Текст книги "Обострение (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

– Говоришь, Фрося сейчас, где Юра был… Это правильно, Аглаюшка! Пусть там она и лежит – карантин.

Доктор вдруг застыл, задумался, по привычке поправляя несуществующие очки на носу. Когда-то носил… там, в той жизни… Потом сделал операцию, а привычка осталась… не всегда, только, когда сильно задумывался или нервничал.

– Аглая, карантин – это… – врач снова замялся, прикидывая, как лучше и легче объяснить.

Девушка неожиданно хмыкнула. Веснушчатое, круглое, с высокими скулами, лицо, покрылось легким румянцем, карие глаза сверкнули:

– Иван Палыч! Я знаю, что такое карантин. Вы ж сами говорили! Да и Анна Львовна рассказывала.

– Вот ведь голова дурная! Запамятовал! – улыбнулся доктор. – Ну, что пойду, погляжу на Фросю. Да, надо бы ее переодеть… хоть во что-нибудь, а ее одежду сжечь! Ну и, Аглаюшка, про маску марлевую не забывай. И девушкам своим скажи. Чтоб осторожней. Обработка больницы тоже теперь на первом место, очень важно.

Местные девчонки, младшие подружки Аглаи, безвозмездно помогали больничке – мыли полы, ухаживали за ранеными под зорким руководством все той же Аглаи. Вообще же, доктор всерьез подумывал выбить в земстве еще одну ставку санитарки, оформить на нее кого-то из девушек, а жалованье делить на всех. Добровольные помощницы приходили то втроем, то вчетвером – двадцать рублей очень бы для них было неплохо, даже если поделить. А что? Пять рублей получал в здешнем трактире половой! Правда, у того, наверняка, имелись и другие возможности и поправить свое положение. Те же чаевые, да и… Тут чуток не долил, там вместо дорогой «белоголовки» плеснул, что в полтора раза дешевле – «красненькую»… Да, да, водку в трактире все так же втихаря продавали, несмотря на военный «сухой закон».

Все-таки, удачно и вовремя он лекции провел девушкам. Те теперь хоть немного больше знали в санитарном деле и очень сильно помогали. Тем более. Когда назревало такое.

Навестив новую больную, доктор тщательно вымыл руки и, усевшись за стол в «смотровой», принялся заполнять журнал.

– Каллистратова Ефросинья, тридцати с лишком лет, крестьянка села Зарного… Предварительный диагноз – брюшной тиф. Терапия…

Хм… Терапия… Изоляция, жидкая пища, обильное питьё, подсоленная кипячёная вода. Ну и хинин еще… Вот и вся терапия! Антибиотики… Забыть, как страшный сон! Ничего такого еще нету. Однако… Однако, ведь тифозные эпидемии – сыпной и брюшной – не такие уж и редкие гости в эти времена. Были, были… Ведь, даже в крупных городах, толком ни канализации, ни обеззараживания воды… А, раз были, так их же как-то лечили! Надо бы в город, посоветоваться с городскими коллегами. Заодно, Чарушина навестить… и… Гробовского. Если того не выписали уже, господин поручик без дела сидеть не склонен.

М-да, Гробовский… открылся с другой стороны. Неожиданно.

Да, в город! Тем более, в управу давно надо б заехать, оформить бумаги на лекарство и на бензин. Эх, невовремя мотоциклет сломался! Вот, всегда так.

Впрочем, не это сейчас главное. Если эпидемия – надо готовить койки. Одну палату выделить для тифозных больных, а то и все две. Раненые на поправку идут – выписать. Да, да – выписать. Нечего им тут тереться. А то ее заразятся, не дай Бог, недоброй хворью. Тифа им только и не хватало!

Так… Кого забыл? Ага, парнишку, Андрея, который еще на прошлой неделе прибился с болезнью. Так, что с Андрюшкой? У того не тиф, и даже не дизентерия – просто понос, чего-то объелся. Но, понос затяжной, и сам парень на слабость с головокружением жалуется. Не худо бы подержать, понаблюдать… Впрочем, и так – уже почти неделю… В отдельной палате лежит, там, где раньше Марьяна была. Слава Богу, девчоночка на поправку идет, уже на хуторе дедом командует! Ах, Степан, повезло тебе с внучкой.

Вспомнив первую свою пациентку, Артем улыбнулся. Да, именно – Артем. Талантливый московский хирург, вступившийся за девушку и получивший кирпичом по голове… После чего сознание его – сознание человека двадцать первого века – вселилось в тело юного земского врача Ивана Палыча Петрова! Такие вот вышли дела… И что с этим было делать – Артем уже не задумывался. Просто делал свое дело – работал. Ну, а что еще? Тем более, еще была Анна Львовна.

– Так, Андрюшка!

Войдя, доктор посмотрел на лежавшего на койке парня. Рыжего, со щербинкой в зубах, подростка лет четырнадцати. Круглое крестьянское лицо, серые глаза, чуть оттопыренные уши. Среднего росточка, худой… и чрезвычайно подвижный. Вот и сейчас без дела не сидел – строил из пальцев какие-то забавные фигуры… не всегда приличные. Завидев доктора, устыдился:

– Ой, Иван Палыч! Вы так тихонько вошли…

– Вижу – весел, – хмыкнув, Иван Палыч присел на край койки. – Давай-ка, задирай рубаху – пощупаю твой живот. Ага… хорошо, хорошо… Здесь не больно? Ага… Аглая говорила – жидкий стул последний раз позавчера был?

– Так, Иван Палыч! Почитай, полдня в будку бегал.

– А по дому, смотрю, не соскучился? Опять Аглае ночью дежурить мешал своим расспросами!

– Дак интересно же! – парнишка все же сконфузился. – Она мне про болезни рассказывала… И про школу…

– Про школу? – поднял глаза доктор. – А ты что же, сам-то в школу не ходишь?

Мальчишка развел руками:

– Да я походил годок. А потом дядюшка Игнат сказал – хватит. Ну, в поле помогать надо, и по дому… Усадьба-то у нас немаленькая! Чай, не голытьба, на паперти не христарадничаем!

Последние слова Андрюшка произнес с гордостью. Ну, еще бы! Отец с матерью у паренька померли еще давно, приютил двоюродный дядька, Игнат Устиныч Феклистов, как говорили на селе – «справный хозяин», получивший по Столыпинской реформе участок земли и сумевший на нем хозяйствовать. Конечно же, не один, всем семейством или, так сказать – большой патриархальной семьей. Еще у разорившихся соседей подкупили участки, сажали рожь, овес, коноплю со льном, разводили гусей и уток… Не такой, конечно, воротила, как Егор Матвеевич Субботин, но где-то рядом. Они с Субботиным, кстати, приходились друг другу какими-то дальними родственниками.

– Вот что, Андрюшка… Выписываю тебя домой!

– Как скажет, господин доктор. Так и мне и собираться уже?

– Давай, собирайся.

– Иван Палыч… Господин доктор… А можно, я сюда, в больничку, буду приходить помогать? – хлопнув ресницами, неожиданно попросил парень. – Ну, как девки помогают… Я дрова могу колоть! Снег во дворе чистить…

А вот, неплохо бы…

Доктор спрятал улыбку:

– А дядюшка-то отпустит?

– Отпустит, – махнул тот рукой. – Я что есть для него, что нету.

– Что ж, молодой человек… Врать не стану – помощь твоя весьма кстати.

– Так я ж завтра и прибегу!

– Давай…

Заодно и под врачебным контролем.

Все это – наколоть огромную кучу дров, натаскать воды в тяжелых неподъемных кадках – в деревнях считались делами семейными – девичьими, женскими. Мужики на подобную ерунду не отвлекались, в свободное (по сезону) время – занимались промыслами, отходничали или просто пили.

А тут – бесплатная помощь. Кстати, весьма кстати… и Аглае все не скучно.

Раненых (рядовых: Тереньтева, Ипатьева, Бибикова и их старшОго, ефрейтора Сергея Сергеича Лапикова) Иван Палыч выписал подчистую. Всех. Ну, можно уже было. Все лучше, чем вдруг да – тиф! Оно им надо? Тех, кто был из волости, местных – обещался навещать сам, остальным же выписал справки, да велел, чтоб по прибытию, отдали их своим земским врачам.

– Они за вами понаблюдают!

– Спасибо Иван Палыч! – наперебой благодарили раненые.

– Век вас не забудем!

– А, коли Якимку Гвоздикова встретим – морду набьем, – это уже обещался Ваня Бибиков, местный, из Заречья.

За всеми недавними кровавым событиями, с пожаром новый становой пристав Лаврентьев так пока толком и не разобрался. Хотя, наметки имелись… А, может, его просто попросил тот же Гробовский, ведь Яким, насколько понимал Артем, являлся его тайным агентом. И как в таком случае быть? Загадка…

Прощаясь, доктор проинструктировал бывших пациентов насчет кипячения воды и всего такого прочего, предупредив о тифе. То же самое он еще раньше еще разок втолковал и Прокопию Данилычу, старосте деревни Рябиновка.

Сладив все неотложные дела, Иван Палыч наскоро перекусил принесенными Аглаей вчерашними картофельными калитками и засобирался в город. «Дукс», словно раненый зверь, прислонился к дальней стене больнички и, казалось, поглядывал на доктора с укоризной, словно бы вопрошал – а меня-то когда полечишь?

Ну, что же… Кузница Никодима не совсем по пути к станции, но… чтоб второй раз не возвращаться…

Взяв колесного друга за руль, молодой человек поднатужился и покатил мотоциклет по краю дороги. Хорошо, подморозило, и снегу пока что много не намело.

– Н-но, залетныя! Н-но!

Мимо пронеслась коляска, шикарный фаэтон с опущенным верхом. На заднем сиденье развалился плечистый красномордый мужик в богатом суконном пальто с меховым воротником. Вспыхнул золотом крест на жирной шее.

Субботин! И куда, интересно, собрался? Похоже, что в город.

Завидев толкающего мотоциклет доктора, Субботин лишь насмешливо приподнял картуз и, не сказав Ивану Палычу ни слова, приказал кучеру гнать дальше. Хм… Что-то давненько сей «сатана в штанах», как выражалась Аглая, не спрашивал про морфин… Даже странно! Нашел другие источники?

* * *

– Заглох, говоришь? – Никодим, как всегда, оказался у себя в кузне. Подковывал чью-то лошадь.

– Ну да. Ехал-ехал себе и вдруг – оп! И заглох, – вздохнул Иван Палыч.

Проковав, кузнец бросил выпрямленную подкову в кадку с водой, дождался, когда стихло шипение и, не оборачиваясь, спросил:

– Иван! А ты бензин где берешь?

– У Нобеля. На складах.

– Ясно, что у Нобеля. Какой категории склады-то?

– Понятия не имею! – честно признался молодой человек.

– Ты, Иван Палыч, узнай! Коли третья категория – не бери лучше. Они там сами по флягам льют – могут и забодяжить. Лучше вторую! Пусть и дороже, но… За тебя ж все одно управа платит!

– Спасибо… узнаю… А сынишка то твой чего? – не удержавшись, спросил Иван Палыч, вглядываясь – парня вновь нигде видно не было. Вот ведь привидение! Но вспомнив прошлую реакцию кузнеца, поспешно добавил: – Книжки читает?

– Читает, – кивнул тот.

– Это хорошо, принесу еще что-нибудь тогда.

– Добро. А мотоциклет оставляй! Посмотрю…

На том и распрощались.

Успев на обеденный поезд, Иван Палыч уселся в вагон второго класса и с комфортом добрался до города. Уже наученный опытом, сразу у вокзала извозчика брать не стал, а немного прошелся по улице. И уж потом первому же попавшемуся помахал:

– Эй! Эй! Любезный!

Доехав до земской управы, доктор заплатил извозчику тридцать копеек (до войны было бы двадцать), и поднялся по знакомой лестнице на второй этаж.

– Здравствуйте!

– А, Иван Палыч! – оторвалась от печатной машинки Ольга Яковлевна, секретарь. – За бумагами на морфин? Готовы! Аптека там указана. Дороговато, конечно… Ну, тут уж не мы выбирали – начальство!

Вытащив папиросу из лежавшего на столе портсигара, секретарша чиркнула спичкой, прикурила и устремила глаза в потолок:

– Ну, начальству, известно – виднее.

– Понятно, – доктор убрал бумаги в саквояж. – Ну, пойду. Дел невпроворот сегодня. Надо бы новые лекарства…

– Побойся Бога, Иван Палыч! Недавно ж совсем заказывал…

Луженый голос Ольги Яковлевны звучал громко и грозно.

– Так это… На тиф сильные подозрения! – не стал скрывать визитер. – Вот и нужно… Да, как там Виктор Иваныч? Лечится?

– Домой уже выписали, Слава Богу! – секретарша широко улыбнулась и выпустила дым. – Скоро на службу вернется. А то я тут пока за всех. Тяжеловато! Да, Иван Палыч… Вы «Ведомости» вчерашние читали?

– Нет… А что такое?

– Так опять Милюков! Такую речь задвинул… Сильно, сильно! И не побоялся ведь никого!

– Ну, политика – она политика и есть, – застегивая пальто, индифферентно отозвался Иван Палыч. Уж чего, чего, а политики ему хватило вполне! Едва жив остался.

– Так, где, говорите, аптека-то?

– На Второй Дворянской… Аптека Якова Евтюхова. Там витрина большая – увидите.

Аптеку доктор решил оставить на потом. Чтоб не таскаться по всему городу с полным саквояжем лекарств. Да еще каких!

Поймав извозчика, молодой человек первым делом поехал к Нобелю, в контору, где переоформил договор на продукцию второго класса. Мотоцикл-то… Может, и правда – бензин тому причина?

Покончив с этим делом, Иван Палыч добрался до городского госпиталя на попутном грузовичке – как раз шел от конторы. Шофер – молоденький солдатик с погонами младшего унтера – оказался парнем словоохотливым… и неожиданно умным, поскольку в политические темы не лез, а весь разговор сводил к разного рода техническим устройствам.

– Вот, взять хотя бы граммофон! Стоит тридцать рублей. Хорошо стоит! А звук не регулируется совсем! А ведь бы бывают же случаи… если, к примеру, с барышней там… когда бы и потише нужно… Резистор бы, что ли, какой…

Граммофон…

А что, если купить в подарок Анне Львовне пластинку с популярными песнями? Даже не одну… Аннушка ведь музыку любит! Хорошая мысль… спасибо шоферу – подсказал…

– Вот здесь вот я сойду! Спасибо… Удачи!

– И вам!

Соскочив у госпиталя, Иван Палыч поднялся по широкому крыльцу и первым делом направился к дежурной:

– Я врач, из Зарного. Мне бы с каким свободным коллегой посоветоваться.

– Из Зарного? – миловидная сестричка в глухом серо-зеленом платье и такой же шапочке с красным крестом вдруг улыбнулась. – Знаю Зарное. Бывала когда-то там, на усадьбе, в гостях…

– У Ростовцевых?

– Да… А вы их знаете?

– И Веру Николаевну, и Юру… и даже еще… Ксению… – тут доктор неожиданно для себя покраснел.

– Вот славно! Право же, славно! – обрадовалась сестричка. – А мы полгода уже не виделись – все некогда… Как там Верочка, Юра?

– Потихоньку… в порядке все…

– Поклон им передавайте. От Юленьки Лихоносовой… Мой папенька с их отцом – в одном штабе! Да, а насчет коллеги… Через полчасика Николай Саввич освободиться после обхода. Он всегда в ординаторской обедает. Подождете?

– Ну, конечно же. А подскажите, в какой палате господин Гробовский? Алексей Николаевич, поручик… с пулевым…

– Гробовский? – сестричка покачала головой. – А вы друг его?

– Ну-у-у…

– Выпишем его скоро. Путь дома долечивается! Понимаете, все время нарушает режим! Вечно у него какие-то люди, то сам куда-то уходит… И, главное, главврач ему ничего не говорит! Ну, так же нельзя! Может, вы скажете… Вот и сегодня открыл окно и мальчишку-газетчика позвал!

– Прямо в палату⁈

– Ну, что вы! В коридор…

В коридоре же доктор Гробовского и обнаружил. В халате поверх полосатой больничной пижаме, тот сидел на скамеечке у окна и внимательно читал газету. Время от времени ругаясь вслух.

– Вот же, сволочи! Ну, что же вы такое творите-то?

– Что такое, Алексей Николаич?

Поручик поднял глаза:

– А-а! Спаситель! Не ждал, что заглянешь… Ну, здоров будь!

– И вам не хворать, – усевшись рядом, хмыкнул доктор. – Честно сказать, по пути заглянул… Жду коллегу. Да что же там такое пишут?

– А вы не читали?

– Нет.

– Ах, да… у вас там, в деревне… Смотрите, что этот гад говорит! – Гробовский с выражением зачитал вслух. – «Что это? Глупость или измена?»… А? Каково? Так полоскать высочайшую семью! На всю Россию… На всю! Ну, совершенно никакого уважения! И это – на руку врагам. Э-эх, в старые бы времена… Вот же ж гад-то!

– Алексей Николаич, это вы про кого?

– Да про Милюкова ж! А еще профессор! Навыбирали на свою голову… И куда только цензоры смотрят? Ага! Знаю, куда. Столичные-то газетки себя такого не позволяют! А вот всякие подметные листки… Ух! Прижмем, гадин!

Так вот время и пролетело – быстро. Иван Палыч и пары фраз не смог сказать – все слушал.

Николай Саввич оказался седеньким благообразным старичком, от которого за версту веяло йодом, карболкой и еще чем-то таким специфически больничным, по которому врачи даже иногда опознают своего.

– А, из Зарного? А чайку? Давайте-давайте, у меня с мятой! Летом лично собирал. Знаете ли… Кстати, как вам Милюков? Я считаю – правильно! Если нарыв не вскрыть… Ну, сами знаете. А то, как же так? Высочайшими людьми… Какой-то темный дикий мужик! Говорят, министров уже назначает! Как же так можно-то? Я понимаю, царевич, но всему же есть какой-то предел, друг мой! Вы чай-то пейте… Вот, печенье… Угощайтесь, коллега! Что-что? Тиф у вас… Хм… А с чего вы взяли?

Иван Палыч перечислил симптомы.

– Да-а… Похоже, что он и есть, – покачал головой коллега. – Впрочем, ничего нового. Последняя эпидемия был в Петербурге… да-да, в столице! – дай Бог памяти, в девятьсот восьмом году. До этого… Как лечить? Профилактика… А знаете, неожиданно – травы хорошо помогают! Аир и еще что-то… У вас там, в деревне, наверняка, травницы есть! Вот их и просите помочь. Наряду со всеми прочими мерами. Да-да, попросите! И стеснятся тут нечего.

* * *

Аптеку Якова Евтюхова на Второй Дворянской улице Иван Палыч увидел сразу же, как только сошел с «линейки» – так здесь именовали что-то вроде маршрутного такси на конной тяге. А что? Коли одна остановка рядом с госпиталем – а через три – как раз Вторая Дворянская. И дешево же!

Видать издалека – большая сверкающая витрина, вывеска. А почти напротив, на другой стороне улицы – «Музыкальный магазин 'Диез»! «Ноты, граммофоны, пластинки». «Новейшия записи г–на Шаляпина»!

Вот это все в тему! Подарок-то надо бы купить. Но, сначала в аптеку. Доделать все дела.

Подвешенный над входной дверью колокольчик издал нежный звон. Из-за прилавка тот час же выскочил ушлый приказчик – молодой, с прилизанными висками:

– Здравствуйте, уважаемый господин! Чего угодно-с? Есть леденцы от кашля, микстура на горной воде…

– Мне бы о поставках…

– А, тогда вам к господину провизору! Прошу-с.

У самой витрины стоял круглый столик с кофейником и чашками, составленными горкой. Видать, между посетителями аптечные гоняли чаи. Ну, и почему бы и нет?

– Да-да, морфин, гедонал…

Провизор оказался лысеющим типом лет пятидесяти, худым, с блеющим голосом и вытянутым каким-то конским лицом. Пенсне, белый фартук поверх дешевой пиджачной пары. Но, дело свое он, кажется, знал…

– Вот, пожалуйста, проверяйте! Сейчас упакуем… Так сказать, на ваших глазах. По количеству все совпадает?

– Ну да.

– Тогда прошу расписаться… вот здесь… А потом завезете нам справочку – с вашей подписью и печатью… Мы тоже поставим печать и отправим в управу! Дело такое…

– Да-да, обязательно…

Взяв заметно потяжелевший саквояж, Иван Палыч перешел улицу и оказался в музыкальном магазине.

За прилавком, похоже, стоял сам хозяин – вальяжный господин с проседью, в белой сорочке с галстуком и безукоризненном сюртуке.

– Что-то ищете? С радостью готов помочь.

– У вас есть пластинки для граммофона?

– Да, конечно! Вон, полочки…

– А, можно я сам посмотрю?

– Что же, сударь – извольте! Если что – обращайтесь. Всегда готов помочь!

Тут в магазин зашла пухленькая дамочка в белом кашне и шубе. Дамочка искала какие-то редкие ноты, и хозяин лавки сразу занялся ею.

Перебирая пластинки, Иван Палыч подошел ближе к витрине – чтоб лучше было видно, не поцарапаны ли?

Юрий Морфесси, Владимир Собинин… Михаил Вавич… Эти артисты Аннушке нравятся… И вот, еще…

Перебирая пластинки и случайно глянув на улицу, Иван Палыч вдруг заметил знакомый экипаж, лихо подкативший к аптеке. Красная морда, крест на груди…

Субботин!

Оставив кучера в коляске, Егор Матвеевич вошел в аптеку. Леденцов от кашля купить? Ну, мало ли…

Однако, его тут неплохо знают!

Доктор едва не присвистнул, увидев сквозь витрину, как провизор, поклонившись, усадил Субботина за стол, как старого друга.

Интересно… может быть, Субботин здесь морфин и покупает? Или – дело куда как хуже – какие-то свои махинации устраивает. С этого прохиндея станется!

Глава 3

Субботин довольно быстро ушел из аптеки, и судя по виду – весьма довольный. В руке он сжимал бумажный куль. Весьма увесистый.

«Дело нечистое», – понял Иван Палыч.

– Уже что-нибудь выбрали-с? – поинтересовался продавец, вырывая доктора из задумчивости.

– Да, вот эту возьму, – ответил парень, протягивая пластинку.

М-да, это тебе не CD-диски, куда под триста песен можно закачать. Одна песня на одной стороне грампластинки, вторая – на другой.

– Юрий Морфесси, «Очи чёрные»? – присмотрелся к обложке продавец. – Очень недурной вкус!

За пластинку пришлось выложить два рубля. Однако продавец, тонкий психолог, увидев смущение покупателя, тут же сказал:

– Отличная цена! Выгодно! Вот, к примеру, Шаляпин, сейчас и вовсе по пять рублей продается. Представляете! Но Шаляпин – это мода, а мода, как известно, быстротечна. А вот Морфесси… на века!

Иван Палыч на поезде вернулся в Зарное. Нужно было идти прямиком в больницу – с таким-то грузом! – но как же хотелось порадовать Анну Львовну! Доктор долго колебался, потом все же плюнул – ничего страшного не случится, если сначала к учительнице зайдет.

Керосиновая лампа в окне Анны горела, будто ждала его, и парень, выдохнув пар, постучал. Дверь скрипнула, и Анна Львовна, в простом платье, с косой, перекинутой через плечо, появилась на пороге. Её лицо, мягкое, с лёгкими морщинками у глаз, осветилось улыбкой. Однако в карих глазах мелькнула тревога.

– Иван Палыч! Рада вас видеть! Хорошо, что зашли. Аглая сказала, вы в Рябиновку давеча ездили, да задержались там. Я так переживала. Замёрзли поди? Проходите, сейчас чаю согрею.

Гость, стряхнув снег с сапог, шагнул в горницу. Внутри пахло сушёными травами, чернилами и чем-то уютным, как дома у родителей в той, московской жизни.

Доктор поставил саквояж на видное место. Вытащив свёрток, протянул его девушке.

– Анна Львовна, вот… привёз вам из города. Подарок.

– Что это? – глаза девушки заблестели.

– Сюрприз. Открывайте!

Анна, взяв свёрток и ахнула. Поняла, что за подарок. Щёки порозовели. Попискивая от радости, словно мышка, она развернула бумагу, тонкие аккуратные пальцы осторожно коснулись чёрного диска.

– Пластинка! Юрий Морфесси, «Очи чёрные»! – воскликнула девушка.

– В магазине сказали, новейшая запись, прямо из Петербурга. Думал, вам понравится.

– Иван Палыч, вы… ну что вы, право, такой подарок! – она шагнула ближе. Её губы, мягкие и тёплые, вдруг коснулись его щеки, и Иван Палыч, не ожидавший поцелуя, замер, чувствуя, как приятный жар растекается по груди.

– Спасибо большое! Мне очень приятно, – девушка смущенно отступила. – Сейчас поставлю и послушаем, а то граммофон мой пылится. И чай заварю, вы же с дороги, поди, голодный.

Она метнулась к граммофону, стоявшему у окна, включила. Пластинка, зашипев, ожила, и голос Морфесси, глубокий и бархатный, поплыл по горнице: «Очи чёрные, очи страстные…» Анна, улыбаясь, поставила чайник на печь, где уже потрескивали дрова, и его шипение смешалось с музыкой. Она вернулась к столу, принесла вазочку с клубничным вареньем.

– Иван Палыч, Аглая сказала… про Фроську. И про Рябиновку. Это правда, что там тиф? В Зарном теперь тоже? Неужто эпидемия?

– Тиф есть, это правда. В Рябиновке – трое, у нас, в Зарном – Ефросинья. Но про эпидемию пока рано говорить. Все необходимые мероприятия мы предусмотрели вовремя. Думаю, если все предосторожности соблюдать – воду кипятить, руки мыть, больных не трогать – худого можно избежать. Главное – не паниковать.

Анна понимающе кивнула. Но в глаза по прежнему была тревога.

– А лекарства? – осторожно спросила она.

– Антибиотиков пока не существует, в городе сказали, что к травникам можно обратиться, – Иван Палыч с сарказмом хмыкнул.

– И в самом деле, – согласилась учительница. – Травники у нас имеются, хорошие. Вот, к примеру, бабушка Матрёна…

– Не очень я доверяю всем этим травникам, – поморщившись, честно признался доктор. – Тиф не травками нужно лечить, а антибиотиками.

– Так вы же сами сказали, что их пока не существует.

– Сказал… – задумчиво кивнул Иван Палыч.

И вдруг задумался.

Лекарств нет, но…

Неплохо было бы помочь изобрести чуть быстрее эти лекарства. Ведь многие изобретения – это суть череды случайностей, которые так удачно подвернулись под руку ученым умам. А если знать немного больше, помнить историю, то можно… ускорить процесс открытия.

Морфесси пел о страсти, чайник фыркал и шипел, Анна Львовна рассказывала о каких-то пустяках, а Иван Палыч едва ли слышал хоть что-то, вспоминая курс микробиологии в медицинском институте.

* * *

Иван Палыч, вернувшись в больницу из дома Анны, чувствовал, как усталость, словно свинец, тянет к земле. Сапоги, всё ещё мокрые от снега, скрипели по деревянному полу, а саквояж, отяжелевший от лекарств, оттягивал плечо. Пора уже было выгрузить все в сейф.

В приемной кто-то тихо шуршал.

«Неужели, мыши?» – с сожалением подумал доктор. Осень, становиться холодно, вот и лезут. Нужно будет организовать дератизацию. Или на худой конец кота взять. Не дело, чтобы в больнице мыши водились.

Парень толкнул дверь кладовой. Сейф, старый, с облупленной краской, стоял в углу, за шкафом с бинтами. Там хранилось все ценное, в том числе и морфин. Иван Палыч отпер его, аккуратно разложил склянки по полочкам. Потом сделал необходимые записи в журнале прихода лекарственных средств и расслабился. Теперь можно и отдох…

– Иван Палыч! – дверь скрипнула и в комнату заглянула Аглая. – Там гости в приёмной! Счетоводы. От генерал-губернатора, говорят. Проверять больницу приехали. Вас требуют, сейчас же!

– Иду, – устало вздохнув, ответил доктор.

Счетоводов еще не хватало. Хотя Парфенов честно признался – отправит людей, чтобы все посмотрели, проверили. Сдержал слово.

– Ефросинью проверила? Жар есть? Маски девкам выдала? – кисло поинтересовался доктор, топая по коридору.

– Проверила, жар держится, хинину капнула, как велели. Маски на всех раздала, проинструктировала, – кивнула она, её пальцы, красные от карболки, продолжали нервно теребить подол. – Иван Палыч, там эти… счетоводы… строгие, бумаги таскают, шуршат, как мыши, шепчутся. Не нравятся они мне.

– Разберемся.

Комната, тесная, квадратная, была освещена тусклой лампой. Двое мужчин сидели за столом, заваленным бумагами. Первый, длинный и худой, как жердь, с узким лицом и впалыми щеками, напоминал постного попа. Его очки, круглые, все время норовили сползти на самый кончик длинного носа и гость возвращал их на место таким же длинным пальцем, передергивая при этом как лошадь костлявыми плечами.

Второй, толстый и низкий, с красным лицом и потным лбом, пыхтел, как самовар. Его жилет, тесный, малиновый, трещал по швам, а усы, сальные, тонкие и длинные, топорщились над пухлыми губами.

Увидев доктора, гости встали, худой – резко, толстый – с кряхтением.

– Пётр Фомич Лядов, старший ревизор, – представился худой, его голос, высокий и скрипучий, резал уши. Выцветшие глаза, холодные, как лёд, впились в Ивана Палыча. – От генерал-губернатора, по делам бухгалтерии.

– Петров, Иван Павлович, главный врач, – ответил доктор. – Да, мне господин Парфенов говорил о том, что вы прибудете.

– А я Силантий Прокофьич Буров, помощник, – прогундосил толстый, вытирая лоб платком, пахнущим луком. – Доктор Петров, стало быть? Поговорить надобно, дело серьёзное.

Иван Палыч, сев напротив, кивнул.

– Конечно, как вам будет угодно. Что за дело, господа? Больница работает в штатном режиме, раненых подлечили, выписали, тиф держим под контролем. Какие вопросы?

Лядов, щёлкнув пальцами, вытащил лист из стопки, его очки блеснули, и он, ткнув тонким узловатым пальцем в бумагу, заговорил:

– Ну что ж, тогда сразу к делу, – и как-то нехорошо улыбнулся. – Приписки, доктор Петров, приписки! Вот, обнаружилось… По бумагам в вашу больницу за полгода поставлено морфина в пять раз больше, чем вы могли использовать! Вот, смотрите: пятьдесят склянок по десять кубиков, а в журнале – только десять склянок. Где остальное? Я понимаю, что может быть ошибочка закралась где-то, забыли, запамятовали, всякое бывает. Но… Главное, – он подвинул лист, – на накладных печать вашей больницы и подпись ваша, Иван Палыч! Вроде получается, что намерено все это.

Буров, пыхтя, кивнул, его усы дрогнули, и он добавил:

– Дело-то нешуточное, доктор. Морфин – штука казённая, подучетная, за него ответ держать надо. Подпись ваша, печать ваша. Что скажете?

Иван Палыч взял бумагу, пробежался взглядом. Накладная на выдачу… получил – доктор Петров. Только вот… Подпись, размашистая, с завитками, была похожа на его, но не его – он никогда не писал «П» с такой петлёй. Да и прошлый Петров так не писал – Артем это уже давно проверил.

Но с подписью понятно, ее и подделать можно. А вот печать…

Печать, круглая, с символом больницы, стояла чётко, как клеймо. Это как же так? Печать хранится в шкафу, рядом с сейфом, ключ – только у него и Аглаи. Кто мог?

– Подпись не моя, господа, – сказал Иван Палыч. – Похожа, но не моя. Печать… – он замялся, его пальцы сжались, – в шкафу, под замком. Надо разобраться, кто и как.

– Мы все понимаем, – согласился Лядов. – Пока никаких, кх-м… обвинений не выдвигаем, просто заостряем внимание на обнаружившееся. Мы продолжим изучать бумаги, а вы пока вспомните все. Может, запамятовали. Всякое бывает.

Лядов противно улыбнулся, а Буров зашевелил усами, став вдруг похож на жука.

И вновь подумалось про Субботина. Наверняка он имеет к этому отношение. Только вот какое? И как он выкрал печать? Аристотеля подговорил? Вряд ли, тот бы рассказал. Неплохой парень по сути оказался, не в пример отцу. Точно не он.

Заглянула Аглая, шепнула:

– Иван Палыч! Больных привезли! В телеге, во дворе! Скорей, там худо!

Доктор бросив взгляд на счетоводов:

– Господа, извините меня, но дела подождут. Больные важнее. Разберёмся с вашими бумагами, но позже.

– Да, да, конечно! Мы все понимаем, идите, времени еще будет предостаточно, – кивнул Лядов, начав шарить по бумагам длинными как паучьи лапы пальцами.

Доктор вышел.

– Солдаты опять что ли? – буркнул он, быстро направившись по коридору.

Во дворе больницы, почти у самого крыльца, стояла телега. Тощая кобыла фыркала, норовя съесть через стекло цветок на подоконнике. Губы лошаденки скользили по холодной поверхности и слизывали иней.

В телеге лежали трое, укрытые дерюгой. Артём, ожидая увидеть шинели, кровь, бинты, шагнул ближе, но замер, неприятно удивившись.

Не солдаты. Простые жители Зарного. Мужик лет сорока, с бородой, свалявшейся от пота, утробно стонал, желтоватое лицо напоминало восковую маску. Рядом – баба, молодая, с косой, выбивавшейся из-под платка. Женщина дрожала, синие губы шептали что-то бессвязное. Третий, парнишка, лет шестнадцати, лежал тихо, и лишь тяжелое надсадное дыхание говорило о том, что он еще жив.

«Черт! – выругался про себя Иван Палыч. – Совсем как в Рябиновке!»

Доктор обернулся к Аглае. Та шепнула:

– Тиф. Семья Ковалевых.

– Аглая, в изолятор их, к Ефросинье, – произнес доктор, с трудом сдерживаясь, чтобы не заругаться. – Постель готовь, воду кипяти, хинин возьми, температуру нужно сбить – горячие все как печь. Маски на всех, и девок зови, пусть моют полы карболкой. Я сейчас, с этими… – он кивнул на приёмную, где ждали счетоводы, – разберусь и начну осмотр.