Текст книги "Время шаманов. Сны, дороги, иллюзии"

Автор книги: Андрей Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Я слушал его увлекательный рассказ, живо представляя себе все детали произошедшего, и в этот момент за моей спиной раздался голос:

– Хэлло, америкэн!

Обернувшись, я увидел двоих парней, которые в компании молодых девушек садились за соседний столик. Один из них, среднего роста светловолосый парень с резкими движениями, обращаясь к нам, на ломаном английском языке спросил, с какой целью мы сюда прибыли.

Мы ответили, и когда он понял, что мы не американцы, его отношение к нам стало менее агрессивным, он даже вызвался угостить нас пивом, которого купил несколько бутылок и, открыв их, поставил на наш столик. Я сказал, что мы не пьём пива, и он с пьяной навязчивостью принялся рассказывать, что тут принято, что, если тебя угощают выпивкой, нужно выпить обязательно, иначе нанесёшь смертельное оскорбление. Видно было, что ему жаль потраченных денег, и оттого он распалялся всё больше и больше, явно нас провоцируя. Сидевшие за соседними столиками смуглые крепкие парни с интересом прислушивались к его монологу, всем своим видом выражая готовность в случае конфликта прийти ему на помощь.

Когда он уже начал кричать на нас, Олчеймаа, отставив в сторону высокий стакан с апельсиновым соком, неожиданно щёлкнула языком и издала резкий щебечущий звук. Звук получился очень громкий и какой-то необычный – глубокий и чистый, он коренным образом изменил ситуацию. Кричавший на нас парень как-то мгновенно стушевался и замолк, как будто его щёлкнули по лбу. Воспользовавшись паузой, Олчеймаа, глядя прямо перед собой, сказала несколько слов по-тувински, и эти слова как будто пригасили разгорающееся пламя. Сидевшие за столиками парни расслабились и вернулись к своим обычным занятиям, а «агрессор» мирно пробормотал несколько слов и уселся на своё место.

Мы в недоумении смотрели на неё некоторое время, а потом Ника спросила недовольным тоном:

– Что это за цирковые фокусы, Олчеймаа? Ты свистишь, как глиняная свистулька.

Олчеймаа ответила с улыбкой:

– Это не фокусы. Так поют маленькие птички. Вот он знает.

Она указала на меня и рассмеялась.

Тут я вспомнил, как она «переговаривалась» с маленькой птицей на остановке в горах, но сказать что-либо вразумительное не смог и только кивнул согласно.

Олчеймаа, обращаясь к Нике, спросила:

– И всё-таки ты мне не ответила, зачем вы сюда приехали.

Та, не поднимая от тарелки с едой голову, сердито ткнула пальцем в Ивана, пробурчав:

– Он меня сюда притащил! Снится ему что попало…

Олчеймаа живо повернулась к Ивану, и тот, немного косясь на меня, и, видимо, не зная, как я восприму его историю, коротко рассказал, что во сне превратился в птицу и летал над горами и тайгой Хакасии и Тувы.

– Очень ясный был сон, такой ясный, что невозможно передать. Как будто и не спал я вовсе. Понимал там, во сне, что в это время сплю на скале под тентом, а всё же одновременно был как птица…

Иван засмеялся и, откинувшись на спинку стула и глядя куда-то поверх наших голов, сказал мечтательно:

– Эх, а здорово всё-таки лететь куда душа пожелает.

И вдруг, вспомнив, рассказал о том, что во сне видел незнакомого человека в необычных одеждах, который издавал звуки, словно призывавшие его, Ивана, лететь в определённом направлении.

Тут уж я не выдержал и, в свою очередь, рассказал о моих снах, приведших меня сюда. Олчеймаа, внимательно слушавшая нас, сказала задумчиво:

– Нужно быть очень глупым человеком, чтобы не увидеть в ваших историях непонятной пока взаимосвязи. Если вы не были знакомы раньше, но встретились здесь по очень похожим причинам, очень даже может быть, что вам нужно дальше двигаться вместе.

Ника решительно сказала:

– Мы никуда не поедем, пока Иван не покажется врачам! У него может быть серьёзная травма.

Иван только развёл руками, показывая, что не в силах найти аргументов против её слов.

Я же сказал, что не могу ждать и поеду сегодня.

– А когда вы будете готовы, вы меня догоните.

– А куда ты едешь? – спросила Ника

Я сказал, что еду в южном направлении, в один из кожуунов. Именно там должен быть тот человек, о котором мне говорили.

– Ну что ж, – сказала Олчеймаа, – Похоже вы на верном пути, и теперь вы должны сделать всё, чтобы не сбиться с дороги.

И, помедлив некоторое время для того, чтобы мы глубже прониклись её словами, сказала:

– Сейчас главное для вас – держаться тропы.

Глава 7. Золото и гагара

– Хорошее ты место выбрал, парень, – сказал Тимофей, с трудом разгибая спину. Он стоял в маленьком ручье – притоке Комнэ, по колено в воде, держа в руках прямоугольный промывочный лоток. Ледяная вода превратила его руки в красные гусиные лапы, закоченевшие пальцы не разгибались и распухли, но он, словно не замечая этого, осторожно вынимал из лотка крупные камни.

– Начал понимать уже, где нужно пробу брать. И промываешь хорошо, но ещё раз посмотри, как шлих «доводить» нужно. Главное, тяжёлую фракцию не смыть.

Он осторожно погрузил в прозрачную воду лоток и, легонько встряхивая его, внимательно наблюдал, как слабое течение уносит с лотка песчинки и маленькие разноцветные камешки: серые и белые обломки молочного и полупрозрачного кварца, тёмно-красные фрагменты кристаллов граната, кремовые, розовые, белые, тёмно-зелёные осколки полевых шпатов. Камешки тонули сразу, лёгкий песок проносился течением ещё несколько метров, прежде чем осесть на дне, похожем на уменьшенных размеров пустыню, покрытую тонкой рябью миниатюрных барханов. Эту пустыню как будто по чьей-то прихоти погрузили под воду. Сапоги Тимофея оставляли на барханах неправдоподобно огромные следы. Вода действовала как увеличительное стекло, и Кирилл загляделся на дно, не в силах оторвать взгляда от перекатывающихся по дну песчинок. Концентрацию нарушил голос Тимофея:

– А теперь самое интересное.

Плавным движением он слил с лотка остатки воды, сделав это так ловко, что оставшаяся в лотке после всех манипуляций ровная чёрная полоска тончайших частичек минералов – шлих – вытянулась на плоском деревянном дне лотка.

Кирилл с изумлением заметил, что руки геолога трясутся от возбуждения, да и движения всего его тела стали какими-то порывистыми. Он передёргивал плечами, кивал головой, словно соглашаясь с кем-то, нервно похлопывал себя по груди и животу. Положив лоток, Тимофей встал прямо на землю на четвереньки, склонился над ним и принялся внимательно изучать содержимое, но через минуту разочарованно выпрямился: лишь полдесятка золотых чешуек блестело возле чёрной полоски тяжёлых минералов.

– Ну ладно, ты иди дальше вверх по течению по левому берегу и проверяй все ручьи подряд, а я пойду по правому, – сказал он Кириллу, подхватил свой лоток и рюкзак и, не оглядываясь, ушёл по направлению к реке.

Кирилл остался вдвоём с молчаливым Богданом, вызывавшим у него подсознательный страх, который он сам себе не смог бы объяснить. То ли огромный рост и физическая мощь, то ли оружие, с которым тот никогда не расставался, словно придавливали его к земле. Кирилл с самого начала осознал, что Богдан приставлен приглядывать за ним, что тот и делал с упорством питбуля, ни на секунду не выпуская его из виду.

Одну из ночёвок они сделали на большой поляне в светлом сосновом бору. Тёплое вечернее небо сияло внутренним своим сиянием индигового цвета, только на западе были видны отсветы тёмно-красного закатного зарева. Тимофей, глядя на перекатывающиеся в костре алые волны огня, сказал Кириллу:

– Повезло тебе, что ты на нас наткнулся. Мы тебя научим настоящей жизни. Золото, брат, первейшая вещь в мире. Нет его сильнее, все за ним охотятся, все в него верят, все его хотят, да только не всем оно в руки даётся, а лишь настоящим людям.

Он налил себе полную железную кружку чая из закопчённого чайника, выпил немного и поставил кружку поближе к углям костра – чтобы не остывала. Задумчиво глядя на вылетающие из костра искры, он сказал:

– Золото, его чуять надо… Нет, его любить надо. Тогда, где бы ты ни был, золото само тебя найдёт. Вот работал я на хозяина в Западной Африке, местный народ там – честнее некуда, оставь где-нибудь кошелёк с деньгами – они тебе его принесут, и алкоголь не пьют, поскольку мусульмане. А покажи горстку золотого песка, они жену родную за него продадут. Да что – жену, их там у каждого негра по четыре штуки, они и сами ради золота ко льву в пасть полезут. Вот как! Никто там не мог металл найти, а я – нашёл!

Тимофей как-то неприятно хохотнул и продолжил:

– Я его издалека чую, золото. Тут уж без всякой мистики. Ты, может, думаешь, всё золото в мире уже найдено, да? Что оно только в Южной Африке осталось? Чёрта с два! Оно – везде! Как-то раз я в подмосковной речке три золотины нашёл – с первой промывки нашёл в реке, на которой не то, что золота – рыбы никогда не было. Да я на Дальнем Востоке возле областного города двенадцать крупных золотых знаков на лотке принёс! А на Алдане!...

И без всякой связи с предыдущими словами сказал:

– Сколько народу у меня на памяти от него полегло – не счесть… Но я – не чета им! Лежат они все в земле, а я тут хожу, я из этой реки выжму всё, что у неё есть!

Сжав крепкую кисть свою в кулак, он вскочил и погрозил куда-то в небеса. Пляшущие в фиолетовой августовской ночи огненные оранжевые перья костра освещали неровным светом окружающие деревья, на которых изгибались и кривлялись фантастические тени, отбрасываемые стоящим человеком. Кирилл испугался этой неожиданной вспышки, настоящего приступа золотой лихорадки, вжав голову в плечи, он следил за Тимофеем, в ладной фигуре которого появилось что-то запредельно-мистическое, а крик его нарушал мирный покой таёжной речки:

– Я вас всех порву! Я вас всех вытрясу до нитки! Это говорю вам я, Тимофей Павлов сын!

«Ы-ы-ы-ы-н-н-н…», – эхом разнеслось по-над водой вдоль реки. Казалось, даже тёмная спокойная речная вода заволновалась. И без промедления пришёл ответ. «У-у-ух-х-ух-ух-х-х», – донеслось с соседнего берега уханье филина, вначале гулкое и мощное, оно переросло в хохот и протяжный стон, доносившиеся уже с этой стороны реки.

Уханье и стоны, переходящие в плач, стали нарастать как падающий с горы снежный ком. Казалось, они доносятся одновременно со всех сторон – со всех сосен, окружающих место ночёвки, из кустов, неясным пятном темнеющих у реки, с самой реки, с уже чёрного неба…«Ах-х-ах-ха-ххха-а-а-а-а!», – раздалось уже совсем над головой Богдана, который от неожиданности пригнулся к земле. Кирилл поразился исказившемуся от неподдельного страха лицу охранника, крестившегося и бормотавшего скороговоркой вполголоса: «Отче наш, иже еси...».

Воздух дрожал от стонов, хохота и пронзительного свиста, как будто огромная стая невидимых ночных птиц кружила вокруг поляны. Резкий порыв холодного ветра налетел на костёр, опрокинув на землю висевший на палке котелок.

– А-а-а! Ты меня на испуг не возьмёшь! – бесновался Тимофей, лихорадочно передёргивая затвор многозарядного «маннлихера». – Сейчас я тебя…

Он закрутился на месте, выискивая цель для выстрела, но не удержался на ногах и, потеряв равновесие, упал в костёр, одежда на нём сразу загорелась. Растерявшемуся на мгновение Кириллу показалось, что тот сгорит, прежде чем они успеют помочь, но Тимофей, моментально оценив ситуацию, принялся кататься по влажной от вечерней росы земле, а подбежавший Кирилл сбил огонь куском толстой брезентовой ткани. Упавший в костёр карабин оглушительно выстрелил, вылетевшая из ствола пуля пробила вытащенную на берег резиновую лодку.

И как-то в один момент стало совершенно тихо, только неясное бормотание и всхлипывания нарушали ватное ночное безмолвие. Кирилл повернулся в сторону, откуда доносились непонятные звуки и замер, поражённый. Огромный «питбуль» Богдан, зажмурясь и вздрагивая всем мощным телом, истово крестился и шептал молитву. За всё это время он не сдвинулся с места ни на сантиметр, не двинулся даже, чтобы помочь своему «патрону».

– Вот чертовщина проклятая, – сказал с досадой Тимофей, разглядывая огромные прожжённые дыры в своей брезентовой одежде. – Хорошо, не успел сильно обжечься.

Он трясущимися руками достал из рюкзака бутылку спирта и сделал из неё глоток. Всё ещё морщась от боли в обожжённых руках и спиртовых паров, он подал бутылку Кириллу, а когда тот отрицательно покачал головой, сунул её в руки Богдану со словами:

– Ты, Богдан, выпей, выпей. Всё уже кончилось. Ушла она. Не придёт уже сегодня.

Голос Тимофея был неожиданно заботливым, хотя Кирилл ожидал всплеска обвинений в трусости. Богдан с остекленевшим взглядом чёрных глаз глотнул спирта, закашлялся и выпрямился, сидя на земле. Тимофей, обращаясь к Кириллу, сказал:

– Это у него с Африки ещё. Напугали там его колдуны местные. Есть там такие – будто бы, если невзлюбят тебя, то до смерти доведут своими заклинаниями. А особый почёт у них там – белого человека извести. Хотя и не очень-то я в это верю, а всё равно как-то не по себе было… Мы, когда в столицу их приехали, сразу к местному главному колдуну пошли, он нам за пятьдесят долларов амулеты сделал. Каждому – свой, и каждый должен амулет всегда с собой носить и другим его не показывать. Я-то свой в полевой геологической сумке носил – из коры африканского дерева туго-туго сплетённый кокон с фигуркой человеческой внутри – душа якобы моя. И ничто меня не брало, даже местная болотная лихорадка. Как-то раз фаланга на меня упала – здоровенная такая, и ничего – не укусила. Лев меня даже не тронул – мимо прошёл в десяти метрах, когда я пробу брал. А Богдан амулет свой выбросил сразу, а ещё потом и одного старика колдуна обидел… Тот его и напугал до смерти. Там эти чёрные колдуны-вуду на каждом шагу…

Тимофей сел на упавшее дерево и принялся стягивать со своих ног резиновые сапоги со словами:

– Богдан говорит, что пришёл тот дед-колдун к нему ночью и в гиену превратился, сожрать его хотел. – Он хмыкнул. – Я-то этому не верю, сказки всё это. А вот в гипноз – верю. Загипнотизировали Богдана, вот и боится он с тех пор всего, с колдовством связанного…

Тимофей замолк, словно осознав противоречивость своих собственных слов. «Как будто не ты только что крутился и кричал на всю тайгу… А говоришь, что не веришь», – с какой-то неожиданной мстительностью подумал Кирилл, а вслух спросил:

– Тимофей Павлович, вы сказали, что она больше сегодня не придёт. А она – это кто?

Тимофей посмотрел на небо, которое за последние десять минут затянулось хмурыми облаками, и сказал вполголоса:

– Это шаманка, хранительница этих мест.

***

«Ну, всё, возьму последний шлих на этом ручье и пойду к Комнэ», – решил Кирилл, осторожно пробираясь по берегу вверх по течению неширокого извилистого ручья. Перешагивая через поваленные деревья и обходя непроходимые заросли молодого ивняка, он всматривался в прихотливо извивающиеся меандры, отыскивая взглядом место для промывки. Богдан шёл за ним следом, не выпуская Кирилла из виду. После той ночи он будто надломился, движения его, прежде спокойные и уверенные, стали мелкими и суетливыми, идя по тайге, он часто оглядывался по сторонам, вздрагивая от малейшего шороха и не выпуская из рук карабина. Ложа и цевьё дорогого «маннлихера», сделанные из ценных пород дерева, обуглились и почернели, оптический прицел после того, как карабин упал в костёр, пришёл в негодность.

Конечно, Кирилл давно понял, что эти люди ищут золото для себя или по чьему-то заказу. «Надо же, – думалось ему, – а я ведь и не подозревал даже, что в наше время существуют такие вольные старатели, джентльмены удачи, на свой страх и риск рыщущие по тайге в поисках добычи».

И ещё он чувствовал всей кожей опасность, которая словно висела в воздухе, опасность, источником которой были его новые знакомые. Но ему нравилась такая жизнь, нравилось бродить по нехоженым местам тайги, ночевать на мягкой моховой постели под кронами огромных кедров, елей или лиственниц с десятисантиметровой толщины корой.

Каждый вечер после долгих переходов Кирилл ложился на землю, дождавшись, когда погаснет костёр, и смотрел на звёзды, казавшиеся такими огромными, что представлялись ему белыми отверстиями в угольно-чёрной ткани небесного свода. Названий звёзд и созвездий он не знал, давая им свои собственные, придуманные им самим имена. Созвездие Скорпиона он назвал Ковшиком, в его ручке выделялась яркая крупная звезда, которую астрономы называют Антарес, он назвал её Большой Рубин за её розовато-красный, как ему отчего-то казалось, цвет. Был ещё и Малый Рубин – звезда Арктур, альфа Волопаса, созвездия, которому он не дал никакого названия просто потому, что заснул, рассматривая его ночью. Ещё одно зодиакальное созвездие, Стрелец, показалось ему похожим на бегущую охотничью собаку, задравшую вверх голову, и он так его и назвал – Лайка.

Но больше всего Кирилл любил рассматривать огромное созвездие, в крестообразном расположении звёзд которого он ясно видел раскинувшую крылья птицу. Почему-то ему нравилось думать, что эта птица – огромная гагара, которая летит по Млечному Пути, направив свой клюв во Вселенную. Остро сияющую звезду в «голове» гагары он так и назвал Клюв, а яркую белую звезду в хвосте птицы он окрестил Гагачьим Хвостом, не подозревая, что за сотни лет до него древние арабы назвали её Денеб, что тоже означает «хвост птицы»…

…Наконец, Кирилл увидел подходящее место – ручей здесь падал с метровой высоты скального уступа и делал резкий поворот, прорезая невысокую базальтовую скалу – дайку, которая выделялась среди ровной тайги как длинная, покрытая мхами и черничными кустиками, поросшая густым ельником стена. Под сливом воды в породе образовалась неглубокая яма, а на самой излучине была намыта быстрым течением узкая коса, состоящая из крупного светло-серого песка, неокатанной гальки и небольших угловатых булыжников – обломков породы. Склонившиеся над этим маленьким водопадом ели закрывали небо, создавая тёмно-зелёный альков. «Словно скрывают какую-то тайну», – подумал Кирилл, решивший взять пробу именно отсюда.

– Давай здесь попробуем, – сказал неслышно подошедший сзади Богдан, словно прочитав мысли Кирилла.

Забросав в лоток пробу, взятую со дна ручья, Кирилл принялся выбирать руками крупные камешки, чтобы потом начать промывку. Чёрные и тёмно-серые тяжёлые обломки базальта, угловатые осколки серо-жёлтого известняка, испещрённого яркими фиолетовыми, синими, розовыми разводами и пятнами окислов, белые кристаллы молочного кварца и крошащиеся в руках крупные куски слюды – всё это полетело обратно в ручей. Уже приготовившись начать промывать пробу, Кирилл увидел в лотке под слоем песка и мелких камешков ещё один обломок. Взяв его указательным и большим пальцами, он ощутил его необычную тяжесть и, можно сказать, весомость: золотой самородок размером с голубиное яйцо лежал у него на ладони.

Кирилл выпрямился и застыл, рассматривая самородок, его выпуклости и впадинки. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что природа придала самородку форму птицы – маленькая золотая сова словно бы сидела на ветке, повернувшись нему вполоборота. Можно было различить её крючковатый клюв, сложенные широкие крылья и круглые глаза. Богдан, склонившийся над своим лотком в трёх метрах от Кирилла, увидев, что тот рассматривает что-то, подошёл и тоже зачарованно смотрел на самородок. Потом протянул руку, осторожно взял сову и, взвесив на загрубевшей ладони, положил в нагрудный карман своей куртки.

Они начали промывать пробы, и через пятнадцать минут Кирилл увидел в своём лотке, кроме ставшей уже привычной глазу чёрной полоски тяжёлых минералов – ильменита, гематита и магнетита, жёлтую полосу золота, тускло блестевшую в одиноком предзакатном солнечном луче, который прорвался сквозь густые лапы окружающих водопад елей. Лоток был непривычно тяжёлым, а через секунду он услышал возглас Богдана и, подойдя к нему, увидел в его лотке такой же золотой «поясок».

Не обращая внимания на ледяную воду и закоченевшие руки, они принялись лихорадочно промывать один лоток за другим, ссыпая в брезентовые мешочки намытый золотой песок, а в отдельный мешок складывали самородки, имевшие всевозможные причудливые формы. Вскоре к ним присоединился Тимофей, которого Богдан вызвал по рации, и к ночи уже несколько тяжёлых матерчатых мешочков с золотым песком стояло на берегу, словно маленькие толстенькие цыплятки выстроились в ряд, идя за наседкой – мешком с самородками. Взгляд Кирилла поминутно возвращался к ним, казалось, мешочки окружены притягательной жёлтой аурой, приятно было рассматривать их и думать о том, какие они тяжёлые и прекрасные.

Насыпая в мешочек золото, намытое с очередного лотка, Кирилл внезапно ощутил незнакомое до сего момента возбуждение. Движения его стали непривычно суетливыми, необычно для себя он начал подёргивать плечами, покачивать головой, словно споря с кем-то или возражая кому-то, похлопывать себя ладонями по плечам и груди, беспричинно моргать глазами. Необычный жар разливался в его груди, поднимаясь к голове и окутывая мозг горячим туманом, всё вокруг словно было освещено красноватым светом, в котором мелькали золотистые искорки. Неукротимая жажда охватила его! Мыть! Мыть! Мыть! Золото, золото, ЗОЛОТО! Брать его руками, пересыпать из ладони в ладонь, погрузить руки по локоть в золотой песок, подбрасывать на ладони самородки! Вот она – удача! Вот она – сила, вот она – жизнь!

Кирилл громко засмеялся – как же это он раньше не понимал, что главное в этой жизни?! Богдан удивлённо посмотрел на него и снова склонился над лотком, промывая очередную пробу, а Кирилл перебирал закоченевшими, бесчувственными от холодной воды пальцами крупные золотые чешуйки и бессмысленно улыбался. Золото блестело нестерпимо ярко, хотя и наступили длинные сумерки северного лета.

«Да я же стал похож на Тимофея, – внезапно понял Кирилл, – это же она, золотая болезнь! Я даже стал подёргиваться так же как он, мыслить как он… За что? Я же не хотел сделать ничего плохого…». Внезапно голова его закружилась и загудела, в глазах стало черно – это один из забытых было приступов настиг его.

«Я ослеп!» – мелькнула паническая мысль, а следующей мыслью было вскочить и бежать, но Кирилл с ужасом понял, что перестал ощущать руки и ноги, что не может произнести ни слова, ни звука.

Он сидел и сидел, тупая боль в глазах и голове не унималась, но Кирилл не обращал на неё внимания – она уже не имела значения перед лицом болезни более страшной, от которой нет надёжных лекарств. Ослепший и оглохший, сидел он в абсолютной темноте, покорно готовый принять всё, что даст ему судьба.

Внезапно боль стала стремительно нарастать, и в голове с оглушительным треском лопнула какая-то невидимая нить. Сознание его озарилось ослепительным светом, словно сверхновая звезда вспыхнула в старой, угасающей галактике. Невыносимо яркие образы звёзд, загадочных существ, неведомые пейзажи как в фантастическом калейдоскопе мелькали перед его глазами, и Кирилл понял, что умирает, что наконец-то пришло избавление, и перед лицом неминуемой, как ему казалось, смерти он взмолился к чему-то, чему не молился никогда раньше.

Последней мыслью, последним чаянием его было – просить прощения. Прощения за всё, что сделал или не сделал он за всю свою, как он считал, бесполезную жизнь, за все те обиды, настоящие или же выдуманные, которые нанёс он своим ближним. И не только за себя просил он сейчас прощения, а и за всех людей, живущих теперь и живших когда-либо на Земле, и даже за тех, кто не родился ещё и только собирается прийти сюда когда-нибудь через миллиард лет.

Он просил прощения за людскую неугасимую алчность, за мириады убитых ради забавы животных и птиц, за уничтоженные леса и искалеченные рудниками горы, за выкачанные из земли нефть и газ, за отравленные реки…

«Прости нас, не ведаем, что творим мы, не знаем мы выхода из тюрьмы этой…», – беззвучно взывал он, не ощущая, как очищающие слёзы текут по его щекам.

Но если бы спросить его тогда, к чему или кому он взывал, не смог бы он объяснить, кто может его слышать в этот момент и кто может помочь ему. Не надеялся он на помощь или ответ, ничего не просил, кроме прощения, и даже мысль просить спасения от смерти померкла бы в ярчайшем свете грандиозных галактик и звёздных туманностей, раскинувшихся перед ним.

Нескончаемое великолепие ослепительных многоцветных звёзд, сливающихся в едином порыве жизни, планетных систем, движущихся согласованно во Вселенной вокруг огромных, наполненных звёздами галактических центров, создавало неразрушимое единство и невыразимую гармонию. Прекрасные неземные звуки сопровождали движение звёзд и планет. Понимание своего единства со всем сущим озарило разум, ему открылось всевидящее присутствие, неизъяснимая любовь которого ко всем сознающим существам Вселенной поддерживает всё живое.

Вся невообразимо сложная и многообразная жизнь направлялась и организовывалось из единого центра. Не было возможности увидеть, где находится этот центр, сияющие волны невыразимой любви накатывали отовсюду одновременно, проходили сквозь всё, встретившееся на их пути, и уносились вдаль, в бесконечность – к краю Вселенной. Он с невыразимой радостью понял, кто он есть на самом деле, осознав, что может, как альбатрос в плотном морском воздухе, парить в межзвёздном эфире от звезды к звезде, и полетел, нимало не заботясь об оставленном где-то далеко теле. В этот момент, казалось, все звёзды одновременно взглянули на него, и он растворился в гигантской силы свете, лившемся отовсюду.

…И тьма пришла. И накрыла с головой…

***

…После бесконечно долгого промежутка времени темнота перед глазами понемногу начала рассеиваться, и Кирилл, начав различать окружающие его предметы, почувствовал, что он уже не сидит, а лежит под толстой елью, укрытый до подбородка брезентовым тентом. Уже наступило утро, первые солнечные лучи осветили ветви дерева высоко над головой, свежесть, разлитая в лесном воздухе, пронизывала деревья, растения, скалы, прохладную землю.

Короткие резкие односложные посвисты «Цьи! Цьи! Цтиииит!» раздались неподалёку. Кирилл скосил глаза вправо и увидел маленькую желтоголовую трясогузку, быстрыми перебежками приближавшуюся к нему от берега ручья. Кирилл засмотрелся на яркий лимонно-жёлтый цвет тела птицы, длинный и узкий тёмно-серый хвост которой подрагивал в такт её движениям, она оглядывалась, проворными движениями поворачивая на чёрно-жёлтой шее маленькую янтарную головку и постреливая по сторонам чёрными глазками.

Трясогузка пробежалась по мягкому светло-зелёному мху, устилавшему полянку, вспорхнула на рюкзак Богдана, спавшего у ручья в тонком спальном мешке под тёмно-зелёным капроновым тентом, а с рюкзака за один взмах серебристо-серых крыльев перемахнула на мешок с самородками, заботливо поставленный под широкие ветки огромной ели. Этот мешок был окружён полудюжиной перевязанных нейлоновым шнурком пузатых мешочков, наполненных золотым песком. При взгляде на них Кириллу едва не стало плохо. Трясогузка же, словно услышав какие-то звуки, замерла на секунду, повернув голову в направлении ручья, в левую от Кирилла сторону.

Хлопанье широких крыльев нарушило литую утреннюю тишину, и больших размеров птица с шумом села на воду в небольшую заводь у ближнего берега ручья, подняв веер брызг. Кирилл не верил своим глазам – огромная абсолютно белая гагара с большим желтовато-белым вздёрнутым клювом неспешно плыла против течения, время от времени вытягивая шею и осматривая своими круглыми коричневыми глазами окрестности. Грация её движений производила завораживающее впечатление.

Заметив, что за нею наблюдают, птица одним рывком поднялась с зелёно-голубой поверхности воды и полетела прямо в чащу. Она пролетела почти над самой головой Кирилла, и он явственно услышал, как широкие белоснежные крылья гагары прошуршали по мягким еловым лапам, так что разлапистые ветви закачались как от сильного ветра. На Кирилла обрушился водопадик жёлтой и зелёной хвои, сухих веточек и засохшей паутины, и шум в лесу затих. Всё ещё не в силах повернуть голову, он насколько возможно скосил глаза, чтобы посмотреть, куда могла сесть в лесу столь большая водоплавающая птица.

И увидел стоящую возле дерева юную хрупкую девушку, которая, видимо, вышла из-за ствола той ели, мимо которой пролетела гагара. Поражённый, он глядел на девушку, удивляясь, почему чуткие как дикие звери золотоискатели не услышали её приближения и продолжают безмятежно спать. Одетая в длинную, почти до земли одежду, сшитую из тонких светлых оленьих шкур и украшенную ярким разноцветным орнаментом, она выглядела частью окружающей природы и стояла совершенно спокойно, словно совсем не испугалась неожиданной встречи в тайге с незнакомыми мужчинами. Сделав несколько лёгких шагов, она подошла к Кириллу, остановившись возле него, так что он мог видеть её без всяких затруднений. Движения её были стремительными и в то же время – очень мягкими и грациозными. Она словно скользила по мху, который, казалось, даже не приминался под её ногами. Круглое лицо её было спокойно, лишь уголки губ улыбались приветливо, широкие скулы и чёрные миндалевидные глаза выдавали в ней местную уроженку, светлая гладкая кожа светилась изнутри мягким светом, в чёрные длинные косы были вплетены разноцветные ленты.

Не в силах пошевельнуться, Кирилл беспомощно наблюдал, как она рассматривает его лицо, вплотную приблизив своё.

«Как дикого зверя в зоопарке» – подумал он. Будто прочитав его мысли, девушка улыбнулась и легонько прикоснулась к его лбу тонким указательным пальцем. Внутри головы что-то взорвалось, и сразу же Кирилл почувствовал, что к его мышцам вернулась подвижность. Он сел и выпрямился, голова была ясной.

– Кто ты? – спросил он вполголоса, растирая своё лицо холодными ладонями.

Она засмеялась мелодично, как ручеёк, но ничего не ответила, а глаза её сияли тёмным пламенем. Подойдя к лежавшим мешочкам с золотом, она без видимых усилий подняла их и бросила в ручей. Внезапно она услышала тонкий предупреждающий свист жёлтой трясогузки и одним плавным движением обернулась на шорох за своей спиной. Проснувшийся Богдан сидел под натянутым тентом и смотрел на неё белыми от ужаса глазами, губы его тряслись и совершенно посинели. Брови девушки нахмурились, она в одну секунду оказалась возле старателя, тот, как будто заворожённый, сидел неподвижно. Девушка же, подойдя к нему, укоризненно покачала головой и сказала что-то, Кирилл не расслышал – что. Потом двумя пальцами достала из нагрудного кармана его куртки сверкнувшую в ярком рассветном луче золотую сову-самородок и погрозила Богдану тонким пальчиком, отчего тот словно очнулся и, сжав кулаки, вскочил на ноги. Казалось, его охватил прилив бесконтрольной ярости, и золотоискатель вот-вот бросится на девушку. Но грозное рычание заставило его замереть бездвижно: огромный волк стоял на поляне и, наклонив лобастую белую голову и вздёрнув верхнюю губу, скалил острые огромные клыки. Светло-серая с подпалинами шерсть на его мощном загривке стояла дыбом.