Текст книги "Mon AGENT или История забывшего прошлое шпиона"
Автор книги: Андрей Мелехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)
Далее Основоположник сделал неизбежный экскурс в историю, удачно упомянув о самых важных вехах в жизни Патриарха и деликатно умолчав о таких неоднозначных поступках, как сдача в аренду фараону собственной супруги под видом сестры или изгнание в пустыню рабыни-наложницы с сыном-первенцем. Особых упоминаний заслужили мудрость и редкая жизненная сила юбиляра. В жизни выдающегося полевого командира были найдены – к немалому удивлению самого чествуемого – предвестники будущей всепобеждающей христианской религии и «других религиозных воззрений». При этом дипломатическом реверансе гости-мусульмане важно покивали головами. Наконец Основоположник остановился на роли, которую Патриарх сыграл и в его собственной жизни, послужив «вдохновляющим примером», «постоянным напоминанием» и «непреходящим символом». Многие из семейного клана при этом хмуро подумали что-то вроде: «Что же ты тогда, сын шакала, в сектанты подался? Для этого тебя, что ли, Завету учили?!» Вопрос был бы законным, но риторическим: мало ли, в конце концов, случалось примеров в истории, когда чья-то жизнь вдохновляла самых разных деятелей на самые противоположные поступки?
Тут Основоположник шестым чувством опытнейшего оратора почувствовал, что народ начал уставать и неосознанно тереть в потных ладонях кубки с горячительным. А потому решил подвести черту под официозом и плавно перейти к завершающей части. Он хлопнул в ладоши и материализовал из воздуха нашего старого знакомого Галилео. В этот раз выдающийся итальянец был вполне презентабелен: побрит, благообразен и чинно одет в рясу из тёмного бархата. В руках он держал футляр из полированного ореха. Поколебавшись мгновение, великий учёный торжественно передал его в руки Основоположника. Тот, хмуро взглянув на скрытого еретика и как бы заранее предупреждая о последствиях некачественной работы, принял ящичек и, открыв, достал из него великолепные карманные часы из червонного золота, украшенные множеством эмалевых картинок с библейскими сюжетами. Сюжеты, разумеется, изображали жизнь юбиляра. В центре крышки уникального механизма сверкал желтоватыми лучами огромный алмаз. У Патриарха ещё больше покраснело лицо и выкатились глаза. Дело в том, что он давно, страстно и безуспешно пытался получить фирменные часы Галилео, который терпеть не мог и самого Прародителя, и всё его немалое семейство. Астроном вот уже несколько столетий нагло игнорировал многократные и настойчивые просьбы, сопровождаемые как посулами различных благ, так и угрозами чудовищных кар. Ни то ни другое, однако, до сегодняшнего дня не могло пронять упрямца-учёного. В последний раз, когда Патриарх попробовал запугать Галилео, проклятый звездочёт нагло ответил ему, что, мол, «напугал ты, старче, ёжика голым задом!» Тогда Прародитель всего только и смог сделать, что бессильно заскрипеть наполовину съеденными зубами и затаить злобу. И вот, желанный миг настал!
Юбиляр жадно выхватил из рук Основоположника драгоценный подарок. Раздался мелодичный звон – сработала фирменная функция часов Галилео, показывающая концентрацию экстрасенсорной энергии, которой обладают ангелы, святые и выдающиеся грешники. Патриарх победно посмотрел на учёного, который изготовил чудесный механизм явно не по доброй воле, ухмыльнулся и попытался сказать что-нибудь торжествующе благодарственное. Трапезная, вновь было зашумевшая от грешной зависти, опять затихла. И вот, в этой полной тишине, прерываемой лишь звяканьем посуды, виновник торжества жутко выпучил глаза, задушенно издал отчётливо слышное «Кхе-е-е» и замертво упал прямо в огромное блюдо со столь любимой им жареной бараниной. Раздалось несколько встревоженных возгласов. Взвизгнула прислужница-кульпитка. Ещё оставалась возможность свести инцидент к застольным излишествам, если бы к Патриарху не подскочили родственники-недоумки из числа тех, кого в Библии не отметили и которые поэтому пытались проявить свою услужливость при любом удобном случае. Вот и сейчас один из них прислонил тупую кучерявую башку к груди Прародителя, послушал несколько секунд, а потом, очумело поднявшись и проигнорировав Основоположника, всё понявшего и попытавшегося шепнуть ему приказание немедленно заткнуться, задрал кудлатую бороду в начавшее темнеть зеленоватое небо и крикнул на всё заведение:
– Да он мёртв!
Стены трапезной им. св. Антония повидали многое: юбилеи, драки и выступления великих артистов. Но никогда ещё здесь не происходило события подобного трагического значения. Все присутствующие внезапно вспомнили и поняли всё, что происходило вокруг: начиная с вдруг ставшей явственной ломоты в костях и заканчивая соседской девчонкой, у которой неожиданно обозначилась грудь. Они вновь были смертными! Красавчик грохнул золотым кубком по мраморному столу и безутешно зарыдал, оплакивая окончательное и скорое увядание своей смазливой физиономии. Мусульмане-дипломаты пожалели об оргии, которой теперь не суждено состояться, но философски рассудили, что дома их ждут гурии не хуже. Миссионер угрюмо порадовался своему предусмотрительному решению подставить Основоположника как главу сообщества. Пара чертей цинично подумали, что ещё успеют напиться на поминках и немедленно засобирались отбыть в родную юрисдикцию. Надо было срочно доложить о событии, которое несомненно заинтересовало бы демократически избранного Князя Тьмы.
– Ну что, наш бесстрашный лидер, – с тихим ехидством обратился к Основоположнику Миссионер, никем не слышимый в воцарившейся суматохе, – теперь ты, надеюсь, понял, почему я так легко позволил тебе поздравить покойного?
Основоположник подавленно молчал. Проклятый интриган опять перехитрил всех, а ответственность за разрешение кризиса теперь лежала на нём – рыбаке и сыне рыбака. Ему вдруг отчаянно захотелось вернуться в то голодное, но беззаботное время, когда он был юношей. Когда мяса и хлеба было мало, зато рыбы водилось – ловить не переловить, и всё в его мире было просто и предсказуемо.
Глава 8
Аналитик сидел за массивным деревянным столом. Согласно легенде, бытовавшей среди работников Института, стол – непомерно большой и неподъёмный, как старинный рояль, – когда-то принадлежал рейхсмаршалу Герингу. Потом он был продан с аукциона некоему «саяну» (то есть добровольному помощнику Моссада) – английскому медиамагнату. Тот был хвастливой и эксцентричной особой, любившей различные похождения. Помимо прочего, когда-то он признался Богомолу, что иногда использовал стол не только для офисной работы. Но вот в одну тихую ночь озорник-миллиардер решил спрыгнуть со своей яхты в Атлантический океан, оставив несколько вороватых сынков, разорившуюся империю и множество слухов о причинах своей смерти. Одна из муссировавшихся версий заключалась в том, что отношения между любителем ночного купания в океане и Институтом стали настолько тесными, масштаб средств, изымаемых ими для оперативных нужд из пенсионного фонда его корпорации настолько большим, а поведение старого кутилы, решившего, что теперь он может диктовать условия, столь вызывающим, что именно его тайные друзья обеспечили ему и загадочную смерть, и шикарные похороны в стране избранных. В похоронной суматохе часть личных вещей и даже мебели почившего миллиардера – в том числе и исторический стол – перекочевали в хранилища Института.
Посередине стола лежали дорогого вида золотые часы. Они были массивными и, безусловно, антикварными. Вмонтированный в крышку желтоватый драгоценный камень вспыхивал гранями, когда на него попадали лучи солнца. По другую сторону стола сидел пожилой урод, похожий на огромного богомола, почему-то нарядившегося в костюм. Мужчина испытующе смотрел на нашего наконец-то очнувшегося героя, в то время как тот с любопытством разглядывал часы (необычный механизм явственно и мелодично звякнул, когда он вошёл в кабинет).
– Неужели не помните? – всё с тем же настойчивым интересом и подозрением в глазах спросил Богомол, пытаясь понять, притворялся ли загадочный коматозник насчёт потери памяти. Аналитик искренне покачал головой. Он действительно не мог припомнить, где ранее встречал этот раритет, хотя и готов был поклясться, что когда-то уже видел его.
– Наверное, контузия была действительно сильной! – наконец ответил он.
Общение происходило вскоре после того, как очнувшемуся от долгого сна преподнесли соответствующую версию о его прошлом. Оказалось, что он – оперативник Моссада и гражданин страны избранных, родившийся и выросший в ней. Что, выполняя очередное задание, попал в засаду неугомонившихся исламских террористов-радикалов. Во время похищения ему так дали по голове тяжёлым тупым предметом, что он впал в кому. Институт, как известно, никогда не забывал о своих агентах, гниющих в чужих тюрьмах, а потому его вскоре обменяли на сотню палестинских боевиков. После освобождения сыну убитых арабскими террористами родителей пришлось сделать пластическую операцию. Богомол поведал об изменении внешности с интонацией, исключающей сожаление, несогласие или споры со стороны спасённого оперативника. Мало того, тон сказанного предполагал ответную благодарность. Но Агент промолчал, и Богомол продолжил свой рассказ. Он объяснил, что операция являлась совершенно необходимой процедурой: ведь его могли опознать враги, которых он сам бы не помнил, а потому подвергался бы ненужному риску. Именно этим объяснялись кровоподтёки и едва заметные швы на лице зеленоглазого агента. Аналитик неуверенно кивнул. Голова кружилась. Он с трудом запоминал детали своего прошлого и был вынужден мириться с новым лицом и слегка изменённым голосом – результатом хирургической манипуляции с голосовыми связками.
– А есть ли мои фотографии до… всех событий? – робко спросил Агент. – Фото моих родителей?
– Разумеется! – с наглой уверенностью соврал Богомол. – Однако наши врачи считают, что пока не следует вас травмировать. Результатом может стать новый уход в кому. Надеюсь, вы отнесётесь к этому с пониманием!
Это был не вопрос, а инструкция, и Аналитик – он же Агент – вновь неуверенно кивнул. Он по-прежнему ничего не понимал, но пока, после нового появления на свет, ему приходилось просто принимать как данное всё, сообщаемое окружающими.
После того, как начальник Института решил до получения дополнительных данных подождать с устранением похищенного обладателя нимба, у него состоялась неизбежная дискуссия с доктором, носившим многообещающее прозвище Менгеле. Обсуждалась возможность проведения не только косметической операции, но ещё и процедуры обрезания. После жаркого спора двух избранных моссадовский врач всё же убедил Богомола, что даже с частичной амнезией и даже не до конца помнящий своё лицо мужчина всё же может иметь рудиментарные воспоминания о том, как выглядит его половой орган. Особенно если на этом органе присутствуют явные следы недавнего хирургического вмешательства. Но самым убедительным аргументом оказались следующие слова врача-мучителя: «Генерал, ответьте: сколько раз в течение дня вы смотритесь в зеркало и сколько раз обращаете внимание на своё мужское достоинство в туалете?» Сражённый Богомол не нашёлся что ответить. Действительно, в его случае соотношение было один к десяти не в пользу лица с лошадиными челюстями.
Поэтому, упреждая неизбежный вопрос человека, которому пришлось бы попадать в общественные душевые избранной нации, очнувшемуся оперативнику также объяснили, что единственной причиной того, что он был необрезанным, являлась всё та же личная безопасность. Богомол рассказал целую историю о том, как когда-то в стране избранных на самом высоком государственном уровне приняли решение вырастить несколько десятков необрезанных мальчиков. Ведь только таким образом руководители Института могли гарантировать, что на каком-то этапе молодым людям, уже ставшим секретными агентами, можно будет избегнуть риска разоблачения. Самые уважаемые раввины страны под сильным давлением высоких светских властей якобы гарантировали родителям необрезанных малышей, что это зачтётся им в будущем не как тяжкий грех и святотатство, а как патриотический подвиг во имя народа и веры, сопоставимый с деяниями Давида, Юдифи и прочих героев Торы. Что ж, рассказ сей звучал достаточно дико, чтобы выглядеть вполне правдоподобным.
– Как протекает ваше общение с коллегами? – как бы между прочим спросил Агента Богомол.
Тот подумал, а потом ответил всё на том же прекрасном иврите без тени акцента:
– Мне кажется, что они очень профессиональны, внимательны и… – тут он запнулся, подумав о Снежной Королеве, – всегда готовы помочь.
Богомол лишь молча кивнул. Он уже знал о том, что таинственный и не помнящий себя посланец из шара имел шрам от сквозного огнестрельного ранения, владел десятком языков, средствами секретной связи и прекрасными навыками стрельбы (причём с обеих рук). «На месте твоих коллег я тоже был бы очень внимательным с вышедшим из комы шпионом, непонятно что делавшим в Стене Плача. Особенно если неизвестно, чьим шпионом ты был. Уж точно не нашим!» Богомол, естественно, не стал сообщать вновь прибывшему о том, что его «профессиональные» и «желающие помочь» коллеги имели приказ немедленно изолировать, а если понадобится, то и устранить незнакомца при малейших признаках возвращения подавленной амнезией памяти.
Надо сказать, что в целом Агенту нравились его вновь обретённые друзья. Всем им было по двадцать пять – тридцать лет. Все они были в прекрасной физической форме, образованны и эрудированны. Они прекрасно – часто гораздо лучше, чем он сам, – разбирались в литературе, культуре, истории и международной политике. Они всегда были готовы подсказать ударенному по голове и теперь пытающемуся вернуться в строй товарищу всё, о чём он забыл. Например, о соблюдении элементарных обрядов религии избранных, об обращении с кинжалом для кошерного убийства животных или о необходимости сохранения глубокого недоверия к своим согражданам – палестинцам. Надо сказать, что вышеуказанные реалии пока не смогли найти отклика в его сердце. Он молчал, но предчувствовал, что когда-нибудь спросит и о том, зачем Богу обрезание, и о том, как можно жить в состоянии постоянной ненависти к соседям, и о том, почему ему надо бороться с непреодолимой, генетически заложенной тягой к бефстроганов со сметаной и пиву с раками. Также из разговоров с коллегами он уже знал, что когда-нибудь ему неизбежно придётся, выполняя свою работу, убивать людей. Его очаровательная опекунша – агент по кличке Снежная Королева – прямо сказала, что именно в этом и заключается задача «кидонов», к числу которых он принадлежал десять лет, и что на его счету уже немало человеческих жизней. Агент молча кивал, но в душе очень сомневался в том, что его рука не дрогнет, когда настанет час испытания кровью. «Наверное, – подумал он, – террористы слишком сильно двинули меня по голове!»
Среди агентов, постоянно проводивших время друг с другом в классах и спортзале, на стрельбах и полевых учениях, в общежитиях и гостиницах, мужчин и женщин было примерно поровну. Как уже говорилось, все они находились в превосходной физической форме. Большая их часть не состояла в браке, так как профессия шпиона-оперативника предполагала более циничное отношение к любви и семейным отношениям, чем у обычных людей. Любой из них мог без особых раздумий, если понадобится, переспать с человеком любого пола и любых внешних данных. Разумеется, если бы это понадобилось для дела. Мало того, переспав, они могли тут же перерезать горло своему партнёру вне зависимости от степени испытанного наслаждения или отвращения. При таком стиле жизни и отношении к любви «производственные» романы были частым и поощряемым руководством Института явлением. Это несколько отличалось от кадровой политики КГБ, предпочитавшей женатых агентов, семьи которых в случае необходимости всегда можно было использовать в качестве заложников.
Аналитик, который на определённом этапе стал ощущать последствия двухлетнего воздержания, разумеется, замечал признаки подобных романов, выражавшихся когда в нежном слове, когда в поглаживании руки, а когда и в жарком поцелуе в укромном месте. Иногда он ловил на себе взгляды женщин-оперативников, которые были по-взрослому откровенны и предполагали дальнейшее развитие событий. Порою он сам, оказавшись с одною из них на борцовском ковре, невольно испытывал сладкое томление от прикосновения к потному, упругому и красивому женскому телу. Иногда Агент встречался взглядом со Снежной Королевой, несомненно самой красивой обитательницей центра подготовки, и спрашивал себя, а было ли между ними что-нибудь до его попадания в засаду палестинцев. Каждый раз он говорил себе, что нужно просто взять да задать ей этот вопрос, но он почему-то стеснялся и откладывал сей мужественный шаг на потом.
Аналитик собирался покинуть кабинет шефа Института, как вдруг, будто-то что-то вспомнив, обернулся возле двери и, посмотрев в никогда не мигающие глаза Богомола, сказал очень странную вещь:
– Вы знаете, наверное, это последствие контузии и амнезии. Когда я приближаюсь к Стене Плача, у меня возникает ощущение, что я когда-то каким-то образом побывал внутри Храмовой горы и знаю расположение древних лабиринтов внутри. Должно быть, галлюцинации!
Никогда не мигающий Богомол вздрогнул и, моргнув, отвёл глаза. Наконец он взял себя в руки и, как всегда – неестественно – засмеявшись, произнёс:
– Этим, мой молодой друг, вам лучше поделиться с доктором Менгеле!
– Кстати, а почему у него такое прозвище? – наивно спросил Аналитик.
– Потому что с его-то послужным списком ему было бы трудно получить разрешение практиковать в любой приличной стране мира. Даже ветеринаром. И не потому, что он плохой специалист. Просто некоторые его навыки имеют чрезвычайно специфический характер, а поступки порой не всегда адекватно оценивались властями того государства, где он родился и вырос.
Агент кивнул и закрыл за собой дверь.
Богомол протянул руку к кнопке вызова личного помощника. Проклятого «гоя» с его остаточными воспоминаниями надо было немедленно пускать в расход! Но шеф Института в последний момент всё же не стал отдавать приказ об уничтожении. Он не смог даже самому себе объяснить, почему поступил таким образом.
* * *
Утро выдалось нелёгким. Профессору Мари пришлось долго возиться, пытаясь разбудить свою дочь Джеки. Феноменально способная девочка решила продемонстрировать столь часто свойственную подросткам вредность, а потому решительно отказалась открыть глаза, подняться и заняться сборами в школу. Наконец у Мари лопнуло терпение и, будучи уже полностью одетой и готовой ехать на работу в университет, она присела на кровать дочери. Судя по прекратившемуся сопению, ребёнок проснулся, но из упрямства не желал подавать признаков жизни. Мари с улыбкой потянула на себя одеяло. Одеяло тут же потянули в обратную сторону, и оно плотно укутало голову юного существа, отказывающегося признать наступление дня. Мать с удовольствием посмотрела на оголившиеся стройные жеребячьи ноги будущей покорительницы мужских сердец. Но, к сожалению, долго любоваться не было времени. Красавица-профессор – смугловатая, с огромными серыми глазами – засунула под одеяло узкую ладонь и в тёплой пещере нежно нащупала лицо хулиганки. Ладонь почувствовала бугорок носа, горячее дыхание и, наконец, улыбку, за которой последовал нежный поцелуй. Под одеялом зашевелились, и из щели показалось круглое симпатичное личико с поразительными глазами ярко-синего цвета.
– Я очень люблю тебя, мама! – чуть сонным голосом произнесла обладательница синих глаз и длинных худых ног.
– Я люблю тебя, Джеки! – тихо сказала Мари, проглотив комок в горле. – Пора вставать!
Прошло два года после того, как случилось подаренное Богом чудо и мёртвые мать и дочь смогли вернуться из Ада обратно на грешную Землю. Прошло два года с тех пор, как их – оборванных и счастливых – встретило в ангольской пустыне племя аборигенов.
Прошло два года с того момента, как Джеки, рождённая слепой, обрела глаза, детство и будущее. Мать и дочь предпочитали никогда не вспоминать о том, что происходило с ними в потустороннем мире. Мари надеялась, что та, кто оказала им милость и вернула жизнь, не забудет об их нежелании вновь совершить путешествие к Альфе Центавра, когда эта жизнь приблизится к своему естественному концу. Та вечность, которую они смогли увидеть по ту сторону смерти, их никак не привлекала. Они раз и навсегда решили, что на Земле можно найти гораздо больше доброты, справедливости и сострадания, чем в Царстве Божием. Им никогда не снились кошмары, и Мари была благодарна Высшему Существу, которое, если уж решило наконец проявлять внимание к их семье, то делало это последовательно, постоянно и без оговорок. Мать и дочь были счастливы, на редкость здоровы и красивы. Они нравились людям. Всё как-то очень просто устроилось с объяснениями, документами и деньгами. Если в чём-то возникала нужда, необходимое вдруг каким-то чудом появлялось то в кармане, то в пустовавшем до этого шкафу, то утром на кухонном столе. Они занимались тем, что нравилось, – общением, книгами, путешествиями и лингвистикой. Последнее удавалось им так хорошо, что вскоре научный дуэт профессора и тринадцатилетней школьницы стал всемирно знаменитым. Ходили разговоры о том, что их феноменальные достижения в восстановлении праязыка человечества будут вскоре представлены на соискание Нобелевской премии. Они наслаждались каждой минутой общения и любили друг друга так, как способны любить только те, кто навсегда потерял любимого человека, горько оплакал его, а потом вдруг встретил его вновь. Наверное, так порою случалось во время Великой войны с родителями солдат, объявленных погибшими, а потом неожиданно вернувшихся домой. У матери и дочери не было и не могло быть секретов или тем, запретных для обсуждения, – ведь какие секреты могут быть между теми, кто видел зелёное солнце Рая и оранжевое небо Преисподней?
Вскоре после возвращения, состоявшегося два года назад в ничем не примечательном месте ангольской пустыни, возле дорожного знака «15-й километр», Мари поняла, кому она была обязана этим чудом. Она смогла оценить благородство той, кого раньше так часто проклинала за несправедливые муки, которые без всякой вины пришлось пережить ей и её ребёнку. Она поняла причину, по которой «плохие вещи случаются с хорошими людьми». Бог слишком велик и милосерден, чтобы глупо и мелочно испытывать человека, вновь и вновь причиняя ему страдания и боль. Только те, кто убог душой и разумом, способны верить в такую чушь и по-собачьи преданно поклоняться ими самими сотворённому образу Всемогущего чудовища. Нет, пришла к своему выстраданному выводу профессор Мари, Бог таков же, как и мы – созданные им по своему образу и подобию. Он добр, но забывчив, умён, но способен вспылить, он может учиться, влюбляться и разочаровываться. Он одновременно учитель и ученик, вечный старец и подросток, который так никогда и не сможет до конца повзрослеть. Он далёк от совершенства и потому так поразился доброте и человеколюбию своего собственного создания – сына плотника из Назарета. Он хочет стать лучше и хочет любви. И он – женщина.
Разумеется, в том, что касается Высшего Существа, никто и никогда не сможет быть до конца хоть в чём-то уверенным. В конце концов, на то оно и Высшее Существо! Примерно так же никогда нельзя предсказать, чем закончится тропический ураган или любовь между мужчиной и женщиной. Однако Учитель, которого Мари так уважала, но не смогла полюбить, был одним из тех, с кем Бог действительно общался. Он-то знал что говорил, утверждая, что голос в его снах и видениях был женским. В том, что касалось Мари, были по крайней мере две вещи, которые заставляли её соглашаться с Учителем. Так, ей даровали счастье жизни со своим единственным ребёнком. Но ей так и не была подарена ещё одна милость – радость пребывания с любимым мужчиной. Её избранник, с которым она провела единственную ночь в самом невообразимом для настоящей любви месте, был далеко-далеко, где-то по ту сторону Альфы Центавра. Мари очень сильно подозревала, что Высшее Существо, даже проявив бездну милосердия и послав ей и её дочери всяческие блага, всё же поступило непоследовательно и очень по-женски, решив удержать в руке последний кирпичик полного счастья. «Возможно, – горько улыбнулась про себя сероглазая лингвистка, – что и Бог иногда может попадать в любовный треугольник!» Так или иначе, но у Джеки чудесным образом появились глаза того интенсивно-синего цвета, который явно отсутствовал у её родителей, бабушек и дедушек. Подобные глаза Мари до этого встречала лишь однажды и хорошо помнила как их обладательницу, так и обстоятельства той встречи.
Джеки, как всегда, провела слишком много времени перед зеркалом и слишком мало за завтраком. Матери пришлось на ходу, не разбирая, захватить утреннюю почту. Небольшая серебристая машина, весело отражающая лучи ароматного летнего утра, быстро домчала мать и дочь до школы. Очаровательная в своей угловатости девочка-подросток взбежала по ступеням, махнув рукой перед тем, как погрузиться в болтовню с подругами, которые никогда не умирали, не жили во тьме и не просыпались в зловещих лучах оранжевого солнца с огромными синяками на детском теле. Мари вздохнула и, бросив взгляд на часы, решила просмотреть почту. Там были газеты, по-прежнему обсуждавшие террористическую атаку на госпиталь в стране избранных, счета за квартиру, рекламные буклеты и, как всегда, приглашения посетить конференции, выступить с лекциями или побывать на благотворительных вечерах. Мари привычно сложила их в пачку: она игнорировала большинство из них, так как не хотела расставаться с Джеки даже ненадолго, совместные же поездки предполагали бы постоянное отсутствие дочери в школе. А ведь пропускать уроки не должен даже будущий Нобелевский лауреат!
Мари не смогла бы сказать, почему одно из только что прочтённых писем вновь привлекло её внимание. Скорее всего, приглашение библиотеки Британского музея посетить Лондон понравилось ей возможностью поучаствовать в расшифровке древнего письменного памятника, недавно найденного в Египте. Возможно, впрочем, что на её решение могла повлиять и приложенная фотография документа. Мари показалось, что когда-то она уже видела этот почерк и картуш-иероглиф, которым был подписан документ. И что принадлежал он тому, из-за кого она так и не смогла заставить себя ещё хоть раз взять в руки Ветхий Завет.
