Текст книги "Обострение (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 11

Экипаж домчал до Зарного за считанные минуты, но Ивану Павловичу показалось, что прошла целая вечность. Как же долго!

Въехали в село. И в самом деле пожар. Только что горит? Лишь бы не больница…

Прищуренные глаза Штольца ловили алый отблеск впереди. Зарево, будто кровь, растекалось по небу, и набат, глухой, как сердцебиение, бил в уши. Огонь… слишком свежими были еще воспоминания Ивана Павловича о том, как полыхала больница, которую подпалили Заварский и его подельники.

– Пожар… – выдохнул ротмистр. – Не больница, Иван Павлович! Не она! В стороне что-то полыхает.

– Что?

– Вроде… Церковь, Иван Палыч! Видишь? Церковь горит! Господи!

Деревянная старая церковь с куполом полыхала, как факел. Дым, чёрный, густой, валил из окон, а пламя, жадное, лизало стены, пожирая бревна.

Экипаж затормозил у площади.

Толпа, – десятки крестьян, баб, мужиков, ребятишек, – стояла в отдалении, их лица, освещённые огнём, были полны ужаса. Кто-то кричал, кто-то молился, бабы голосили, крестясь. Ведра, лопаты, багры валялись в снегу – тушить уже не пытались.

– Что стоите? – рявкнул Иван Палыч, спрыгивая с экипажа. – Воду тащите! Из колодца, живо!

Штольц, скинув шинель, бросился к ближайшему мужику, что держал багор.

– Давай, брат, шевелись! – ротмистр вырвал багор. – Ведра где? Снег кидайте, хоть что-то! Рано сдались! Туши!

Мужики, очнувшись, засуетились. Кто-то побежал к колодцу, кто-то принялся кидать снег лопатами, но пламя, будто смеясь, взметнулось выше, крыша церкви треснула, искры, как рой, взлетели в небо. Иван Палыч, задрав голову, заметил, как купол накренился, готовый рухнуть. Сердце сжалось.

– Где отец Николай? – крикнул он, хватая за плечо ближайшую бабу, что выла, прижимая платок к лицу.

– Внутри! – простонала она, указывая на церковь. – Иконы спасает! Ох, батюшка, пропадёт! Сгорит!

– Внутри⁈ – Штольц, подбежав, переглянулся с доктором. Его лицо, обычно спокойное, напряглось. – Иван Палыч, туда не сунешься. Вход горит, видишь? Даже не думай!

Двери церкви, дубовые, пылали, огонь лизал косяки, дым валил клубами. И в самом не пройти.

– Надо помочь, – выдохнул доктор.

– Иван Палыч… – начал было Штольц, но тот уже рванул ко входу.

– Палыч, не дури! – Штольц схватил его за рукав. – Сгоришь к чертям! Вход – сплошной огонь!

– Отпусти, – тихо, но твёрдо сказал доктор.

Он рванул к сугробу, схватил горсть снега, растер по лицу. Потом смочил рубаху, оторвал рукав и обмотал голову, закрывая рот и нос. Толпа ахнула.

– Пропадёт ведь дохтур… – пробормотала баба, перекрестясь.

Штольц выругался, кинулся за вёдрами, крича мужикам, чтобы лили воду на вход.

Иван Палыч, пригнувшись, шагнул к дверям. Жар ударил, как кулак. Лицо обожгло, дым, едкий, прошелся по лёгким словно колючая проволока.

– Бей двери! – рявкнул Штольцу.

Тот с двух ударов выбил бугром замок.

Стена обжигающего жара вырвалась наружу, доктор едва успел пригнуться.

– Чтоб тебя! – выругался Штольц, прикрывая лицо рукой.

Доктор зажмурился – иначе было нельзя. Чувствуя, как волосы трещат от жара, он прыгнул через порог, перекатился по полу, уходя от огня.

– Отчаянный! – произнес кто-то вслед.

Внутри в церкви словно разверзся ад: иконостас пылал, иконы, почернев, трескались, свечи плавились, как слёзы. С потолка сыпались искры.

– Отец Николай! – хрипло крикнул доктор.

Голос потонул в рёве пламени.

– Где ты⁈

Нет ответа.

Иван Палыч, задыхаясь, двинулся к алтарю. Пришлось пригнуться почти к самому полу – наверху уже полыхало и гудело.

– Отец Николай!

Он вдруг заметил тень – фигура, согбенная, у стены, сжимала что-то в руках. Священник прижимал к груди икону Богородицы и слепо шарил по полу руками. Лицо, покрытое сажей, было спокойно, но глаза, мутные, блуждали. Не страх, не паника, но боль от того, что тут сейчас творилось были во взгляде священника.

– Отец Николай! – доктор схватил его за плечо. – Уходим, сейчас же!

Священник, моргнув, покачал головой:

– Иконы… надо спасти… святыни…

Он закашлялся – кислород почти весь выгорел и легкие жгло.

– Надо себя спасать! – рявкнул Иван Палыч. – Жить хочешь? Вставай!

Он рванул священника за руку, но тот, упираясь, указал в угол, где среди огня тлел деревянный ящик.

– Иван Павлович… – почти плача простонал священник. – Не уберег! Не уберег!

– Что?

– Фотоаппарат! – выдохнул отец Николай.

Парень присмотрелся и не сдержал крепкого словца, хоть и не ругался никогда в храме – грех.

Фотоаппарат горел, линзы треснули, рамки с плёнкой скрутилась в огне. Поздно. Не спасти.

– Отец Николай, уходим. Иначе…

Балка над головой треснула, с грохотом рухнув в шаге от них, искры брызнули во все стороны, обжигая лицо. Доктор, не думая, схватил священника под мышки, потащил к выходу.

– Идём, батюшка, или оба сгинем!

Отец Николай, всё ещё сжимая икону, обмяк, его ноги едва волочились – отец надышался дымом.

Пламя, будто живое, кинулось следом.

Пылающий вход – ну точно как из фильмов про ад! – был близко, но чёрный едкий дым слепил, а жар давил так, что едва хватало сил разлепить глаза, чтобы найти дорогу. Дышать и вовсе уже было почти невозможно.

Доктор споткнулся, упал на колени, но, стиснув зубы, поднялся, волоча отца Николая.

– Держись, батюшка… почти… – прошептал он, больше себе, чем священнику.

Сквозь дым мелькнул свет – Штольц, с багром, бил по горящим косякам, мужики лили воду, пар шипел, как клубок змей.

– Иван Палыч, сюда! Сюда!

Собрав последние силы, доктор рванулся к выходу, толкнул священника вперёд, вывалившись следом. Холодный воздух ударил в лицо. Тут же окатили водой. Доктор закашлялся.

Толпа загудела, бабы кинулись к отцу Николаю, что лежал, сжимая икону. Штольц, бросив багор, подскочил к доктору.

– Жив, Палыч? – хрипло спросил он, хлопая доктора по плечу.

– Живой.

– Чёрт, да ты герой!

– Что там со священником? – спросил Иван Палыч, немного придя в себя. Глаза слезились, руки дрожали.

– Тоже жив, – кивнул Штольц. – Молится.

– Мне нужно осмотреть его.

– Вот что значит доктор! – улыбнулся ротмистр. – Сам едва не погиб, а других проверяет – все ли в порядке!

Иван Палыч подошел к священнику. Тот, закончив молиться, сидел прямо на земле, потирая голову, на которой еще дымились подпаленные волосы.

– Фотоаппарат… – пробормотал отец Николай. – Не уберег. Ведь вы же хотели…

– Вы не виноваты, – тихо сказал доктор, вытирая лицо снегом. – Живы – и то хорошо. Расскажите лучше, что случилось? От свечей пошло пламя?

– Не от свечей, – понизив голос, ответил священник. – Подожгли!

* * *

Пепел оседал на снег, смешиваясь с грязью. Дым всё ещё стелился над площадью, заволакивая Зарное. Полыхавший купол рухнул, и теперь лишь тлеющие брёвна, как кости, торчали вверх.

Пожар потушили, собрались возле дороги. Толпа крестьян, притихшая, жалась друг к другу, молча смотря на сгоревшую черную церковь. На батюшку же глядели украдкой, опасливо, а то и вовсе не смотрели, словно боясь гнева высших сил.

– Кто поджёг, батюшка? – тихо спросил доктор.

Священник покачал головой.

– Не знаю, Иван Палыч… В дверь заколотили, как обезумевшие. Я подошел, слышу мужики пьяные. Ор стоит. Ничего не понимаю. Потом керосином запахло. Потом пыхнуло все. За минуту все огнем! Деревянная ведь церквушка, как спичка! Я кинулся иконы спасать, а оно вокруг все как давай гореть! Потом ты пришел…

Священник задумался.

– Хотя, постой. У поджигателя палец должен быть ушиблен хорошо. Этот бандит ведь руку засунул в засов, дверь когда хотел открыть, а я ему по руке подсвечником и съездил. Да по левому пальцу заехал хорошо, до крови. Ободрал знатно, ироду! Вот ведь что с церковью сделал!

Отец Николай бесшумно заплакал, сотрясая плечами.

Доктор не стал докучать ему в его горе и отошел в сторону. Увидел в толпе знакомое лицо.

– Фома Егорыч! – позвал он мельника.

Из толпы, робко, как мышь, протиснулся мужичок.

– Иван Палыч, здоров будь! – сказал он, протягивая руку. – Видал, что творится? Ужас!

– Видал, – кивнул доктор. И приглядевшись к совиным круглым глазам мельника, тихо спросил: – А ты чего видал?

– Да разного, – так же тихо ответил мельник, воровато оглядываясь, будто ожидая, что-то кинется из тьмы.

– Говори, Фома Егорыч, – доктор понял, что мельник кое-что видел. Приметливый старичок, многое подмечает. – Что знаешь?

Тот нервно сглотнул, потирая руки.

– Так ведь в трактире сегодня с самого утра Митрия поминали, что при стрельбе погиб. Мужики собрались. Сильвестр самогонку выставил, да щедро так, два ведра. Напились – страх, до чёртиков. Дык оно и понятно – дармовое все. А потом ссора пошла. Одни, значит, говорят: «Митрий – варнак, дурак, сам на пулю напросился, полиция по праву его пристрелила». Другие – в крик: «Да его полицаи зря грохнули! Человек был, а не зверь! А с ним вот как!» Слово за слово – и давай меситься! Кулаками, бутылками, табуреты в щепки. Тех, первых, что за полицаев, оттеснили к дверям, а там, у трактира, и вовсе колотить начали.

– Интересно… – протянул доктор, вспоминая слова пристава Аркадия Борисовича – тот предупреждал, что может что-то подобное начаться. Как в воду глядел.

– Мужиков подтянулось – человек десять, – продолжил рассказ Фома Егорыч. – Неразбериха, крик, мат. Те, кого били, в сторону леса побежали, где церковь. А за ними – толпа, в злобе. Я сзади шёл, заглянул… видел, как они к церкви ломились. Двери колотили, орали: «Открывай, гады!» Думали, что те туда спрятались. Но батюшка, видать, заперся. А потом… солома у крыльца вспыхнула. Кто-то папироской ткнул, не то случайно, не то со зла. Огонь – враз, как порох. Как поняли, что натворили, – разбежались кто куда. Вот тебе и дела.

Иван Палыч замер, кровь в висках застучала.

«Солома? Папироска? – подумал он. – А запах керосина, который батюшка учуял? Что-то тут нечисто».

– А керосин? – прямо спросил доктор. – Керосин подливали?

– Керосина… не видал, Иван Палыч. Я ведь рядом не стоял – в такой суматохе мне ни к чему, еще ненароком заденут. А я человек старый, мне много не надо – табуреткой дадут по голове и я на тот свет. Это вон об лоб Якима можно поросят забивать, ему ничего не сделается. А я человек маленький.

Мельник вдруг задумался.

– Иван Палыч, ты что, думаешь специально подожгли?

– Пока ничего не думаю, – холодно ответил тот. – И ты ничего никому пока не говори.

– Понял.

Нужно было найти Гробовского и Лаврентьева. И как можно скорее. Дело это пахло не керосином, а кое-чем позловонней.

* * *

Однако угасший пожар на церкви будто переместился в другое место…

Робкий шёпот, будто ветер, прошелся по толпе. Баба в ситцевом платке, ткнув пальцем в сторону развалин, пробормотала:

– Не к добру это… Церковь спалили, грех какой!

Мужик с чирьем на носу, стоявший рядом, сплюнул в снег:

– Не само загорелось, поди. Подожгли, сволочи!

– Да кто поджег? Что такое говоришь, Юрий?

– Да то и говорю! Полицаи и подожгли – чтобы драку унять.

– Верно Юрий Егорыч говорит! Они и подпалили! Уже и вволю помахать кулаками нельзя в собственном селе! Раньше забава была – стенка на стенку, мужики силой мерились. А теперь что? Чуть что – сразу церкви жгут, ироды!

Шёпот рос, как волна, перекатываясь от одного к другому.

Иван Палыч насторожился. Что же это? Не угомонились еще? Да только не в этом было дело, не в Митрии и не в полицаях. А в накопившейся какой-то долгой усталости, пропитавшей все до самых основ.

Голоса крепли, в них звенела злоба, копившаяся месяцами: война, что тянула мужиков на фронт, рост цен, пустые амбары, слухи о «немецком заговоре» царицы. Похороны застреленного Митрия только подлили масла в огонь. А сгоревшая церковь и вовсе словно бы умерев сама, унесла с собой все святое в людях.

– Недаром в трактире бились! – крикнул парень в драной шапке.

– Да сами виноваты! – ответила баба. – Пьете – меры не знаете. А потом других виноватыми делаете. Сильвестр самогон вам лил, а теперь церковь спалили! И кто виноват?

– Власть виновата! – вдруг крикнул кто-то.

– И то верно!

Толпа, словно очнувшись, двинулась ближе к развалинам.

– Доколе терпеть⁈

Отец Николай, подняв икону, шагнул вперёд. Встав перед толпой, заговорил:

– Братья, сестры, да что же это? Не гневите Бога! Горе наше велико, но…

Его заглушили.

– Батюшка, не трынди! Кто поджёг, знаешь? Полицаи? Они?

Толпа напирала, кто-то толкнул священника, тот едва устоял.

Бунт, как искра, готов был вспыхнуть. Мужики, багровея, двинулись к священнику, словно увидев в нем причину всех своих бед. Бабы заголосили, пытаясь оттеснить мужиков от отца Николая. Кто-то швырнул ком снега, угодивший в плечо Штольцу. Иван Палыч, стиснув зубы, понял: ещё миг – и толпа сметёт всех.

Но тут над площадью грянул выстрел, резкий, как хлыст. Толпа замерла, шёпот стих. Из темноты, со стороны дороги, вынырнули две фигуры – Гробовский, с револьвером в руке, и Лаврентьев.

– А вот тебе и полицаи! – произнес кто-то ехидно.

– А ну, разойдись! – рявкнул Гробовский. Он выстрелил ещё раз в воздух. – Кто тут бунтовать вздумал? На фронт захотели, дармоеды? Живо по домам, или всех в кутузку!

Толпа, оробев, попятилась. Лаврентьев, сжав кулаки, шагнул вперёд.

– Кто про Митрия орёт? Кто считае, чо его специально убили? Так вот, я его не трогал, сам на пулю напросился! А вы, вместо того чтоб пожар тушить, байки травите? Ещё слово – и всех в холодную! А то и напрямую, к Митрию пойдете – заодно и спросите у него, как все на самом деле произошло!

Накал, быстро вспыхнувший, так же быстро потух. Толпа оробела. Лезть под пули никому не хотелось.

– Полицаи, черти… – буркнул кто-то, громко сплюнув в снег.

И толпа начала расходиться.

Гробовский, убрав револьвер, вытер пот со лба и, подойдя к доктору, хлопнул его по плечу:

– Жив, Иван Палыч? А я уж думал, сейчас тебя тут разорвут. Видал что тут творится? Недовольство растет. И чует сердце – не конец этому еще.

Лаврентьев хмуро кивнул.

Иван Палыч устало прислонился к обугленному столбу.

– Спасибо, Алексей Николаич, – хрипло выдохнул он. – Ещё бы миг, и…

Гробовский усмехнулся, махнул рукой:

– Да ладно, Иван Палыч, не впервой. Рассказывай, что стряслось. Церковь-то как спалили?

Доктор коротко рассказал о том, что сказал мельник и священник.

– Керосин? Любопытно. А палец ушибленный – это хорошо, зацепка. Найдём гада.

Гробовский, задумавшись, потёр подбородок.

– Вот что, Иван Палыч. Время позднее. Тебе отдыхать надо, на тебе лица нет. Вон, сажа, как у черта, и кашляешь, как чахоточный. Аглая заругает, да и Анна твоя голову оторвёт. Иди, а мы уж тут останемся, поразмыслить нужно.

Иван Палыч спорить не стал.

– Пойду. И в самом деле отдохнуть не мешало бы.

Он побрел прочь, но не в сторону дома – до больницы было ближе. Гробовский и Лаврентьев проводили его молчаливыми взглядами. И только священник шепнул на прощанье:

– Господи, спаси Зарное…

* * *

Больница. Именно туда Иван Палыч и пошел, вдруг почувствовав, что только там ощущает себя спокойно, словно дома. Стараясь не шуметь – глубокая ночь на дворе! – отпер дверь, зашел внутрь. Пахло йодом. Тусклый свет от керосиновой лампы дрожал в коридоре, отбрасывая тени. Иван Палыч снял пальто, осмотрелся. Аглая не спала – встречала внезапного гостя у шкафа с бинтами, держа в руках кочергу.

– А я думала – бандиты! – выдохнула санитарка. – Вы чего пришли? Моя же нынче смена.

– Не спиться, – соврал доктор.

– Говорят, церковь горела, – осторожно спросила Аглая. И вдруг увидев черное от сажи пальто доктора, вскинул руками. – Вы там были!

– Был. Отец Николай жив, но вот церковь…

– Господи! – Аглая принялась креститься. – Плохой знак! Церковь в селе горит – значит жди беды. Или все тут от тифа помрем, или немец придет и всех постреляет!

– Никакой немец не придет, – отмахнулся Иван Палыч. – А тиф… победим.

Он вымыл руки, надел халат.

– Как раз этим сейчас и займусь.

– Опять вы в лабораторию? – словно бы с упреком произнесла Аглая. – Лучше бы поспали! Под глазами вон мешки какие!

Иван Палыч усмехнулся, но улыбка вышла горькой.

– Спать? На том свете… – и вдруг поняв, что сказал, рассмеялся. – В общем, не усну, Аглая. Пойду бактерии проверю, зверят своих. Если глюкоза сработала, вакцина будет. Без неё тиф нас всех доконает.

Он кивнул на дверь лаборатории, где под замком ждали пробирки.

Аглая вздохнула, теребя край фартука.

– Только не засиживайтесь, Иван Палыч. И… осторожней. После пожара неспокойно как-то на душе.

Доктор прошёл в лабораторию. М-да, даже как-то стыдно лабораторией называть это место. Так, бытовка.

Зажёг лампу, сел за стол, разложил перед собой чашки Петри. Запах агара и спирта смешался с привкусом сажи, всё ещё липнувшей к одежде.

– Ну-с, посмотрим, – без особого энтузиазма произнес Иван Палыч, доставая первую склянку. – Зря или не зря мы от волков убегали… Понравилась ли глюкоза?

Пока пальцы вскрывали чашки, мысли кружились вокруг пожара. Отец Николай говорил про керосин – не свечи, не солома, а керосин, запах которого он учуял у ризницы. Странно. Не ошибся ли? Вряд ли пьяные мужики искали бы керосин, чтобы поджечь – не до того было. Больше вериться в то, что ненароком бросили окурок.

А может…

Керосин уже был там? Скажем, Сильвестр знал про фотоаппарат. Или догадывался – ведь далеко не дурак. Вот и припрятал канистру, чтобы уничтожить улики. А тут вон как удобно все вышло и подвернулось. Да, аппарат жаль, такая возможность ушла.

– И новый теперь не достать, – вздохнул доктор. – Все как специально делается, словно…

Он не договорил. Глаз замер у окуляра микроскопа. Там, на стекле, в слабом свете, что-то было…

Оно самое?

Доктор даже дышать перестал. Покрутил винт фокусировки. Присмотрелся внимательней.

Колонии бактерий, мелкие, почти точки. Живые! Тифозные бациллы прижились на агаре с глюкозой.

– Чёрт возьми… – выдохнул доктор, сердце заколотилось. – Получилось!

Он проверил ещё чашку, третью – рост везде, ровный, сильный. Как по учебнику! Вакцина… Карантин, смерти, тиф – всё можно остановить.

Забыв про пожар, про Сильвестра, про все на свете, Иван Палыч кинулся к пробиркам – упускать шанс было нельзя. Сейчас – или никогда.

* * *

Ночь растворилась в работе: доктор смешивал растворы, нагревал, фильтровал, считал дозы. Спиртовка шипела, лампа мигала, а Иван Палыч, не чувствуя усталости, шептал:

– Только бы хватило… только бы успеть.

К утру, когда за окном посерело небо и начало светать, на столе уже стояла первая партия вакцины – мутная жидкость в склянках.

Иван Палыч смотрел на результат своего труда и не мог поверить. Было страшновато.

«Проверить бы на мало группе, прежде чем начинать вакцинировать всех».

Постучали в дверь.

– Иван Палыч! – раздался снаружи тревожный голос Аглаи. За ней – бас Гробовского:

– Палыч, открывай! Живой там?

Стук стал громче, потом – глухой удар, будто дверь готовы были выломать.

– Лаврентьев, давай плечом! Не видишь – плохо доктору! Надышался дымом, а теперь поди лежит там…

– Ой, господи! – завыла Аглая.

Иван Палыч, очнувшись от победной эйфории, бросился к двери, щёлкнул замком. Дверь распахнулась, и Гробовский, с револьвером, чуть не влетел внутрь, за ним – Лаврентьев с багровым лицом, и Аглая, бледная, сжимающая поднос.

– Палыч, чёрт тебя дери! – выдохнул Гробовский, убирая оружие. – Мы уж думали, все, погиб наш герой! Стучим, молчишь! Ты чего, задремал?

– Да по лицу видно – всю ночь не спал! – с упреком проворчала Аглая. – Алексей Николаевич, ну хоть вы на него повлияйте!

Гробовский растерялся, обернулся – Аглая впервые обратилась к нему с просьбой и он не знал что ответить.

– Так я это… обязательно! Повлияю! – и повернувшись к доктору. Строго сказал: – Иван Палыч, ну что такое? Как дите малое в самом деле!

– Аглая сказала, ты с ночи тут. После пожара – и в лабораторию? Доктор, ты не железный! – пыхтя, буркнул Лавреньтев. И заглянул за плечо доктора. – Ты чего, склянками опять звенел?

– Вакцина! – произнес доктор. Его голос дрожал от радости. – Вакцина готова, господа! Бактерии прижились, глюкоза сработала. Тиф мы остановим!

Аглая ахнула, перекрестившись. Гробовский, хлопнув себя по лбу, расхохотался:

– Иван Палыч, да ты колдун! Всю ночь, один, и – нате, вакцина! А я думал, ты там дрыхнешь или хуже чего.

– Вакцина, говоришь готова? А вот это как раз нам и на руку, – вдруг задумавшись, произнес Лаврентьев. И улыбнувшись, заговорщически произнес: – Есть у меня идея как поджигателей наших выловить!

Глава 12

Через пару-тройку дней после пожара собрали сельский сход. Постановили: объявить сбор средств на новую церковь и, дай Бог, по весне, начать уже и строить. Пока же под церковь приспособили заброшенную часовенку за погостом, у самого леса. Пусть маленькая, и далеко, но нельзя же совсем-то без храма! Покрасили, подновили, торжественно водрузили крест.

С подачи едва оправившегося от всех потрясений отца Николая всем миром решили держаться одной версии: церковь сгорела случайно. Потому как, ежели не случайно, ежели подожгли с умыслом… Так это ж антихристы, выходит, кругом! Тут не только жандармское расследование, но еще и церковное. Мужичков-то вполне могли похватать, да покидать по церковным тюрьмам – на те же Соловки. А уж оттуда никто и не возвращался…

Протрезвев, все это прекрасно понимали, да и вообще, некоторые всерьез чувствовали себя виноватыми: вот ведь, обуял дьявол! А потому, идею о постройке нового храма восприняли с энтузиазмом, хотя у многих и богатства-то было – дыра в кармане да вошь на аркане.

Решив так, крестьяне посветлели лицами, все же показалось – ужасное еще можно было исправить, сподобил бы Господь!

– И-и, Господи, поможи нам в сем святом деле! – тряхнув густой, до самых глаз, бородищей, истово перекрестился церковный староста Парфен Акимыч Кузькин. – Вижу, вижу – сплотился народ! Вот, и господин дохтур здесь, и учительство, и множи власти наши. Тако же, сотворим! Соберём на храм Божий!

– Соберё-ом! – хором отозвались сельчане.

Нынче они казались самим себе какой-то древней христианской общиной, подвижниками, готовыми на все, ради светлой идеи.

Чувствуя экзальтированную толпу, глядя на все эти лица, Артем понял – пора! – и поднял руку…

– Господин староста!

– Вот и господин дохтур чевой-то сказать хочет! – сняв шапку, с явным удовлетворением покивал Кузькин. – Говорите, Иван Палыч! Слухаем! Про отца Николая что-нить скажите? Как он?

Поднявшись на пригорок, доктор встал рядом со старостой и тоже снял шапку:

– Отец Николай, слава Богу, поправляется. И добрые вести ему – лучшее лекарство. Хорошо, что нынче вот так…

Сказав пару слов о церкви, Иван Палыч, наконец, перешел к главному, и сразу взял быка за рога:

– В Рябиновке вчера пятерых на погост свезли. Слыхали?

Толпа глухо зароптала.

– У нас, в Зарном, тоже, увы… да вы знаете… Не смогли спасти. Еще в Заречье, да по всем деревням, по всей волости…

– То за грехи наши! – взвизгнула какая-то старуха в черном шерстяном платке. – Поделом. Подело-ом!

Собравшиеся зашумели.

– Так! – доктор откашлялся. – А ну, тихо все! Слушать! То, что я скажу – очень важно. Болезнь сия вовсе не за грехи, а… вещь, хорошо известная. В том числе – и вам. Называется – тиф!

– О, горе нам, горе! Молиться надо-о-о!

– Молиться – да… – покивал Иван Палыч. – Но и – болезни противостоять!

– А как же ей противостоять-то? Рази можно?

Доктор улыбнулся:

– Теперь как раз – можно! Теперь у нас есть спасение – вакцина!

– Чевой-то?

– Все на прививки! Быстро! – непререкаемым тоном заявил Иван Палыч. – Иначе никакие молитвы не спасут. Неделя-другая – и все Зарное на погосте будет! Погибнете все в страшных судорогах! Хотите? Нет? Тогда приходите в больничку… Вакцины хватит на всех!

Невдалеке вдруг послышался скрип полозьев и конское ржание. Приехали Ростовцевы – Вера Николаевна и Юра. Помещица была в лисьей шубе и зимней барашковой шапке с фазаньим пером, ее сын – в полувоенной шинельке. Рядом с ними в коляске сидел священник, отце Николай – бледный, с горящим взором.

– Барыня! – понеслось в толпе. Кто-то даже по привычке стащил с головы шапку.

– Гляньте-ко, и батюшка с ней!

– Отец Николай!

– Отче!

Выбравшись из саней, священник галантно подал руку даме, и, тепло поздоровавшись с доктором, обратился к собравшимся:

– Благословенны будьте, миряне!

Толпа благоговейно притихла, кое-где послышались рыдания.

– Решили вы ныне благое дело, – улыбнувшись, отец Николай осенил всех крестным знамением. – Милостию Господней яко все и сбудется… Одначе! Миряне, я не о том сейчас. А о болезни страшной, заразной. О треклятом тифе! Слышали уже доктора нашего, Ивана Палыча?

– Слышали, святый отче!

– Так вот, и язм к сему же присоединюсь! – глубокий баритон священник звучал проникновенно и чувственно. – Вы же, миряне, благословенной Божей вакцины не бойтесь! Приходите, прививку вам сделают – не заболеете! И сами спасетесь, и детушки ваши. Тиф проклятущий мимо пройдет, отступит. Тако есть!

– Парфен Акимыч, – чуть помолчав, священник обратился к церковному старосте. – Поручаю тебе богоугодное дело. По дням мирских распредели, чтоб у больницы толпы не создавали. Чтоб порядок во всем был!

– Сделаем, батюшка! – горделиво приосанился Кузькин. – Сладим.

Потом выступила Ростовцева. Тоже сказала пару слов в поддержку вакцинации, после чего под аплодисменты собравшихся пожертвовала на новый храм полста рублей…

* * *

Слухи о том, что нынче у всех есть только два пути – на погост или на прививку – быстро распространились по всей округе.

Уже на следующий день у больничного крыльца собралась толпа, человек тридцать. Правда, надо сказать, держались все организованно – церковный староста Кузькин делал свое дело с энтузиазмом. Он даже завел список! Оказывается, грамоту знал. Ну, так приказчик же!

– Акинфеева Марья… Пошла! И детки ее… следом… Да сказал же – следом. А не все сразу! По одному, по одному давай… Чего слепились друг с другом? Укола боитесь? Не бойтесь, Иван Палыч делает так, что не почувствуете – будто комар укусил.

Падал мелкий снежок.

– О, кто пожаловал!

К больничным воротам подкатили шикарные сани. Субботинские! Сам Егор Матвеевич был непривычно трезв и бледен, всегдашняя наглость его куда-то ушла, а в глазах явственно стоял страх.

– Здрав будь, Егор Матвеевич, – подойдя, поклонился староста.

Субботин кивнул:

– И тебе не хворать… Парфен… – воротила понизил голос. – Слышь… ты бы это… Спросил бы, узнал… Мне-то это… на погост, что ль, собираться? Иль и для меня вакцина сыщется?

– Спрошу, Егор Матвеевич, – заверив, кивнул староста. – Вот, прямо сейчас и спрошу.

Пройдя по двору, Кузькин поднялся на крыльцо.

– А ты сам то, Парфен, без очереди, что ль? – поинтересовалась одна въедливая бабенка.

– Мне только спросить! – с гордостью ответствовал староста.

И впрямь, не обманул – вышел почти сразу. Подошел к саням, провожаемый любопытными взглядами.

– Егор Матвеевич. Вакцина есть! Дохтур сказал – в порядке общей очереди.

– Что ш… – Субботин покусал губы. – И когда ж?

– А вот… – вытащив список, Парфен Акимыч подслеповато прищурился. – Салимков Кирилл, Сомякова Софья… Вот, после Сомяковой! Но, допрежь еще буквица есть… Думаю, через час где-то…

– Ну, через час, так через час, – взяв трость, Субботин ткнул кучера в спину. – Давай в трактир.

В смотровой дело спорилось – работа шла быстро, в две руки. Кроме самого доктора прививки еще делала и Аглая, смышленая девушка научилась быстро.

– Расстегаев Иван… двенадцати лет… Ты что ли?

– Я-а…

– А мать что не пришла?

– Тако в город уехамши, на рынок.

– Как вернется, скажи, вечером чтоб зашла! Обязательно!

– Салимков Кирилл… Сомякова Софья… Субботин…

Иван Палыч был занят – колол вакцину Сомяковой, той самой въедливой вредной бабенке, брюнетке лет сорока… впрочем, на вид вполне симпатичной, разве что чересчур уж худой.

Скупо поздоровавшись, Субботин с недоверием глянул на Аглаю со шприцем… хмыкнул, сняв шубу, уселся в уголке на топчан.

– Обожду пока…

– А чего это ты обождешь, Егор Матвеич? – немедленно обернулась Сомякова. В черных глазах ее заплясали желтые чертики. – Али нам, женщинам, не доверяешь?

– Да уж, вашей сестре доверь…

– Ой, кто бы говорил! Забыл, как медведя в лесу испужался?

– Чего?

– В десятом-то годе! Забыл? А то не медведь был, а куст! Коли б не я…

– Ох, Софья… – снимая сюртук, угрюмо засопел Егор Матвеевич. – Чего это ты про того медведя вспомнила?

– А у тебя такие же уши тогда были. Красные! Со страху! Как, вон, сейчас.

– Да ну тебя!

Покраснев, Субботин поднялся с топчана, закатал рукав и решительно уселся к Аглае:

– Коли!

Между тем, Сомякова быстро оделась:

– Спасибо, Иван Палыч! А ты, Егор Матвеич, уколов-то не бойся! Чай, не медведи, не съедят!

Хохотнула. Подмигнула. Ушла…

Оказывается, далеко не все на селе побаивались Субботина!

– Ну, Софья! Язык, что помело. Точно – от цыгана заезжего рожена! Ой-ой-ой! Больно!

– Да всё уже, Егор Матвеевич!

– Всё? Ну, слава те… Пойду… – одеваясь, Субботин всё же обернулся к доктору. – Так говорят, заразная штука?

– Ну, вы ж образованный человек! Сами, что ли, не знаете?

– Да знаю… – снова засопел Егор Матвеевич. – Вот что! Антипа, кучера моего, сейчас пришлю. Чтобы тоже его того, укололи.

Кучера у Субботина менялись часто. Мало кто мог долго выносить суровый хозяйский нрав.

Антип оказался еще довольно молодым парнем на вид, лет двадцати пяти… но, скорее всего, конечно, моложе – иначе б давно в окопах сидел во славу царя и Отечества. Правда, может быть – болезнь? Хотя, не похоже. Плечистый, осанистый, с вытянутым мосластым лицом и редким усиками, кучер выглядел вполне здоровым.

– Черенцов Антип… Раздеваемся… закатываем рукав…

Этот тоже уселся к Аглае.

– Так… ручку сюда… Пока посидим…

– А чего? – напрягся тот.

– Руки холодные у тебя – с морозу. Нельзя. Бактерии замернзут. Обожди минутку.

Встав, санитарка подошла к доктору и тихо прошептала:

– Палец… тряпицей замотан… вон…

Иван Палыч пришулирлся. Попался, голубчик! Сработал план Лавреньтева. Теперь главное было – не спугнуть. И взять без лишних глаз, по-тихому, как и планировал поручик Гробовский.

Впрочем, палец… Это могло быть просто совпадением. Мало где он мог его ушибить? И всё же, надо было проверить. Обязательно!

* * *

Ближе к вечеру на прививку пришли и Гробовский, и пристав и с урядником. А как же! Должны же были пример подавать.

– Ах, Аглаюшка… легкая у тебя рука! – смущая девчонку, во весь рот улыбался поручик.

– Скажете тоже, Алексей Николаевич… Льстите!

– Правду говорю! Ей-богу!

Аглая улыбнулась – девичье сердце постепенно оттаивало и теперь она уже не так сторонилась Гробовского, привыкнув к нему.

Однако, любезничать пока что было некогда – в коридоре еще оставались люди. Правда, уже не так уж и много.

– Алексей Николаич, – доктор придержал Гробовского в дверях. – Надо срочно поговорить…

Они перебросились парой слов во дворе, за больницей.