Текст книги "Последний блюз ночных (СИ)"

Автор книги: Андрей Стригин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Зло косимся на него. Он же, сытый и здоровый, кашу не ест, нехотя намазывает на хлеб масло, один раз куснул и кладёт в тарелку, наелся.

– Закончили приём пищи, строиться! – рявкает он.

Полк, в который я попал, оказался учебным, в нем готовят спецов по обслуживанию радиорелейных станций. Самолёты летают где-то далеко, их даже не видим, а мы оказались обычными связистами, правда, с голубыми погонами.

Каждый день гоняют: бег подтягивание, снова бег, отжимание от пола, качание пресса и прочее. Народ «сдыхает» от таких нагрузок, но мне наоборот их не хватает, даже в весе стал набирать.

В один из дней, набираюсь наглости, и иду к командиру роты. Это тот капитан с дерзкими усиками, что «купил» меня за бутылку водки.

– Разрешите, товарищ капитан!

Он отрывается от стола, смотрит на меня с удивлением:– Чего надо, рядовой Панкратьев?

Меня всегда коробит эта фамилия, но уже почти привык.

– Можно мне…

– Можно обосрат…я, – насмешливо перебивает он.

– Извините, разрешите обратиться? – поправляюсь я.

– Обращайся.

– Разрешите тренироваться индивидуально.

– Что так? – с интересом смотрит на меня.

– Жирею, нагрузок не хватает, – опускаю глаза в пол.

Он встает, подходит, смотрит в глаза. Как и прежде, взгляд не отвожу:– Однако, – жуёт губы, – все бойцы загибаются, а он… жиреет. Прапорщик Бондар! – завёт старшину роты.

Тот заходит, как всегда, большой и сильный, глаза навыкате, шея покрыта испариной, кулаки как гири – давят воздух.

– Да, Алексей Павлович? – прапорщик смотрит на меня из-под толстых век, знает, из-за меня его вызвали.

– Что ж вы Лёня, курорт бойцам устроил? Смотри, как хлопец, зажирел.

Прапорщик удивлённо хмыкает:– Да, вроде как курёнок, ни жира, ни мяса.

– А он говорит, что зажирел. Просит индивидуальных нагрузок. Что скажешь?

– Просит, сделаем, – прапорщик окидывает меня ласковым взглядом.

– Вот и всё, рядовой Панкратьев, – разводит руками капитан, усики дерзко топорщатся над губой, – просил, сделали. Можете идти, уверен, скоро жира не будет.

– Пойдём, касатик, – по-доброму говорит прапорщик Бондар, тихонько толкнув меня вперёд.

Выходим. Чувствую не в сторону турников идём. Проходим котельную, у хозяйственных построек останавливаемся. О, сколько здесь кирпича! Лежит россыпью, а где-то сложен в аккуратные штабеля.

– Вот, боец, качайся. К вечеру кирпич сложить у стены, постарайся подогнать по оттенкам. Не справишься, придумаем, что ни будь ещё.

Гм, инициатива наказуема, смеюсь про себя, здесь этого кирпича, неделю укладывать. Прапорщик Бондар грузно уходит, остаюсь с этим богатством. Потихоньку ношу к стенке, пытаюсь создать первый штабель. Всё же здесь работы не на неделю, на месяц, с тоской взираю на бесчисленные россыпи.

Через час надоедает эта бестолковая работа. Кладу один кирпич на два других, треск ладонью, развалился на две половинки. Понравилось. Вскоре набиваю целую кучу. Стараюсь разбить два, три кирпича за раз, иногда получается. Эта тема меня так захватила, что не сразу замечаю, за мной уже очень долго наблюдают.

– А четыре разобьёшь? – слышу насмешливый голос.

Оборачиваюсь и обмираю, облокотившись о забор, на меня взирает целый полковник авиации. Он несколько коренаст, возраст неопределённый, можно дать сорок, а можно – шестьдесят.

– Из-звените, товарищ полковник, – даже заикаюсь, вроде, никогда не страдал.

– Дела, – протяжно говорит он, подходя совсем близко. – Кто тебя надоумил до этого? – он сурово сдвигает брови. – Как твоя фамилия? – ещё чуть-чуть и сверкнёт молния.

– Рядовой Стрельников! – выпалил я, осекаюсь и уже произношу едва не шёпотом:– Виноват, товарищ полковник, рядовой Панкратьев.

– Что? – брови лезут на лоб. – Объяснитесь, рядовой.

Меня словно прорывает, говорю долго, страстно, в моей душе кипит боль, обида, нереализованные силы и прочее, прочее.

На удивлении он меня слушает, не перебивает.

– Пошли! – приказывает мне.

– Мне к вечеру необходимо уложить кирпич, – пискнул я.

– Пустое, – отмахивается старший офицер, – стройбатовцев кликнем, за час всё будет стоять.

– Так чтоб, по оттенкам было, – неожиданно, что-то во мне с наглостью изрекает.

– По оттенкам разложат, – усмехается полковник.

Выходим с территории казарм, с любопытством разглядываю военный городок. Чисто, благо солдат хватает, достаточно уютные трёх, четырёх этажные дома, магазины – давно хотел сюда попасть.

Подходим к суровому зданию, во мне вспыхивает озарение, и ноги становятся ватными, это особый отдел. Сколько слухов о нём ходит и один краше другого!

Дежурный прапорщик вскакивает с докладом, полковник лениво отмахивается, заводит в кабинет. На стене висит, потрет Леонида Ильича Брежнева в маршальской форме, грудь увешена орденами и звёздами Героя Советского Союза. Через плечо свисает широкая лента, на которой теснятся все мыслимые и не мыслимые награды вручённые лидерами братских стран.

– Садись. Какой у тебя домашний номер?

Очень волнуясь, называю.

– Как мать звать?

– Светлана Анатольевна, язык во рту деревенеет, неужели сейчас услышу родной голос.

Полковник снимает трубку правительственного телефона:– «Завет», девушка, «Рябину», пожалуйста, – диктует названый мною номер. – Это Светлана Анатольевна?… да не волнуйтесь… именно, по поводу вашего сына… да не плачьте вы! С ним всё в порядке. Как его полное имя и фамилия?… Стрельников Кирилл Сергеевич?… ну где – где, рядом сидит… на, с матерью поговори, – он суёт трубку в мои дрожащие руки.

– Мама, – еле выдавливаю я.

Говорим долго, мать постоянно плачет, но чувствую, это уже слёзы радости. Не вдаваясь в подробности, обрисовываю ситуацию, уверяю её, что мне в армии нравится, почти курорт.

Всё это время полковник не сводит с меня взгляда и терпеливо ждёт, когда мы выговоримся. Затем, вызывает майора:– Сделай запрос в Севастополь на имя Стрельникова Кирилла Сергеевича, где учился, чем занимался, его связи, информацию подготовь в полном объёме.

– Говоришь, военная кафедра была?

– Все последние экзамены сдал. Дипломная работа написана в полном объёме, но не успел защитить, – едва не всхлипнул я. – На военные сборы собирался, мне должны были лейтенанта присвоить.

– Ну что ж, считай, что ты их проходишь, – в глазах мелькает насмешка.

Выхожу на свежий воздух, вдыхаю полной грудью, радость теснится в сердце, наконец-то всё проясняется, главное мать поняла, я жив. Оказывается, ни одно из моих писем, адресованных ей, не дошло по назначению. Прихожу к мнению, что не правильно формулировал их содержание и особый отдел придерживал их у себя. То, что существует цензура, догадываюсь. Смутно соображаю, начальник особого отдела, не просто так вышел на меня.

Так как нахожусь за территорией казарм, пользуюсь моментом, в свою часть не спешу, прогуливаюсь по гарнизону. Недавно получил первое жалование, несколько рублей, надо бы их с пользой потратить.

Сунул нос в один магазин, чуть не задохнулся от восторга, сколько здесь различного печенья, конфет, а на том стеллаже – кексы с изюмом, румяные булочки, рот моментально наполняется слюной, давно забыл о таких «деликатесах». В столовой, конечно, кормят хорошо: каша «дробь шестнадцать», залитая комбижиром, пюре на воде с варёным салом, в неаппетитным соусе. Иногда бывает варёная рыба. А на большой праздник, каждому давали по два варёных яйца, четыре печенья и по две жёсткие карамельки. Во, оторвались тогда!

Скромно стою в очереди, живот воет от голода и пытается прилипнуть к позвоночнику, это у него хорошо получается.

Только протягиваю деньги, дверь магазина распахивается, входит патруль. Тут меня осеняет, увольнительного у меня нет. Рука дрожит, продавщица смотрит с подозрением:– Что заказывать будешь, солдатик! – её требовательный голос разносится по всему залу и достигает ушей патруля. Лейтенант поворачивает голову и вот сейчас он скажет своим – «фас»!

Сжимаю голову в плечи, бормочу по поводу какого-то мыла.

– Тебе хозяйственное, или дегтярное? – вопит дура.

Глаза мои затравленно бегают, как не хочется попасть на гауптвахту, молодых там не жалуют.

– Какое мыло? – меня теснит девушка лет восемнадцати, хватает меня под руку, – папа сказал купить этот торт, – она указывает на невероятное произведение искусств, щедро усыпанное орехами.

– Стелочка, так он с вами? – расплывается в улыбке лоснящееся лицо продавщицы.

Краем глаза отмечаю, как погрустнел взгляд лейтенанта. Его рот как открылся, так и зарылся, лишь зубы щёлкнули. Патруль, несказанно удивив меня, незаметно исчезает.

Покупаю торт, с недоумением кошусь на девушку. Выходим с магазина, протягиваю ей роскошную коробку с тортом, перевязанною цветными лентами.

– Чего это ты? – смеётся она.

– Бери, – неожиданно краснею. Мне как-то, неловко в её обществе, от неё хорошо пахнет, одета с изыском, взгляд независимый, сразу видно – леди. А я кто? Молодой солдат, в мешковатой форме, с перетянутым ремнём на поясе, и… взгляд голодный.

– В самоволке? – отстраняет от меня коробку с тортом.

– Да, – искренне сознаюсь я.

– А зачем?

– Конфет хотел купить.

– Да? – она весело смеётся, показывая безупречные зубы. – А я подумала, на свиданку сбежал.

От её слов я хочу провалиться сквозь землю, так мне стал обидно и грустно. Действительно, использовать шанс свободы для того, чтоб набить себе брюхо.

– Бери торт, а мне пора в часть, – чтоб скрыть смущение, достаточно грубо говорю я.

– Да не нужен он мне, сам съешь, – гордо вздёргивает нос Стела.

– В казарме, что ли? Может мне ещё там на стол скатерть постелить?

– Ах, вот оно в чём? – не совсем поняла меня девушка. – А знаешь, пошли ко мне! – тряхнула своими светлыми волосами.

– Никуда я не пойду! – набычился я (сам себя не узнаю).

– Пошли, – решительно хватает за руку и тащит за собой.

Топаю за ней. Наверное, это выглядит комично, шикарная девица и солдат в растоптанных сапогах.

Входим в дом, лестница застелена ковровой дорожкой, на стенах, в горшках, цветы. Никогда не был в таких домах, с любопытством кручу головой. Она открывает дверь:– Прошу. Вон тапочки, там санузел, здесь умывальник, а я чайник разогрею.

Странная квартира, красиво, дорого, на стенах картины, на полках статуэтки, Под прозрачным колпаком, из полированной стали, сверкает копия Су-23.

Из комнаты просматривается внушительный шкаф, наверное, чешский, хрустальная люстра, сверкает холодными огнями.

– Тебя как звать, солдат! – доносится её голос.

– Кириллом Сергеевичем, – брякнул я.

– Вот так, прямо, по имени отчеству? – смеется Стела.

– Нет, конечно, – в конец смущаюсь, стягиваю сапоги, ныряю в мягкие тапочки. Какое блаженство!

Захожу на кухню, топчусь в дверях, всё никак не могу скрыть своего смущения. Стела расставляет на столе чайные принадлежности: китайские чашечки, пузатый чайник, серебряные ложечки и режет торт, невольно давлюсь слюной.

– Не стесняйтесь, Кирилл Сергеевич, присаживайтесь, – тонко подметив моё состояние, с озорством поглядывает на меня.

Старюсь быть раскованным, лихо сажусь за стол, сдвинув его так, что чай выплеснулся на белоснежную скатерть.

– Однако, какой же ты медведь, – лукаво смотрит девушка и мне захотелось провалиться сквозь землю, но там крепкий, дубовый паркет.

Она вытирает стол салфеткой, отрезает большой кусок торта, кладёт на блюдце, а затем себе:– Вкусный! – хвалит она и лопает его с большим аппетитом…

Силы оставляют меня, налетаю на торт. Просто сказка! Воздушный, тает во рту, орехи приятно хрустят на зубах.

Вдруг слышу, открывается дверь.

– О, папка пришёл! – срывается из-за стола Стела.

В коридоре слышу визг, она повисла в объятиях отца. Затем он входит на кухню, ложка с куском торта на полпути к моему рту зависает. Его узнаю сразу, это командир авиаполка генерал майор Щитов.

– Знакомься папа, это Кирилл Сергеевич.

Он хмурит брови, хотя чувствую, не злится.

– Дочь, ты его хоть обедом накормила?

– Пап, так мы тортик едим, это уж лучше, чем котлеты.

– Гм, – хмыкает генерал, – я не на долго, налей мне борща и котлеток побольше, – уходит в ванную, шумно умывается. В это время Стела наливает борщ, режет хлеб, смотрит на меня лукаво:– Как тебе, мой папа?

– Внушительный мужик, – округлив глаза, шёпотом говорю я.

– А то! – соглашается она.

Генерал входит, садится за стол, не спеша ест, изредка поглядывает на меня:– Откуда призвался?

– Из Севастополя, товарищ генерал майор.

– По возрасту, ты школу давно закончил. Где всё это время проводил? – проницательно замечает он.

– Пятый курс СПИ… почти закончил.

– А почему не закончил, выгнали? Успеваемость плохая?

– На красный диплом шёл, – гордо вскидываю глаза.

– Тогда как ты оказался в армии?

Ох, как мне не хочется сейчас рассказывать о своей беде! Стела приходит мне на помощь:– Папа, ну зачем ты к нему пристаёшь?! Он мой друг!

– Друг, это хорошо, – задумчиво говорит он, – а ты случаем, не в самоволке? – вновь проницательно замечает он.

Вжимаю голову в плечи:– Так получилось, – сознаюсь я.

– Папа, ну папа! Чего пристал к человеку! – обвивает его шею руками дочь.

– Ах, Стела, Стела, мать приедет, займется твоим воспитанием! – тает отец.

Перевожу дух, видимо бури не будет.

Гл.6

Генерал Щитов долго не задерживается с обедом, собирается уходить, окидывает меня внимательным взглядом, протягивает руку для рукопожатия, жмёт коротко, но сильно:– Я бывал в Севастополе, город хороший, – неожиданно говорит он. – Ты, оканчивай институт, становись на ноги. Нельзя разбазаривать знаниями, которые даёт тебе партия. Впрочем, армия, очень нужна для молодого человека, – в его глазах мелькает одобрение.

Чай выпит, вроде не гонят, что делать не знаю, очень смущаюсь в присутствии этой девушки. Она чувствует мою застенчивость, прячет в глазах улыбку:– А ты всегда такой? – в упор спрашивает она.

– В смысле?

– Ну как это сказать.

– Можешь говорить прямо.

– Как индюк.

– Не всегда, – искренне говорю я.

– Тогда это нормально, – с чувством превосходства замечает она. – А чем увлекался на гражданке?

– Любил в море охотиться.

– Ты подводный охотник? – в глазах девушки разгорается интерес.

– У нас многие этим занимаются, рядом море.

– Я была в Севастополе, с папой и мамой. Папа тогда служил на Бельбеке. На Качу ездили, что-то сказочное! Вода переливается, кругом скалы, – мечтательно закатывает глаза.

Замечаю, какие у неё восхитительные глаза, буквально лучатся солнцем, с трудом отвожу взгляд, бубню:– В плане охоты, место не очень. На Фиоленте здорово, – вздыхаю я.

– Слышала о Фиоленте, но папа говорил, там спуски опасные.

– Тропы надо знать, но, в общем, не безопасные, – соглашаюсь я.

– Я бы хотела там побывать.

– Приедешь, свожу, – загораюсь я.

– Вряд ли, папу скоро на повышение переводят, в Генеральный штаб, совсем времени у него не будет.

– Сама приезжай!

– Как это?

– Очень просто.

– Слушай, а ведь действительно! Сколько тебе ещё служить?

– Ну, я только начал, – невероятно огорчаюсь я.

– Жаль, – Стела вскользь прочерчивает меня взглядом из-под пушистых ресниц, наверное, так только у женщин, получается, – может, и подожду, – загадочно говорит она, и мой ритм сердца моментально зашкаливает. Вероятно, я угодил в омут её глаз, меня стремительно засасывает, боюсь не выплыву, пронзают отчаянные мысли.

– Хочешь, камни покажу? Метеориты. Отец их собирал, когда на Севере служил. Представляешь, тундра, засыпанная снегом, а сверху падают огненные камни. Найти их легко, снег растапливается от их жара и на их месте, возникают целые проплешины, – Стела внимательно смотрит – я уплываю, что за дурная, привычка, смотреть в глаза!

– Здорово рассказываешь, – я пытаюсь выплыть на поверхность, но голос приобретает явную хрипотцу.

– Пошли! – дёргает меня за руку.

Кабинет генерала, в некотором смысле, скромный, ничего лишнего: кожаный диван, тяжёлый стол, три таких же кресла, два мощных сейфа, шкаф с множеством полок на всю стену, битком забитый разными книгами. Исходя некоторого беспорядка в их рядах, очевидно, хозяин кабинета держит их не для красоты. В самом углу комнаты, ещё один шкаф, но в нём не книги – загадочно мерцают чёрные камни.

– Смотри, это железный метеорит, наверное, он прилетел с другой галактики, а вот этот – каменный, вдруг он с Марса? – делает она предположение.

– Что это? – тяну руки к чёрному круглому шару, сплошь в доисторических ракушках.

– Ах это… скорее всего не метеорит. Кстати, отец нашёл его на побережье Качи.

– У меня такой же, – я достаю из кармана чёрный камень и держу на ладони.

– Слушай, а ведь, правда, один к одному! Подари!

– Бери, мне не жалко, – протягиваю ей камень.

Она хочет взять, но внезапно отшатывается, в глазах недоумение:– Меня словно кто по рукам дал, – глаза округляются. – Не хочу его! Странно как-то и отцовский камень не могу взять. Ты бы выкинул его, – неожиданно говорит она, где-то я слышал подобное заявление, словно, из прошлой жизни.

На часах шесть вечера, пара уходить, стараюсь незаметно намотать портянки, вроде это как-то не эстетично, но Стела стоит в коридоре, прислонилась к косяку двери, насмешки в глазах уже нет, бесцеремонно наблюдает за моими манипуляциями. Наконец натягиваю сапоги, чуть освобождаю на поясе ремень, чтоб не слишком походить на молодого бойца:– Пока, Стела.

– Пока.

– Я пойду?

– Иди.

– Как-нибудь встретимся?

– Зачем?

– Ну, – теряюсь я, – Фиолент показать.

– Ах это… ты служи, Кирилл, – неопределённо говорит она, суёт мне пакет с остатком торта и открывает дверь.

Выхожу, испытывая двоякое ощущение, вроде страстно хочу остаться, в тоже время, вздыхаю с облегчением.

Первым делом иду к своим кирпичам. Ба! В удивлении присаживаюсь, у забора стоят ровные кубы из кирпича, распределены даже по оттенкам. Полковник сдержал слово. Скоро должен прийти прапорщик Бондар, а вот и он, лёгок на помине – грузно шествует со старшим сержантом Селеховым. Бегу, хватаю пару кирпичей и, когда они показываются, с кряхтением закладываю их на прежние места. Немая сцена, челюсти у товарищей с грохотом вываливаются из пазов, глаза выкатываются, едва не падают вниз.

Стряхиваю несуществующую пыль, строевым шагом луплю к прапорщику, докладываю:– Товарищ прапорщик, ваше приказание выполнено, рядовой Стре… Панкратьев…

– М-да, – жуёт губы прапорщик Бондар, – многое на своём веку видел. Что скажешь, Селехов?

– Поощрить надо бойца, – старший сержант удивлённо водит глазами. На фоне этих кирпичей, даже его многочисленные значки на гимнастёрке, бледнеют.

– Хорошо, я согласен на индивидуальные тренировки, – гудит прапорщик Бондар.

– На полчаса раньше до подъёма можно вставать? – наглею я.

Прапорщик окидывает взглядом незыблемо стоящие кубы из кирпича, неожиданно вздыхает:– Добро, на полчаса можно, но чтоб на завтрак не опаздывал.

Мне страшно не нравится по утрам слышать: «Рота подъём!!!» Затем толчея, суета, пихая друг друга, лихорадочно одеваются, бегут строиться. И, не дай бог, кто опоздает в строй! Звучит команда: «Рота отбой!!!» Затем, снова: «Рота подъём!!!» И так до десяти раз – сержанты развлекаются.

Старший сержант кривится, но оспаривать решение старшины роты не смеет, это чревато последствиями. Рассказывали, как один дембель, как это говорят, «положил на всё», посчитал себя гражданским человеком. Не спеша прогуливается, гимнастёрка расстегнута, ремень болтается, чуть ли, не до колен, лущит семечки прямо на выходе из казармы. Прапорщик Бондар остановился подле него, долго смотрит в наглое лицо, затем берёт двумя пальцами толстый изгиб воротника и напрочь разрывает его пополам, даже дым пошёл! Надо обладать чудовищной силой, чтоб так сделать. Дембель это оценил, весь день приводил себя в порядок, сшивал воротник и до самого увольнения в запас, шарахался от большого и доброго прапорщика Бондара.

В роте всё как прежде, дневальные ползают на четвереньках, натирают и без того сияющие полы, на турнике ефрейтор Матвеев крутит «Солнышко», старослужащие собрались кучкой, разбирают посылку, пришедшую молодому бойцу. Тот стоит рядом, терпеливо ждёт, когда они что-нибудь ему дадут из его вещей. Рядовой Ли промчался с половой тряпкой. Не понимаю его. Все правдами и неправдами, пытаются увильнуть от работ, а он всегда: «Есть, товарищ сержант! Разрешите выполнять!» И… шуррр, бежит исполнять. Я с ним общаюсь, но не очень – что-то не верится, что он обладатель чёрного пояса по каратэ.

У гардероба вижу сослуживца, он аварец, звать его Османом Магомедовичем – необычный парень, как все горцы, обладает осиной талией, затем, мощные плечи, такого же размера шея, плавно переходящая в тяжёлую голову. Он тоже студент, правда, в его институте нет военной кафедры, и его забрали в армию со второго курса. Живёт, как он рассказывает, в горах, в селе Кувик, что находится в двухстах километрах от Махачкалы. Говорит, у них столь дикие места, что в каждом доме есть оружие: и карабины, винтовки, даже автоматы. Врёт, наверное. И есть у них гора Седло, вот там, обитают снежные люди. Смеёмся, конечно, а он, вращая выпученным глазами, доказывает, что и дед его видел и отец, а лично он натыкался на огромные следы. Вот, балабол! А ещё, часто подкалываем его, по поводу как он стал мастером спорта по вольной борьбе. Он, не рисуясь, говорил, как из своего селения, на плечах, барашков таскал, а это километров восемьдесят. Затем спустился с гор, поступил в институт, пришёл на тренировку по вольной борьбе и, не обладая ни какими навыками, уложил на лопатки чемпиона СССР. Вот так и стал мастером спорта.

Он стоит, в глазах печаль и так мне его жалко стало, догадываюсь, есть хочет. Мы все всегда хотим есть. Вкладываю ему в ладонь кусок торта.

– Что это? – удивлённо смотрит на меня.

– Торт.

– А почему его мне даёшь?

– Просто так.

Он провожает меня удивлённым, благодарным взглядом.

Прохожу мимо каптёрки, вываливает Мурсал Асварович, мигом замечает мой слегка свободный ремень. У молодых он должен, перетянут, чуть ли не до позвоночника, сами же, носят их, если говорить грубо, на яйцах.

– Ничего ж себе, – возмущается он, – затяни!

Не спорю, чуть затягиваю, не свожу с него взгляда, когда он уже отстанет.

– Слабо затянул, – он пытается просунуть палец между бляшкой и животом.

– Да, вроде нормально, – вспыхиваю я.

– Дай сюда! – снимает мой ремень, меряет по своей голове, протягивает вновь.

Пытаюсь застегнуть, нет, это очень круто, раздражение захлёстывает душу, расслабляю ремень так, что он брякнул ниже пояса.

– Ну, ты и хам, – тянет Мурсал Асварович, – а ну пошли в бытовку!

Заходим, он становится в боксёрскую стойку. Не шевелюсь, смотрю прямо в глаза, он взрывается, профессионально бьёт в голову, но я быстро ухожу и рефлекторно наношу удар ногой в шею. Мурсал Асварович, растопырив руки, летит в угол каптёрки, своим телом разбивает толстое зеркало два на метр и окровавленный падает в осколки. Дверь моментально распахивается, на пороге возвышается прапорщик Бондар.

Каптёр пытается встать, лицо всё посечено, кровищи как с порося, неожиданно он выкрикивает:– Товарищ прапорщик, всё нормально! Завтра, такое же зеркало достану!

Ничего не меняется в лице прапорщика Бондара, закрывает дверь, уходит. Помогаю каптёру встать.

– Ну, ты даёшь! – утираясь полотенцем, говорит Мурсал Асварович. – Где вот мне теперь, зеркало искать?!

– Извини, – искренне раскаиваюсь я.

– Ладно, забыли. Где так драться научился?

– В Севастополе.

– Как-нибудь побоксируем, вечерком. Ты не против?

– Почему нет? С удовольствием.

– Тогда держи «краба»! – протягивает толстую ладонь.

Как-то, с этого момента, служба пошла легче. Сержанты стараются меня не напрягать. По вечерам, с Мурсал Асваровичем устраиваем ринг, я учу его каратэ, но и из бокса беру многое. Вскоре у меня вырисовывается непонятный стиль, удары ногами как в каратэ, а руками – из бокса.

Пару месяцев как корова слизала. Присяга. Стою на плацу, волнуясь, зачитываю текст и вот, я полноправный солдат! Нас поздравляет генерал Щитов. Из строя смотрю в его волевое лицо, чувствую, он выделяет меня из толпы. Словно электрический разряд шваркнул в небесах, когда мы схлестнулись взглядами, я, «зелёный» солдат, и опытный генерал, мне даже показалось, запахло озоном.

Присягу приняли, скоро нам дадут оружие, первые стрельбы. Сидим в курилке, я не курю, но иногда сплёвываю в таз с водой, чтоб не откалываться от коллектива. Рядом Осман и Ли, они тоже не курящие.

Ли посмеивается своей загадочной корейской улыбкой, Осман невозмутим как высокие горы. Как-то незаметно мы стали друзьями, а укрепилась дружба, когда послали нас как-то в наряд по кухне. Нашей обязанностью являлась, уборка помещений. Сообща делаем всё быстро, чистота, порядок, наслаждаемся покоем. Неожиданно ко мне подлетает таджик, явно старослужащий и тычет мыльницей.

– Что это, зачем? – не понимаю я.

– Она меня не понимает, – взъярился тот, – унитаз забился, иди, вычёрпывай!

– Извини, приятель, это не в наших обязанностях, – усмехаюсь я и моментально получаю сапогом под коленку. Больно! Врезал тому так, что ещё долго наблюдал, как он летит в коридоре. Азиат незаметно исчезает, но, спустя минуты, слышим яростный гул, по коридору несётся толпа, все с раскосыми глазами и огромными тесаками. Я таких ножей никогда раньше не видел, эти «инструменты» используются в разделочных цехах. Сказать по правде, стало не по себе. Вскакиваю в стойку, но меня опережает Осман, хватает длинную скамью и как пушинку метает вдоль коридора. Огромная скамейка, сшибает всех, не дав им опомниться, Осман и Ли, прыгают в эту кучу малу и безжалостно пинают дебоширов. Я, бегаю рядом, пытаюсь прорваться, чтоб внести свою лепту, но не могу прорваться, обречённо опускаю руки, жду, когда тех проучат.

На следующий день, как всегда старший сержант Селехов, ведёт нас на завтрак. Садимся – лысые и голодные, а он большой и великий, развалился за столом, кашу отодвигает, лениво намазывает на хлеб масло, нехотя кусает и выкидывает бутерброд в тарелку, этим он всем показывает, что стоит выше всех. Мы же, как голодные щенки, лихорадочно поедаем кашу, давимся хлебом. Успеть бы наестся! В любой момент старший сержант Селихов может встать и гаркнуть:– Рота строится!

Кто не успел доесть, тот останется голодным. Вот он заелозил задом, вскоре встанет, мы быстрее задвигали челюстями. Неожиданно дверца в хлеборезке открывается, высовывается уже знакомый мне таджик, видит нас и через мгновенье появляется в открытой двери, в руках поднос, забитый дымящимся мясом, идёт к нам, кладёт его напротив, улыбается, кланяется и уходит. Старшего сержанта Селихова разбивает паралич, едва не падает со скамейки. За годы его службы еще ни разу не было, чтоб старослужащие лебезили перед «духами». Вот как, оказывается, отлупили, и они признали в нас своих хозяев. Такой менталитет! Нам не понять загадочной среднеазиатской души.

Вообще, быть молодым солдатом в Советской Армии, не просто. Но одно для себя понял, нельзя пресмыкаться, но и наглеть. В какой-то мере, мне повезло, я сочетаю в себе все эти качества. На прямую, меня стараются не трогать и моих друзей, тоже. Конечно, бывают проблемы, но гашу их быстро, без попрания достоинства человека. Помню, один «дед», слегка распоясался и бил нас по ногам в строю, чтоб выше поднимали ноги. Ничего ему в этот вечер не сказал, но ночью его бужу:– Вставай, – ласково тереблю за плечо.

– Что такое? – в его голосе возникают испуганные нотки.

– Пойдём, в умывальник.

Он встаёт, безропотно, как-то обречённо идёт за мной, ноги безвольно шаркают по полу. Рота спит, никто не видит его позор. Завожу в умывальник, он опускает свой взгляд:– Был не прав, – тихо говорит. На этом инцидент был исчерпан, он больше никогда не бил молодых солдат по ногам.

Сержанты, правда, иногда отрываются на нас, но грань не переступают, интуитивно понимают, что хоть я и молодой солдат, лучше остеречься лишний раз – я генетически не терплю несправедливости.

Безусловно, как все, хожу по нарядам, шуршу на полах, чтоб можно было ослепнуть от их сияния, часами маршируем на плацу и горланим песни. В общем, служба идёт, как идёт.

– Рядовой Панкратьев! – гудит прапорщик Бондар. Он появляется в курилке, полностью заслоняя дверной проём плечами, протягивает увольнительный, – Тебя вызывают в особый отдел. Бегом!

Холодок слегка скользит между лопатками. Особый отдел, для всех нас, нечто таинственное, чего следует остерегаться. Хотя, начальник Особого отдела, вроде, ко мне благосклонен.

Торопливо выхожу из курилки, в лоб в лоб сталкиваюсь с командиром роты. Капитан поглаживает усики, смотрит загадочно:– Значить интегралы знаешь, – почему-то вспоминает он.

– Товарищ капитан, меня вызывают в Особый отдел, – чеканю я.

– Дуй, Кирилл Сергеевич, – неожиданно говорит он и помигивает.

Я буквально шалею от его слов, замираю, словно в столбняке.

– Давай, Стрельников, поторопись, – откровенно улыбается капитан.

Всё же выяснили! Ликую я. Бегу, сияю как ёлочная игрушка, а уже в гарнизоне едва не сшибаю патруль.

– Стоять, боец! – орёт офицер.

– Извините, товарищ лейтенант, я вас не заметил, – растерялся я.

– Увольнительный! – рычит тот. Его лицо покрывается пятнами, замечаю, мы с ним совсем ровесники, наверное, он недавно закончил училище.

Протягиваю, лейтенант не глядя в него, суёт в карман:– Следуйте за нами, рядовой.

– Простите, но меня вызывают в Особый отдел, – тревожусь я.

– Сказки рассказывай байбаскам, – не верит лейтенант, – посидишь на губе, прыти поубавится.

– Зря ты так, товарищ лейтенант, – огорчаюсь я.

– Не тыкай, иди вперёд, боец! – сердится молодой офицер. Приказывает патрульным, чтоб меня схватили под руки. Не упираюсь, но меня волокут достаточно грубо, словно преступника.

Гауптвахта находится на отшибе – заведение мрачное, там свои порядки, побывавшие в нём, иной раз харкают кровью с неделю, а то и больше.

Лейтенант решительно стучит в фанерное окно. Оно со скрипом отворяется, высовывается заспанная рожа сержанта:– Чего надо? – без малейшего уважения, спрашивает он. Лейтенант, багровеет, но своё «фе», не говорит.

– Примите арестанта!

– Основание? – нагло спрашивает сержант.

– Что?! – взрывается офицер, но стискивает зубы, выплёвывает, – разгуливал по гарнизону в непотребном виде.

– В «гостинице» мест нет, – издевается сержант и закрывает перед его носом окно.

Смотрю со стороны, от души потешаюсь. Офицер видит это, кровь отливает от лица, белеет от злости, его патрульные отводят взгляды, чтоб тот не заметил насмешек.

Идём к ближайшему магазину, он покупает две бутылки водки, вновь тащит к гауптвахте, стучится.

– Что надо? – в окошке вновь появляется сонная рожа.

Лейтенант суёт водку, сержант оживляется, принимает товар, гостеприимно распахивает дверь:– Заводи!

Под суровым взглядом тучного прапорщика, сдаю ремень, документы и меня пихают в сырую, холодную камеру. Там уже сидит арестант, короткие волосы всклокочены, весь какой-то чёрный, взгляд затравленный.