Текст книги "Время шаманов. Сны, дороги, иллюзии"

Автор книги: Андрей Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Я с изумлением увидел, что тело женщины расслабилось, она перестала стонать, а на лице появилась слабая улыбка. Несомненно, боль отступала, это поняли и многочисленные родственники, сидевшие рядом на старинных стульях, табуретках и продавленных креслах. На их лицах отразилась целая гамма противоречивых чувств, а Чимеккей тем временем продолжал словно «соскребать» что-то с рук и спины женщины.

Внезапно моё зрение как будто обострилось, все предметы стали резкими и приобрели чёткие, ярко выраженные края. Я услышал звуки невидимого бубна. «Это небесный бубен!» – осознал я. – «Я снова слышу его!». Бесшумные звуки небесного бубна всколыхнули окружающее пространство, воздух «поплыл» как во время жары, и что-то подобное занавесу распахнулось передо мною.

Яркие краски нахлынули на меня, я огляделся и с удивлением понял, что вижу одновременно две картины происходящего. Первая была той самой обычной картиной повседневного мира, где все предметы и люди имеют знакомые с детства очертания, а вторая… Вторая отдалённо напомнила мне кадры научно-популярного фильма, снятого на плёнку, фиксирующую расширенную цветовую гамму, и включающую, преимущественно, инфракрасную часть спектра. Яркие, подвижные как ртуть, живые разноцветные тёплые пятна сидевших в комнате людей разительно отличались от холодного безжизненного голубоватого спектра предметов мебели и домашнего обихода. Образы были нестабильны, проявляясь и угасая без видимой системы. Даже в воздухе, казалось, были разлиты тёплые флюоресцирующие краски.

Я увидел Чимеккея, склонившегося над больной женщиной, и саму больную, в световом спектре которой было нечто особенное, отличавшее её от остальных людей. Это «нечто» выглядело как грязно-чёрно-коричневое мутное пятно в правой части переливающегося чистыми цветами тела. Это пятно раскинуло свои щупальца почти на всё тело женщины, было видно, что метастазы проникли в самые дальние его уголки. Энергия того пятна была вполне сознательной, может быть, не в той мере, как у людей, но достаточно разумной для того, чтобы осознавать самоё себя.

Я увидел, что Чимеккей вовсе не «соскребает» что-то с тела, а, наоборот, словно прожигает как электросваркой черноту, прочно укоренившуюся в переливе живых энергий. С кончиков когтей кошачьей лапы, которую он держал в правой руке, струились потоки ярких белых искр, похожих на дугу электросварки. Это меня настолько поразило, что мгновенно включились, видимо, какие-то защитные механизмы, запрятанные глубоко в организме, и я опять стал видеть всё так, как видел всегда.

Спустя некоторое время Чимеккей выпрямился и сказал, как обычно в конце ритуала:

– Всё, спасибо всем.

Женщина, сидевшая на стуле, открыла глаза и высказала благодарность Чимеккею. После чего самостоятельно встала и ушла в соседнюю комнату.

Не зная, что делают в таких случаях, я стоял посреди комнаты, держа в руках деревянную трещотку. Видимо, понимая моё состояние, Чимеккей легонько подтолкнул меня в спину, направляя к выходу. Как на автопилоте, я вышел во двор и увидел, что уже наступила чёрная южная ночь. Я сел в стоявшую во дворе автомашину, захлопнув за собой дверь и ожидая, когда придёт хозяин, чтобы отвезти нас назад.

Сквозь тонированные боковые стёкла я долго наблюдал, как по двору ходят люди с включёнными электрическими фонариками, потом вышел Чимеккей, потом все снова зашли в дом, сквозь занавески окон которого видны были мечущиеся по комнате тени. Вышедший вскоре хозяин также совершал загадочные манёвры возле дома. Их активность была совершенно непонятна, мне уже хотелось ехать. Наконец, кто-то заметил, что я сижу в машине, и указал на меня пальцем Чимеккею. Он махнул рукой, показывая, чтобы я вышел. Подойдя к нему и спросив, в чём дело, я узнал, что всё это время просидел в старом заржавевшем автомобиле без колёс и руля.

***

Выйдя утром во двор, я увидел Чимеккея, сидевшего возле юрты на невысоком складном стуле, и присел рядом с ним. Он заговорил, словно не прерывалась наша вчерашняя беседа:

– Только на своём опыте познав свои возможности, ты сможешь пройти дальше, чем то место, где находишься сейчас.

– Что это значит?

– Вчера ты впервые почувствовал, что такое шаманское сознание. Все дни, которые ты проводил со мной до этого момента, можно считать подготовкой к этому моменту. Ты понял, что для того, чтобы кого-то лечить, шаман должен привести себя в это состояние, иначе всё, что он делает, бесполезные потуги. Так, кстати говоря, можно отличить настоящего шамана от того, который только выдаёт себя за такового. Хитрец может всё делать правильно – перенять ритуал настоящего шамана, скопировать его приёмы исцеления, амулеты и обереги, детали одежды, даже может петь его алгыш, но всё это будет только видимость – подделка. Шаман, который знает, сразу эту подделку различит. И нельзя ощущать жалость к пациенту. Но сострадание должно быть, без сострадания целителя-шамана просто не существует! И конечно, не должно быть никаких мыслей о себе, о своих личных проблемах и, тем более – страхах. Только тогда ты сможешь открыть небесную дверь.

Видя, что я не понимаю, Чимеккей пояснил:

– Это невидимый вход, настоящая дверь, которая открывает шаману пространство Вселенной. Шаман видит Вселенную, полную звёзд, он просит её о помощи, помощи не себе лично, а тем людям, которые пришли к нему. И Кара Дээр, Чёрное Небо – Вселенная, отзывается на его просьбу, потому что знает, что шаман выполняет своё предназначение.

Он улыбнулся:

– Сам подумай, если небо само поручило шаману стать тем, кто он есть, разве же оно откажет ему в помощи и в необходимых для выполнения его задачи инструментах?

– Но что же будет с той женщиной?

Этот вопрос не давал мне покоя. Перед глазами стояло её лицо, полное страдания.

– Наверное, она скоро покинет эти края…, – с невыразимой печалью в голосе сказал Чимеккей, и я не сразу понял, что он говорит о смерти. – Её болезнь вылечить очень сложно. Я сказал вчера об этом её родным.

Чимеккей глубоко вздохнул, а потом сказал с улыбкой:

– Сегодня утром, пока ты спал, примчался её сын, он вчера стоял в стороне, помнишь? Сказал, что болей сегодня у неё нет – первую ночь за последний месяц она спала спокойно. Сегодня сама сюда хочет ехать... Хорошо, пускай приезжает, её душа уже почти нашла покой, её нужно поддержать, скоро уже отправляться ей в дальнее путешествие. Мы ей поможем в этом.

– Неужели даже твой могущественный дух-помощник не смог ничего сделать?

Он с недоумением посмотрел на меня:

– Какой ещё дух-помощник?

Мне показалось, что он шутит:

– Ну, тот большой кот, стоявший возле стула, на котором сидела женщина. У него хвост такой пушистый был…

Чимеккей посмотрел на меня и засмеялся:

– Ты ошибся – не было никакого кота.

– Я же его видел! Сначала его действительно не было, но потом он проявился прямо в воздухе, а ты стал двигаться так, как двигаются кошки.

Он покачал головой:

– Ты отчасти прав, но не совсем. Действительно, помощник на этом сеансе присутствовал, но образ большого кота нарисовало тебе лишь твоё богатое воображение.

Он объяснил, что реальность, которую мы видим, на самом деле – только лишь видимость, внешняя оболочка. За нею стоит другая действительность, не менее реальная, в которой происходят параллельные события. Эта реальность словно «проступает» сквозь полупрозрачную ткань видимого нам мира. Но никогда нельзя останавливаться на достигнутом и принимать за конечный результат промежуточные постижения.

– Ты хочешь сказать, что та, вторая реальность, тоже не окончательна.

– Конечно, нет.

И он мне пояснил, что это явление можно сравнить с экраном работающего телевизора: там возникают образы людей, стран, различных животных, которых ты никогда не видел «вживую». Там могут быть даже целые сюжеты, завершённые и логичные. Но полагать, что эти картинки – реальность, могут только маленькие дети, не знающие, что все эти движущиеся образы не более, чем всего лишь проекция, результат бомбардировки телеэкрана – стекла с особым покрытием – потоком заряженных частиц из электронно-лучевой трубки телевизора. Эти частицы создают градации разных цветов, которые мы в своём уме «выстраиваем» в логичные образы.

– То есть окончательной реальностью вчера, когда я видел большого кота, был поток заряженных частиц?

Он посмотрел на меня своим взглядом, в котором читался покой и «понимание моего непонимания»:

– Это ты должен понять сам. Нет толку, если я тебе буду всё досконально объяснять, всё равно почти всё забудется. Но скажу, что если бы вчера рядом с нами находился другой шаман, он мог увидеть и другое существо, например, какую-нибудь птицу. И был бы прав так же, как и ты, когда увидел барса.

По правде сказать, тема каких бы то ни было невидимых животных была мне не особо интересна, поэтому я со спокойно душой принял его объяснение. Подумав, что наша беседа всё больше уходит в какие-то метафизические дали, я решил переменить тему и поговорить о том, что интересовало меня в этот момент больше всего:

– Чимеккей, каждый раз во время ритуала я слышу, как ты поёшь алгыш, свою шаманскую песню. Как ты её придумал? Или, может быть, тебя кто-то ей научил?

– Шаман не может «придумать» свой алгыш, и уж тем более никто не может его ему обучить.

– А как же тогда…

Он не дал мне договорить:

– Я уже говорил тебе неоднократно, что все действия человека, шамана или не шамана, направляются бесконечным вселенским жизненным потоком. Шаман, в отличие от других, этот поток осознаёт каждую секунду своей жизни. Поэтому не стоит беспокоиться о том, как «придумать» себе алгыш или провести ритуал. Всё это будет дано, когда придёт время. Ты не найдёшь во всём мире двух шаманов, у которых были бы одинаковые ритуалы, одинаковые алгыши, одинаковые амулеты или предметы, используемые для исцеления. Даже у одного шамана в разное время они могут меняться, но такие изменения не должны быть насильственными, они должны являться результатом естественного хода вещей.

Я подумал, что он немного рассердился и поспешил спросить о другом:

– А что означают те звуки, которые я слышу каждый во время сеанса исцеления? Какое-то хрипение, шёпот, свист…

– Звук голоса шамана, многообразные тембры колокольчиков, трещоток и, конечно, бубна, не просто настраивают пациента на проведение сеанса лечения, но и по-настоящему создают целый спектр вибраций в теле человека. А такие вибрации гармонизируют процессы даже на клеточном уровне. Ты и сам это заметил.

Я признался, что много раз после проведённых им сеансов ощущал, что все мышцы и связки моего тела словно обновляются, становятся гибкими и подвижными. Иногда мне казалось, что акустические вибрации проникают во внутренние органы и даже в кости скелета, заставляя их резонансно отзываться на звуковые потоки.

Он засмеялся:

– Я уж думал, что ты никогда об этом не спросишь! Очень терпеливый человек!

Я тоже засмеялся, вспомнив случаи из своей жизни, когда нужно было проявлять терпение и настойчивость, а я поступал совершенно противоположным образом. Уж чем-чем, а терпением я никогда не отличался, о чём и сказал Чимеккею.

– Шаман должен быть терпеливым, – сказал он серьёзным тоном. – Нельзя пытаться добиться желаемого с наскока, нельзя вылечить человека за пять минут, если, конечно, тот не симулянт.

Он сказал, что нельзя достичь высот духа мгновенно, к ним можно лишь прикоснуться на короткое время, но затем неизбежно следует возвращение назад. И оно будет тем более болезненным, чем выше мог подняться шаман. Такое возвращение может привести к телесным болезням или даже преждевременной смерти. Так что терпение совершенно необходимо, потому что по лестнице познания нужно подниматься постепенно.

Чимеккей произнёс последнее слово как «поступенно». Я подумал было, что виной тому его акцент, с которым он говорил по-русски, но через секунду осознал, что это намеренная игра слов, означающая, что человек должен плавно переходить от одной ступени учения к другой, не перескакивая через несколько ступенек, а оставаясь на каждой ровно столько, сколько необходимо.

Он некоторое время молчал, глядя в безоблачное, почти белое от жары небо, а потом сказал:

– Ты правильно обратил внимание на то, что звуки играют важную роль в процессе исцеления. Это моё знание, которое лежит в основе всей моей шаманской практики. Это то, что я смог узнать с того момента, как стал шаманом. А было это очень и очень давно.

И Чимеккей стал рассказывать…

Он рассказал, что в начале мироздания был звук. Этот звук нарушил равновесие и безжизненную стабильность первозданного хаоса и запустил лавинообразный процесс рождения Вселенной – как в горах малейшее сотрясение воздуха вызывает сход снежной лавины. Или как в насыщенном солевом растворе начинают расти кристаллы – при критическом насыщении раствора. Мироздание в своей основе имеет бесконечный субстрат, некий плотный, насыщенный раствор «протосознания» – сознания первобытного, неразвитого, но определённо способного к самоорганизации. Из этой первоосновы-субстрата во Вселенной начали расти «кристаллы», которые в процессе роста стали осознавать себя как отдельные существа.

Нам, людям, как и многим другим существам, кажется, что мы изолированы от мира, но это иллюзия, исходящая из нашего неведения. Мы неразрывно связаны с первоосновой – бесконечной, разлитой во Вселенной энергией-сознанием, вернее, являемся её частью, будучи одновременно организмами, имеющими свободную волю. И наша задача как неотъемлемой части мироздания в обозримом будущем неуклонно растить, «расширять» своё, и не только своё сознание.

– Процесс роста нашего сознания уже запущен в начале времён, причём запущен силами, превосходящими наше понимание невообразимо, – говорил Чимеккей.

Если привести сравнение с геологическими процессами, мы похожи на округлые «стяжения», конкреции минералов особого рода, которые иногда можно наблюдать в горных породах. Эти конкреции являются частью породы, формируя её жёсткий каркас, и в то же время они являются самостоятельными образованиями, имея чётко выраженную внутреннюю структуру, часто – кольцевидную. Так и мы, расширяя своё сознание, словно наращиваем его объём – как жемчужина увеличивается в объёме, наращивая перламутровые слои. Сходство нас с жемчужинами состоит ещё и в том, что, так же, как в центре жемчужины находится маленькая песчинка, так и у нас в сердцевине нашего существа есть такой центр. Это сверкающая искорка сознания, объединяющее начало жизни. Вокруг таких маленьких центров сознания, искорок, в бесконечном количестве плававших в бессознательном растворе первичного разума, и начали формироваться сверкающие оболочки сознания.

Такой искоркой обладают не только люди, но и все животные, птицы, рыбы, насекомые – вообще, все живые существа на Земле и за её пределами. Более того, все звёзды и планеты вовсе не являются мёртвыми скоплениями камня или раскалёнными газовыми гигантами, они столь же живые, как и мы, люди. Во вселенной всё полно жизни: вспыхивающие сверхновые звёзды и метагалактики – результат слияния сгустков материи; вибрации тонких энергетических полей и газопылевые туманности – эмбрионы звёздных систем, органическая жизнь кислородных планет и гигантские галактические существа, живущие во Вселенной, не имеющей материи; обладающие гигантской массой чёрные дыры и неуловимые по краткосрочности жизни микрочастицы… Все они в той или иной степени осознают себя и развиваются, эволюционируют.

И, в конце концов, вся Вселенная – тоже огромное живое существо. Она определённо понимает, что она живая. Несмотря на то, что ей миллиарды лет, она не достигла ещё своего расцвета, своей зрелости, и по меркам бесконечности – она ещё дитя. Вся Вселенная лишь большой ребёнок, пусть и непостижимо большой и невообразимо сложно устроенный.

– Наша задача – помочь этому ребёнку повзрослеть, – сказал Чимеккей спокойным голосом, словно говорил об обыденных вещах. – Но для этого мы сами должны расти. Для этого и рождаются люди – существа, сотканные из плоти и духа. А чтобы люди не забывали о том, для чего живут, на Земле существуют шаманы.

Глава 12. Хоомей

В один из дней мы возвращались из соседнего посёлка, где были по приглашению одного из жителей. Автомобиль, который вёз нас по пыльной просёлочной дороге, заглох на полпути. Водитель, молодой парень, долго копался в моторе, заглядывал под днище машины, но в конце концов развёл руками, сказав, что не может разобраться в поломке. Он предложил нам подождать, пока он сходит назад в посёлок за помощью, а заодно найдёт машину, чтобы отвезти нас домой.

Чимеккей, подумав, предложил мне пройти пешком несколько километров, оставшихся до трассы. Конечно, я согласился: после многодневного пребывания в закрытом помещении и поездок в автомобиле хотелось размять мышцы. Через несколько минут мы уже шагали по узкой грунтовой дороге, которая вилась среди иссушённых жарой, поросших невысоким кустарником пологих холмов. От жары и множества кружащих голову запахов трав воздух был таким густым, что его, казалось, можно было пить как горький полынный настой. Почти совершенно опьянев от горячего воздуха степи, невероятной панорамы дальних тёмно-синих гор, я закричал во весь голос, вспугнув небольшую песочного цвета птичку, которая резво вспорхнула и поднялась высоко в небо, так что её едва было видно на фоне белёсого полуденного неба. И оттуда, с неба, полилась неожиданно мелодичная, с переливами трель.

– Смотри, Чимеккей – птица, – воскликнул я, запрокинув голову и пытаясь рассмотреть птицу из-под ладони, приложенной ко лбу козырьком.

– Да, – ответил он. – Это степной жаворонок. Он считается шаманской птицей.

– Почему? Мне кажется, эта птица слишком уж маленькая, чтобы быть шаманской. Вот орёл – это другое дело!

– Ну, во-первых, даже тувинское название этой маленькой птички однокоренное с тувинским словом «шаман», – он улыбнулся. – А если серьёзно – главная причина сходства их в том, что жаворонок, как и шаман, поёт только в полёте. Пение и полёт и для жаворонка, и для шамана – одно и то же. Когда шаман взлетает высоко в небо, он поёт, и наоборот: когда шаман поёт, он взлетает высоко в небо. И это песня его сердца, песня его души. Нет песни без полёта, как нет полёта без песни.

Он посмотрел на меня и сказал:

– А размеры птицы здесь совершенно неважны. Например, на Севере, там, где ты живёшь, одной из главных шаманских птиц считается обычная маленькая трясогузка. Она несёт шаману вести, она его разведчик и лазутчик.

Мне показалось, что он фантазирует: ведь, как я знал, он никогда не бывал на Севере. Но он, похоже, совершенно не хитрил, да и, насколько я успел его узнать, такая черта как хитрость ему была несвойственна.

– Это очень просто, – сказал он, видя в моих глазах вопрос.

Я про себя подумал, что не в первый раз слышу эти слова, но мнение своё оставил при себе. Однако от него не ускользнули мои сомнения, потому что он улыбнулся и запел вполголоса весёлую тувинскую песенку.

Я спохватился и спросил, что он имел в виду, когда говорил, что шаман летает, когда поёт. Я представил себе это как воображаемый полёт, своего рода экзальтацию или некий экстаз, в который вводит себя шаман во время камлания. Развивая эту теорию вслух, я стал объяснять ему психофизические и биологические механизмы такого состояния, рассказав, что в организме человека в этот момент выделяются особого рода вещества, позволяющие ощущать иллюзию полёта и вообще – видеть фантастические образы.

Этот вопрос занимал меня в тот момент больше всего, и я уже практически убедил себя в том, что все виденные мною образы лишь результат банальных химических процессов, протекающих в моём мозге.

– Так уж и все? – спросил Чимеккей, когда я высказался. – И даже тот образ злокачественной опухоли, который ты видел, когда перед тобой приоткрылась «небесная дверь»?

– Ну да… – неуверенно сказал я.

Он сказал, что если следовать такой логике, то, значит, все те сеансы исцеления, которые он проводил в моём присутствии в течение всех этих дней, недействительны. Никто не должен был исцелиться, кроме тех нескольких человек, болезни которых были скорее внутреннего плана, то есть, психологические.

Я молчал, мне вовсе не хотелось так думать, однако логика моих рассуждений приводила именно к таким выводам. Это было явное противоречие, поскольку я своими глазами видел, что больные действительно излечивались. Конечно, излечивались не все, но процент успешных исцелений был всё-таки слишком высоким, чтобы его можно было списать на психологическое воздействие.

Я подумал, что последнее тоже нельзя было исключать, поскольку в своей жизни мне не приходилось сталкиваться с такой сильной и цельной личностью, как Чимеккей. Слова, мысли и поступки его были неразрывно связаны друг с другом, все свои замыслы он, насколько мне было известно, с мягкой неуклонностью, а если требовалось – и с пробивной силой локомотива – претворял в жизнь.

Я подумал, что он рассердился, однако же, напротив, он, как мне показалось, даже похвалил меня, сказав:

– Это хорошо, что ты не принимаешь всего на веру. Нужно всё исследовать самому.

И прибавил, что из-за обилия новых впечатлений и идей в моём организме, возможно, сработали какие-то «предохранители», заставившие искать рациональное объяснение всему увиденному.

В этот момент мы уже подошли к прямой, как линейка, трассе и зашагали по её обочине. Через некоторое время Чимеккей предложил мне отдохнуть, и мы устроились на маленьком холмике неподалёку от пылающей жаром асфальтовой ленты.

Приятно было сидеть на горячей, прогретой южным солнцем земле. Я рассматривал округлые рыжеватые холмы на противоположной стороне дороги, кое-где они были совершенно лишены всякой растительности, выжженной летним солнцем. Внезапно мне в голову пришла мысль, и задал вопрос:

– А что ты имел в виду, Чимеккей, когда говорил, что в основе твоего знания лежит знание всевозможных звуков?

– Когда-то я узнал о том, что вся Вселенная взяла начало от ЗВУКА, и я, как и ты сейчас, принялся изучать все звуки, которые существуют в мире.

Он рассказал, что для того, чтобы исследовать звуки, ему пришлось разделить их на категории. Там были звуки стихий – воды, огня, ветра, дождя, грома и молнии; звуки, издаваемые животными и птицами; звуки, принадлежащие людям и их творениям – музыкальным инструментам, машинам и механизмам, и многое другое.

Он рассказал, что изучил тысячи и тысячи звуков, нашёл приёмы, позволяющие различать в любом акустическом явлении особые, только немногим людям слышные оттенки, о том, какие фантастические симфонии ему доводилось слышать. И исполнялись они не оркестром, располагающемся в концертном зале… Это были симфонии, исполняемые мирозданием на нерукотворных инструментах. Шелест ветра в кронах деревьев, неслышный полёт бабочки, жужжание шмеля, собирающего нектар с цветов полевого клевера, восход Луны над горизонтом северного полушария, работа земляного червя, прокладывающего свой тоннель под землёю, скольжение серебристых облаков по вечернему небу – всё это он мог слышать одновременно. И все эти звуки создавали невероятную гармонию, раскрывая удивительные секреты.

Он сказал, что в результате пришёл к выводу, что все звуки в мире произошли от некоего универсального звука, и понял, что этот царь-звук и есть тот самый, что лежит и в основе всего в мире. Один из отголосков того звука, давшего начало Вселенной, мы слышим до сих пор – это звук небесного бубна. Он звучит всегда, стоит лишь прислушаться по-настоящему, и приходит он из самого центра вселенной.

Чимеккей замолк, глядя сияющими глазами в небо.

– Когда солнце садится, погружаясь за горизонт, иногда, при удачном стечении обстоятельств, можно видеть зелёный луч, который в качестве прощального жеста солнце бросает на землю, уходящую на время в темноту. Этот луч распространяется по земле огромной волной и сопровождается фантастически прекрасным мелодичным хрустальным звуком, равного которому нет на земле. А звуки радуги!...

Не в силах выразить словами увиденное, Чимеккей пожал плечами, сказав:

– Не получается. Слов мало. Русский язык надо изучать.

И улыбнулся. Я заверил его, что он достаточно хорошо говорит по-русски, во всяком случае, я понимаю всё, что он хочет сказать. «Или почти всё» – прибавил я про себя, поскольку иногда акцент Чимеккея действительно был ощутим, а иногда он путал формы глаголов и падежи.

– А что дальше? – спросил я, желая поскорее узнать, чем же всё это закончится.

– Что – дальше? – удивился он.

– Ну как же… Тот изначальный звук, ты нашёл его? Какой он?

– Если ты хочешь знать, какой он, ты должен найти его сам, – мягко сказал Чимеккей.

Я промолчал – мне показалось довольно туманной идея искать звук, которым сопровождается восход Луны. Я знал, что в безвоздушном пространстве акустические колебания не распространяются, поэтому перевёл разговор на более интересную тему:

– А те песни, которые ты иногда поёшь таким необычным голосом, о чём они?

Вместо ответа Чимеккей запел одну из тех песен, которые я слышал уже много раз, но впервые он запел её не вполголоса, а в полную силу лёгких. Протяжный напев тувинской народной песни разлился над окружающей степью. Голос Чимеккея, сильный грудной баритон, был словно поставлен в консерватории опытными мастерами-педагогами, однако в нём не было той холодной – «профессиональной» – академической составляющей, которая делает исполнительское мастерство оперных певцов достоянием узкого круга почитателей-знатоков. Наоборот, его голос был естественным голосом человека, который раскрыл в себе эту способность и осознанно развил её, проявив в своём голосе незнакомые европейскому уху обертона.

Хотя я и не понимал слов, но мог чувствовать смысл песни, которая разливалась как степь и была частью этой степи. Я закрыл глаза, и мне представились огромные табуны лошадей, пасущихся на сочных зелёных пастбищах, жаркий ветер, несущий пыль и песок пустынь, пахнущий дымом заваренный на молоке чай, наливаемый молодому пастуху его юной женой, треск горящего хвороста в очаге, тяжёлая поступь копыт лошадей, идущих с водопоя.

Всё это было настолько явственно, что мне показалось даже, что земля подо мной сотрясается от конских копыт. Я открыл глаза и в испуге вскочил на ноги: в метре от меня и вправду стоял огромный вороной конь с всадником.

– Экии.

Голос раздавшийся, как мне показалось, чуть ли не с высоты трёх метров, заставил меня понять, что всадник этот вовсе не мираж, а, видимо, подъехал в то время, пока звучала песня.

– Здравствуйте, – всё ещё не опомнившись от изумления, ответил я, глядя на фантастически колоритную фигуру всадника.

Высокий, длинноногий и статный вороной конь служил своего рода постаментом не менее высокому, как мне почудилось, всаднику, сидевшему в коричневом кожаном седле изумительно прямо и совершенно свободно. Одет он был в обычную полевую одежду, на ногах надеты кожаные сапоги с загнутыми носками. Голенища этих сапог располагались на уровне моего лица, из правого сапога выглядывала деревянная рукоятка ножа. Лицо его было лицом воина с удивительно правильными, можно даже сказать, породистыми чертами, а когда всадник одним лёгким движением соскочил с коня, я увидел, что он и вправду очень высокого роста и могучего телосложения. Широкие плечи, мощная шея, благородная осанка и соответствующее ей полное внутреннего достоинства поведение, всё это вызывало подсознательное уважение. Разговаривал он тоже неторопливо. Этот человек излучал силу, которая чувствовалась без всяких слов. Когда же он пожал мне руку, осталось ощущение, что она побывала в гидравлическом прессе. Он поздоровался с Чимеккеем и сказал:

– Издалека слышно, как вы поёте. Вот я и приехал. Меня зовут Демир. Сыновья мои потом подъедут.

Он присел возле Чимеккея, положив на землю свитую из тонких кожаных ремешков плётку. После непродолжительной паузы он сказал Чимеккею:

– Ты хорошо поёшь. Как настоящий хоомейжи.

– Я и есть хоомейжи. То, что я умею хорошо, так это петь.

Я подумал, что Чимеккей, пожалуй, умеет делать и ещё кое-что, однако, промолчал.

– Продолжай, пожалуйста, – Демир с уважением посмотрел на Чимеккея, – извини, что помешал. Спой что-нибудь, а я, может, подпою тебе. Тоже люблю петь.

Вдруг, что-то вспомнив, он одним движением вскочил и, подойдя к своему коню, достал из притороченной к седлу большой холщовой сумки необычный двухструнный инструмент:

– Вот, у меня даже игиль есть. Всегда с собой его вожу. Иногда в степи сяду на пригорок, сам играю и пою песни.

Он застенчиво улыбнулся и протянул игиль и смычок Чимеккею. Тот принял их очень осторожно, взяв инструмент двумя руками, он осмотрел сделанный из кедра гриф, корпус, сделанный из лиственницы с натянутой вместо верхней деки кожей – резонатором, смычок с натянутым на него тонким тёмно-коричневым конским волосом. Головка грифа была украшена изящно вырезанной из дерева головой коня.

Меня всегда удивляло уважительное, даже можно сказать, деликатное отношение Чимеккея ко всему, чего он касался, будь то предметы домашнего обихода, музыкальные инструменты или человеческие чувства. Хотя я уже знал, что уважительность и, если можно так сказать, тонкость межличностных отношений является характерной чертой тувинцев как народа и воспитывается в них с пелёнок, тем не менее, деликатность Чимеккея выглядела очень необычно в наше не отличающееся сантиментами время.

Расположив инструмент между скрещённых коленей, подобно маленькой виолончели, он мягким движением провёл смычком по струнам, которые зазвучали глубоким ровным звучанием, отдалённо похожим по тембру на звук альта. Это звучание удивительно гармонировало с окружающими нас просторами. Звук перерос в мелодию, которую я никогда не слышал раньше, и Чимеккей запел удивительным «рычащим» голосом:

– Алдан четкен чылгымнын

Алызы кайдал, Конгурей?

Алды кожуун чонумнун

Аалы кайдал, Конгурей?

Голос Чимеккея был полон странной грусти, которая в сочетании со щемящими звуками игиля словно срывала последние покровы с моих чувств. Казалось, в душе открылись какие-то закупоренные каналы, и глубинное, скрытое ранее чувство неизъяснимой печали охватило меня всего. Слёзы подступили к моим глазам.

«Ещё не хватало мне здесь расплакаться» – подумал я, но, взглянув на Демира, увидел, что он застыл, обхватив руками колени, а из чёрных глаз его текут слёзы, которых он нисколько не стеснялся.

Песня ширилась, голос Чимеккея открывал всё новые и новые просторы, сложные вокальные приёмы выполнялись им с невероятной лёгкостью, а бархатный голос был просто завораживающим. Когда затих последний аккорд, Демир задумчиво повторил последние слова песни: