Текст книги "Обострение (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 8

Что было делать с вакциной? Конечно, начинать все сначала. Ехать в город, купить все, и самое главное – подумать, порассуждать и, если выйдет, понять – что могло привести к неудаче? Понять – самое трудное. Вполне может быть, с первого раза и не удастся.

Озабоченный больничным делами, доктор как-то слегка позабыл о происках врагов, точнее – главного врага, Сильвестра, или кто он там был? А забывать не следовало!

Об этом не уставал напоминать Гробовский. Алексей Николаевич нынче что-то зачастил в больничку, являлся каждый день, а то и пару раз – утром и вечером. Выходит, да – взялся за безопасность Иван Палыча рьяно!

Тайно вызванный из города агент охранки (точнее сказать – «стукач») Яким Гвоздиков взялся за выполнение задания столь же рьяно, и каждый день «заседал» в трактире. Верно, и спился бы, кабы деньги большие были. Да и куратора своего парень откровенно побаивался. С поручиком они встречались в самых разных местах, так, чтобы ни о кого из деревенских не возникло и тени подозрений.

Но, пока было пусто, если не считать шайку заезжих карточных шулеров, сданных с потрохами приставу. Лаврентьев был весьма рад, и даже получил поощрение от начальства. Перепало и секретному агенту – Алексей Николаевич все же выдал ему небольшую премию. Ну, а как? Гвоздиков использовался «втёмную», выявлять и «сдавать» разного рода жуликов – и есть его прямое дело. Все это, конечно, было хорошо… но вот, о Сильвестре пока больше ничего толком не узнали. Хитрый был черт, крученый!

Что же касаемо убийства мотоциклиста, то пристав поручил это дело своему помощнику, уряднику Прохору Денькову, молодому – лет двадцати – парню, недавно списанному с Западного фронта под командованием генерала Эверта по причине ранения. Насколько понимал Иван Палыч – осколок сильно повреди суставы и связки левой ноги, Прохор сильно хромал, подволакивал ногу, и в здешних условиях ничего с этим поделать было нельзя. Хорошо, хоть еще нога осталась! Зато в седле урядник держался отлично, еще бы – из казаков! Да и вообще, парень видный, горячий – чубатый брюнет с усиками. Красивый, как с фронтовой открытки! Квартировал он у одной вдовушки в Заречье, владел гнедым красавцем-конём Арнольдом и шашкой. В следственно-розыскном деле, само собой, пока что ни черта не смыслил, однако, энергию имел завидную. Не мешала и хромота… Хоть такой помощник, и то хорошо. Лаврентьев учил его, как мог, и Алексей Николаевич кое-что подсказывал.

Алексей Николаевич…

В этот раз поручик заглянул в больничку днем, ближе к обеду – доктор как раз заполнял журнал.

Вошел, поздоровался.

– Ну, как Иван Палыч? Спокойно все?

– Да какое там! – раздраженно отмахнулся врач. – С вакциной-то… Сами знаете…

– Ну да, ну да… А что-то я Аглаю не вижу?

– Так теперь к вечеру только придет. На ночное дежурство.

– К вечеру… так-так… Ну, я это… пойду… Да! – уже поднявшись на ноги, Алексей Николаевич оглянулся и понизил голос. – Помните, насчет Сильвестра? Мы еще священника хотели привлечь… с фотоаппаратом. Где бы его лучше повстречать? Ну, чтобы без лишних ушей? В церкви-то, знаете, и дьячок, и старушки…

– Ну-у… не знаю… Хотя… – доктор вдруг всплеснул в ладоши. – Так на пленере ж! Он, как погода хорошая, всегда с аппаратом, с треногой – по красивым местам. Фотохудожник!

– О как!

– И, смею заверить – весьма неплохой. Не зря его фотографии в солидных журналах печатают! Даже во французских… Так что – в солнечный день, в красивых местах!

– В красивых местах… – хмыкнул поручик. – Это в Зарном-то?

Молодой человек покачал головой:

– Эх, Алексей Николаевич, не романтик вы! А усадьба? А роща рябиновая? А липы? Да фонари у лабазов – это ж истинный ар-нуво!

– Чего-чего?

– Ну, стиль такой… Он же – модерн… или югенд-стиль, да.

– Ох, Иван Палыч! – восхитился Гробовский. – Просто поражаюсь тебе с каждым днем! Ну, надо же – ар-нуво! Сразу видно – интеллигент, в университете учился. А я вот из простых, из мещан… Реальное училище… а потом – сам всего! С самых низов начинал… Значит, говоришь, на пленере… Ага…

Надев зимнюю – на беличьем меху – шапку, поручик откланялся… Но тут же снова вошел. Трость забыл, что ли? Да нет – трость при нем…

– Иван Палыч! Вижу, мотоциклет твой у крыльца стоит, дожидается… Часом, не в город собрался?

– В город, – грустно вздохнул доктор. – В аптеку, да по лавкам… С вакциной-то надо продолжать… А тиф, знаете, ленивого к себе отношения не прощает. Впрочем, как и любая болезнь. А вы что-то хотели?

– Да нет… так просто спросил…

Погруженный в свои невеселые мысли, Артем сейчас только заметил, что поручик выглядит каким-то смущенным, совсем не похожим на себя. С чего бы? Хотя, всякое бывает… Может, тоже – в думы нехорошие погружен? Священник ведь еще уговорить надо. Решили, что это не доктор должен делать, а лица официальные, уполномоченные на то государством.

– Вот еще подумал… – Гробовский нервно поколотил об пол тросточкой. – Не знаете, в городе сейчас цветы продают? Ну, всякие там гвоздики, тюльпаны, лютики…

– Насчет лютиков – не уверен, – рассмеялся доктор. – А вот тюльпаны, розы – да! В теплицах выращивают… Так, у вокзала же – цветочный магазин, «Fleurs de Paris». Не помните разве?

– Да… как-то… – хмыкнув, поручик приобрел свой обычный решительный вид. – Слушай, Иван Палыч! А купи-ка мне букетик! Чего-нибудь… но, чтоб красиво. Вот… два рубля – хватит?

– Вполне.

– Вот и славно!

Сказав, Алексей Николаич тут же выскочил на двор – только его и видели.

– Цветы… – выходя из-за стола, хмыкнул доктор. – Одна-ако! Ну… личная жизнь ведь у всякого имеет место быть. Рано или поздно. Даже у такого ревностного служаки, как господин Гробовский.

* * *

Наказав Глафире накормить больных, Артем переоделся в мотоциклетную амуницию и спустился с крыльца. Сверкало над головой чистое бледно-синее небо, ноябрьское холодное солнце плеснуло в глаза, а за околицей горел золотом снег.

Глафира выскочила на крыльцо, махнула рукою… Эх, еще бы ставку! Хотя бы одну на всех. Чарушин обещал, кстати. Но, только уже в будущем году, тысяча девятьсот семнадцатом.

Господи! Тысяча девятьсот семнадцатый! Февраль… Октябрь… Катаклизмы! Не худо бы к ним хоть подготовиться как-то… Если время сыщется – да.

Усевшись в седло, молодой человек запустил двигатель и плавно покатил по дороге, давая скорость около десяти – пятнадцати верст. Быстрее было нельзя – запросто окажешься в сугробе!

На повертке у рябиновой рощицы, доктор вдруг заметил велосипедный след… А вот и велосипед – прислонен к дереву… рядом – квадратный фотоаппарат на треноге… Хозяин того и другого, отец Николай, деловито выстраивал экспозицию.

Хм… А где же Гробовский-то? Что-то его не видать. Что же, решил начать с фонарей? Ар-нуво все же!

Подкатив ближе, Артем заглушил двигатель. Не поздороваться было бы неудобно. Доктор с Анной Львовной все ж стали захаживать в церковь, и даже побывали у батюшки в гостях. Познакомились и супругой святого отца, Катериной Ивановной, премиленькой и совсем еще юной особой на сносях.

– А, Иван Палыч! – оторвавшись от камеры, улыбнулся отец Николай. – Рад! Денек-то нынче какой, а? Прямо весенний. Вот я и подумал – грех не воспользоваться, прости Господи, грех!

Глянув на фотоаппарат – здоровенный такой ящик! – доктор недоверчиво хмыкнул. И как же, с позволенья спросить, господа сыщики собрались тайно занять преступников? Куда этот чертов ящик день? Спрятать? Тренога еще… И да – еще выдержка же! «Господа, прошу не шевелиться… Сейчас вылетит птичка! Оп! Спасибо, господа!» Так, что ли? Бред какой-то… А он-то, Артем, как сам не сообразил? Хотя… наверное, с магниевой вспышкой…

– О! Гляжу, заинтересовались, сын мой?

– Ну да… Отец Николай! А бывают такие фотоаппараты… Ну, не такие громоздкие, что ли? И – чтоб быстро снимать.

– А-а-а! Вы про пресс-камеру? – фотолюбитель ничуть не удивился вопросу.

– Ну, верно, да…

Пресс-камера… Это еще что за химера? Если типа пресс-хаты – так это больше к Гробовскому…

– Есть, есть такие! – рассмеялся священник. – У меня знакомый хороший в городе, журналист из местных «Ведомостей». Так вот, у него настоящий «Goerz-Anschütz»! Не новый, правда… Компактная такая коробочка, поместиться даже в небольшую сумку. А какой затвор! Фирмы «rouleau»! Можно выставить выдержку в 1/1000 секунды – представляете такое? А еще и видоискатель! Впрочем, что я вас буду отвлекать…

– Что ж, удачи, святой отче!

– Иван Палыч! – встрепенулся отец Николай. – А вы, случайно, не в город?

– В город. Что-нибудь вам привезти?

– Да… если возможно… Фотопластинок бы пачку… Там знаете, в центральном ателье на Первой Дворянской…

– Да знаю, привезу!

– Только вот я без денег сейчас…

– Ничего! Привезу – сочтемся.

Мотор. Плавный ход. Чуток скорости. Закружил позади снежок…

Первая дворянская, – переключай передачу, вдруг подумал Артем. – Интересно, как она будет называться уже через год? Первая Крестьянская? Первая Пролетарская? Хм… Первая Советская, скорее всего…

И еще… Гробовский, Лаврентьев, отец Николай… земские… Что с ними со всеми при советской власти будет? Наверное, ничего хорошего… Впрочем, время еще есть…

* * *

Иван Палыч управился с делами часа за три и, когда вернулся в Зарное, едва только начинало темнеть. Вот что значит – личный транспорт! Ах, господин генерал-губернатор, как же ты с мотоциклетом-то удружил!

Услыхав треск двигателя, выскочила на крыльцо Глафира. Красивое личико ее выглядело озабоченным.

– Ой, Иван Палыч! У нас тут такое!

– Что? – доктор быстро взбежал на крыльцо. – Что случилось? Снова ревизия? Или умер кто?

– Да нет! – девчонка вдруг расхохоталась так заразительно-весело, что и доктор невольно улыбнулся в ответ.

– Там больной ваш… Ну, который всегда… Господин Гробовский…

– Что? Что с ним?

– Только что весь мокрый пришел!

– Что значит – мокрый?

– Да поглядите, Иван Палыч сами. Он там, в смотровой…

Загляну в смотровую, доктор едва смог сдержать смех. Мокрая шапка, уныло повисшие усики, возмущенно-затравленный взгляд… Брошенное на топчан мокрое пальто поручика исходил паром.

– Вы что, Алексей Николаич, в реку упали?

– Да в какую там реку!

Гробовский смущенно махнул рукой, а дальше объяснял путано и не очень понятно:

– Я к ней… с чистым сердцем… Понимаешь, Иван? А она… Она – водой! Окатила из кадки! А я ведь только в предбанник заглянул… Проходил мимо… Услыхал, понимаешь, крики! Думал – плохо кому? Вот, дверь и дернул… А они как завизжат! Ох, они…

– Да, кто они-то?

– Девки! Аглая… и еще с ней какая-то срамница… Я заглянул, а они…

– Водой! – наконец, поняв, доктор не сдержал смех. – Из кадки! Ой, Алексей Николаич! Еще повезло, что не кипятком. Аглая уж девчонка такая – за себя постоять может!

– Да я знаю, что… такая… – взгляд поручика неожиданно потеплел. – Пойми, Иван… Я вот с тобой… с тобой посоветуюсь…

А-а-а!

Тут только до Артема, наконец, дошло! Похоже, кто Алексей Николаевич-то – того… К Аглае неровно дышит! Да, не похоже, а так и есть! То-то он по два раза на день захаживает… И началось все – с пирожков, с калиток. А, может, и раньше – когда Гробовский лежал раненый, а Аглая за ним ухаживала.

– Понимаешь, Иван, – заметно волнуясь, продолжал поручик. – Я ведь с девушками… с женщинами… Ну, опыта почти никакого! В реальном разве что… но так, по-детски… Ты вот, я вижу, с Анной… Ну, подсказал бы чего!

– Ох, Алексей Николаевич… – доктор сострил самое серьезное лицо. – Любовь – штук тонкая и мало постижимая. У каждого – по-своему, да.

– Да я понимаю… Однако же, мне уже тридцать три. Христа возраст… Аглая бы очень даже… – горестно вздохнув, Гробовский махнул рукой. – Теперь-то вот – что делать?

– Так извиниться, всего-то и дел! – хохотнув, посоветовал Иван Палыч.

– Тебе легко говорить… А когда без опыта…

– Кстати, цветы-то я вам купил! И вот – сдача…

– Цветы… Слушай, Иван… Давай, я лучше теперь завтра приду… А цветы – оставлю. И ты ей это… объясни, попытайся…

– Да уж попытаюсь, что с вами делать! Однако, сразу скажу, Аглая – девушка серьезная!

– Так это ж и хорошо!

Пришедшая вечером Аглая не обратила на цветы абсолютно никакого внимания. Что и понятно: деревенские девки – не городские рафинированные барышни – какие там цветы? Ленты в косу, брошки, заколки – вот это другое дело. А цветы… Это городским фифам.

Между прочим, в том же магазинчике «Fleurs de Paris», доктор купил и три розы для Анны Львовны, отвез сразу после Гробовского. Учительнице подарок понравился. И даже весьма. Ну, так на то она и барышня!

Что же касаемо Аглаи…

– Сидим мы с подружкой, с Феклой… да знаете вы ее… Напарились – в предбаннике – песни поем! Мы всегда поем в баньке-то… Фекла ка-ак затянет… И тут какой-то аспид, просьи, Господи – в дверь! Ну, мы и… Уж потом разглядела – Гробовский… Вот же ж старый черт!

– Ему тридцать три вообще-то…

– Вот! Я и говорю – старый. К тому ж, ещё и охальник какой!

Со двора вдруг донеслось конское ржание и голоса. Доктор и санитарка переглянулись.

Аглая побежала к окну:

– Подвода, Иван Палыч! Верно, опять раненых привезли…

– Да, это они могут, – врач поспешно накинул на плечи пальто. – Господи, куда ж мы их будем класть-то? У нас тут – тиф!

Слава Богу, раненых оказалось немного – всего-то трое, да и те не тяжелые. Кто в руку, кто в ногу… подживали раны уже… И все равно – куда ложить-то? На улице же не оставишь?

– А что в городе-то совсем мест нет? – принимая пациентов, осведомился доктор.

– Были бы – не привезли бы, – хмуро пояснил санитар, худой, постоянно кашляющий мужчина лет сорока. – В городе – самые тяжкие… А эти уж – вам.

– А про тиф-то у нас – нет, не слыхали?

– Да слыхали… Так куда же этих девать?

– Ну, для начала… – доктор обернулся. – Аглая, голубушка, а завари-ка нам чайку!

Трое… Народ все интеллигентный, рядовых нет.

Угрюмый мужик с узким небритым лицом и усталым взглядом – младший унтер-офицер Шафиров. Кузьма. Из окопных. Мастер с Путиловского.

Юнкер Максим Корольков… совсем еще мальчик. Безусое полудетское лицо, однако, взгляд, как у пожилого. Видать, на фронте много чело повидал, нахлебался.

Третий, пожалуй, самый веселый. Ротмистр Федор Иванович Штольц, разведчик. Из давно обрусевших прибалтийских немцев, откуда-то из-под Ревеля или Риги. Судя по наградам – герой. Этот смотрел гоголем!

– Да, доктор, царапнуло в руку! Малость отлежусь, да обратно к своим. А то возьмут еще без меня Берлин! Обидно. Верно, Максим?

– Да уж вы, господин Штольц, скажете! – передернув плечом, юноша с неожиданной мечтательностью закатил глаза. – А мне б лучше не в Берлин. Мне б лучше в Вену! Был я там до войны… ах!

Шафиров все так же отмалчивался, ротмистр же расхохотался. Небольшого роста, шатен. Интеллигентно лицо с узкими усиками, безукоризненный пробор, даже подворотничок ослепительно белый! Ну, так немец же! Хоть и русский, и герой – но, немец. Потому и аккуратист. Судя по всему, еще и оптимист по жизни. Артему такие люди нравились.

– А чаек у вас вкусный, доктор! – похвалил Штольц. – И девушки ничего… Ладно, ладно, коли кого обидел, так прошу извинить.

Как все остзейские (по сути – русские) немцы, ротмистр говорил по-русски очень хорошо, даже, пожалуй, слишком уж чисто и правильно.

– А вы, мадемуазель, что же с нами чай не пьете? Нет уж, садитесь, а то как-то неудобно даже!

– Как там, на войне? – присев к столу, вдруг спросила Аглая.

Все замолчали.

– Да как… – пожал плечами Шафиров. – Не сказать, чтоб совсем все плохо… Скорей – безысходно. И надоело все. Воюем, воюем… А победы нет! Ну, так сидим в окопах… Вот, казалось, Брусилов был… Почему б дальше не наступать?

Ротмистр шутливо погрозил пальцем:

– Э-э, Кузьма Ильич! Были б мы с тобой генералами…

– Вот, то-то и оно…

Все вновь замолчали.

– А вы о чем задумались, доктор? – прерывая молчание, поинтересовался Штольц. – Вижу, думы ваши нешуточные…

– Тиф у нас, – напомнив, доктор покачал головой. – Вот думаю – куда вас девать-то?

– Так, а на постой! – неожиданно предложил юнкер. Юное лиц его внезапно озарилось улыбкой:

– Вот, помнится, как-то в Вильне стояли…

На постой! А что? Коли управа платит…

– Аглая, слышала? Знаешь кого, кто мог бы принять? Еще и денег дадут!

– Денег-то денег… Да было бы – где, – девчонка задумалась. – Хорошо, поспрошаю. Андрюшку еще можно спросить… Он во дворе, позвать?

– Зови, чего уж.

Андрюшкин дядька, настоящий, а не фиктивный (Сильвестр) всех раненых и забрал. Просто скопом. Так домина-то большой. Места много! Не поленился, самолично прикатил на санях, едва только узнав про деньги…

Ну, хоть с этими сладилось… Теперь бы еще – с вакциной!

* * *

На следующий день, после обеда, доктор завел мотоцикл и покатил навестить Гробовского, ибо всерьез опасался, как бы у того не открылась рана па почве всех нервных потрясений. Любовь, дело такое… Да еще… уговорили ли отца Николая?

Отца Николая уговорили!

Об этом сияющий поручик сообщил прямо с порога, гость еще и в комнату войти не успел.

– Уговаривать-то долго не пришлось, – похвастал поручик. – У батюшки давно неприязнь трактирным. И помочь обещался, и даже лично участвовать! Еще и новомодный фотографический аппарат к делу сему приспособить… Ну, ты в дверях-то не стой – в ногах правды нет. Проходи, Иван Палыч, садись… Ну? Что там Аглая?

– А где Петр Николаич?

– Да по делам… Так что? Простила?

– Посмеялась, ага…

– Посмеялась? – Гробовский обрадовано потер руки и полез в буфет за графином. – Посмеялась, значит – зла не держит! Ну, накатим по одной…

– Да я…

– С морозцу! Да тут рюмки-то… Ах, хороша! Ну, Иван Палыч, что еще посоветуешь?

– Ты, Алексей Иваныч, цветов-то больше не покупай… Лучше подари ленту! Ну, в косу… Или брошку какую…

– Понял! Ага… Еще по одной?

– Да уж уволь! Спасибо.

В сенях послышались шаги… Отряхнув снег, в комнату вошел Лаврентьев. Весь из себя радостный и довольный.

Поручик вскинул глаза:

– Ты что это, Петр Николаич, как голый зад при луне? Светишься.

– Ну-ка, налей-ка!

Скинув башлык и шинель, пристав пододвинул табуретку:

– Прохор, урядник-то наш, хват оказался! Убийцу нашел! Молодец, живенько установил всех возможных свидетелей… свидетельниц в основном… И, знаете, кто оказался? Кто у нас на селе самый меткий охотник?

– Ну, Петр Николаевич, не томи!

– Митрий! Половой из трактира! Сейчас пойдем брать… И – обыск! Вот же подлец…

Глава 9

Фаэтон, скрипя полозьями, мчался по заснеженной дороге к околице Зарного. Снег хрустел под копытами, ветер хлестал в лицо. Раскрыли, негодяя! Нашли убийцу! Иван Палыч, укутавшись в пальто, сидел рядом с Гробовским. Оба напряженно молчали. Лаврентьев, хмурый, правил лошадьми, то и дело оглядываясь на доктора и приговаривая:

– Сейчас мы его… прижмем, собаку!

– Иван Палыч, не дело это, – в который раз словно пробудившись ото сна пробурчал пристав. – Ты доктор, тебе в больнице быть, склянки свои крутить. А тут – арест, да ещё Митрий, зверь пуганый. Мало ли что? Сидели бы лучше с Аглаей, чай пили. Пойми, за здоровье твое переживаю!

Иван Палыч, поправив несуществующие очки, отмахнулся:

– Алексей Николаич, коли стрельба, вдруг раненые будут. Кто их латать станет? Я врач, моё место там, где кровь. Еду – и точка. Ничего со мной не случится. Тем более сами говорили – он меня хотел убить, значит вроде как мой несостоявшийся убийца получается.

Лаврентьев, сверкнув глазами, хлопнул доктора по плечу:

– Вот это по-нашему, Палыч! Смело! А ты, Алексей Николаич, не ворчи. Доктор дело говорит, втроем возьмем гада. Лишние руки не помешают.

Гробовский только сплюнул в снег.

– Наконец-то! – выскочил из кустов урядник, указал наганом. – Там он!

Хата Митрия, низкая, с покосившейся крышей, притаилась у оврага почти на самом краю села. Тусклый свет керосинки сочился из щелей ставен, а дым из трубы стелился по ветру и пах горелым тряпьём. Фаэтон остановился в стороне, чтоб не спугнуть стрелка. Гробовский, сжав револьвер, кивнул Лаврентьеву. Тот, достав наган, постучал в дверь – глухо, как в гроб.

– Митрий! Открывай, по делу к тебе! – рявкнул пристав.

Тишина. Только ветер завыл, да собака где-то тявкнула. Лаврентьев стукнул ещё, сильнее.

– Открывай! Знаем, что ты там! Да без шуток давай – оружие у нас.

Иван Палыч, стоя за Гробовским, вдруг уловил шорох – едва слышный, как мышь в соломе. Сердце ёкнуло. Он рванул поручика за шинель, отталкивая от двери:

– Ложись!

И тут же грохнул выстрел. Брызнули щепки во все стороны, дверь треснула, пуля просвистела там, где только что стоял Гробовский. Пахнуло порохом. В ту же секунду звякнуло стекло – сзади хаты, будто бутылку разбили.

– Бежит, собака! Через окно! – взревел Гробовский, вскакивая.

Лаврентьев, матерясь, кинулся за угол.

– Уходит, Пётр Николаич!

Митрий, долговязый, в рваном тулупе, мчался к оврагу, сжимая ружьё. Его тень металась по снегу, как загнанный волк.

– Стой, собака! – заорал Гробовский, бросаясь в погоню.

Лаврентьев отстал.

– Уйдёт, гад! Уйдет!

Митрий, добравшись до кромки оврага, обернулся. Глаза дикие.

– Окружай! Брось оружие, Митрий! Брось!

Но тот и не думал. Противник вскинул ружьё, выстрелил наугад. Пуля взвизгнула над ухом доктора, снежная крошка осыпала лицо.

– Ох ты ж!..

– Ложись, Палыч! – крикнул Гробовский, падая в снег.

– Брось оружие! Стрелять буду! Приказываю!

Лаврентьев, не целясь, выстрелил из нагана. Раз, другой. Митрий вскрикнул, выронил ружьё и рухнул, покатившись вниз по склону.

– Попал! Алексей Николаич, заходи слева! Ружье возьми!

Подбежав, они увидели Митрия, скорчившегося в снегу. Кровь, ярко-алая, текла из виска, пропитывая тулуп. Противник не двигался.

Иван Палыч склонился, нащупал пульс. Пальцы дрожали.

– «Удачно» попал, – тихо сказал он, глядя на Лаврентьева. – Точно в голову пуля угодила. Мёртв.

– М-да… – сухо протянул Лаврентьев.

Гробовский, тяжело дыша, сплюнул:

– Чёрт, Пётр Николаич, ты что, целился не умеешь?

Бледный пристав покачал головой:

– По ногам бил… чтоб остановить. С неудобной позиции… Да сам же видел!

– Ладно, – отмахнулся Гробовский. – Чего уж теперь. У него к тому же ружье было, если бы не мы его, то сами могли бы вот так тут лежать. Меня вон едва не убил, – он повернулся к доктору. – Опять Иван Палыч спас.

Потом вновь повернувшись к Лаврентьеву, сказал:

– Будь тут, Пётр Николаич, а мы за следователем, вызвать нужно, оформить все как положено.

* * *

Морозный воздух щипал щёки и редкие прохожие Зарного спешили по домам. Холодало. Улица, ведущая от школы к больнице, была пустынна, лишь снежок приятно поскрипывал под сапогами Анны Львовны. Её тёмное пальто колыхалось в такт шагам. Вдалеке лаяла собака, да где-то скрипела телега.

Анна, задумавшись, не заметила, как из-за угла трактирного сарая вынырнул Яким Гвоздиков.

– Анна Львовна, голубушка! – хрипло позвал он, шатаясь.

Пахнуло крепким перегаром.

– Яким? – растерялась девушка.

Тот пьяно улыбнулся. Шапка съехала на лоб, а в руке болталась початая бутылка. Глаза мутные, как болотная вода, жадно оглядели учительницу.

– Он самый! Куды ж вы одна, в эдакой холод, красавица? Погрейтесь со мной!

Анна остановилась, выпрямив спину. Её лицо, обычно мягкое, стало строгим.

– Яким Фомич, вы пьяны, – отчеканила она. – Ступайте домой, не позорьтесь.

Она шагнула в сторону, но Гвоздиков, ухмыляясь, преградил путь.

– Да что вы, царевна Несмеяна? – повысил он голос. – С доктором-то воркуете, а мне, простому, шиш с маслом? Я, между прочим, в трактире не последний человек!

Его громкий дребезжащий голос разнёсся по улице, и из соседнего двора выглянула старуха в платке, неся коромысло. За ней, хихикая, подтянулись двое мальчонок в зипунах, а следом – баба с ребёнком на руках и мужик с топором, шедший с дровяного сарая.

– Яким Фомич, уймитесь. Вам лечиться надо, а не языком молоть.

– Лечиться? Так я не болен!

– От зависимости вашей! Идите домой, проспитесь, вон народ уже собирается. Не позорьтесь.

Гвоздиков, багровея, шагнул ближе.

– А вот дерзить, Анна Львовна, не нужно!

Он собирался сказать что-то еще, явно грубое, но появился Штольц. Ротмистр, несмотря на госпитальную робу под шинелью, выглядел так, будто только что вышел из офицерского собрания: сапоги начищены, волосы прилизаны, улыбка вежливая, но глаза – холодные, как лёд на реке.

– Доброго денька! – начал он, чуть растягивая слова и глядя только на учительницу. – Анна Львовна, все ли в порядке? У вас очень озадаченный вид.

– Да вот некоторые пройти не дают с разговорами своим! – она злобно зыркнула на Якима.

– Господин, разрешите узнать ваше имя отчество? – спросил Штольц у Гвоздикова.

– Яким я, – ответил он, начиная злиться. – Просто Яким.

– Яким, позвольте заметить, что ваш пыл достоин лучшего применения. Дама ясно выразила своё мнение, а вы, вместо того чтобы проявить уважение, уподобляетесь… скажем так, базарному зазывале. В Прибалтике, знаете, таких кавалеров урезонивают без лишних слов, но мы ж в цивилизованной губернии, не так ли?

Зеваки загоготали. Штольц, не повышая голоса, продолжил:

– Или вам доктор нужен, чтоб от хмеля пролечить? Слышал, клизмы прекрасно для этого помогают.

Яким, задохнувшись от злости, открыл было рот, но смешок бабы с ребёнком заставил его попятиться. Зеваки перешёптывались, а мужик с топором сплюнул в снег.

На въезде в село заскрипели полозья. Иван Палыч и Гробовский, закутанные в шинели, подкатили к улице. Гробовский, заметив Якима, нахмурился, его усы шевельнулись, как у кота перед прыжком. Иван Палыч, спрыгнув, поспешил к Анне, оглядывая зевак.

– Анна Львовна, что стряслось? – спросил он, касаясь её локтя.

– Ничего, Иван Палыч, – мягко ответила она, поправляя шарф. – Яким Фомич перебрал, а Фёдор Карлович любезно вмешался.

Она повернулась к Штольцу, чуть улыбнувшись, произнесла:

– Благодарю, ротмистр.

Штольц поклонился, щелкнул каблуками.

– К вашим услугам, Анна Львовна.

Гвоздиков, увидев Ивана Павловича, сразу же скис. Пробормотав «пойду», быстро юркнул за сарай, чуть не споткнувшись.

– Господин Штольц, – начал Иван Павлович, чуть нахмурившись, – а что вы, собственно, на улице делаете? Вы же ведь все-таки пациент еще пока. Вам бы в палате лежать, рану беречь, а не по морозу гулять.

Штольц улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– Иван Палыч, привычка у меня такая – утро и вечер на воздухе проводить. Дышится легче, знаете ли. Тем более в такую прекрасную погоду!

Он развёл руками, будто любуясь пейзажем.

Гробовский, пыхтя впереди, обернулся:

– Это вы про что, ротмистр? Про нашу то погоду так говорите? Погода – дрянь, пасмурно, холодрыга, того и гляди метель начнётся!

– Вполне себе замечательная, – продолжил настаивать Штольц. – Воздух – просто прекрасен!

Доктор, прищурившись, посмотрел на Штольца. Прекрасная погода? Когда снег липнет к сапогам, а нос краснеет? Странный он, этот прибалтиец. Не Рига ли в его прогулках мерещится?

– По мне – так полная дрянь, – махнул рукой Гробовский.

– Каждому своё, Алексей Николаич, – невозмутимо ответил Штольц. – В Лифляндии, бывало, и в бурю гулял. Освежает мысли. А вы господа, – он глянул на Гробовского и доктора, – тоже гуляете?

– Гуляем, – ответил поручик, красноречиво зыркнув на доктора. – Просто гуляем. А теперь вот пора бы уже и зайти в дом – погреться.

Компания свернула к больнице. Гробовский, ускорив шаг, явно спешил внутрь – не столько из-за холода, сколько в надежде перекинуться парой слов с Аглаей. Его усы шевельнулись, выдавая нетерпение.

– Иван Палыч, – тихо сказала Анна, взяв того под ручку, – вы обещали рассказать про свою вакцину. Как дела? Или всё ещё воюете с микробами?

Доктор вздохнул, потирая переносицу.

– Воюю, Анна Львовна, и пока проигрываю. Бактерии, черти полосатые, не растут, как надо. Агар, желатин – всё пробовал, а они дохнут. Словно им чего-то не хватает, капризные, как барышни на балу.

Гробовский, услышав разговор, хмыкнул:

– Может, их самогоном полить, Иван Палыч? Вон Яким как на нем существует, практически цветет и пахнет!

Он рассмеялся, но тут же кашлянул, заметив строгий взгляд Анны.

Штольц, шедший сзади, вдруг подал голос:

– А вы, доктор, не пробовали среду послаще?

– Ну скажете тоже, Штольц! – проворчал Гробовский. – Что им, конфет насыпать в миску?

– Бактерия – это ведь, по сути, что? Живой организм, – продолжил тот развивать свою мысль. – А каждый живой организм любит сладкое.

– Не каждый! – вновь проворчал Гробовский. – Я вот сладкого не ем!

– Потому что вы, Алексей Николаевич, не организм! – улыбнулся Штольц. – Вы – махина, военный! Вас порохом кормить нужно!

– Это верно! – улыбнулся вдруг Гробовский, польщенный такой тонкой лестью. – Порохом – это верно сказано! На нем и вырос!

Иван Палыч же уже не слушал их разговор, он замер, будто его током ударило. Глюкоза! Как он не подумал об этом раньше? Агар с желатином слишком скудный, а тифозные бациллы, видать, привередливые.

– Господин Штольц, – медленно сказал он, – а ведь вы правы. Глюкоза может дело поправить. Только где её взять?

– Известно где – в яблоках! – тут же оживился ротмистр.

– Нет, – покачал голов доктор. – В яблоках, помимо глюкозы, много примесей – калий, натрий, железо, цинк. Но даже не это главное. В фруктах присутствует много органических кислот – яблочная, лимонная, аскорбиновая. Все это агрессивно будет влиять на рост бактерий. Нужна чистая глюкоза. В аптеке у нас разве что йод да спирт. Придётся в город ехать, в губернскую аптеку.

Анна, заинтересовавшись, спросила:

– И что, эта… глюкоза поможет вакцину сделать? Спасёт от тифа?

– Если бактерии вырастут – да, – ответил Иван Павлович, вдруг оживившись. – С вакциной мы карантин снимем, больных меньше станет!

Доктор даже остановился.

– А знаете что? Я прямо сейчас поеду!

– Сейчас⁈ – разом удивились все.

– Иван Палыч, голубчик, ну ты чего? – растерялся Гробовский. – Повремени. Видишь, как неспокойно? Стреляют… – он хотел напомнить про Митрия, но, увидев Анну Львовну, не стал ее тревожить. – Останься.

– Не могу ждать, Алексей Николаевич! Время теряю. Да ты не переживай, я мигом – на мотоцикле сгоняю.

– Да ты совсем сдурел! – Гробовский подошел ближе и зашептал почти в самое ухо: – Неспокойное нынче время! Человека вон убили, который на тебя похож. А ты один разъезжать собрался. Охота идет!

– Алексей Николаевич, пойми, дело важное – вакцина. Не терпит отлагательств. Если сегодня все привезу, успею на ночь поставить новую партию, а к завтра уже видно будет – сработала ли идея. Понимаешь?

– Тогда я с тобой! – ответил Гробовский, с тоской поглядывая на больницу, в которой сидела Аглая.

– Останься, Алексей Николаевич, – сказал доктор. – С гостями лучше поболтаете, с Аглаей…

– Нет. – Отрезал тот. – С тобой поеду – и возражения не принимаются. С Аглаей… еще успеется. Мне тебя защищать нужно.

– Ладно, – нехотя согласился доктор.

И подошел к учительнице.