Текст книги "Игра Ловца (СИ)"

Автор книги: Андрей Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Ворон и паук

Он видел чардрево: высокое, с разлапистыми ветвями, меж которыми простерлись замысловатые узоры из белых нитей. По ним сновали, переползая с ветки на ветку, многоногие черные твари с источавшими яд острыми жвалами и россыпью алых глаз, напоминающих застывшие капли крови. Из набухших волосатых брюшек тянулись все новые нити, все больше заплетая древо, превращая его в подобие исполинского белого призрака.

Сверху послышалось оглушительное карканье и стая воронов обрушилась с небес на восьминогих чудовищ. Острые когти и клювы разрывали в клочья засуетившихся пауков, вырывая зеленые внутренности, отрывая головы и ноги. Но и многие птицы попались в клейкие ловушки, с беспомощным карканьем трепыхаясь в паутине, пока сгрудившиеся вокруг пауки быстро-быстро заматывали воронов в свои сети, впрыскивая парализующий яд. Самая жестокая битва шла на вершине древа, где огромный паук размером с кошку бился со столь же огромным вороном. Черный клюв безжалостно долбил многоглазую башку, когти терзали раздувшееся тулово, но, несмотря на это восьминогая тварь продолжала с необыкновенной быстротой окутывать себя и птицу в паутинный саван. Еще мгновение – и вместо двух сражающихся существ на ветвях чардрева повис большой кокон. Словно по приказу прекратилась жестокая битва – и пауки и вороны, оставив друг друга, уставились на шевелящийся сверток. Тот бился и раскачивался на ветвях, готовый в любой момент сорваться на землю. Сквозь стенки кокона, разрывая прочные нити, пробивался то острый клюв, то жвала, то черные, непонятно кому принадлежавшие когти. Вот кокон дернулся с особой силой, все-таки оторвавшись от ветвей, но, не пролетев и половины пути до земли, вдруг распался, расплелся множеством нитей, высвобождая жуткое существо, оглушительно хлопающее двумя парами черных крыльев. Две пары когтистых лап вырастали из покрытого перьями тулова, на птичьей голове мерцали восемь алых глаз, а с изогнутого клюва стекали капли яда. Гнусавый каркающий звук разнесся над землей.

Бран открыл глаза – он по прежнему сидел меж ветвей чардрева в Каменном Саду. Вокруг царила ночь, но и в этой тьме сгущалось нечто еще более черное – будто шар непроглядной темноты, непроницаемый ни для обычного взора, ни для зеленовидца, опустился на статую нового божества Вестероса. Но вот словно порыв ветра разметал мрак в клочья и навстречу Брану шагнула прекрасная женщина, которую он в первый миг принял за ожившего Душелова. Но тут же он понял свою ошибку – это существо выглядело еще более пугающим и странным. Словно черный оникс блестела гладкая кожа, алыми рубинами горели глаза, на плечи ниспадали белые, как будто седые волосы, из-под которых выглядывали заостренные уши. Соблазнительное гибкое тело плотно облегало черное одеяние, покрытое изображениями серебряных пауков.

Полные губы не шевельнулись, но в голове Трехглазого Ворона уже звучал бесплотный голос – говоривший на незнакомом языке, но странным образом понятный.

– «Приветствую тебя, Говорящий-с-Деревьями, – надменный вид женщины плохо сочетался с доброжелательным обращением, – мне нужно поговорить с вашей Верховной Матерью».

Большое войско, под стягами Ланнистеров и Марбрандов, окружило развалины Кастамере. Немало лет минуло с тех пор как Тайвин Ланнистер сломил сопротивление мятежных лордов, разрушив надземную часть замка и затопив подземные ходы, где укрылся лорд Рейн со всем своим семейством. Однако и по сей день Кастамере считалось проклятым местом, источником бесчисленных баек и пересудов. Сейчас они, безусловно, получили новую пищу – меж развалин тянулись обрывки толстой паутины, камни были загажены нечистотами, всюду валялись кости людей и животных. В воздухе стоял удушливый, невыносимый смрад.

Больше всего паутины и болтающихся в ней человеческих останков виднелись перед большой черной дырой в земле – все, что осталось от туннеля некогда уводившего в подземные залы Кастамере. Лорд Рейн некогда завалил эти ходы, но Тайвин Ланнистер пустил в туннель реку, быстро нашедшую своих жертв. Победитель не стал разбирать завалы, пожелав оставить замок в разорении и запустении, однако новый хозяин Кастамере, судя по всему, полностью расчистил себе проход на землю.

Перед дырой с жалобным ржанием бился гнедой жеребец, то и дело пытаясь подняться, но каждый раз падая на землю. Из подрезанных сухожилий хлестала кровь, стекавшая в черный туннель. За входом напряженно следила сотня лучших лучников воинства Ланнистеров и две сотни копейщиков. В любой момент они были готовы метнуть все копья и стрелы в неведомое чудовище, которое – и это уже было яснее ясного, – избрало своим логовищем именно эту дыру. В растекшихся перед ней лужах зелено-коричневой слизи хватало следов огромных лап, непохожих на следы кого-либо из зверей Вестероса.

В первых рядах армии пребывал сир Аддам Марбранд, восседавший на черном жеребце, под стягом с горящим деревом. Глаза лорда Эшмарка с ненавистью смотрели на черный ход, скрывавший проклятую тварь, разорившую его замок. Пальцы до побеления впились в копье – он сам строго настрого наказал остальным стрелять только после того как он первым швырнет копье в отродье Пекла. Возразить ему было некому – после того как Джейме Ланнистер ушел на юг, командование оставшейся частью Северной Армии принял сир Аддам, обуреваемый жаждой мести за погибших родичей.

Но и он не был готов столкнуться с тем, что скрывали проклятые подземелья.

Подраненный жеребец вдруг издал испуганный, почти человечий вскрик, в которой угадывалась не только боль, но и слепой страх, почти заставивший коня вскочить на ноги. В этот миг меж лучников фиолетово-черным пламенем вспыхнули огромные, в человеческий рост костры. Испуганные лучники шарахнулись кто куда, смешав ряды стоящего позади воинства. Почти сразу же люди поняли, что это пламя не обжигает, но было уже поздно – из черного входа вдруг вырвалось облако тьмы, на миг окутавшее передние ряды, включая и самого Адама. Во мраке демоническим огнем горели восемь алых глаз и угадывался уродливый многолапый силуэт, еще более темный чем застившая его мгла.

Сразу несколько десятков были растерзаны на месте, когда окутанная тьмой тварь обрушилась на убегавших в панике людей. Некоторые, впрочем, пытались стрелять и метать копья, но в застилавшем их мраке не так уж просто было угодить в цель. Тем более, что и дальше среди воинства появлялись вспышки пламени, вводившие в замешательство воинов и заставляя вставать на дыбы лошадей. А из мрака вылетали белые нити, спутывавшие руки и ноги людей, заставляя падать лошадей, склеивая их друг другом и с собственными всадниками.

Сир Аддам Марбранд наугад метнул копье и с радостью услышал злобный стрекот, увидел, как погас один из алых глаз – все же ему удалось зацепить неведомую тварь. Выхватив меч, он пришпорил упиравшегося коня, направляя его в гущу смертоносной тьмы. Почти сразу он понял безрассудность своего поступка, но было уже поздно: мрак обступил его со всех сторон, конь под ним испуганно заржал и рухнул словно подрубленный. Сир Аддам пытался выбраться из-под придавившего его скакуна, вслепую размахивая мечом. Он почувствовал, как его клинок погружается в рыхлую плоть, услышал злобный стрекот, но тут же прочные путы оплели его руку. Невероятная сила рванула его на себя, Марбранд почувствовал, как ему в грудь ударило нечто острое, пронзившее его тело невероятной болью и все вокруг поглотила тьма.

Когда мрак рассеялся, воины Северной Армии увидели лишь лужицы черной крови, уходящие к провалу входа. Тут же лежали растерзанные тела людей и лошадей, оплетенные паутиной. Убившей их твари нигде не было видно, также как и сира Аддама.

Шелоб быстро ползла по коридору, стремясь укрыться в безопасной тьме подземных залов. На ее жвалах еще слабо шевелился, корчась от боли, схваченный ею человек, из которого огромная паучиха на ходу высасывала живительные соки. Муки жертвы доставляли чудовищу мстительную радость – ведь именно этот воин нанес Шелоб раны, болевшие до сих пор. Ничего, в кромешной тьме она залечит рану и отрастит новый глаз. А дальше пусть воюют «союзники»– нечего дроу и дальше отсиживаться за ее спиной. Численный перевес все еще на стороне противника, но, лишенный командира, испуганные люди вряд ли решаться соваться в черную дыру.

Вот и конец туннеля… но что это?! Весь проход затягивали толстые нити – не ее паутина, но хорошо ей знакомая. И что самое скверное – вход был затянут на совесть, так что даже Шелоб пришлось бы потрудиться, чтобы прорвать ее. В небольшом мозгу паучихи мелькнули смутные подозрения, что еще не успев оформиться, привели тварь в невероятную ярость. Отбросив недоеденную жертву, паучиха приподнялась на задних лапах, коснувшись передними длинных нитей и навалилась на них всем телом. Колдовское кружево дрогнуло, прогнулось, но не порвалось. Шелоб, обуреваемая растущей тревогой, хотела удвоить усилия, когда ее внимание странный звук сзади. С трудом развернувшись в узком ущелье, Шелоб готовилась встретить нового врага, прислушиваясь к нарастающему шуму. Он не походил на звук шагов – людских или чьих-то еще, – скорей это походило на то, будто что-то неспешно катилось по каменному полу. Что-то очень… большое.

Впереди замерцал странный свет: призрачное зеленое свечение, переливавшиеся множеством оттенков, столь ярких, что они слепили привыкшую к темноте Шелоб. Все же она успела разглядеть, что зеленые сполохи исходят из чего-то напоминающего большой стеклянный шар, заслонивший чуть ли не половину туннеля. Внутри него, переливалось нечто, походившее на жидкий зеленый огонь. Когда шар приблизился на расстояние чуть больше десяти шагов, Шелоб выплеснула в него весь оставшийся у нее запас паутины. Клейкие нити залепили весь вход, от пола до потолка, заставив остановиться странный шар. Успокоившаяся было Шелоб вновь повернулась к паутине дроу, когда позади вновь раздался уже знакомый звук – только на этот раз казалось, что катятся несколько предметов. Шелоб даже не успела развернуться, когда один из спущенных сверху камней со всего маху ударил по застрявшему в паутине шару, с оглушительным звоном расколов толстое стекло.

Вырвавшийся на свободу дикий огонь, всесокрушающим взрывом испепелил и паутину и тело Адама Марбранда и заметавшуюся паучиху, под конец жизни почувствовавшую боль, сравнимую с той, что она причиняла другим.

– А я клянусь, что у тебя всегда будет место близ моего очага и мясо и мед за моим столом, и обещаю не требовать от тебя службы, которая могла бы запятнать твою честь.

Произнося эти слова, Серсея едва сдержалась от усмешки – ее всегда веселил пафос вассальной присяги и она представляла насколько пустым звуком все эти «клятвы перед Старыми и Новыми Богами» кажутся стоявшей перед ней на коленях чернокожей женщины. Но все же эти слова полагалось произнести – хотя бы для того, чтобы успокоить собравшихся вассалов Западных Земель и без того, опасливо косящихся на чужеземную колдунью.

Церемония проходила в Каменном Саду, – вопреки обычаю ночью, при свете лишь двух свечей в руках Квиберна и Брана. Женщине, похоже, и этого было много – красные глаза щурились, жрица то и дело отворачивалась, словно для нее свет был слишком ярким. Серсея не преминула отметить это слабое место у ее новой подданной.

– Встань Вирна Доурден, леди Кастамере, – торжественно произнесла Серсея и Вирна, поднялась, склонив голову перед королевой. Квиберн накинул ей на плечи черную мантию с серебряными пауками, а собравшиеся вокруг лорды, вскинутыми мечами и дружными криками приветствовали рождение нового Дома Западных Земель.

Серсея понимала, что не все они так рады, как хотят показать – многим лордам и по сей день кажется подозрительным столь своевременное появление чернокожей колдуньи, чье волшебство, – о чем было громогласно объявлено Короной, – помогло расправиться с мерзкой тварью, уничтожившей дом Марбрандов. Не все, кстати, были в восторге и от того, что Эшмарк был взят в прямое управление домом Ланнистеров, от лица которых Серсея временно переуступила замок «леди Вирне». Еще больше вопросов вызывало происхождение самой Вирны несмотря на разъяснения Квиберна об уроженке города Саата, наследнике Сарнорского царства, жрице, сохранившей внешность еще более древнего народа закорцев – чернокожих и беловолосых. Даже те, кто принял это объяснение, не считал его достаточным, чтобы отдавать земли двух старинных родов какой-то чужестранке. Нехорошие подозрения вызывало и то, что «леди Вирна», как выяснилось, исповедует религию сгинувшего в веках города Лайбера, где поклонялись Паучьей Богине – якобы она и изгнала чудовище обратно в Пекло.

Впрочем, все эти подозрения вряд ли выльются во что-то значимое. Грядущее готовило Семи Королевствам куда большие неприятности, нежели недовольство отдельных лордов – и в этом грядущем «ручная» колдунья окажется не лишним подспорьем Серсее. Императрица сразу сообразила, какую пользу может принести нелюдь, приведенная к ней Браном. После недолгих переговоров, Серсея, Вирна и Квиберн разработали этот план. Дикий огонь был взят сюда по настоянию Квиберна и неожиданно пригодился, ну а Вирна сделала все остальное.

Серсея вспомнила и иные рассказы жрицы Паучьей Королевы – о подземном городе, где в котором родилась Вирна, где правили Матери-Жрицы, обладая полной властью над мужским населением. Иные из тамошних порядков Серсея была непрочь ввести и в Вестеросе – и Вирна пообещала ей в этом всяческое содействие. Также Серсея надеялась, что новая колдунья поможет ей избавиться от соперниц – не только Саломеи, но, может, и Душелова. Наконец, в скитаниях по пещерам, дроу наткнулись на обильную золотую жилу, которую Вирна поднесла в дар Короне. Так что Серсея была довольна – леди нового Дома начала оправдывать оказанные ей милости.

Серсея вряд ли была так уверена в новом вассале, если бы знала какие мысли полнили голову Вирны, спустя несколько дней после церемонии присяги. Жрица восседала на троне в «Великом Чертоге» Эшмарка, довольно щурясь на свет колдовского пламени, горящего в центре залы. В остальном замке царила тьма и со стороны он казался полностью вымершим, но это было не так – оставшиеся десять наемников-дроу несли свою стражу на стенах. Слуг-людей Вирна заводить пока не стала, решив подождать, пока достаточно тут освоится. Она понимала, что это вызовет ненужные пересуды, но пока они ее мало волновали – хватало и более серьезных задач. Например, что делать с колдуньей, благодаря которой, – как она поняла из мысленных бесед с Браном, – дроу и оказались в этом странном мире. Брана связывали с Диктатором странные узы – Вирна смогла их немного ослабить, но не разорвать совсем. Так что Ворон стал более самостоятельным в принятии решений, но на открытый заговор против Душелова все равно не пошел. Как поняла жрица Бран не исключал возвращения Диктатора в Вестерос – и Вирна понимала, что рано или поздно им придется встретиться и вряд ли эта встреча будет доброй. Судя по рассказам Квиберна, Брана и Серсеи, Взятая обладала невероятной магической силой, многократно превосходящей силы Вирны.

Конечно, сколь бы не была сильна колдунья, она вряд ли выстояла против самой Паучьей Королевы, но благосклонность Ллос вещь слишком зыбкая, чтобы полагаться на нее целиком и полностью. Вирна с некоторым душевным трепетом обратилась к богине, после всего содеянного – убийство паука, да еще и столь необычного как Шелоб, могло немало разозлить Паучью Королеву. К счастью, вызванная ею йоклол успокоила жрицу, сказав, что Ллос не только не сердится, но даже довольна хитроумием своей служительницы. Избавиться разом от опасной соперницы, свалив на нее все, что они творили вдвоем, да еще и расправившись ее руками с лордом, у которого были наибольшие основания не доверять «закорской колдунье» – подобная изощренность была вполне в духе Ллос. Так что она обещала и дальше поддерживать Вирну в ее начинаниях… если та не разочарует свою богиню.

Конечно, Вирне сейчас было нелегко – в обществе, пусть и управляемым на данный момент женщиной, но все же построенным мужчинами и для мужчин. Но в отличие от здешних жителей у Вирны в запасе было несколько сот лет жизни, за которые она надеялась как следует обосноваться здесь, может даже привыкнуть к солнечному свету – удалось же это ее брату. Вирна уже начала расширять свои владения: с помощью магии и силы живых мертвецов она пробила из здешних погребов длинный туннель в ближайшие пещеры, через которые она может поддерживать связь и с Кастамере. Дикий огонь выжег там все напрочь, осушив всю сырость и уничтожив всю мертвечину, скопившуюся от Рейнов до Шелоб. Чуть позже, когда пламя там угаснет окончательно – Вирны сможет навести порядок в Кастамере. И она уже знает, кто наследует один из замков, объединив их в едином Доме под ее властью.

Вирна довольно погладила округлившийся живот – кто мог подумать, что Дайнин станет столь плодовитым, даже в обличье драйдера? Уже сейчас в теле Вирны зреет новая жизнь – и доступные ей магические силы говорят, что это будет девочка. Первая женщина-дроу, рожденная в Вестеросе, будущее дома Доурден. А будут и другие – конечно, тут мало дроу, но и тех, что есть, хватит ей, чтобы породить новое потомство.

Она вспомнила о кладке яиц отложенной Шелоб за несколько дней до гибели – от Дайнина здесь оказалось больше пользы, чем за всю его жизнь в Мензоберранзане. Большую часть кладки выжгло диким огнем, но Вирна, перед предательством, выкрала двадцать яиц, надежно укутав их паутиной. Йоклол дала жрице несколько советов, как с ними обращаться и Вирна, укрыв кладку в подвалах Эшмарка, ежедневно омывала ее кровью крестьянских младенцев, выкраденных в окрестных деревнях. От этого яйца, бывшие еще неделю назад размером с кулак, теперь выросли чуть ли не с человеческую голову. Под плотной полупрозрачной оболочкой уже копошились причудливые создания – одни многоногие, похожие на пауков, но другие выглядели вполне двуногими. Вирна надеялась, что текущая в их жилах кровь дроу поможет ей более эффективно контролировать потомство Шелоб, нежели саму паучиху.

Злорадный смех сорвался с губ дроу. Если эти твари будут размножаться также как и обычные пауки и если Ллос дарует жрице еще хотя бы пару сотен лет жизни – следующим поколениям здешних иблис придется изрядно потесниться, уступая дорогу новым хозяевам Вестероса – во славу Ллос и Матери Вирны!

Интерлюдия-2

В сгущавшихся сумерках крутые серые волны казались почти черными, с редкими сполохами белой пены. Рокот моря становился все громче, также как вой ветра, с неустанной яростью хлеставшего каменистый берег. И тем более жалкой пред разбушевавшейся стихией казалась человеческая фигурка, спокойно идущая прямо на катящиеся на нее исполинские валы. Шествующий в море носил грубый домотканый хитон, выкрашенный в зеленые, синие и серые пятна. С плеч мужчины ниспадали длинные седые волосы, в которых, как и в косматой бороде запутались длинные зеленые водоросли.

– Из моря мы вышли и в море вернемся, – мерно повторял Эйрон Мокроголовый. Он говорил в полный голос, но не слышал себя – столь оглушительным оказался грохот волн. Давно уже не ярился так Штормовой Бог и Эйрон радовался этому – если враг Утонувшего Бога хочет не пустить его к морю, значит, Пророк на верном пути. Сегодня он может получить ответ на вопрос, мучавший его с того дня, как он возложил Корону из Плавника на голову Эурона.

Еще тогда он сомневался в том, что делает правильно, благословляя на королевство беспутного брата, много лет проведшего вдали от родных островов. Но вече сказало свое слово, а Утонувший Бог вернул Эурона после утопления, выразив ему свое благоволение. Эйрон поддержал брата и когда их племянница Яра попыталась захватить власть на Пайке. Кончилось для нее это плохо – неудавшаяся королева была схвачена и принесена в жертву. Тогда Пророку казалось, что он знает, что хочет от него Утонувший Бог, но позже он начал сомневаться, в том, что правильно толкует Его волю. Слишком редко Эурон стал появляться на Железных Островах, пренебрегая ими ради мечтаний о власти над всем Вестеросом. Он вожделел женщин зеленых земель – не взятых в «морские жены», но требующих от Эурона то, что не должны требовать короли Вестероса от сидящего на Морском Троне. Эйрону не нравилось, что Эурон убивал врагов Ланнистерши по ее приказу, однако сейчас Серсея представлялась ему куда меньшим злом, нежели пришедшая из ниоткуда ведьма. Эйрон видел Диктатора лишь однажды – зловещую фигуру в черном, восседавшую на спине дракона – еще одной твари Штормового Бога. Тогда Железнорожденные участвовали во взятии Тироша – и Эйрон, вдохновлял островитян именем Утонувшего Бога, обещая живым добычу и женщин, а погибшим – блаженство в морских чертогах. Но уже тогда он видел, что Эурона совсем не трогают эти призывы – его хищный и одновременно восхищенный взгляд устремлялся в небо. Эйрону не нужно было знать колдовство, чтобы понять, кого сейчас вожделеет его брат. Даже то, что колдунья сгинула в неизвестности не исцелило Эурона от его пагубной страсти – приведшей его к величайшему кощунству на Железных Островах со времен Хармунда Хоара. Эурон, правда не стал почитать Семерых, но как и Хармунд Торгаш утверждал, что Неведомый и Утонувший Бог суть одно, а Диктатор и есть Неведомый сошедший в человеческом обличье. Эурон установил мерзкое святилище средь костей Нагги, поставив там черное изваяние взятое от камня сколотого от Морского Трона и почитаемое кровавыми жертвами. Эйрон возмутился этим кощунством, но никто не поддержал его – слишком многие островитяне видели Душелова над стенами Тироша, знали они и о судьбе Дорна. Тогда Эйрон отдалился от брата, проводя время в шалашах укрытых водорослями, общаясь лишь с «утопленниками» и беспрестанно молясь Богу, прося его дать знак верному слуге.

Эйрон, не выдержав, обернулся – позади вздымались башни Пайка, осененные трепещущими на ветру знаменами с золотым кракеном. Замок готовится встретить короля, что должен завтра вернуться из Простора. Эйрон знал, что в Пайке Эурон объявит о начале нового похода – и он ожидает, что жрец благословит завоевание Летних Островов именем Утонувшего Бога. Но Эйрон знал, что этот поход – очередной обман, морок, насланный ведьмой Штормового Бога, дабы погубить Железнорожденных. Он должен выступить против этой войны, но перед этим Эйрон надеялся получить от Утонувшего знак его благоволения. Он придаст жрецу Утонувшего сил, дабы сказать Эурону то, что давно должно было быть сказано.

С этим мыслями Эйрон шагнул в бушующие воды. Первая же волна ударила его в грудь так, что жрец едва удержался на ногах. Волны толкали и швыряли его, пытаясь отбросить обратно на берег, соленая вода проникала ему в глаза, уши и рот, так что Эйрон несколько раз чуть не захлебнулся, но он упрямо продолжал свой путь. Воде жгла холодом его кожу, но душа его ликовала от обуявшего его священного трепета. Бог объял его, бог был повсюду. Соль Утонувшего насыщала его губы, голос его проникал в уши, говоря с Эйроном на множество голосов.

Очередная волна обрушилась на него и вместе с ней, Эйрона толкнуло в грудь нечто большое и мягкое, скользкое на ощупь. Не ожидавший этого Эйрон не удержался на ногах, но море не дало ему упасть, выбросив на берег. Бессильно он простерся на камнях, кашляя и выплевывая воду. Мокрый насквозь хитон облепил его тощее тело, став ледяным на пронизывающем ветру, но Эйрон почти не замечал этого, погружаясь в пучину отчаяния, глубже и чернее, чем самая страшная из океанских пучин. Бог не дал ему ответа, он отверг его, выбросив на берег. Неужели это потому, что ему неугодны мысли и помыслы Эйрона? Неужели ему неугоден… сам Эйрон.

Очередной приступ кашля сотряс его тело и жрец перевернулся на живот, дабы выплюнуть воду. Его рука задела нечто холодное и скользкое – и Эйрон сразу признал ту массу, что выбросило на него волнами. В ноздри ударил незнакомый, но очень противный запах. Он привстал на локте, дабы взглянуть в ту сторону и его глаза расширились от удивления.

Общими очертаниями выброшенное морем существо напоминало человека – только разбухшего, словно труп несколько дней пролежавший в воде. Но вместо ног из нижней части существа росли шесть толстых щупальцев, еще два более длинных щупальца, оснащенных присосками заменяли ему руки. Вместо головы красовался бесформенный обрубок, на котором зияли две уродливые ямы, заменяющие существу рот и нос. Чуть выше слепо таращились выпученные белые глаза, лишенные зрачков и век. Эйрон осторожно коснулся блестящей жирной кожи и тут же брезгливо отдернул руку, вытирая остро пахнувшую слизь. Кожу пятнали уродливые шрамы, напоминавшие большие ожоги.

– Это твой знак, Утонувший Бог? – прошептал Эйрон, бросив взгляд на бушующее море. Не дождавшись ответа, он вновь посмотрел на обмотанное водорослями уродливое существо и, невольно отпрянул, забормотав молитву к Утонувшему Богу.

Выброшенная морем тварь менялось – ее очертания расплывались, пальцы вытягивались, лицо обретало новые черты – более человеческие, но не менее уродливые. Вскоре перед пораженным Эйроном предстала женщина – хотя и мудрено было признать ее в этой бесформенной массе изуродованной плоти, покрытой отвратительными шрамами и ужасными ожогами. Зазубренные обломки ребер протыкали ее бок, одна нога была оторвана чуть ниже колена, ступня на второй ноге выглядела плоским обрубком. Но хуже всего было лицо: почти вся плоть с него была сорвана; уши выглядели лишь рваными остатками хрящей, нос – зияющей впадиной Длинные пряди шелковистых черных волос росли лишь из нескольких клочков кожи на черепе, а рот превратился в бесформенную щель, которая не прикрывала остатки сломанных зубов. Один глаз был выбит, но был лишь прикрыт, выглядя неповрежденным.

И вдруг этот глаз открылся.

Словно завороженный Эйрон смотрел в прекрасное темное око, выглядевшее столь чуждым на изувеченном теле: словно драгоценный камень в груде отбросов. Черный глаз засасывал как глубокий омут и от него, словно круги на воде, по всему телу расходились незримые волны, вновь менявшие выброшенное морем создание. Уже не уродливый обрубок человека – прекрасная молодая женщина смотрела на жреца огромными темными глазами. Ослепительной белизны кожа будто светилась в темноте, в которой Эйрон мог различить и чарующую прелесть лица, окруженного черными как ночь локонами, и соблазнительные формы безупречного тела.

– То, что мертво – умереть не может, – выдавил Эйрон, – оно восстает вновь, сильнее и крепче.

Пухлые губы исказила чарующая улыбка и с них сорвалось безумное хихиканье. Прекрасное лицо смазалось, расплылось, вновь превращаясь в уродливую личину, но Эйрона она уже не пугала. Бог дал ему знак и он знал, что делать. Присев, он поддел руки под изломанное тело и вмиг неожиданно гибкие руки с нечеловеческое силой оплели его шею, привлекая его лицо к личине твари. Эйрону не было противно, когда лохмотья губ коснулись его губ. Не разжимая объятий, жрец встал и понес вестницу Утонувшего Бога к своему шалашу из водорослей.