Текст книги "Безумная Роща"

Автор книги: Андрей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Вернувшись в Инор Таклед, Мъяонель объявил, что опасность миновала. В городе его приняли как героя. Царь, правивший в Инор Такледе, пригласил волшебника и его возлюбленную в свой дворец. Там в честь Мъяонеля был устроен пир, а Сантрис смотрела на своего любимого с немым восхищением. На вопросы, как ему удалось одолеть Повелителя Дорог, Мъяонель отвечал только: «Ничего сложного: он был глуп. Нетрудно было отправить его в Царство Мертвых.» Нельзя сказать, что его ответы в чем-то противоречили истине, однако все, кто слышали их, полагали, что Мъяонель одолел Повелителя Дорог в смертельном колдовском поединке. А Мъяонель молчал, не желая разочаровывать людей, считавших его героем.

И был пир. Вино лилось рекой, изысканные кушанья, подаваемые поварами, источали столь восхитительные ароматы, что могли бы пробудить алчность даже у аскета, а пляски обнаженных темнокожих рабынь завораживали взгляд и отнимали разум. Мъяонель провел время в беседе с колдунами и вельможами Инор Такледа, а когда наступила ночь, удалился с Сантрис в отведенные им во дворце покои. Там он подбросил в воздух свой плащ, и, как куполом, закрыл им всю комнату. Так Мъяонель делал каждую ночь с тех пор, как бежал с Сантрис из Башни Без Окон, чтобы защититься от чар ее отца, ибо ночью Повелитель Оборотней был особенно силен. Однако во время пира он не заметил, что маленькая мышь прогрызла дыру в его плаще. Предавшись любви и насладившись друг другом, Мъяонель и Сантрис уснули. Вскоре в окно влетела сонная бабочка. Бабочка покружила над лицом Мъяонеля, а затем опустилась на пол, где превратилась сначала в мышь, потом в кошку, потом в лису, потом в леопарда, а потом обрела человеческие черты. В эту минуту Сантрис проснулась и с ужасом узнала своего отца. Она принялась трясти Мъяонеля, но тот не просыпался, а Повелитель Оборотней приблизился к кровати, угрожая смертью обоим любовникам. Ногти на руках у него вытянулись, грудь раздалась вширь и вперед, голова приобрела медвежьи очертания.

– Перестань, – прорычал он дочери, – своего дружка ты все равно не разбудишь. Я разорву его у тебя на глазах, а потом убью и тебя тоже – что, впрочем, давно следовало сделать.

И тогда Сантрис запела, а Повелитель Оборотней остановился. Надрывая голос, глотая слезы, Сантрис продолжала петь – в то время как в душе Повелителя Оборотней злоба зверя боролась с разумом человека. И тогда он подхватил свою дочь на руки, выпрыгнул в окно, поднялся в небо и улетел на запад. Мъяонеля он не тронул.

Когда утром действие пыльцы сонной бабочки подошло к концу, вчерашний герой, проснувшись, увидел, что его возлюбленная похищена. Обнаружив дыру в колдовском пологе, он узнал, как было осуществлено похищение, а увидев на полу следы когтей – догадался, кем. Не мешкая, он собрал вещи, свернул свой волшебный плащ и попрощался с хозяевами дворца. Его уговаривали остаться, но он, поблагодарив, отказался. Еще он расспросил придворных о том, как добраться до пещеры прорицательницы Гветхинг. Ему подробно описали дорогу, ибо многие из вельмож Инор Такледа посещали Гветхинг и задавали ей свои вопросы.

И вот, спустя некоторое время, Мъяонель добрался до пещеры прорицательницы. Войдя внутрь, он встретил облезлую собаку и огромную старую крысу, кормившихся из одной кормушки. И когда он вошел, собака оторвалась от еды и зарычала на него. Из пасти у нее вырвалось пламя, а глаза плакали ледяными слезами.

– Я не желаю тебе зла, – миролюбиво сказал Мъяонель. – Я тебя не трону. Я пришел к твоей хозяйке.

– Проходите, проходите, милорд! – Тотчас закричала крыса. – Не обращайте внимания на Тирка. Он вас не укусит. Проходите, милорд, не бойтесь!

И Мъяонель, за долгую жизнь привыкший к разного рода чудесам, спокойно прошел мимо говорящей крысы и демонической собаки, по достоинству оценив чувство юмора старой Гветхинг.

В следующей пещере он увидел Гветхинг. Прорицательница была стара и уродлива, и выглядела как бездомная плешивая нищенка. Все же Мъяонель с почтением поклонился ей и поздоровался, обращаясь словно к знатной леди.

– Лесть, – улыбнулась в ответ прорицательница. – Сколько я слышала на своем веку лести – и что я молода, и красива, и обворожительна, и добра – а все равно на сердце делается теплее, когда какой-нибудь молодой врун вроде тебя приходит и плетет свои враки. Ну, говори, зачем пожаловал?

– Госпожа, – промолвил Мъяонель, – слава о твоей мудрости гремит во всех землях. Я пришел просить совета.

– Совета… – Потянула провидица. – Я должна предупредить тебя, небожитель: цена моих советов всегда выше, чем польза, которую извлекают из них.

– Что ты имеешь в виду, мудрая женщина?

– Что имею – то все мое, неборожденный. О чем бы ты не спросил меня – я все равно не скажу тебе ничего нового, а раз так, то чем бы ты не заплатил мне и чем бы не стал расплачиваться потом, это все равно ведь будет больше, чем ничего, не так ли?

– Темны твои слова, мудрая Гветхинг. Скажи лучше прямо, какую цену ты потребуешь за свой совет?

– Обычно я не требую высокой цены, но раз уж ты так добр, Мъяонель – отдай мне свой плащ, который делает всякого, кто носит его, невидимым, невесомым и неуязвимым – ибо мне надоело отвечать на глупые вопросы, которые задают мне безмозглые люди и ленивые небожители, и я желаю скрыться от них.

И Мъяонель без споров снял с плеч свой волшебный плащ, и свернув его, положил на камень. Однако, складывая плащ, он незаметно зажал одну из разорванных нитей между большим и указательным пальцем.

– Как мне обрести собственную Силу? – Спросил он затем.

– Будто ты сам этого не знаешь, – насмешливо оборонила ведьма, жадно пожирая глазами подарок.

– Кермалю, истребителю чудовищ, ты дала такой же ответ?

– Глупому мальчишке Кермалю я дала такой ответ, который он смог понять.

– Неужели я хуже его, раз ты мне не даешь даже такого?

– Нет, Мъяонель, не хуже и не лучше. Мне казалось, что ты умнее.

– Отвечай, – гневно процедил волшебник. – Перестань оскорблять меня и отвечай понятно – или не получишь плаща.

– Что же ты хочешь узнать? – Горько вздохнула старая пророчица.

– Как обрести Силу? Как принести в мир новое волшебство? Как научиться творить невозможное?

– Сотворить невозможное.

– Говори! – Приказал Мъяонель, едва сдерживая ярость.

– Что же мне еще сказать, если ты не хочешь слушать? Как я могу научить тебя твоей Силе? Ты должен сам найти к ней дорогу. Только тогда она станет по-настоящему твоей. Ты освоил многие известные пути волшебства, Мъяонель, но к магии, которую ты жаждешь обрести, известных путей не существует. Многие гибнут на этом пути – как Кермаль; многие теряют Силу – как Повелитель Дорог, которого ты так ловко обманул; а многие, обретя Силу, теряют разум – вспомни Повелителя Оборотней! Прислушайся к волшебству, которое готово родиться в тебе, Мъяонель – и ты поймешь, что тебе следует делать. Лишь одно я скажу тебе – нельзя обрести что-то, не потеряв ничего, поэтому подумай еще раз, стоит ли тебе и дальше стремиться к могуществу.

И вдруг Мъяонелю показалось, что он и в самом деле что-то понял – или вот-вот поймет. Гнев покинул его, он низко поклонился Гветхинг и вышел из пещеры. Переступая порог, он едва не наткнулся на крысу и собаку, и понял, что они подслушивали разговор. Собака зарычала, капая на пол пещеры огненной слюной, а крыса, низко поклонившись, закричала:

– Сразу видно, милорд, что вы – воспитанный и терпеливый человек. Некоторых – вы не поверите! – силой приходится от нее оттаскивать. Ее б задушили давно, сердешную, если бы не мы с Тирком. Но, проходите, милорд, проходите. Чую я, что сюда еще один посетитель идет.

– Пускай идет, – пожал плечами Мъяонель. – Ваша хозяйка собирается на покой и больше не станет принимать посетителей.

– И я говорю: пускай идет! – Пробормотала крыса. – Потому что все равно это вы, милорд, и нечего вам во второй раз…

Но Мъяонель уже вышел из пещеры и не слышал последних слов крысы. И еще семь лет он бродил по свету, беседуя с различными мудрецами, отыскивая древние свитки, и разговаривая с демонами, занимавшими тела маленьких детей, когда души детей уходили во время сна и забывали вернуться обратно. И узнал Мъяонель, что мир стал совсем иным, чем во времена его молодости, и то, что прежде казалось незыблемым и неоспоримым, ныне превращалось в легенду и небыль, а то, чего никогда не могло случиться, случалось и прочно занимало свое место в новом миропорядке. Откуда бралось это новое? Очевидно, оно приходило извне. И тогда Мъяонель решил отправиться к пределам реального мира. Однако ему было известно только одно место, где реальное соприкасалось с нереальным, где размывались границы между ними, где таилась тайна и куда вел страх, место, где нельзя было найти ни смысла, ни бытия, но которое служило источником как первого, так и второго. Это было Царство Безумия, Земля Бреда и Хаоса. Туда он и отправился.

Его путь был долог, однако, одолев все препятствия, он достиг неописуемого Царства Безумия, где небо плевалось горами из огня и кустами роз, а зеркальная земля пенилась и расходилась кругами при каждом шаге. Он достиг области, где облака состояли из миллионов глаз, и миновал поле, где сражались между собой кисти рук, передвигавшиеся на пальцах, как на маленьких ножках. Тут он заметил, что идет по дороге, выложенной из свитков и глиняных табличек с непонятными надписями, и счел это неблагоприятным предзнаменованием. На обочине громоздились добродушные механизмы, зазывавшие Мъяонеля сойти с пути и завернуть к ним, но он не поддался на искушение. Оставив за спиной механизмы и миновав холмы, где умирают забытые сновидения, он достиг меняющейся долины. Рассказывать о долине особенно нечего, так как каждый новый миг она превращалась во что-то новое, но глаз не успевал увидеть во что именно, поскольку долина уже менялась вновь. Там Мъяонель вынул из своей груди тускло сияющее сердце и посадил его в прозрачную, как море, землю безумия. И стал ждать.

Через некоторое время небо над ним потемнело, а между землей и небом появилось дерево – призрачное, словно свитое из теней и снов, тьмы и древесной гнили – червоточина без внешней оболочки, паутина и плесень, рана, сочащаяся сукровицей. И Мъяонель подумал, что следует рассмеяться, потому что он наконец причастился к могуществу, которого так долго ждал, но смех умер у него на устах. И тогда он проснулся.

Он проснулся и увидел, что стоит перед пещерой Гветхинг – семь лет назад, перед тем как зайти в нее. Только волшебного плаща не было на его плечах и сердце больше не стучало в его груди. А вместо сердца Мъяонель ощутил в себе силу выполнить то, что, как ему казалось, выполнить следовало. И он вернулся в темный лес, где стояла Башня Без Окон, и без страха и волнения подошел к ее стенам. И тогда он впервые применил приобретенное в Земле Безумия волшебство. Может быть, он приблизил стены Башни к призрачному миру, а может быть – превратился в призрака сам, но он с легкостью преодолел все заслоны, которые выставил на его пути Повелитель Оборотней, находившийся в это время в Башне и увидевший, что возлюбленный его дочери пожаловал снова. И Мъяонель поднялся по лестнице, заполненной чудовищами и дикими зверями, однако там, где проходил он, суть оборотней менялась. И казалось, что безумие и тьма шествуют за его спиной, изменяя бешенных животных в нечто, куда более отвратительное. Поднимались за его спиной мертвые волки, плоть которых точили трупные черви, и соединялись в единое целое львы и скорпионы, и твари, подобные призрачным псам, безмолвно мчались впереди Мъяонеля. Сила боролась с Силой, но Мъяонель побеждал, отвоевывая ступеньку за ступенькой, и, вместе с его продвижением изменялась сама Башня Без Окон – стены ее чернели, слоились, как будто состояли из обсидиана; и трещины в стенах сочились сукровицей, словно это был не камень, а живая плоть; и безголовые птицы кружились над башней; а из земли тянулись первые слабые ростки, сотканные из призрачных теней и тончайшей паутины.

Миновав лестницу, Мъяонель вступил в спальню Сантрис. Там, раскинувшись по всему ковру, лежал тысячеголовый Повелитель Оборотней. И сотни голосов – лай и рев, рычание и хриплое карканье, вой и тонкий комариный писк – наполнили комнату, когда древнее чудовище поднялось, чтобы встретить врага. И когда Мъяонель перешагнул порог, великан обрушился на него всей своей мощью. Клыки и когти диких зверей разорвали Мъяонеля в клочья, а тяжелые, как колонны, ноги втоптали пришельца в ковер. И Повелитель Оборотней уже торжествовал победу, когда увидел, как по лапам его, которыми он рвал Мъяонеля, расползаются трупные пятна. Жгло ступни ног, которыми он вдавил Мъяонеля в пол, и кровоточили десны, коснувшиеся плоти пришельца. И вот, прошло еще немного времени, и Сантрис, в ужасе вжавшаяся в угол комнаты, увидела, что плоть Повелителя Оборотней, как черная жижа, сминается и движется вниз, и подобно дорогому плащу растекается по полу – а в центре жижи, из гниющей плоти великана, поднимается Мъяонель. Мъяонель выпил суть своего врага одним глотком – словно умирающий от жажды, осушающий протянутый кубок, не разбирая, что там – вода или вино. И еще увидела Сантрис: когда Мъяонель поднялся, все внешние отвратительные атрибуты его колдовства исчезли, и плащ на его плечах стал просто плащом, а камзол, влажным блеском напоминавший брюшко ящерицы или змеи – обыкновенным камзолом. Исчезли и волки с вывалившимися глазами, и змеи с человеческими лицами и острыми коготками. Лишь беззвучно, как мираж, дрожал за спиной Мъяонеля призрачный лес, деревья в котором шевелились, словно живые.

И, забывая весь виденный ужас, Сантрис бросилась к любимому, обняла и зарылась лицом в его камзол. Мъяонель прикоснулся к ней – но холодно было его объятие, как будто это было объятие статуи.

– Мъяонель… – Прошептала, немея от счастья, девушка. – Ты пришел… Я думала, ты никогда не придешь…

И снова ей почудилось, что она обнимает статую.

– Я должен радоваться? – Спросил с высоты холодный голос. Казалось, Мъяонель обращается не к ней, а разговаривает сам с собой.

– Ты не рад? – Удивилась она, подняв лицо от его груди и потянувшись к губам любимого. Он не отстранился, но и не ответил на поцелуй.

– Не знаю, зачем я пришел, – сказал Мъяонель через минуту и вечность отчужденности. – Не знаю, почему прежде мне казалось, что следует поступить именно так, а не иначе. Однако теперь я вижу, что в этом не было никакого смысла.

– Ты меня больше не любишь?

Он не помнил, как это было раньше, когда у него билось сердце. Он даже не понимал, чего лишился, однако логика подсказывала ему, что за вопросом Сантрис таится какой-то очень важный смысл. Поэтому, подумав, он коротко ответил:

– Нет.

– Я тебя ненавижу! – Крикнула Сантрис.

Он не задал вопроса «за что?» или «почему?». Он задал иной вопрос:

– Зачем?

– Тебя околдовали! – Закричала плачущая девушка.

– Я сам теперь – колдовство. Уходи – или причастишься к нему, как причастился Повелитель Оборотней.

И едва слышно он прошептал:

– Беги!

И Сантрис бежала прочь из Башни Без Окон. Бежала, плача и оглядываясь через плечо, бежала, видя, как из-под земли тянутся вверх стволы призрачных деревьев, а живые деревья гниют и сочатся слизью. Бежала сквозь лес, где листья исчезали или приобретали твердость изумрудов, где ветви становились когтями, корни – змеями, а дупла деревьев – глазами. Сквозь лес, заполненный мертвыми животными и порождениями мрака, сквозь лес, затянутый паутиной и белой плесенью, сквозь лес, где прозрачные поганки дрейфовали по воздуху, а аромат цветов дарил безумие и смерть.

А Мъяонель остался жить в центре леса. Впоследствии это место назвали Безумной Рощей. Говорят, что некоторых путников Хозяин Безумной Рощи наполовину превратил в деревья, а некоторым деревьям даровал голод и острые зубы. Впрочем, это место и раньше не часто посещали. Пределы Рощи Мъяонель не покидал, а что он творил в ее сердце – о том умные люди предпочитали не задумываться. Однако дураки-то ведь всегда найдутся!.. И вот, наступил день, когда в Рощу отправились двое бесстрашных героев: воин, чем-то напоминающий Кермаля, и юная чародейка – такая же беспринципная и хитрая, как и сам Мъяонель когда-то…

Но это, впрочем, уже совсем другая история.

ТИРАН
(история вторая)

В некой богатой и процветающей стране, чьи земли были плодоносны, воины – храбры и неподкупны, крестьяне – трудолюбивы, купцы – деловиты, а женщины – сочны и желанны, правил жестокий тиран. Смертная скука владела тираном, ибо в пределах его страны все подчинялось ему, а иные страны лежали слишком далеко, чтобы можно было желать захватить их, все же ближние соседи давным-давно покорились власти тирана. Ибо Казориус (так звали тирана) владел могущественным волшебством – любого человека он мог заставить испытывать те чувства, которые были угодны ему. Четыре десятилетия назад захватил он власть, заставив старого царя добровольно отказаться от трона в его пользу, и знатнейшие вельможи той страны, собравшие воинов, чтобы изгнать из дворца чужеземца, покорились воле захватчика и громкими радостными криками приветствовали его воцарение. Таким же образом покорил он и соседние страны, и гордые князья из древних воинственных родов со слезами благодарности посылали ему своих сыновей и дочерей в услужение. Далее Казориус пожелал истребить в своем государстве преступников, и приступил к этому. Через год или два после начала его правления дороги стали спокойны и никто даже не помышлял о том, чтобы отнять или украсть то, что принадлежало соседу. Но этого Казориусу показалось мало. Сердце его сковывал лед, а лицо кривило отвращение, когда он видел, в какой нищете живут его подданные. Он же мечтал о эпохе расцвета, эпохе, которая навсегда останется в памяти потомков как подлинный Золотой Век. И при помощи колдовства он сделал крестьян и работников трудолюбивыми, а чиновников – честными. Так же он вытравил из сердец своих подданных жадность и склонность к насилию, а также лень и зависть. На берегу моря он возвел свою столицу – город с академиями искусств и научными лабораториями, город с мощеными улицами, город, украшенный фонтанами, статуями и триумфальными арками. Сотни кузнецов, скульпторов, поэтов и живописцев трудились, создавая бессмертные творения, которыми Казориус украшал свой дворец. Десятки танцовщиц развлекали его своими танцами, и искуснейшие музыканты услаждали его слух своей игрой. Но прогулки в город, которые изредка устраивал тиран, переодеваясь в платье обычного горожанина, все еще приносили Казориусу беспокойство. Болезни и увечья, от которых он не мог уберечь своих подданных, заставляли их забывать о своем счастье – о счастье жить в Золотом Веке. И тогда Казориус стал щедро награждать врачей и целителей, и приказал им взять себе учеников, и основать школы; тех же, от кого отказывались врачи, он приказал бросать в глубокую пропасть в четырех милях к северу от города. И всех увечных, потерявших конечности, неизлечимо больных, а так же сумасшедших, детей, родившихся уродами, и беспомощных, лишившихся разума стариков, стражники отвозили на скалы и сбрасывали вниз. Таким образом, Казориус быстро очистил столицу, да и всю страну ото всех, чей вид был ему неприятен. Теперь он шествовал по улицам приморского города с улыбкой. Не было нищих, не было калек и слепых, не было чумазых детей, выклянчивающих подаяние, не было юродивых, не было безумных стариков. Горожане цвели от счастья и благословляли имя своего повелителя. Страна процветала, ибо люди, населявшие ее, трудились не за страх, а за совесть. Не было воров, и сборщики налогов не присваивали себе часть податей. Стражники не злоупотребляли своей властью, равно как и чиновники – и те, и другие сделались вежливы и исполнительны. Отпала надобность в палачах и тюремщиках. Повсеместно возросло благосостояние горожан и селян, и даже простые люди стали одеваться в шелка и атлас. Исчез голод, исчезли болезни, дети рождались здоровыми и таковыми же росли, а за обучение в академиях и школах им самим и их родителям полагалась щедрая плата. Крыши домов в столице были сделаны из золота и серебра.

Глядя на это великолепие, Казориус с каждым днем все больше убеждался, что достиг своей цели. Эпоху его правления никогда уже не забудут благодарные потомки. Он не был настолько самонадеян, чтобы попытаться овладеть всем миром, заполучить под свою власть все существующие государства и страны. Он не был воинственен, и предпочитал отшлифовать то, чем владел, прежде чем покушаться на что-то большее. Кроме того, он знал, что в иных землях он неизбежно повстречает других магов, и опасался встречи с ними.

Все до единого солдаты Казориуса были готовы отдать за него жизнь, а женщины изнывали от желания при одном взгляде на него. Одно время он заставлял священников боготворить его, но потом ему наскучила эта забава. Одного его желания было достаточно, чтобы в миг из любого, самого гордого человека, сделать раба, и женщины, которыми он овладевал, любили его искренне, как никого другого, и солдаты искренне были верны ему.

Установив в своем государстве Золотой Век, Казориус погрузился в омут развлечений. Красивейшие девушки служили ему, самую изысканную пищу вкушал он, самые совершенные произведения искусства радовали его глаза, а беседы с наиученейшими мужами услаждали его ум. Так проходил год за годом, и благосостояние его страны возрастало и увеличивалось.

И вот, по прошествии сорока лет, наступило время, когда беседы с мудрецами наскучили Казориусу, а изощренейшие ласки наложниц стали вызывать лишь зевоту. Все более противоестественные удовольствия стали привлекать его. Так, например, он мог приказать стражнику совершить самоубийство, чтобы посмотреть, как тот будет, изнывая от любви к правителю, исполнять его волю. Он мог приказать построить храм, привести в храм свинью и заставить жрецов поклоняться ей в благоговении и экстазе. Он мог велеть жене и мужу зажарить и съесть у него на глазах свое дитя – заставляя при этом родителей испытывать сильнейшее удовольствие и возбуждение. Он мог запереть человека в комнате с лучшими яствами и винами и приказать не прикасаться к ним, и приходить в ту комнату каждый день, наблюдая, как слабеет пленник, а изысканные блюда покрываются плесенью. Самосохранение, честь, любовь к своим детям – все это отступало, когда он касался человеческого сердца. Он словно проверял – есть ли пределы его власти над людьми? Он искал, и не находил их.

Но прошло время, и даже эти забавы перестали доставлять ему сколько-нибудь сильную радость. И тогда он стал наслаждаться беспомощностью людей, которых освобождал от своей власти, но продолжал пытать – их отчаянье, и ненависть, и страх, и боль забавляли его. В их криках ужаса и боли он слышал искренность, для которой не требовалось применение волшебства. Их унижение, когда они целовали его ноги, было вызвано не магией, их подчинение ему происходило только лишь по их собственной воле. Это веселило Казориуса. Он владел обеими сторонами человеческого сердца – и любовью, и ненавистью. Отнимать у людей то, чем они дорожили больше всего на свете, стало его новой забавой.

Однажды он снова неузнанным отправился в город. Он бродил по его улицам три дня, но нигде не находил гордого, которого можно было бы унизить, целомудренного, которого можно было бы искусить, или доверчивого, которого можно было бы обмануть. Все люди в городе одновременно любили своего повелителя и боялись его, и никто не осмеливался превозносить и восхвалять что-либо еще. Но вот, под одним окном Казориус встретил юношу, певшего песню любви своей возлюбленной. Казориус заслушался, ибо ощутил в его голосе подлинную страсть, и беззвучно рассмеялся в темноте переулка. Но девушка, благосклонно выглядывавшая из окна, заметила какое-то движение и скрылась за занавеской, а Казориус неспешно подошел к влюбленному. Тот с превеликой досадой взирал на переодетого тирана.

– Как тебя зовут, юноша? – Спросил Казориус.

– Тайленар.

– Я вижу, что ты любишь эту девушку сильнее всего на свете.

И тогда юноша, готовый часами говорить о предмете своей любви, воскликнул:

– Это так, и для меня нет ничего дороже ее любви. Ее глаза – это звезды, ее губы – рубины, ее зубы – жемчужины. Нет никого прекраснее, чище и нежнее ее. Ее кожа как бархат, а волосы – как шелк.

– Как же ее зовут? – С улыбкой спросил Казориус.

– Айнелла.

– И ты полагаешь, что сможешь добиться ее любви?

– Для меня это будет величайшим счастьем. Но я знаю, что нравлюсь ей, ибо вчера, когда я пел для нее, она бросила мне вот это, – и он показал Казориусу белый цветок, приколотый к своей куртке.

– Ну, что ж, посмотрим, – сказал Казориус, сдерживая смех. Ведь не было ничего высокого, над чем бы ему не хотелось надругаться, и ничего чистого, что он не желал бы осквернить.

С тех пор он стал наблюдать за юношей и девушкой, и следить, как крепнет их любовь. Их чувства действовали на него, как одуряющий запах редчайшего вина – на гурмана. До времени он не вмешивался в их отношения и не беседовал с ними больше. Он ждал, пока любовь прочно пустит корни в их сердца. Вот миновало признание, и влюбленные с каждым днем открывали в общении с друг другом все большую радость. Они уже дышали друг другом, жили друг другом, и ничто на свете, казалось, не могло разлучить их. Родители благословили этот союз, и уже был назначен день свадьбы – однако, когда молодые отправились в храм Богини Любви, чтобы навсегда соединить свои судьбы, солдаты Казориуса остановили свадебный кортеж. Влюбленные предстали пред очами тирана. Рассмотрев девушку, Казориус спросил Тайленара, по-прежнему ли тот уверен в том, что любит ее. Юноша ответил «Да». Тогда тиран спросил о том же девушку. Но едва она разомкнула уста, чтобы ответить, как Казориус легко коснулся ее сердца. И она заколебалась. «Кого же ты любишь?» – Спросил он ее. «Тебя, мой повелитель», – ответила девушка. А Тайленар, обернувшись к ней, увидел, что она смотрит на тирана и дрожит от терзающего ее желания. Тайленар хотел обнять ее, но она вырвалась и пошла к тирану. Стражники навалились на юношу и скрутили ему руки; Айнелла же, подойдя к трону, покорной рабыней замерла перед Казориусом. Казориус ударил ее ногой, но она, едва оправившись от удара, поползла к нему снова, извиваясь от желания, разрывающего ее естество. И тогда Казориус, развалившись на троне, позволил ей ласкать его самыми изощренными способами, которые только мог измыслить. А Тайленара он заставлял смотреть на это.

Еще долгое время возлюбленные провели в его дворце, и в те дни Казориус забыл о скуке. В его огромную спальню поставили железную клетку и приковали Тайленара изнутри к ее прутьям, вырезав ему веки, чтобы он не смог закрыть глаза. Несколько ночей Казориус развлекался с Айнеллой, и ее громкие стоны и крики достигали ушей юноши, даже если он скашивал взгляд на потолок спальни или на ковры, покрывавшие пол комнаты. С каждой ночью сцены совокупления становились все более унизительными для Айнеллы, все более противоестественных вещей требовал от нее Казориус – но, казалось, что это лишь больше разжигает ее страсть и желание повиноваться. Она спала с собаками и рабами, и иногда Казориус заставлял ее содрогаться в экстазе раз за разом, а иногда, ослабляя свою власть над ней – плакать от отвращения и кричать от боли. И в один из дней, пока Айнелла ласкала его и целовала его ноги, он спросил у Тайленара, что юноша теперь думает о своей любви.

Надо сказать, что до сих пор никто в городе не подозревал о том, что Казориус – колдун. И даже теперь Тайленар не догадывался об этом. Он едва не обезумел в клетке за эти дни; кормить его приходилось насильно. Когда стражники на время освобождали его из оков, они внимательно следили, чтобы он ничем не поранил себя, ибо больше всего на свете теперь он желал умереть. Все же юноша нашел в себе силы, чтобы ответить.

– То же, что и раньше, – сказал он. – Она боится тебя, вот и все. И я не презираю ее за это. Ты можешь владеть ее телом, но никогда не будешь владеть ее сердцем и душой.

– Глупец! – Рассмеялся Казориус. – Она моя вся, от ногтей до корней волос, от первых воспоминаний в утробе матери до последнего вздоха, от самых сильных страстей до потаенейших желаний! Ибо я – Повелитель Сердец. И ты – тоже мой.

И тогда он приказал девушке как-нибудь выразить свою любовь к нему, и Айнелла взяла засохший цветок, до сих пор приколотый к куртке юноши, и подала Казориусу. Тиран отложил цветок в сторону и, подав ей нож, приказал изуродовать свое прекрасное тело, что она и проделала, по-прежнему с собачьей верностью глядя на того, кто владел ее сердцем. И когда он велел ей остановиться, в ладонях, измазанных кровью, она снова протянула ему цветок, некогда подаренный юноше. И Тайленар заплакал и забился в цепях, и стражникам пришлось вставить ему в рот деревяшку, чтобы он не прокусил себе губы или не откусил язык. Тиран же, развалившись на подушках, с легким любопытством рассматривал юношу, в то время как Айнелла продолжала ласкать его.

– Видишь, – сказал Казориус юноше, – дело совсем не в страхе.

Он приказал врачам и целителям вылечить раны девушки. И когда это произошло, велел Айнелле совокупиться с Тайленаром. И плоть ответила плоти, но юноша видел, что взгляд его возлюбленной прикован к Казориусу, и глаза ее полны немого обожания. Лишь тень легкого беспокойства иногда мелькала на ее лице – все ли она делает так, как желает тиран, и не может ли она как-нибудь еще угодить ему?

После этого тиран приказал выпустить Тайленара из клетки. О, как мечтал юноша выбраться из своего узилища и вцепиться тирану в горло! Не ценя свою жизнь и не боясь смерти, он не беспокоился о том, что сделают с ним стражники. Но, к своему удивлению, он поклонился Казориусу, и, как и Айнелла, поцеловал ему ноги, и, продолжая изумляться, услышал, как его уста благодарят Казориуса. И было мгновение, когда он забыл о себе и растворился в воле колдуна. Служить тирану казалось ему верхом счастья. Но затем он снова стал свободным, и Казориус, издеваясь, отпустил его, оставив лишь смутную память о счастье Служения. И юноша ужаснулся случившемуся и зарыдал, поняв, что бессилен против своего врага, а Казориус приказал проводить Тайленара из дворца, и велел Айнелле сопровождать до ворот. И девушка много говорила во время этой дороги, но все ее речи сводились к тому, каким великим благом были заполнены для нее эти дни. В подробнейших деталях она описывала, как будет служить Казориусу, на какие жертвы пойдет ради него и что сделает, лишь бы заслужить один его снисходительный взгляд. На выходе из дворца Айнелла и слуги колдуна оставили юношу и удалились. И только тогда с Тайленара окончательно пали чары, и оцепенение покинуло его. И даже ненависть в его душе утихла, столь велико было в этот миг его отчаянье. Он проклял Казориуса, и женщину, породившую его, и отца, зачавшего колдуна, и землю, по которой ходил Казориус, и богов, допустивших жить это чудовище.