чёрт возьми, понятия не имел, что она появится тут! – Кирсанов растерянно всплеснул руками. – Она приехала с Васнецовым.

– Зачем?

– Не знаю. Они ввалились внезапно, позвонили с мобильника прямо от подъезда. Ну, не гнать же мне их… – в голосе Кирсанова послышалось раздражение. – Да и с какого такого хрена я не должен пускать сюда моего друга? Андрей был слегка выпивший, обхватил меня, закричал: «Лёха, хочу помирить вас, вы мне оба дороги, так что давайте дружить»… Заставил нас выпить на брудершафт, поцеловаться… Тут меня и пробрало.

– Что значит «пробрало»?

Алексей пожал плечами.

– Не могу объяснить, – сказал он задумчиво, но без малейшей тени вины в голосе.

– А ты попробуй, объясни мне… Лёшенька, прошу тебя, – Наташа сложила молитвенно руки; она чувствовала, что вот-вот потеряет над собой контроль и начнёт рыдать, – поговори со мной. Мне очень, очень плохо. Просто ужасно. Такое чувство, что сейчас умру… Я хочу понять… Ты же говорил, что тебе не нужны другие женщины…

– Она словно околдовала меня, – Алексей зажёг сигарету. – Один поцелуй, понимаешь, всего один поцелуй, а я уже не мог выпутаться. Как в паутину попал… Такая появилась тяга к ней… Мы выпили втроём ещё по рюмке, поболтали о чём-то, а потом Васнецов как-то незаметно ушёл. Я даже не могу вспомнить, в какой момент он исчез… Ну, а мы с Валентиной…

– Она сделала что-то особенное? – спросила Наташа, с некоторой опаской заглядывая в задумчивое лицо Кирсанова. – Ну чем она могла поймать тебя? Чем?!

– Ничего особенного. Просто жажда была, неудержимая жажда её тела.

– У неё вполне обыкновенное тело, – сказала Наташа, мысленно возвращаясь к сцене, свидетельницей которой она только что была. – Ну, складное, наверное, приятное, но я видела в кино и куда более эффектные фигуры.

– Да, хорошее тело, но ничего особенного, – согласился он спокойно.

– Ты же мымрой назвал её! – девушка стиснула кулаки.

– Было такое, – согласился он серьёзно, – только дело тут не в красоте, не привлекательности. Из неё энергия какая-то попёрла, этакий магнит… Я вроде бы даже сам себе удивлялся, наблюдая за собой со стороны.

Наташа подошла к шкафу, нервно открыла дверцу бара и порывисто взяла бутылку коньяка. В полном молчании она налила рюмку и залпом опорожнила её. Постояв немного, она выпила вторую рюмку и повернулась к Алексею.

– Не думала, что когда-нибудь попаду в такую ситуацию. Увидеть любимого человека в объятиях другой женщины… Ничего на самом деле ужасного, – Наташа принялась жестикулировать, то прижимая ладони к груди, то взмахивая ими, стараясь выглядеть убедительно, – особенно если учитывать род твоей деятельности. Даже странно, что я не каждое утро из твоей постели девчонок выгоняю… Но всё-таки обидно, пусть я и не жена тебе…

– Ты мне не жена… Но у тебя ключ от моей квартиры, Наташ. Я никогда никому не давал ключа… Позволить кому-то приходить сюда в любое время суток – это означает впустить человека в мою жизнь. Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Да, но эта баба!.. Увидев твоё голое тело не в моих объятиях, а в чужих, испытала шок… и омерзение…

– Ну, что я могу? – он пожал плечами.

– Ты можешь пообещать, что этого больше не повторится, – предложила она.

– Но это можетповториться. Я понимаю, что это не должно повторяться, если бы ты была мне женой, но ты всё-таки не жена.

– Но я думала, что… раз ты дал мне ключ… Ты же сам сказал…

– Наташ! Хватит! Ну, уже достаточно, честное слово! – воскликнул Кирсанов.

– Как достаточно?! Я тебя застала с женщиной в постели! – она топнула ногой в бессильной ярости. – Я тебя застукала… Если бы только мог понять, насколько это гадко!

– Прекрати истерику. И не пытайся давить на меня.

– Я жду от тебя ребёнка, Алёша! – выкрикнула она.

– Да хватит же! – он не выдержал и сильно встряхнул девушку, схватив её за плечи. – Какого ребёнка, Наталья? У меня не может быть детей!

– Но я ни с кем… У меня не было мужчин в последнее время! Как ты не понимаешь? – её голос превратился в пронзительный звон, буравивший голову Кирсанова. – Я тебя люблю! Мне не нужны другие мужики!

Алексей стиснул руками виски и закачался.

– Не кричи, не кричи же!

– Я хочу, чтобы ты услышал меня!

– Замолчи! – он коротко шлёпнул её ладонью по щеке. – Не выношу крика!

С минуту девушка стояла неподвижно посреди комнаты. Затем она отступила от Кирсанова на шаг и медленно подняла на него глаза.

– Ты псих, – прошипела она, – ты просто псих… И кобель!

Последнее слово прозвучало так хлёстко, что Алексею почудилось, будто Наташа с силой плюнула ему в лицо.

– Видеть тебя не желаю, – добавила она и быстро направилась к выходу.

Кирсанов услышал, как звякнули ключи о полированную поверхность тумбочки, скользнули по ней и стукнулись о зеркало на стене. Затем громко хлопнула дверь.

– Да пошла ты! – проворчал Алексей с горечью.

В эту минуту он был зол на себя, зол на Наташу, зол на весь мир. Всё произошло – хуже быть не может.

– Ну не хотел я ссориться с ней! – крикнул он и стукнул кулаком по стене. – Чёрт! Не хотел! Не хотел! Зачем же всё так получилось? Наташа!

Никто не отозвался.

Он закрыл глаза, постоял недолго, затем побрёл в спальню. Подошел к кровати, медленно обвёл взглядом скомканную простыню, и глаза его остановились на кружевном комочке женских трусиков. Он протянул руку, подобрал трусики, подбросил на ладони, потеребил пальцами, словно убеждая себя в их реальности, затем быстро встал, подошёл к окну и выбросил их на улицу.

– Пропадите вы пропадом с вашими женскими штучками!..

Вечером объявился Васнецов.

– Андрей! – закричал Кирсанов, открывая входную дверь и впуская приятеля в квартиру.

– Привет ещё раз. Что-то у тебя рожа немного не того…

– Да тут, понимаешь, Наталья накрыла меня с Валентиной твоей.

– Застукала? А вы, стало быть, развлекались? – казалось, Васнецов ничуть не удивился. – Ну, ну, забавно… А я, собственно, заехал, чтобы книжку записную забрать.

– Какую книжку?

– Мою. Где-то я выложил её, а вспомнить не могу, – Васнецов растерянно обвёл взглядом комнату, вспоминая, где он сидел утром.

– А что в книжке-то?

– Пометки по сценарию… А ты по-прежнему ничего заранее не расписываешь? Всё в голове держишь?

– Да, – Кирсанов кивнул.

– Скажи, а как ты на Рим вдруг выбрался? Ты же никогда не интересовался античным миром.

– Ох, Андрюха, это история непростая. Тут всему виной мои сны, – Кирсанов поставил на стол бутылку коньяка и две рюмки.

– Сны?

– Да, – кивнул Алексей и наполнил рюмки. – Скажи мне, Андрей, ты веришь в реинкарнацию? – спросил вдруг Кирсанов.

– Пожалуй, верю. Как в хорошую, обнадёживающую сказку, – ответил Васнецов.

– То есть ты допускаешь, что уже жил раньше?

– Допускаю, хотя есть в этом изрядная доля лукавства, что ли… Такое, знаешь ли, заигрывание с собственными страхами и сомнениями по поводу смысла жизни.

– Не понимаю.

– Я более чем уверен, что уже не раз жил на Земле, а может, и ещё где-нибудь. Но вера вере рознь. Ведь ничто в моей жизни не изменится от того, что я вдруг узнаю, что жил когда-то в Древнем Вавилоне или при дворе короля Артура. Не изменится ничего и после того, как мне кто-нибудь изложит в деталях одну из моих прошлых жизней. Всё равно та жизнь останется для меня чужой, как если бы прочитал книгу или посмотрел качественно слепленный фильм… Вообще-то я думаю, что большинство людей обращается к теософии из-за скуки или неврастении. Их психика требует развлечений. Книги, кино и театры перестают удовлетворять их, поэтому они ищут откровений в иных сферах. А что можно найти более таинственного и более недоказуемого, чем жизнь после жизни или переселение душ? Но я думаю, что мы каждый день сталкиваемся с миниатюрными моделями самых таинственных процессов. Они перед нами, и мы не обращаем на них внимание!

– Например?

– Каждый день мы засыпаем и просыпаемся. Это модель смерти и возрождения, модель той самой реинкарнации, если таковая вообще есть.

– Но ведь мы помним вчерашний день. А прошлую жизнь я не помню, – Кирсанов глотнул коньяка.

– Чем глубже в детство ты попытаешься окунуться, тем меньше ты получишь действительно ясных воспоминаний. Попробуй, отмотай обратно киноплёнку твоей жизни. А уж от грудного возраста у тебя и вовсе нет воспоминаний. Почему? Разве ты не жил тогда? Разве не было у тебя мозга, глаз, чувств?

– Иногда ко мне приходят внезапные… как бы вспышки из детства. Какие-то обрывки сцен, ощущений…

– Вот именно, что вспышки. А разве не случается таких же вспышек, абсолютно не связанных с твоей нынешней жизнью? У меня бывает. Войдёшь иногда в старинный дом, и что-то словно ужалит, мелькнёт какая-то искорка. Кажется, вот-вот откроется перед глазами нечто цельное. Но нет, только намёк, очень неясный намёк… Я думаю, что это и есть голос оттуда, из прошлого.

– Пожалуй.

– Я думаю, что вспомнить наше прошлое мы должны ради чего-то, а не просто для удовольствия. Вынести нам надо что-то существенное, осознать какой-то очень важный для нас вопрос, главнейший, может быть, вопрос жизни, этой жизни. Но кто подскажет? Есть ли такие люди?

Кирсанов сразу подумал о Николае Яковлевиче и хотел было рассказать о нём Васнецову, но сдержался.

– И в конце концов, – продолжил Васнецов, добродушно посмеиваясь, – ну, допустим, ты обнаружишь истину. Что дальше? Знаешь ты свои былые воплощения или не знаешь – в том ли дело? Мне кажется, надо всё-таки заниматься только сегодняшним днём.

* * *

На студию Алексей Кирсанов пришёл лишь к обеду. Никаких встреч он не планировал, намеревался заняться просмотром материалов для телевизионной версии «Вечного Города». Работу эту он рассматривал как чисто техническую, не имеющую отношения к творчеству – эротические сцены следовало подрезать, а батальные расширить. Кроме того, он согласился смонтировать и вставить в телевизионную версию эпизоды, не вошедшие по ряду причин в киноверсию. Эти эпизоды теперь жгли Кирсанову душу, как раскалённые щипцы в руках инквизитора жгут плоть истязаемого им человека. Алексей уже не раз проклял себя за то, что не обратил внимание на этот пункт контракта – использовать в телевизионном варианте все материалы, не вошедшие в фильм.

– Эта версия погубит «Вечный Город», – жаловался он брату.

– Наплюй, – спокойно отвечал Михаил. – Пусть этот вопрос волнует Гусейнова. Денежный Мешок хочет набить карманы потуже. Твой фильм уже состоялся, а телевизионный вариант – это баловство для любителей длиннот. Хотят они разглядывать трупы десять минут, а не три, как было в фильме, – пусть разглядывают. Хотят смаковать пожары, кровопролития – да чёрт с ними.

– Легко тебе говорить. А ты подумай, каких сил мне стоит воткнуть в фильм то, что кажется мне неудачным… Ох, как же всё это нелепо! Может, ну его? Может, бросить всё?

– Не дури. Ты подписал контракт. Гусейнов тебя порвёт, как щенка. По судам затаскает! Ты против него – ноль! Не вздумай тянуть. Возьми себя в руки и заканчивай работу поскорее.

Открыв дверь своего кабинета, Кирсанов остановился.

– Добрый день, – сказал поднявшийся навстречу Алексею усталый человек с узким лицом, тёмно-красными болезненными щеками, прозрачными зеленоватыми глазами. – Я вас давно жду.

– Здравствуйте, – Алексей протянул руку. – А вы, простите, по какому вопросу? Извините меня за прямоту, но у меня раскалывается голова. Вчера обрушились внезапные гости, так что мне сейчас, признаюсь, не до…

– Понимаю… Но я из уголовного розыска. Следователь Николаев.

– Следователь?

– Да, – Николаев передёрнул плечами, словно от холода, – правда, сейчас меня привело к вам дело не столько уголовного порядка, сколько… То есть дело, разумеется, уголовное, но меня интересует не эта сторона… Вы знакомы с Гусейновым?

– Разумеется. Он владелец студии и главный продюсер моего фильма. А что с ним стряслось?

– На него напали, совершено покушение.

– Покушение? В его среде такое случается, – сказал Алексей, в его глазах появился интерес.

– В данном случае история не так проста, как кажется на первый взгляд.

– То есть?

– Какой-то сумасшедший попытался облить Гусейнова кислотой. Но всё обошлось, охрана Гусейнова вовремя среагировала.

– А этот, который хотел облить кислотой?

– Его скрутили, живёхонек, помят слегка. Похоже, что у него что-то с мозгами, – следователь для убедительности постучал себя указательным пальцем по лбу. – Человек он бедный, пожилой, бывший учитель истории.

– Чем же ему Гусейнов-то досадил? – спросил Алексей Кирсанов. – Вряд ли они соприкасались по жизни.

– В этом-то весь вопрос, – смущённо улыбнулся следователь.

– В чём именно? – уточнил Алексей.

– Этот псих утверждает, что мстил Гусейнову за прошлое.

– Не понимаю. Какое же у них общее прошлое?

– Собственно, из-за этого я к вам и пришёл… Я смотрел ваш «Вечный Город». Это потрясающая картина. Впечатление неизгладимое.

– Спасибо, спасибо.

– Я не для того говорю, чтобы польстить вам… Вероятно, этот учитель истории совершил нападение на Гусейнова под влиянием вашей картины.

– То есть?

– Дело в том, что ненормальный утверждает, что он раньше жил в Древнем Риме.

– Да?

– И он утверждает, что узнал в Гусейнове своего врага из той жизни. Вы понимаете меня? – следователь внимательно посмотрел на Кирсанова.

Алексей почувствовал, как его сердце заколотилось учащённо.

– Нет, не понимаю, – ответил он сквозь сжатые зубы и подумал: «Откуда вдруг взялись все эти люди? Почему же раньше не появлялся никто из них, а теперь все словно с цепи сорвались? Это похоже на бред, да это и есть бред… Если же всё происходящее со мной в последние месяцы – правда, то почему я не радуюсь? Разве это не здорово – встретить людей, с которыми ты тысячу лет назад пил вино в захудалом винном погребке?»

– Видите ли, – продолжал Николаев, – этот человек утверждает, что после просмотра вашего «Вечного Города» вспомнил свою прошлую жизнь.

– И он вспомнил, что жил в Риме?

– Да.

– Просто какое-то дружное помешательство. Я получил уже несколько писем с подобными утверждениями, многим кажется, что у них пробудилась память о каком-то неведомом прошлом.

– Это, конечно, интересно, но не все вспоминают себя до такой степени, чтобы обливать кого-то кислотой!

– Согласен, – кивнул Кирсанов. – И кем же он представляет себя, этот сумасшедший? И при чём тут Гусейнов?

– Он утверждает, что был римским наместником не то в Галлии, не то в Британии.

– Забавно. Кем же он представляет Гусейнова? За что он так ненавидит его?

– Он говорит, что не помнит имён, но точно знает, что Гусейнов виноват в его смерти и что он был каким-то кельтским царьком, когда они встречались.

– Стало быть, мой продюсер – варвар. Интересная мысль и, скажу вам, она недалека от истины. Он примитивен и вульгарен, что, впрочем, свойственно большинству богатых людей. Он разъезжает в автомобиле, пользуется телефоном, кредитной карточкой и воображает, что он мудрее дикаря. Смешно… А вам лично, – спросил Алексей Кирсанов, нахмурившись, – важно знать, есть ли правда в том, что говорит этот бывший учитель истории?

Следователь опустил глаза.

– Видите ли, – начал он неуверенно, – если бы я был совершенно равнодушен к данной теме, я бы просто не пришёл к вам. Но сегодня я, к моему величайшему сожалению, чувствую, что мне нужно с кем-то поговорить об этом, а поговорить-то не с кем. Не с коллегами же по уголовному розыску…

– А что такое?

– Засмеют… Понимаете ли, ваш фильм пробудил во мне нечто, что раньше было абсолютно закрыто во мне… Во-первых, я никогда не интересовался историей. Во-вторых, я никогда не верил в переселение душ, – следователь замялся. – Но этот фильм… Я понимаю, что нельзя вот так, однако…

– Скажите прямо!

– Хорошо! Говорю прямо! Раньше я бы решил, что этот учитель истории и вправду псих.

– А теперь? – подался вперёд Алексей.

– Теперь я не могу так сказать, иначе я и себя должен буду отнести к психам.

– Почему?

– Да потому что после вашего «Вечного Города» я чувствую, что непреодолимая сила привязала меня к Древнему Риму. Во мне поселилось совершенно ясное чувство, что жизнь, показанная в «Вечном Городе», имеет ко мне прямое отношение, – Николаев хотел было сказать, что ему стали видеться невероятно точные картины той эпохи, он стал ясно слышать звуки и запахи улиц Древнего Рима, он ходил по этим улицам, делал покупки в торговых лавках, обнимал женщин. Он видел всё это и помнил всё это. После поцелуев с уличными девками у него долго не сходил с губ вкус их пахучей помады. Но Николаев не осмелился сказать всего этого. Он смущённо пробормотал: – Мне чудится, что перед моим взором возникает то время.

– Что-то конкретное? – Алексей сглотнул.

– Ну, общая картина, гладиаторы…

– Это лишь впечатление от фильма. Признаюсь, он мне самому нравится, – устало улыбнулся режиссёр. – Не волнуйтесь, проснувшийся интерес к истории – не такое уж опасное осложнение после просмотра моего фильма.

– Но Теций!

– Что Теций? – снова насторожился Алексей. – Чем вам досадил Теций?

– Ладно, скажу… Я узнал в нём себя! – Николаев резко поднялся со стула и рубанул рукой по воздуху. Помолчав, он сказал едва слышно: – Мне стали видеться разные сцены… Это похоже на болезнь. Когда я думаю об этом, у меня начинает кружиться голова.

– Это уже не смешно, – отозвался Кирсанов и нахмурился. – Какое-то настоящее массовое помешательство.

– Да, всё это вовсе не смешно. Я занимаюсь очень конкретными вещами, а тут такое… Понимаете? Моя профессия не позволяет мне… тут такая специфика… Ведь если я думаю, что во мне притаилось что-то от персонажа вашего фильма, то как я могу заниматься делом подследственного, вся беда которого в том, что он тоже отождествляет себя с персонажем вашего фильма?

Алексей потёр ладонями лицо.

– Чего вы хотите от меня?

– Не знаю, – Николаев развёл руками, – возможно, подсказки. Ваш фильм сведёт с ума многих.

– Вы думаете, это можно назвать сумасшествием?

– А как иначе? Или вы хотите, чтобы я и впрямь поверил в то, что я когда-то жил в Риме и бился там на арене? Нет! Это невозможно, Алексей Петрович! Это просто чудовищная чушь! Мы живём один раз! Никак иначе быть не может! Просто не может!

– А если не один раз? Вам никогда не приходилось задумываться над этим всерьёз?

– Я занимаюсь такой работой, которая не допускает всяких таких штучек! Поймите меня! Я не на сказках основываюсь, а на отпечатках пальцев и на показаниях очевидцев! О каком переселении душ тут может идти речь? Посудите сами… Допустим, что человек переселяется, перевоплощается, перерождается – называйте этот процесс как угодно. Так вот, ежели человек живёт не один раз, то за совершённые им в прошлых жизнях преступления он может и даже должен быть уголовно наказан в этой жизни, если не понёс наказания в прошлый раз. Я прав или нет? Однако никаких доказательств мы не сможем отыскать, это невозможно: другое тело, другие отпечатки пальцев, всё другое… Стало быть… Одним словом, не складывается у меня ясной картины. Нелепость, бред сумасшедшего… Нет, нельзя так рассуждать! Какая ещё другая жизнь! Нет!

– А от меня вы чего хотите? – снова задал свой вопрос Алексей.

– Не знаю, не знаю… А вы сами… Нет, нет, я зря пришёл… Извините меня за беспокойство… И всё же… Сами вы верите в это, ну, верите в переселение душ?

– У меня такая профессия, что я привык жить невероятными домыслами, – уклончиво ответил Алексей, не поднимая глаз. – Моё воображение не знает границ. Порой я вижу такое, что иного человека лишит покоя на много месяцев.

– И вы к этому привыкли, Алексей Петрович?

– Нет, – Кирсанов посмотрел в глаза следователю, – не совсем…

Николаев помолчал, поёрзал на стуле, явно испытывая неловкость, и поднялся.

– Я пойду, – проговорил он без энтузиазма, – прощайте.

– Вы себя нормально чувствуете?

– Вполне.

– Вы бледны.

– Это от усталости. Работы много, кручусь, как белка в колесе… А ведь на вас тоже было покушение? Вашу машину обстреляли, не так ли?

– Насколько я знаю, нашу машину задело случайно. Стреляли в другого человека, кажется, в банкира. Он погиб.

– А где гарантии, Алексей Петрович, что не в вас? Может, всё-таки мишенью были вы? Если предположить, что это так, то вокруг вашего фильма начинает складываться совсем непростой рисуночек…

– Глупости, – решительно отмахнулся Кирсанов.

– Вообще-то я тоже так думаю. Просто когда в голове рождается одна фантастическая мысль, то невольно за ней на поверхность всплывает и другая, – кисло улыбнулся следователь. – Что ж, скорее всего, придётся исходить из того, что этот учитель истории на самом деле псих и ничего другого за этим покушением нет.

– А если и есть, то всё равно его назовут психом, – задумчиво проговорил Алексей.

Оба замолчали. Николаев кивнул и быстро вышел, не попрощавшись.

На улице он остановился и глубоко вздохнул. Прикрыв на несколько секунд глаза, он отчётливо увидел перед собой залитую солнцем арену цирка. Во многих местах песок был покрыт бурыми пятнами, кое-где на впитавшейся крови различались отпечатки толстых подошв гладиаторских сандалий. У самых ног Николаева стоял, опустившись на колени, человек в круглом бронзовом шлеме с широкими полями и изображением крупной рыбы на макушке, он упирался на обе руки и пытался подняться. Его голова тряслась. Когда человек, собравшись с силами, смог посмотреть вверх, стали видны из-под бронзовых полей шлема, испещрённых ударами клинков, его потухшие глаза, впалые тёмные глазницы, худые небритые щёки и заливший всё лицо пот.

Это не была сцена из «Вечного Города».

Николаев почувствовал, как его правая рука медленно поднялась, занося тяжёлый меч, затем стремительно опустилась. Меч проткнул шею стоявшего на коленях человека.

Николаев поспешил открыть глаза и снова увидел перед собой шумную городскую улицу, полную автомобилей и суетливых прохожих.

– Псих, – прошептал следователь и, возвратившись в действительность, вспомнил о лежавшей дома больной жене.

«Она нуждается во мне, а я брожу, выспрашиваю всякую ерунду, – подумал Николаев с грустью. – Зачем мне нужны эти сказки? Ну, выжил из ума учитель истории, ну, облил кислотой Гусейнова. Дело ясное, бесспорное. Я-то чего вынюхиваю? Даже если и впрямь существуют какие-то мифические прошлые жизни, какое мне до них дело? Мне бы с этой жизнью разобраться».

Жена следователя Николаева уже второй год почти не поднималась с постели. Врачи утверждали, что у неё были серьёзные проблемы с кровью, но точного диагноза никто не ставил. Николаев помочь несчастной женщине не мог, а потому искал забвения в работе, возвращаясь домой по возможности позже. За больной приглядывала дочка семнадцати лет, мыла её, кормила, занимала разговорами и всё время успокаивала:

– Вот скоро папа придёт с работы, расскажет что-нибудь…

– Ничего он не расскажет… Так, чепуху свою милицейскую, – печально глядя в потолок, отвечала женщина. А когда Николаев возвращался и подходил к ней, она с мольбою в глазах говорила: – Кирюша, бросил бы ты свою службу, побыл бы со мной. Мы бы с тобой целый день могли разговаривать, смотреть друг на друга…

– О чём ты, Ариша? – хмурился он, отводя от жены взор. – Да и как я могу оставить работу? Куда я потом денусь? Кому я нужен буду?

– Мне уже немного осталось, милый. Побудь со мной. Умру я скоро, а тебя нынешнего так и не запомню. Шныряешь где-то в темноте, бегом проносишься, я лица твоего увидеть не успеваю.

– Что ты ерунду несёшь! «Умру», вот ведь выдумала.

– А ты думаешь я вечно, что ли, буду такая? Нет, Кирюша, не буду. Раз не нужна я никому, так и не буду жить. Я уж совсем слабая сделалась, едва руками шевелю… А помнишь, какие у меня руки были крепкие и красивые? И вся я была ладная, изящная. Ты ведь любил меня, любил мою кожу, моё тело, и ты всегда с удовольствием целовал меня. А теперь я похожа на истрёпанную мешковину, теперь я тебе не нужна, теперь ты не хочешь меня…

У Николаева щемило сердце от этих слов.

Арина ошибалась, утверждая, что Николаев перестал любить её. Нет, он любил её по-прежнему. Впрочем, не по-прежнему, всё-таки по-другому, но любил. Он, конечно, совсем не бывал возле жены – тридцать минут неуютного молчания перед сном были не в счёт – и бывать не хотел. Он не боялся ни бандитских ножей, ни пуль, а вот беспомощности некогда страстно любимой женщины страшился, как и собственного бессилия перед неведомой силой, лишившей жену красоты и животворных токов. И Николаев бежал от этой беспомощности прочь.