Текст книги "Черные плащи"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Андрей Посняков
ЧЕРНЫЕ ПЛАЩИ

Глава 1
Мириады звезд

Жизнь нашу можно удобно сравнивать со своенравной рекою, на поверхности которой плавает челн…

Козьма Прутков

– Подсекай, подсекай, Саня!

– Да рано еще.

– Подсекай, говорю, сорвется!

Рывок. Взлетела удочка, почти невидимая в стылом утреннем тумане, оп-па!

Рыба – крупная по нынешним временам форель, – издевательски махнув хвостом, сорвалась, упала обратно в воду.

– Эх, Николай, Николай! – Саня, высокий мускулистый мужик лет тридцати, опустив удочку, разочарованно махнул рукой и сплюнул. – Говорил же тебе – рано!

Его напарник, лет на десять-пятнадцать старше, уже лысеющий, с вислыми, чуть сивоватыми усами и ничем не примечательным лицом, философски хмыкнул:

– Всему свое время, Саня. Ничего, наловим еще – денек-то только начинается. Эвон, заря-то какая!

За лесом, за туманной гладью озера, хмурясь, медленно вставало алое сентябрьское солнце. Туман быстро редел, прячась по берегам; в камышах и под ивами уже закрякали утки, застучал прямо над головами дятел, а невдалеке, у болотца, пару раз крикнула выпь.

Саша покосился на Николая и поспешно спрятал усмешку: знал, что напарника давно еще, лет тому двадцать назад, местные деревенские мужики прозвали Вальдшнепом, и прозвище свое он получил в точно такой же ситуации. Раздавив пару жбанов, встречали с удочками первую зорьку, и тоже закричала выпь, а Николай, тогда совсем еще молодой парень, все доказывал – не выпь, мол, а вальдшнеп. Вот и стал Вальдшнепом на всю оставшуюся жизнь. Прозвище свое, однако, Николай не любил и обижался даже на намеки, а уж тем более на смех. Бывший совхозный тракторист, Весников Николай Федорович, когда-то работавший еще и в лесопункте, на трелевочнике, вообще-то по жизни был очень обидчивым, над чем деревенские обычно посмеивались, да так, что иногда и до драк доходило. Правда, все это осталось уже далеко в прошлом. Из деревенских-то иных уж нет, а те далече… В лихие девяностые кто спился, кого убили, а кто и так, сам – либо пьяным вместе с трактором утоп, либо повесился. Не много уж их и осталось, мужиков-то, совсем не много, да и деревни давно стали не те, превратившись по сути своей в дачные поселки, куда народ только летом и приезжал. Как выражался Саша, объективный процесс, называется «урбанизация».

Ой, как не нравилось всем коренным, деревенским, это гнусное слово! А уж Николаю Вальдшнепу в особенности. Очень не любил он нынешние времена и власть нынешнюю вороватую не уважал нисколечко. Впрочем, а кто на селе ее уважает-то? Да что тут говорить! В деревнях испокон веку так – либо злобствовать, соседям завидуя, либо самому выпендриться, смотрите, мол, какой я! Какая у меня машина, какой дом, забор, и уж собачища – зверь лютый! Вальдшнеп-то как раз был из таких и больше завидовал, чем выпендривался, потому как нечем было хвастаться. Себе на уме, он и раньше особо жилы не рвал, а в нынешние времена и вовсе кое-как с хлебушка на квас перебивался. Женат никогда не был, детишек, даже внебрачных, не завел, всю жизнь промыкался один, бобылем. Правда, и зла никому не сделал. Так, завидовал да ругался – что ж, у каждого свой характер. Не очень удачлив был, это правда, зато все стежки-дорожки в ближайшей округе знал как свои пять пальцев. Александр этим и пользовался время от времени, а в последние месяца три – так почти каждую неделю. На что имелись причины весьма даже веские и не веселые, а, откровенно сказать, грустные, и даже очень.

Сашу Николай Федорович не то чтобы уважал, но… признавал, что ли. Вальдшнепу не зазорно было пройтись с ним по лесам, жбан раскатать, погутарить, однако до приятельских отношений дело не доходило. Так, знакомцами считались. Федорыч вообще ненавидел новых русских, а Саша-то, как ни крути, был из таких – три пилорамы, столовая, магазин, лодочная станция… Ну, пилорамы, допустим, принадлежали супружнице, но вот все остальное Александр сам раскрутил: и дешевую столовую – так она и называлась, «Столовая», – восстановил в первоначальном виде, как в семидесятых, и магазин – мини-супермаркет – близ федеральной трассы выстроил, и вот лодочную станцию открыл – для туристов, да и местные, у кого своей лодки не было, приходили. Кстати, жителям окрестных деревень, добрым знакомым, Саша лодки давал просто так, бесплатно. Красивые были лодочки – синие, желтые, изумрудно-зеленые… Александр сперва подумывал даже дать каждой собственное имя – «Беда» там, «Черная каракатица», «Амикус», «Голубой дельфин», «Тремелус», последние три названия были из той, прошлой жизни, в которой молодой человек обрел самое, пожалуй, главное – Катю.

А теперь этого главного не было. Вот уже третий месяц пошел… Так же вот, на своей же лодке, уплыли по протокам кататься: Катерина, супруга любимая, и сынишка Мишка, коему вот-вот должно было исполниться четыре годика. Ох, до чего ж бойкий рос мальчуган! В папу уродился, верно, Александр-то был парень не слабый, искусствами воинскими владел, мечом махал как одержимый. Не так давно зарабатывал на жизнь каскадерством, а допрежь того служил на парусном бриге «Товарищ», в ту пору и заболел парусами. Даже татуировку на левом предплечье носил: синий штурвал, якоря, ленточки и надпись «Товарищ».

Впрочем, и женушка, Катерина, не отставала – шутка ли, в двадцать лет, до встречи с Сашей еще, владеть тремя пилорамами, с бандитами-«лесовиками» уметь договариваться, бригадами верховодить… Эх, Катя, Катерина!

Как уплыли кататься – с тех пор и ни слуху ни духу. Саша и сам с мужиками все озера-речушки облазил, и милиция, и егеря, да и кто только не искал. И все тщетно! Местные поговаривали – верно, к водопадам заплыли, вот и закрутило, ударило о камни, а там на глубину утянуло, да и поминай как звали, теперь не найдешь. Не первый случай!

Случай-то действительно не первый – у водопадов да на порожинах много тонуло, только вот Катерина, недаром что такая крутая, соображала очень даже хорошо, тем более когда ребенок в лодке. Мишка так кататься любил, все просил: «Папа, мама, идемте на лодочки!» Мишка…

Молодой человек помотал головой, отгоняя грустные мысли, – понимал, конечно, что надо жить и нечего себя хоронить. Как сказал князь Андрей под Аустерлицем: «Жизнь не кончена в тридцать два года». Словно бы про него, Сашу, сказано… Понимал… И все же, все же… Грустил, кляня зачем-то себя, убивался, заливая пожар души по русскому обычаю – водкой. Правда, пить уже опротивело, обрыдло, и нужно было какое-нибудь дело, такое, чтобы захватило полностью, позволило отвлечься, да и время бы заняло. Не зря ведь говорят: время лечит. Так-то оно так, да вот пока не лечило, не отпускало. Черт! Черт! Черт! Даже могилок нет, и некуда прийти, посидеть, помянуть… разве что вот в озеро выплеснуть водку.

С серым лицом Саша бросил удочку в лодку, обернулся:

– Ну, начисляй, Федорыч, что ли.

Вальдшнеп охотно разлил водку по стаканам; выпили быстро, не чокаясь, и сразу же повторили.

– Закусочки! – Федорыч протянул соленый огурчик.

Александр покачал головой – отказался, не брала его пока водка. Может, рано было еще, а может, душа больно уж сильно тлела.

– Ну ее, эту рыбалку. – Помолчав, молодой человек потянулся к веслам. – Поплыли-ка, Коля, на остров – костерок разведем, палатку поставим…

– На остров – это хорошо, – обрадованно протянул Вальдшнеп. – Я там одно местечко знаю, как раз над обрывом. Уж там-то точно на ушицу наловим!

– Вот и славненько! – Саша улыбнулся, налег на весла, и ярко-синяя, в цвет южного неба, лодка, вырвавшись из-под ив, развела носом утренние серые волны.

– А погодка ничего вроде, налаживается. – Весников поднял голову, посмотрел сквозь быстро рассеивающийся туман на яркую просинь.

– Так еще бы! – Кивнув на ящик с водкой, Александр неожиданно расхохотался. – Мы-то с тобой зря, что ли, с утра погодку налаживаем?

– Это точно! Слышь, Саня, давно спросить хочу… Чего у тебя на лодках-то вместо номеров или там названий – как в детском саду: зайчики какие-то, утки, дельфины…

Молодой человек хмыкнул:

– «Не стреляйте в белых лебедей», Федорыч!

– В кого не стрелять?

– Фильм такой был. И книга. Катерине нравилась… вот и предложила.

Саша снова замолк, нахмурился, и Федорыч тут же наплескал еще водки, протянул стакан…

Александр выпил, закашлялся и, снова отказавшись от закуси, занюхал рукавом. Зайчики, уточки, дельфины… На той, на пропавшей лодке, желтой, как солнышко, на корме и бортах был нарисован ярко-голубой дельфин – такой же, как татуировка на пояснице супруги, сделанная когда-то в далеком Тунисе.

Когда-то? А ведь всего-то чуть больше четырех лет прошло!

Когда добрались до острова, туман уже рассеялся. Не то чтобы окончательно, дрожал еще по бережкам, над омутами, но основная поверхность озера – узкого, но длинного, километров на двенадцать, – уже расчистилась и сияла радостной бирюзою. Ветра не было, и в спокойном зеркале вод золотым сверкающим шаром плавилось солнце.

– Подмогни-ка!

Выпрыгнув на песчаный берег, Весников ухватил лодку за нос, потянул.

– От так… теперь никуда не денется. Сейчас вот привяжем.

Прямо тут же, чуть выше на бережку, под соснами, разбили палатку, натянули меж ветками тент на случай дождя, затем, повалив подходящую сушину, напилили-накололи дровишек, а уж после всего этого, выпив на удачу, зашагали с удочками на обрыв.

– Эх! – Усевшись, Александр снял сапог, чтобы вытряхнуть попавший камешек. – Ну до чего ж красотища!

– Да уж. – Николай ухмыльнулся. – Места у нас знатные. Да и осень нынче, тьфу-тьфу-тьфу, ничего себе выдалась – тихая, сухая.

Молодой человек молча кивнул, соглашаясь со всеми словами напарника. И даже забыл про удочку, про плескавшую внизу в омуте рыбу – все смотрел, прикрыв ладонью глаза от яркого солнца. На озеро, на сосны, на кленовую рощицу на том бережку. Ах и славно же было кругом! Спокойные, мерцающие бирюзой воды, глубокое голубое небо с белыми нарядными облаками, зеленовато-бурые камыши, травы в пояс, уже начинающие желтеть деревья, клин журавлей, серебристые, гонимые легким, теплым еще совсем по-летнему ветерком паутинки.

Экая пастораль! Уютно, благостно, тихо… Только слышно, как, прощаясь, кричат журавли.

И еще слышно…

– Хо?! – первым встрепенулся Вальдшнеп. – Что это? Катер, что ли? Точно – катер!

Саша прислушался, повернул голову – и в самом деле, из-за дальнего мыса на середину озера вырвался белый приземистый катер, дорогущий, крикливо-сверкающий, голосящий из всех динамиков примитивным шансоном из тех, что почему-то называют шоферским…

– Ишь, явились не запылились, змеи новорусские, Сталина на них нету! – Весников со злостью сплюнул. – Сосед, поди, твой, Саня! Или эти… с Гагарьего. Там ведь тоже охотничью базу для богатеев выкупили, скоро и на охоту, и за грибами в лес не пойдешь, все скупят, суки!

– Не, это не с Гагарьего. – Александр не отрывал взгляда от катера, казалось на полном ходу летящего прямо на мель.

– А ведь разобьются сейчас! – Вальдшнеп заинтересованно привстал. – Гадом буду – разобьются. Перепились – точно!

Саша скосил глаза и сразу же отвернулся – настолько неприятный был сейчас у напарника вид. Как будто Весников радовался, ждал – ну, вот-вот катер на полной скорости врезается в мель, переворачивается, падают в воду, кричат, гибнут люди… Да Николай «этих» за людей не считал – так, ворюги. «Наворовали у себя в городах, загадили все – теперь к нам, суки, явились!» Злобные мысли наполняли бывшего совхозника, да и не его одного, а пожалуй, большую часть России, с недавних пор падения цен на нефть упорно сотрясаемой классовыми битвами. Когда взрывались скоростные поезда, деревенские – не Вальдшнеп! – еще поначалу жалели погибших – до тех пор, пока кто-то не сказал им цену билета. Вот тогда жалеть перестали: «Так им и надо, ворюгам!» А как все радовались, когда из ядерного гранатомета обстреляли Рублевку! Как потом, по инерции, стало доставаться всяким элитным домам и поселкам, дорогущим ночным клубам! А что вы хотели, господа хорошие? Жить королями в стремительно нищающей стране? Не выйдет, слишком уж народец озлобился, а вы еще провоцируйте, провоцируйте, катайтесь тут на катерках… себе на скорую гибель!

– Черт! Отвернул, гад! Наворовали… всю Россию продали. Эх, был бы Сталин…

Федорыч сплюнул еще злее и, вытащив беломорину, закурил, разочарованно выпуская дым.

Александр уважительно качнул головой: лихо, лихо отвернул-то в последний момент. Выпендрился!

– Сосед. – Молодой человек прищурил глаза. – Точно, сосед, Паша… ни дна ему ни покрышки!

– Да уж, ясен пень, гад этот Паша, каких мало! – Глядя вслед быстро удаляющемуся катеру, Николай охотно поддержал разговор. – Что с берегом-то делать будем? Эта рожа ведь не по закону его огородила.

– Не по закону. – Заражаясь от собеседника злостью, Саша сжал губы. – Только вот закона для таких, как он, нет. Стало быть, и мы можем не по закону действовать.

– Вот то-то и оно! – Федорыч обрадовался еще больше, аж подпрыгнул, уронив недокуренную папиросу в воду. – Только это… как бы самим не угодить, будто кур во щи! У них ведь вся милиция куплена.

Александр рассмеялся:

– Так ведь мы ж не попадемся, Коля! Придумаем что-нибудь – нечего общественный пляж загораживать, ишь, выдумал, черт гундосый.

– Вот и я говорю – выдумал! Эх, не спились бы наши-то, деревенские… Митька Большак, Иванов Леонтий, Силяй, Валька Лошадь. Митька долго бы не думал – взял бы оглоблю… Эх! И были ж времена, когда такой гнуси не водилось!

– А вот тут ты, Николай, не прав, – с усмешкой возразил Саша. – Всякой гнуси на Руси испокон веков хватало. Как и в других странах. Только в других с ней справиться сумели, загнали хоть в какие-то рамки, а у нас… До ядерных гранатометов уж дело дошло! А я когда еще говорил: как только что-либо подобное изобретут – все! Хана и Рублевке, и всем прочим «элитным» зонам. Ишь, устроили апартеид… теперь по счетам платите. Хотя… – Молодой человек махнул рукой. – Недолго уж нам всем осталось. Планета одна… и вселенная…

– Да уж, да уж – Вальдшнеп тоже вздохнул. – Ты, Санек, ясен пень, человек ученый. Вот скажи – долго еще миру стоять? Говорят, пару сотен лет и осталось?

– Ну да, где-то так примерно. Ты, Колян, чем философствовать, давай-ка налей лучше.

– Ну, это мы быстро, – явно обрадовался Николай Федорыч. – Двести лет… уж поживем, ничо! Нам и пятидесяти хватит, все равно… Вот раньше – эх и времена были! Мы и не знали, как хорошо живем. Я в городе, на заводе работал, не бей лежачего, я те скажу, работа, Санек! Утром придешь, пока туда-сюда, раскачаешься, там и обед, в заводской столовке, опять же, льготный, потом туда-сюда – и вечер. План, правда, гнали, да, но, бывает, и с браком… Вот была у меня одна деваха знакомая, контролер ОТК, Валькой звали…

– Ладно. – Выдернув очередную рыбину, хорошего такого хариуса, Александр резко поднялся на ноги. – Кончай базар, пошли ушицу варить – хватит нам рыбы.

– Пошли, Санек, пошли. – Федорыч торопливо собрался. – Я тут по пути еще одну заводь знаю – со щучками. Заглянем?

– Завтра заглянем, сегодня уж – ушица.

– Ну, завтра так завтра.

Коренастый и жилистый Вальдшнеп едва поспевал за широко шагавшим напарником. Саша спешил, чувствуя, как в измотанной душе его начинается хоть какой-то подъем, возникает хоть какая-то радость, вернее – ее предвкушение. И не от выпитой водки, вовсе нет, а именно что от предвкушения готовки. Любил Александр кашеварить самолично, с младых ногтей еще, и если б не стал сперва каскадером, а потом предпринимателем, так наверняка сделался бы поваром, и даже очень хорошим. Прямо сам не свой был до стряпни! Вот и сейчас, не только рыбалка его манила и уж тем паче не надоевшая водка. Уха! Ушица! Александр столько рецептов знал! Можно со сливками приготовить, а можно с той же водкой, с корицей, с кориандром, со жженым сахаром или по старинке: отдельную – налимью, щучью, окушковую, или из рыбьих голов, без соли – вот уж сладость-то, не оторвешь, особенно утром, когда застынет все студнем, хоть режь ножиком!

Однако нынче вот Александр простую ушицу замыслил, истинно рыбацкое варево – рыба да головками лук, ну и немножко картошки, для густоты. Хотя можно и без нее…

– Ой, а перловка?! – разбирая котомки, вдруг озаботился Вальдшнеп. – Перловку забыли! И лаврушки я что-то не вижу…

– Коля! С перловкой да с лаврушкой – это не уха, это уже суп получается. Ты еще консервы бы взял рыбные…

– Тьфу-ты, тьфу-ты! Да ясен пень! – Федорыч испуганно замахал руками. – Рыбу на рыбалку брать – скажешь тоже!

Быстро почистив рыбу, разложили костер, набрали в котелок родниковой водицы.

– Эх, хорошо! – Поставив наземь стакан, Саша попробовал бурлящее варево. – Скоро готово будет.

– Так вот, говорю, была у меня знакомая контролерша ОТК, Валька…

Саша растянулся на траве и вполуха слушал.

– Год, наверное, восьмидесятый шел или чуть позже, короче – в магазинах ни хрена не было…

– Вот-вот. – Молодой человек лениво приоткрыл левый глаз. – А ты говоришь – хорошо жили! Как же хорошо-то, когда в магазинах ничего не было? Что хоть жрали-то?

– Да погоди ты, Санек! – Федорыч уже входил в раж, как и всегда бывало, когда вспоминал под водочку прежнюю жизнь. – Ясен пень, в магазинах-то ничего не было, однако ж всяк мог достать! Я вот – любой почти дефицит, а все потому, что Валька…

Приподнявшись, Александр снова попробовал уху и довольно прищурился:

– Погодя еще и нажарим, я масла взял. У нас сегодня с тобой как в школе – рыбный день.

– В школе, скажешь тоже. – Вальдшнеп махнул оставшуюся на дне стакана водку и закашлялся. – Эх, не в то горло пошла, зараза!

– Так ты в два-то горла не пей!

– Да я что хотел сказать… я про школу. Ну, которую твой падла сосед купил…

– Так он не школу купил – интернат. Что-то там строить хочет.

– Ясен пень что! Бардак какой-нибудь, мхх… – Весников смачно зажевал водку сырой луковицей и продолжил, все больше возбуждаясь: – Школа! Сколь их, школ, в ранешние-то времена было! Вот, посчитай… – Он принялся азартно загибать пальцы. – В поселке, само собой, восьмилетка – закрыли, суки! А еще, в Болтове, тож восьмилетка, в Гордееве и Чудове – начальные, в Рябом Конце, на Гагарьем, ну, где сейчас что-то строят, и там восьмилетка была. Или начальная. Разорили все, козлы, Сталина на них нет!

– Ты про каких козлов говоришь, Николай? – усмехнулся Саша. – Сколько помню, все эти школы еще при Брежневе позакрывались.

– А, все равно козлы! Все эти, нынешние.

– Так, так… Это и я тоже?

– Что ты, Санек, что ты! – Вальдшнеп поспешно замахал руками. – Ты ж не как эти… не хапуга. Столовую, вон, открыл, лодочки. На УАЗе, как все люди, ездишь, не выпендриваешься.

Зато Катерина на «додже» рассекала… Как раз выпендривалась, специально – свои-то, деревенские, ее долгое время шалавой считали. Просчитались…

Похлебав ушицы, пожарили рыбы, точнее, Александр сам пожарил – никому такое дело не доверял. Выпили еще, закусили, аккурат стемнело, и Весников как-то неожиданно вырубился – захрапел, выводя носом сипловатые смешные рулады.

А Сашу вот хмель никак не брал! Что пил, что не пил – а мысли грустные так никуда и не делись.

Подбросив в костер дровишек, молодой человек вскипятил воды, попил в одиночку чайку – собутыльник уже ни на что не реагировал – и, поднявшись, зашагал обратно к обрыву, освещая путь большим пластмассовым фонарем, в котором еще имелся встроенный компас, часы и за каким-то хреном радио.

Впрочем, радио-то Саша как раз и включил – все веселей дорога.

Лучше б он этого не делал…

Какая-то радиостанция передавала в эфир старую песню Мадонны «La Isla Bonita». Песенка эта очень нравилась Сашиной пропавшей жене, да и вообще много чего молодому человеку напоминала. А ему сейчас не хотелось ничего вспоминать, хотелось просто забыться, хотя бы на какое-то время. Собственно, затем сюда и выбрался.

Выключив радио, Александр вновь уселся на старое место, над обрывом – только теперь вокруг лиловели сумерки, а над головою, сколько хватало глаз, неудержимо сияли звезды. Мириады огоньков, заполнившие собою все вечернее небо, светили так ярко, что можно было свободно читать. А посередине небосклона сверкающей золотисто-изумрудной полоской красовались остатки Луны, взорванной пару месяцев назад по решению Организации Объединенных Наций.

Глава 2
Сталина на них нету!

Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.

Козьма Прутков

– Паша, ты ж нас всех угробишь! Ну, Пашенька, ну, может, домой поплывем, а?

Картинно развернувшись, Павел Сергеевич Домушкин, плечистый малый лет тридцати пяти, некогда известный в определенных кругах как Паша Домкрат, оперся на руль – или штурвал, черт его знает, как эта штуковина называется – и, позируя, ждал, пока подружка Леночка щелкнет фотоаппаратом. Одна из подружек, так скажем, деваха молодая, веселая и разбитная, а уж фигурка-то – загляденье, и попка, и талия, и грудь! А других девок сюда и не звали, вот еще.

– Ну, Пашенька…

Канючила не Ленка, а другая – томная блондинка Жанна. Она почему-то – вот интересно почему? – считала себя самой близкой подружкой, и, наверное, давно настала пора ее в этом разубедить, но… все как-то было лень.

– Эй, шкипер! – Паша Домкрат лениво прищелкнул пальцами, подзывая обслугу, – ну а как еще назвать-то? Не капитаном же – посудина-то принадлежала Паше, значит, он тут и капитан, и все прочее, адмирал даже.

– Да, Павел Сергеевич, – вышколенно изогнулся шкипер, седой, но все еще бравый, некогда уволенный из торгового флота за беспробудное пьянство.

Ну, Паша-то ему особенно пить не давал.

– Сфоткай нас, Афанасий. – Хозяин катера расслабленно махнул рукой, поправляя на шее толстенную золотую цепь. – Эй, девчонки, а ну давай сюда!

– Ой, Пашенька, да мы с радостью! – Девушки с визгом обступили Павла, облепили, словно мухи.

– Э-э, – засмеялся тот. – Чего так-то просто встали? Купальников я ваших не видел? А ну-ка, лифчики быстро сняли!

– Да легко! Оп-па!

И все три, разом сбросив лишние предметы туалета, вмиг остались топлес! И как это у них так здорово получилось, тренировались, что ли?

Паша ухмыльнулся, покосившись на палубу. Там был накрыт стол, за которым сидел гость, вдруг оставшийся в одиночестве, – худосочного вида господин с хмурым, морщинистым и пропитым, как у старого цыгана, лицом, в черной джинсовке, казавшийся чуть старше Павла Сергеевича.

– Михаил Петрович, а ты что ж к нам не присоединишься? Иль девчонки не нравятся?

– Да нет, почему ж? Нравятся. – Гость недовольно скривился. – Мне б перетереть кое-что…

– Да ладно, я ж сказал, все терки – завтра.

– Ну, завтра так завтра…

Михаил Петрович (у которого, кстати, тоже имелось прозвище – Миша Шахер-Махер), смакуя, отхлебнул из высокого, с золотым ободком бокала бордо урожая одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года и, посмотрев на полураздетых девиц, невольно поежился – на улице-то был не май месяц, к тому же темнело и холодало.

Поставив за штурвал шкипера Афанасия, Паша прихватил девок и тоже уселся за стол под тентом. Налил водочки – всем, кроме гостя, который страдал печенью и давно уже пил только вино, причем очень и очень недешевое.

– Ну, чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было!

Девушки с хохотом выпили, а Михаил Петрович поморщился. Вот же принес черт! И чего ему надо? Сидит, блин, как сыч… и ведь не выгонишь, братва не одобрит!

Однако и сидеть здесь с ним… Куда-то уже и веселье пропало.

Шумно вздохнув, Паша закусил водку креветками и, натянув на мощный торс полосатую матросскую майку, громко велел шкиперу поворачивать к дому.

– Ну у тебя и голосина! – снова поежился гость. – Как у пьяного дьякона. Прямо иерихонская труба.

– Какая еще, на фиг, труба?

– А, не бери в голову, уважаемый.

Паша отвернулся, скрывая гнев. Ишь ты, сука, выеживается – мол, не поймешь. А Домкрат очень даже все хорошо понимал. И знал точно – не зря Шахер-Махер явился. В гости? Ага, с его-то здоровьишком только на катерах и плавать. Что ж понесло в леса-то? Ясно что – какой-то финансовый интерес, на который у Миши был нюх лучше, чем на дичь у иной гончей.

– «Владимирский централ…» – заголосили динамики, и Паша, хлопнув первую попавшуюся девку по заднице, вновь вернулся к штурвалу.

– Ой, ой, Пашенька! Ты только нас всех не опрокинь, ладно?

– Паша, а мы что, уже домой, да?

– Домой, домой, нечего тут мерзнуть. Сейчас дискотеку устроим – на всю деревню, потом голыми купаться пойдем… у меня тут пляж, свой, личный.

– Ой, Пашенька… а нас жена твоя не прогонит?

– Да говорю ж, я ее в Бали отослал, как раз перед вашим приездом.

«Владимирский централ» в динамиках неожиданно сменился голосом Олега Митяева, впрочем, никто подмены не заметил: подвыпившим девчонкам было все равно, Мише Шахер-Махеру – тем более.

 
Когда проходят дни запоя,
Мой друг причесан и побрит
И о высоком говорит…
 

Мириады серебряных звезд ярко горели в небе, и сверкающий изумрудами астероидный пояс из останков бывшей Луны четко разрезал небосвод на две неравные части.

Причалив, Паша первым делом отправился в дом, раздавая указания слугам. Впрочем, уже и не нужно было ничего приказывать, все и так делалось словно само собою: во дворе на мангале жарился шашлычок, на кухне шинковались – нет, заправлялись уже – салаты, в том числе целое ведро любимого Пашиного оливье, в печи давно запекалась-томилась форель по-фински: тает во рту, и вообще пальчики оближешь, и даже если насытился так, что яства из ушей лезут, и тогда не удержишься, съешь хоть кусочек, а то и два.

Девчонки радовались, да и Паша все время смеялся, молчаливо улыбались слуги. Раз хозяин доволен, то и им что-нибудь, несомненно, обломится от его радости: щедрые премиальные или хотя бы остатки еды.

Только гость все ходил хмурый, словно не кореша старого проведать явился, а на какие-нибудь, упаси боже, поминки.

Во дворе грохотнула музыка – вытащили колонки-двухсотваттки.

Шахер-Махер скривился еще сильнее, словно зуб у него болел:

– Паша, друг мой… Ты что, и в самом деле дискотеку задумал?

– А что? Не так уж часто ты ко мне приезжаешь, а? Попляшем, девки в озеро поныряют, и мы заодно с ними. Ты посмотри, какой у меня забор-то?! Каменный, и ворота со львами, видел?

– Видел, видел. – Гость помотал головой, но не так просто, а с неким плохо скрытым ехидством. А потом сказал-огорошил: – Хорошие львы, да… Боюсь только, стоять им осталось недолго.

– Да ты че?! – Паша поперхнулся апельсиновым соком. – Ты че такое говоришь-то?

– Я еще и говорить-то не начинал, – лениво усмехнулся Михаил Петрович. – А ведь именно за тем к тебе и приехал.

– Да понял я давно, – махнул рукой Домкрат. – Уж извини, не мог сразу. Джип твой, охрану давно уже все в поселке заметили, я и девок-то специально позвал, чтоб, кому надо, знали – приехал к Пашке Домкрату дружок Шахер-Махер, как водится, забухали, устроили черт-те что с голыми девками. Молодость, короче, вспомнили. – Паша ухмыльнулся, поставив бокал с соком на стол. – Так что уж потерпи чуть-чуть, если не хочешь, чтоб потом слухи другие ползли: мол, Пашка с каким-то хмырем заперлись от людей и о чем-то шептались.

– А ты умный, Павел, – усевшись на лавку, улыбнулся гость. – Я, кстати, всегда это знал.

– Да уж, был бы полный дурак, в девяностые бы не выжил!

– Вот потому-то я сейчас и у тебя. Потому что ты умный. В отличие от многих прочих.

Серо-стальные глаза Михаила смотрели на Пашу с холодным прищуром.

– Я ведь заметил, как ты себя здесь поставил. – Шахер-Махер скривил тонкие губы в улыбке. – Лодка, водка, девочки… Этакий типичный браток, выживший, но ума наживший мало. Кстати, музычку на катере замени – барды, это для братка нехарактерно, даже для бывшего.

Ах ты, черт худой!

Павел шмыгнул носом – ну надо же, и это заметил! Уж конечно… Он, Павел Сергеевич Домушкин, и в институте когда-то учился – инженер-строитель по специальности, и срочную служил на Северном флоте – в БЧ-2…

Шахер-Махер не дурачок, нет… Однако зачем же явился?

– Я знаю, у тебя сын во Франции учится…

– Ты моего сына не…

– Да ты не кипятись, друг! Сен-Дени – отличный пансион, и образование там получают очень даже приличное. Только… – Гость поиграл желваками. – Только ведь и пансиону, и городу Парижу недолго осталось. Впрочем, как и всем нам.

– А, вот ты о чем, – с некоторым облегчением выдохнул Павел. – О вселенской катастрофе. О сжимании мира… Ну да, сжимается – теперь это и невооруженным глазом видно, достаточно только взглянуть на звезды. Или на Луну, которой – ха-ха! – больше нету!

– Вот и я об этом. – Михаил Петрович поднялся, бросив быстрый взгляд на суетящуюся прислугу. – У тебя найдется какое-нибудь уединенное место?

– Пошли в бильярдную. – Махнув рукой, Паша обернулся. – Девочки! Мы скоро!

В бильярдной по углам горел приглушенный свет, на стене напротив дверей висела картина. Гость подошел ближе, внимательно посмотрел, ухмыльнулся:

– Вижу, Ван Гога повесил. Дорого обошлось?

– Да уж, не дешево. Короче, Миша… Хватит уже кота за хвост тянуть!

– Говорю, говорю, сейчас…

Михаил Петрович распахнул пиджак и вытащил из внутреннего кармана буклет.

– Хочу сразу же предупредить – это вовсе не лажа. Я и сам собираюсь… если найду достаточно денег.

– Что-что? – Павел вдруг хлопнул себя по ляжкам, и гулкий хохот его повис под сводами зала, словно разреженный табачный дым. – У тебя, и нет денег?

– Столько, сколько нужно, нет.

– Нужно для чего? – насторожился хозяин.

– А ты погляди буклетик.

Пожав плечами, Паша развернул мелованную бумагу с золоченым обрезом, вчитался… и разочарованно свистнул:

– Город Солнца какой-то… Что за чепуха? И… ну ничего ж себе! Десять миллионов евриков. Это за что же?

– За билет в рай. И даже не в рай, а просто в жизнь. Миру осталось существовать не больше года… и сейчас я попробую тебя убедить в этом. Если мне не изменяет память, ты ведь когда-то учился в инженерно-строительном?

– А ты памятливый!

Паша нехорошо прищурился – Шахер-Махер, похоже, выяснил о нем если и не все, то многое.

– Учился когда-то, да. И что с того? У меня тоже нет таких денег! С чего ты взял?

– Сначала выслушай, потом будешь решать. Сам. Я – всего лишь посредник. Тебе что-нибудь говорит имя профессора Фредерика Арно?