Текст книги "Время шаманов. Сны, дороги, иллюзии"

Автор книги: Андрей Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Наксан повернулся и обыденным тоном сказал: «Всё, спасибо!». Сразу же все зашевелились и заговорили друг с другом, кто-то закурил, а я сидел молча, не зная, как реагировать на это представление. Я не считал, что увиденный мною спектакль сможет как-либо помочь умирающему, но не сомневался, что определённое психологическое воздействие на родственников раненого он окажет. Наксан тепло попрощался со мной, а когда я уже переступал порог избы, он сказал, явно обращаясь ко мне: «Того дугэе ачин».

На другой день я уехал из посёлка и в череде повседневных забот совершенно забыл об этой истории, но через полгода совершенно случайно встретил жену того молодого охотника. Она рассказала, что Наксан приходил ещё несколько раз, её муж полностью выздоровел и сейчас ушёл в тайгу на промысел.

«Аринка, злой дух, покинул его, сэвэн Наксана прогнал его и вернул хэян, душу моего мужа», – добавила она. Я уже знал, что сэвэн – это, как считают эвенки, невидимый дух-помощник целителя, и отчего-то сразу же припомнил маленькую птичку, померещившуюся мне тогда во время ритуала. Жена охотника сказала, что у Наксана есть несколько таких помощников, и они могут помочь даже в самых сложных случаях. И ещё она сказала, что существуют и другие целители, живущие в разных местах тайги, кто-то уединённо, кто-то имеет семью, и все они используют похожие методы.

Завершая свой рассказ, пожилой врач сказал Кириллу:

– Наксан уже давно умер, через несколько лет после той нашей встречи. До сих пор мне жаль, что я не познакомился с ним ближе. Но если вы, молодой человек, не боитесь неизвестности, можете попробовать найти кого-то из тех целителей. Не исключено…

Он не стал развивать дальше эту свою мысль, и, подавая на прощание руку, сказал вне связи с предыдущими словами:

– Наксан по-эвенкийски это «тот, кого озаряет небесный свет».

Накидывая на плечи пальто, Кирилл спросил:

– А что же означают те слова, которые он сказал вам при прощании?

– «Того дугэе ачин» означает «Огонь не имеет конца», – и, увидев, что Кирилл не понял, пояснил, глядя ему в глаза: – Жизнь вечна.

Глава 5. Тень на песке

Сидя на носу узкой и длинной деревянной моторной лодки, держась за её недавно окрашенный шершавый борт, Кирилл смотрел вперёд на прекрасный вид, открывающийся впереди, по курсу движения. Солнечный день и абсолютное безветрие создавали обманчивое впечатление покоя и полной безопасности. Позади остались впадающие в Вельмо извилистые таёжные реки – Куромба и Тея, Инчембо и Туктарма, выносящие в свои устья огромные массы песка и гальки.

– Еннгида! – крикнул Кириллу с кормы лодки Виктор, молодой охотник-эвенк, и улыбнулся во весь рот от радости, что увидел знакомые места, оттого, что наполнился силами девственной тайги и реки.

Большой полуостров в устье, являющийся естественным продолжением невысокой гряды, порос лиственницей и кедром, склоны его поднимались на сотню метров над водой, а на гребне гряды были отчётливо видны белые скальные выходы. Широкие каменистые косы, выложенные крупной окатанной базальтовой и известняковой галькой, окаймляли полуостров. Он выглядел доминирующим элементом в архитектурном ансамбле двух сходящихся речных долин и походил на могучий флагманский корабль, рассекающий тихую воду.

Прекрасная таёжная река была спокойна, на длинных плёсах её течение было настолько лениво-медленное, что плывущие по зеркальной глади воды листья, хвоя и ветки, упавшие со склонившихся над водой деревьев, почти стояли на месте, пока не попадали в стремнину переката, где их поглощала бурная круговерть кипящей воды.

– Если всё нормально будет, ночевать сегодня будем в устье Тахрадэ, – сказал Виктор, когда они обедали на левом, низком берегу Еннгиды. – Тут, однако, уже километров тридцать-сорок осталось. Я потом – туда, сам знаешь, у меня там участок, четыре избы срубил. Мне направо надо, стало быть. Продукты и бензин, однако, отвезу.

Виктор разговаривал по-русски с лёгким акцентом, но фразы строил правильно, производил впечатление очень уравновешенного и спокойного человека. Он помолчал немного, потом заговорил снова:

– Ты, Кирюха, парень-то городской, но я вот смотрю, молчишь всё, думаешь чего-то, и снаряжение у тебя небогатое. А городские, они тут болтают без остановки, восхищаются всё, фотографируют дорогими фотоаппаратами. Всё обещают потом фотографии прислать, а как уедут, так забудут. Водку вот опять-таки не пьёшь. Чего? Ты скажи, я пойму, я грамотный – в райцентре учился.

Кирилл улыбнулся неуверенной улыбкой и сказал смущённо:

– Только ты не смейся, Витя, хорошо? Не знаю, как и сказать. Я это… в общем, колдуна ищу, чтоб меня вылечил. Болею я.

– А-а-а….Вон оно что, – протянул Виктор. – А с виду-то и не скажешь – вон какой здоровый.

Он задумался, глядя на спокойное течение реки, на спине которой сверкала яркая дорожка отражённого солнечного света. Мелкая рябь на воде от лёгкого ветерка нарушала целостность сияющей жёлтой полосы, отбрасывая блики на привязанную к большому камню лодку, на лицо Виктора, на кружку с чаем, которую он держал в руке. Гипнотическое зрелище ярких пляшущих солнечных зайчиков захватило Кирилла, через мгновение его голова закружилась, а руки и ноги словно онемели и стали ватными. В ушах появился ровный гул, который нарастал стремительно, как снежная лавина, сошедшая с крутого склона.

Виктор что-то говорил, но слова его были неразличимы и представлялись Кириллу вязкими тягучими кусками мягкой резины. Каждый кусок тянулся невыносимо долго, генерируя при растяжении невероятно глубокий звук, сопровождаемый множеством обертонов и завершавшийся многократно повторяющимся эхом. «Опять приступ начинается, – с тоской подумал Кирилл. – Только бы в обморок не упасть».

Чтобы выйти из-под влияния ритмично посверкивающих бликов, он отвернулся и стал смотреть на Виктора, продолжавшего произносить какую-то фразу, при этом рот того открывался и закрывался медленно и, как казалось, не в соответствии с издаваемыми звуками. Однако манёвр не увенчался успехом – отвернувшись от сверкания солнечной дорожки, Кирилл продолжал её слышать. Каждый блик, отражавшийся от небольшой волны, был одновременно и звуком, имевшим свои собственные тембр и высоту, и Кирилл ясно слышал их все.

Словно хроматическая симфония исполнялась оркестром бесчисленных сделанных из различных материалов колокольчиков разного размера. Отчётливо были слышны «гладкие» переливы золотых, слегка свистящий перезвон серебряных, дребезжащий и слегка шуршащий звук фарфоровых колокольчиков. Звуки сливались в единый поток, журчащий и струящийся, окружали со всех сторон, разливаясь весенним половодьем, ощущались всей кожей.

Не в силах сопротивляться их текучему гармоничному движению, Кирилл плыл по волнам накатывающихся звуков. Оказавшись в их «центре», сквозь полуприкрытые веки он увидел, что уже словно смотрит на окружающий пейзаж с середины реки, колокольчики окружали его и как будто вели на другую сторону Еннгиды. Он видел сквозь прозрачную воду, как в глубокой яме у противоположного берега стоят на месте, лениво шевеля чёрными хвостами, несколько больших рыб. Зелёные длинные водоросли, опутавшие полуокатанные чёрные камни на дне, колыхались в такт звукам колокольчиков, над головой плескались мелкие волны. В нескольких метрах впереди были уже видны спускающиеся к самой воде скалы правого берега, подводная часть их была покрыта скользким зелёным мехом водорослей.

Звон колокольчиков нарастал, и Кирилл, уже окончательно поверив во всё происходящее, приготовился выбраться из воды на противоположный берег, но вдруг рядом мелькнула длинная тень, Кириллу показалось даже, что она похожа на силуэт человека. Сильный хлопок, как выстрел из небольшой пушки, прервал шквал звуков, раскатившись эхом вдоль речной долины. Что-то толкнуло Кирилла в бок, отбросив далеко в сторону. В одно мгновение он очнулся и открыл глаза на левом берегу возле лодки. Рядом горел костёр с подвешенным над ним чайником, небольшие речные волны плескались в деревянные лодочные борта. Виктор, не закончив своей фразы, повернул голову и посмотрел на реку, в которой у противоположного берега расходились круги волн, как от брошенного в воду большого камня.

– Большая сёмга, однако, – сказал Виктор, вглядываясь в череду бликов.

– Почему ты думаешь, что сёмга? – спросил Кирилл, понемногу приходя в себя и гадая, заметил ли Виктор, что он был какое-то время в обморочном состоянии, или же не обратил внимания.

– Только сёмга так прыгает – вверх как ракета, а потом падает на воду как бревно, – ответил тот, доставая из смятой пачки согнутую папиросу и прикуривая.

«Вот как оно бывает, – думал Кирилл меланхолично, – Сначала начинаются галлюцинации оттого, что мозг не получает достаточно кислорода, потом что-то приходит за тобой и уводит туда, откуда уже нет возврата. Проклятая болезнь».

И всё же ему было интересно, что было бы, успей он выбраться на противоположный берег немного раньше, чем ему помешали, а в том, что ему именно помешали, он почему-то не сомневался. Образ скалы, торчащей из воды, не давал покоя, магнетическое притяжение его было непреодолимо, как притягивает надёжно охраняемая запретная территория.

– А я вот слышал, что сёмга здесь не водится, – сказал Кирилл, чтобы отогнать мрачные мысли.

Виктор отпил из эмалированной кружки несколько глотков крепкого чёрного чая, затянулся папиросой, выпустил пушистую струю синеватого дыма и тихо сказал, глядя в сторону:

– А ведь, Киря, чуть было не ушёл ты... надобно и вправду тебе попасть к…

Виктор замолк на полуслове.

Холодея внутри от невыразимого предчувствия, Кирилл спросил:

– К кому?

Парень задумался, а потом сказал вполголоса:

– Не могу имя человека этого называть, если вслух скажу, сразу узнает. Нехорошо для тебя тогда будет, однако... Тут его сила кругом… Но как на Тахрадэ придём, там посмотрим. Наверно, непросто нам будет.

Кирилл и сам ощущал неясную тревогу и какое-то необъяснимое волнение. Оно шевелилось в центре груди, чуть повыше солнечного сплетения, словно короткая струна вибрировала в резонанс с колебаниями, исходящими от неизвестного источника. «Шестое чувство, что ли?», – подумалось ему. Краем глаза он увидел справа от себя быстрое движение серой тени и услышал мягкое шуршание, в животе у него словно что-то провалилось, сердце забилось гулкими ударами.

Осторожно скосив глаза направо, он едва не рассмеялся – маленький бурундук сидел серым пушистым столбиком на его рюкзаке. Держа в лапках украденную из рюкзака длинную сухую макаронину, он сосредоточенно грыз её, отчего щёки его становились всё толще и толще, а маленькие чёрные глазки щурились от удовольствия. Увидев, что его заметили, бурундук перестал жевать и бросил макаронину. Кирилл кинул ему маленькую хлебную корочку, а бурундук в ответ угрожающе приподнял раздвоенную верхнюю губу, показав мелкие острые зубы.

Чёрная охотничья лайка Виктора, до того момента спокойно дремавшая, свернувшись колечком на галечной косе возле лодки, открыла глаза и подскочила на своих длинных ногах, когда увидела бурундука. Однако повела себя собака необычно – вместо того, чтобы, повинуясь охотничьему инстинкту, броситься на добычу, она, прижав острые уши, припала к земле брюхом. Негромко скуля и повизгивая, она стала пятиться на полусогнутых лапах, не сводя глаз с толстого грызуна, который, как показалось Кириллу, с полным ощущением собственного достоинства развернулся, показав тёмные и светлые полоски вдоль спины и, смешно подбрасывая толстый зад, скрылся в прибрежном кустарнике, утащив в зубах хлебную корку.

Улыбаясь, Кирилл повернулся к Виктору, чтобы шутливо прокомментировать встречу с бурундуком, но словно осёкся на полуслове. Молодой эвенк сидел неподвижно с остановившимся взглядом, как превратившийся в каменного истукана древнегреческий герой под взглядом Медузы Горгоны. Кружка с налитым в неё чаем выпала из его руки, чай залил брезентовые штаны, затекал в резиновый сапог, но охотник ничего не замечал, глядя в ту сторону, в которую убежал зверёк. Кирилл окликнул Виктора, который ещё некоторое время приходил в себя, осторожно двигая словно затёкшими от долгого сидения руками и ногами, а потом сказал негромко:

– Ну, теперь тебе уже можно и не прятаться, Киря. Тебя, однако, теперь сами найдут, если захотят. Теперь уже там про тебя знают.

Кирилл хотел было переспросить, где это – там, но внезапно понял сам, отчего в горле сразу пересохло. Зачерпнув кружкой воды из речки, он напился и осипшим голосом спросил:

– Почему так думаешь, Витя?

Виктор пристально посмотрел ему в глаза, как бы оценивая, можно ли сказать вслух то, о чём он думает, во что верит безоговорочно и непререкаемо, и не станет ли Кирилл насмехаться над ним, как над дикарём.

Ничего такого, видимо, в глазах Кирилла он не заметил, потому что произнёс спокойно и как-то очень уверенно:

– Это был сэвэн.

***

Путь до Тахрадэ занял трое суток – словно невидимая тень мелких неудач преследовала их с того момента, как они вошли в устье Еннгиды. Из-за стоявшей невыносимой жары уровень воды упал, так что часть лежавших на дне реки камней показалась над урезом воды, и их приходилось обходить медленно и осторожно. Ещё опаснее были камни, острые рёбра которых не выступали над поверхностью, а таились вблизи неё. Кирилл, сидя на носу лодки, внимательно всматривался в воду, стараясь как можно раньше увидеть такие подводные «рифы» и подать сигнал сидевшему у руля Виктору. Но тяжело гружёная лодка несколько раз с ходу налетала на многогранные чёрные базальтовые глыбы, так что от сильных ударов словно ножом срезáло стальную шпонку, закрепляющую гребной винт лодочного мотора. Левый борт лодки треснул, а вода на её дне накапливалась с угрожающей быстротой. Некоторые перекаты стали непроходимыми, поэтому груз приходилось переносить по берегу, а пустую лодку вести бечевой.

И всё это время Кирилл чувствовал на себе чьё-то неусыпное внимание. Виктор, как обычно, почти всё время молчал, сосредоточенно управляя лодкой, лайка его, ранее весёлая и резвая, жалась к ногам Кирилла, лишь изредка поглядывая из лодки в сторону берега.

Наконец, вечером третьего дня Виктор показал рукой на неширокое русло реки впереди справа и прокричал с радостью:

– Тахрадэ! Вот я и дома!

За ужином, сидя на бревне у разложенного прямо на прибрежной гальке костра, он рассказал Кириллу несколько историй о том, как встречался с различными целителями, действия которых не вписывались в рамки обычного жизненного опыта. Потом стал говорить уже о том, что, видимо, наболело в его душе.

– Вы, русские, народ простой, на нас, ороченов, чем-то даже похожи. Однако забыли уже, откуда пришли сами, исток свой потеряли. В бога вы вот верите, а живёте так, будто сами богами стали, как будто ваше это всё вокруг – тайга, речка, огонь в костре... Того, однако, не знаете, что кроме бога этого ещё много есть богов. Даже нет, не так… не боги это…

Виктор задумался и тонкой палочкой стал ворошить угли костра, словно помогая этим действием сформулировать свою мысль:

– Например, ты вот сегодня дерево тонкое живое срубил, берёзу. А ведь ты его убил, умерло оно, детей у него не будет, внуков, а может быть, весь род его прекратился…

Кирилл посмотрел на Виктора, ища признаки того, что тот просто шутит, однако плоское азиатское лицо охотника было серьёзным, он говорил взволнованно и отрывисто:

– Это же всё, – он повёл рукою вокруг, – и есть бог. Ты не просто дерево то срубил, а душу живую, бога, стало быть, убил. В себе его убил тоже.

Кирилл смущённо ответил:

– Я ведь, Витя, не со зла. Да ты ведь и сам убиваешь дичь, соболей, белок, лосей даже, и деревьев много срубил – одних избушек охотничьих четыре поставил, сам ведь говорил.

Тот отрицательно покачал головой:

– Не то говоришь. Я охочусь и избы ставлю, чтобы жить могла семья моя, родителей старых вот кормлю, людям мясо отдаю. За это мне от неба почёт будет, а животные – те, что я убил, не умрут, а прямиком на небо пойдут, в верхний мир, Угу буга, и дальше ещё. Об этом я особые слова говорю, когда на промысел в тайгу иду. Каждый лесной человек такие слова знает. А ты деревце срубил, чтобы рогатку для костра сделать, а можно ведь было сухую палку найти, чтоб котелок подвесить, или же два камня речных положить и на них котелок поставить. Опять же взять реку, она…

Увидев, что Кирилл совершенно смутился, Виктор не договорил и сказал уже мягче:

– Ты, Киря, парень понимающий, так что надо тебе знать… Живые они тут все.

***

На следующее утро Кирилл распрощался с Виктором и, следуя его совету, двинулся вверх по течению Еннгиды. Звериная тропа, петляющая вдоль правого берега, была утоптана множеством прошедших по ней копыт и когтистых лап. Иногда она шла вдоль самого берега, почти у кромки воды, которая в тени нависающих огромных елей и лиственниц приобретала тёмно-коричневый, почти чёрный цвет, а иногда по какой-то причине сворачивала в лес, уводя вдаль от берега. Шагая по тропе, Кирилл убедился, что, несмотря на прихотливые повороты, она возвращается к реке снова и снова. Один раз он попытался свернуть с тропы и сократить расстояние, «срезав» широкую речную излучину. Углубившись в лес, он быстро потерял ориентиры и через несколько минут уже не мог найти среди одинаковых на вид распадков прохода к реке. Вернулся он к реке случайно, проплутав в густом ельнике три часа, после чего твёрдо решил во что бы то ни стало держаться тропы.

Ближе к вечеру тропа пересеклась небольшой глубокой речкой, впадавшей в Еннгиду с запада. Высокий мыс на стрелке двух рек порос огромными, невероятной толщины лиственницами. Стволы их были почти совсем лишены ветвей, которые начинали расти только на высоте пятидесяти метров, образуя пышную крону. Кирилл замер, в восхищении разглядывая могучих гигантов, молчаливо, как воины-стражи стоявших у входа в сказочные владения. Тяжёлое золото предзакатного солнца освещало вершины лиственниц, заливая противоположный, левый берег Еннгиды. Полное безветрие и безмолвие, нарушаемое только жужжанием насекомых, делали влажный воздух речной долины плотным и осязаемым. Кирилл не стал пытаться перейти реку, отложив поиск брода на утро, не решился он и подниматься на холм, чувствуя необъяснимое благоговение перед грандиозным покоем и силой, исходящими от этого места.

Ночью, лёжа в маленькой палатке, поставленной им в бору на брусничнике, ковром укрывавшем высокую речную террасу, Кирилл вслушивался в ночные шорохи тайги и думал, думал…

Словно дверь, ведущая в другой мир, приоткрылась для него. «Как же так? – думал он, – Как, оказывается, всё просто! И почему я ничего этого не знал? Почему мне никто никогда этого не говорил?».

Кирилл вспомнил свою жизнь – жизнь обычного городского человека, вспомнил отца, трудившегося на заводе, мать, работавшую учительницей в школе, своих старших родственников. Разными словами, но все они говорили об одном и том же: о том, что главное – обустроить свою жизнь, завести семью и детей, построить дом…

Это всё правильно, думалось ему, так и должно быть, в этом есть какая-то высшая правда. Но всё же… Вот пришла к нему неизлечимая болезнь, и всё закончилось в одну секунду. Словно барьер отделил его от всех, они смотрят с жалостью, ждут невидимых пока проявлений болезни, а кто-то и вовсе стал избегать встреч с ним.

Он вспомнил заселённый множеством людей большой город, в котором жил, бесконечную гонку за успехом, свою собственную работу в крупной компании. Он понял, что работа никогда ему не нравилась, и ему стало тошно, как будто схватило живот при сильном отравлении. Тело неконтролируемо затряслось, покрылось липким потом, и Кирилл подумал, что начинается очередной приступ.

Он стал нащупывать рукой баночку с таблетками, которую всегда держал при себе, но не нашёл и в панике задышал сильнее. Он глубоко втягивал воздух, выдыхая его с силой, в попытке успокоиться и насытить мозг кислородом. Словно кадры фильма, выхваченные невидимым монтажёром, перед глазами проносились картины его жизни. Вот его беседа с врачом, вот учёба в школе и университете, вот назначение на должность…

Лёгкие переполнились воздухом, и он закашлялся, при каждом выдохе будто откашливая эпизоды своей жизни. Кирилл мог даже визуально наблюдать их – они плавали перед ним в пространстве подобно большим мыльным пузырям, и на мерцающих полупрозрачных стенках каждого пузыря «демонстрировался» отдельный эпизод. Образы были искажены кривизной пузыря, а многоцветье радужной побежалости на его стенках необъяснимым образом отражало всю гамму переживавшихся им в тот момент жизни чувств, и каждое чувство имело свой цвет.

Как такое могло быть, Кирилл не понимал, но принял это как данность. Он мог рассматривать сюжеты все вместе одновременно или любой из них в отдельности, жонглировать ими как мячиками, проникать внутрь и заново переживать то, что забыл давным-давно. После того, как эпизод «проживался» им до конца, пузырь лопался с тихим шуршанием, оставляя после себя радужную взвесь мельчайших капелек, которые долго висели в воздухе, сияя мягким светом, пока не таяли окончательно. Некоторые пузыри так и остались целыми и продолжали невесомо парить в дрожащем белом воздухе, проецируя на свои стенки давно забытые сюжеты.

«Да что же это я такое делаю!?» – вдруг очнулся Кирилл, пытаясь провести рукой по лицу и стряхнуть галлюцинации, но мышцы не слушались его, а руки беспомощно болтались. «Наверное, я их во сне отлежал», – подумал Кирилл и осторожно сел. Голова гудела как пустой котёл после удара кувалдой. В палатке стоял предутренний серый сумрак, но все предметы вокруг были ясно видны. Какое-то крупное животное шло вдоль берега реки, шлёпая по мелкой воде и фыркая. Поравнявшись с палаткой Кирилла, зверь остановился и долго принюхивался, шумно втягивая носом воздух. Кирилл замер, стараясь дышать как можно тише. Животное, постояв некоторое время, двинулось дальше вдоль берега, уже почти бесшумно. Посидев ещё некоторое время, Кирилл упал на спальный мешок и заснул глубоким сном.

Проснувшись утром, он ощутил прилив бодрости. Давно забытое чувство оптимизма и душевного подъёма охватило его, он даже стал негромко напевать, запихивая в рюкзак свои вещи. Кирилл отметил, почему-то этому даже не удивившись, что в теле ощущалась прозрачность и лёгкость, а в некоторых местах тела словно образовалось что-то подобное вибрирующим пустотам.

Он ощущал себя почти невесомым, хотелось по-детски подпрыгивать и петь во весь голос, что он и сделал, затянув какую-то бравую песню, спускаясь к реке с котелком, чтобы набрать воды для чая. Маленький коричневоспинный кулик-перевозчик вспорхнул из-под ног и низко над водой перелетел через тёмную неширокую речку, делая короткие двойные взмахи крыльями и тонко посвистывая в полёте.

Наклонившись к реке, Кирилл вдруг увидел на прибрежном песке следы и застыл, поражённый: это были следы босых ног, очень похожие на человеческие. Но их размер! Он был, по меньшей мере, в два раза больше размера ноги человека! Не веря своим глазам, Кирилл вглядывался в следы, пытаясь хоть как-то объяснить их происхождение, как вдруг краем глаза увидел слева на воде большой тёмный предмет, плывший вниз по течению Еннгиды. Подняв голову, он несколько секунд смотрел на предмет, не в силах его идентифицировать. Наконец, словно фрагменты детской головоломки сложились в цельный образ. Это была небольшая чёрного цвета резиновая лодка с сидящими в ней двумя людьми, которые, держа в руках лёгкие вёсла, медленно гребли по течению, явно направляясь в сторону Кирилла.

Первой его мыслью было бросить котелок и скрыться в тайге, но рациональный ум инженера подсказал ему, что эти люди, скорее всего, местные охотники. Кирилл даже обрадовался возможности поговорить с ними и разузнать что-нибудь о своей цели. А если выдастся благоприятный момент, то и попросить перевезти его на противоположный берег маленькой речки, чтобы беспрепятственно продолжить свой путь в верховья Еннгиды.

Они высадились на прибрежной отмели и, раскатав зелёные бродовые сапоги, потащили лодку к Кириллу. Через четверть часа гости уже сидели у костра, пили крепко заваренный чай с сахаром и карамелью, которые вытащили из своих мешков.

– Так значит вы геологи? И что же вы ищете? – восторженно спрашивал Кирилл у старшего из них, невысокого жилистого мужичка лет пятидесяти, одетого в геологический костюм старого образца с эмблемой-нашивкой ромбической формы с надписью «Мингео СССР» на левом рукаве.

– Геологи это люди, которые ищут то, чего не теряли, – с улыбкой ответил он. Его нервное худое лицо излучало уверенность и силу, он был гладко выбрит, раздвоенный волевой подбородок и ровно подстриженные тонкие светлые усы щёточкой придавали загорелому лицу ковбойский вид. Это впечатление довершали широкополая, сделанная из тонкого светло-серого фетра шляпа, которую он носил надвинутой на лоб, и чёрный пистолет в кобуре, прицепленной к широкому офицерскому ремню.

– Для защиты от диких зверей и охраны секретных геологических материалов, – добавил он, заметив, что взгляд Кирилла «зацепился» за оружие.

Он, видимо, сознавал своё сходство с героями вестернов, и продемонстрировал это, одним молниеносным движением выхватив тяжёлый пистолет из кобуры и наведя его на Кирилла, словно собрался стрелять.

– Бах-бах, – отчётливо проговорил он и дунул в ствол. Прокрутив оружие на указательном пальце, он одним движением вернул его в кобуру и сказал, намекая, по всей видимости, на известный голливудский вестерн:

– Хороший-плохой-злой.

Кирилл неуверенно засмеялся, не зная как реагировать. Его жизненный опыт здесь кончался, а царивший в голове хаос не позволял трезво оценить ситуацию. Но геолог произвёл на него сильное впечатление своей внутренней силой, какой-то всеподавляющей волей и несгибаемой уверенностью в себе и своих поступках. «Пожалуй, такой человек способен на всё», – подумалось Кириллу.

– Так значит, ты один идёшь, – полувопросительно сказал старший.

Кирилл кивнул утвердительно:

– Да, один, но пока у меня не очень быстро получается. Никогда не был в тайге раньше.

– А зачем же ты в такие глухие места пошёл? – продолжал спрашивать тот.

Второй геолог, вдвое моложе своего товарища, был одет в тёмно-зелёную камуфляжную форму. Голова его была повязана защитного цвета платком, придававшим ему пиратский вид, многозарядный карабин заграничного производства с оптическим прицелом он положил себе на колени. Почти двухметрового роста, мощного телосложения, черноволосый, с тяжёлой нижней челюстью, заросшей многодневной щетиной, он сидел молча, не спуская чёрных глаз с Кирилла, словно оценивая его.

Кирилл уже раскрыл было рот, чтоб спросить, не знают ли они о том, где здесь мог бы жить целитель, но вдруг увидел маленького бурундучка, который вылез на высокий еловый пенёк за спинами его гостей. Бурундук вытянулся в струнку и принюхивался, высоко подняв голову и смешно поводя маленьким чёрным носом.

Какое-то незнакомое ощущение охватило Кирилла, безотчётно повинуясь которому, он бодро солгал, удивившись про себя, насколько искренне прозвучали его слова:

– Решил сам себе доказать, что я тоже могу совершать поступки, достойные настоящих мужчин. А то дома мне говорят, что я похож на безвольного подростка.

– Девушка твоя, наверно, или жена сказала? – усмехнулся старший из геологов. – Ну что же, молодец, давай, доказывай…

Он задумался на мгновение и сказал:

– А что, хочешь настоящего дела? Хочешь с нами вместе поработать?

– Как это? – не понял Кирилл. – Я же не геолог.

– А это ничего, будешь у нас сначала делать то, что я скажу, а потом уже сам… Работа нетрудная. А как придём на базу через месяц, там и оформим тебя как положено. Правда, Богдан? – обратился он к своему товарищу, и тот согласно кивнул, по-прежнему не сводя глаз с Кирилла.

Вихрь набегающих друг на друга мыслей пронёсся в голове Кирилла, и накатившая тёмная волна тревоги накрыла его с головой. Лица обоих геологов словно увеличились в размерах и стали видны во всех деталях, границы предметов приобрели резкость. Стараясь не делать резких движений, Кирилл осторожно взял кусочек сахара, положил его в свою кружку с чаем, стоявшую на земле, и, наклонившись, принялся размешивать сахар. Периферийным зрением он видел, что оба геолога внимательно за ним наблюдают. Медленно выпрямившись, он отпил глоток чая и произнёс, стараясь, чтобы голос его звучал как можно более спокойно:

– А что, я согласен! Это же настоящее дело!

Оба геолога расслабились, а молчун Богдан снял карабин с колен и прислонил его к рюкзаку.

– Ну, вот и хорошо! – старший хлопнул Кирилла по плечу. – Настоящий мужик! Сразу видно истинного искателя приключений. Я Тимофей Павлович, можешь звать меня просто Тимофей. Значит, сегодня ночуем здесь, а завтра идём в маршрут в верховья этой речки, тунгусы её называют Комнэ.

Он показал рукой на реку, которую Кирилл вчера не смог перейти вброд.

Кирилл спросил:

– Так всё же, Тимофей Павлович, что же мы будем искать?

Тот молча полез рукой в свой рюкзак и вытащил из его недр мешочек размером с кисет для табака. Развязав сложный узел, он широким театральным жестом бросил мешочек через костёр к ногам Кирилла. При падении мешочек раскрылся, и Кирилл увидел его содержимое – тяжёлое, сияющее матовой желтизной золото.

Глава

6.

Кенин-Лопсан

Белый как облако буддийский храм, хурээ, плыл в радужном море цветов – крупные, в пол-ладони декоративные ромашки с белоснежными, тёмно-бордовыми, светло-сиреневыми лепестками и ярко-жёлтым «солнцем» в середине прекрасно гармонировали с тёмно-красной крышей храма, имевшей дугообразно выгнутые скаты, и создавали впечатление яркого праздника.

Из любопытства я вошел в распахнутые ворота высокой железной ограды, окружающей хурээ, и трижды обошёл храм по часовой стрелке, касаясь правой рукой каждого угла здания – «сжёг свою карму». Побелка на углах храма, в тех местах, где к ней прикасались тысячи ладоней, потемнела и местами стёрлась. В открытые окна было слышно, как ламы поют мантры монотонными скрипучими голосами, сопровождая пение мелодичным звоном колокольчиков и дребезжанием каких-то других металлических предметов, пряные запахи тибетских благовоний проникали наружу. Я поднялся в помещение для общих молитв и подошёл к алтарю, сложив, как и другие посетители, ладони перед лицом. Трижды поклонившись большой позолоченной статуе Будды, установленной на алтаре, я вышел, пятясь и сохраняя полупоклон, в стеклянные двери храма на залитую солнечным светом улицу.

Бесцельно прогуливаясь по набережной в направлении большого бетонного моста и наблюдая, как местные мальчишки плещутся в тёплой речной воде, я думал о том, что зря теряю время. Несколько дней я жил в маленькой палатке, поставленной мною на высоком каменистом берегу Енисея, а всё ещё не мог понять, зачем сюда приехал. Снова вспомнился один из тех снов, которые, возможно, послужили толчком к этой поездке.