Текст книги "Суженый смерти (СИ)"

Автор книги: Андрей Грамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Суженый смерти

Аннотация:

Солдат Иностранного Легиона возвращается на родину, где его никто не ждет. По городу прокатилась серия загадочных убийств, и никто другой не сможет их раскрыть. Победить древнее зло и полюбить саму Смерть! Что из этого легче? И справится ли он? Человек, которому нечего терять!

Пролог

Юг Российской Империи. Начало XIX-го века

   Прорезая густой сад, залитый гудением шмелей и солнечным утренним светом, катил свои быстрые воды неширокий, но глубокий ручей, дно которого было усеяно галькой и песком. Ниже по течению, где в незапамятные времена природа вырыла заводь, тихо поскрипывая, крутилось колесо водяной мельницы, с плеском разрезая воду. Мельница пустовала уже третий год, сад, за которым раньше ухаживал старый мельник, начинал дичать, но от этого стал только прекраснее. Посреди сада, под сенью двух раскидистых яблонь, стоял небольшой белый кирпичный домик с черепичной крышей темно-карминного цвета. Само по себе явление кирпичного дома, когда весь юг был построен из самана, и тем более имеющего черепицу вместо соломы, было поистине уникально. Этот дом принадлежал раньше мельнику, который был весьма богатым человеком, и стремился если что-то и делать, то делать на века... Вот и его дом пережил своего хозяина, обещая простоять в этом красивом уголке природы еще не один десяток лет. Но дом не пустовал, несмотря на потерю своего хозяина. Ставни был открыты, на пороге лежала бандура, видимо оставленная кем-то без внимания всего на пару минут, а рядом с бандурой стояла крынка с холодной арбузной брагой. Ефим лег всего полчаса назад, сразу после рассвета, мгновенно погрузившись в сон. Марьи дома уже не было, она, как обычно исчезла до рассвета, бросив свое «Люблю» в сочетании с горячим поцелуем.

   Ефима еще ребенком вывезли из Украины на чумацкой телеге в компании старой макитры, ступы и бочки с одеждой (именно бочки, так как что такое сундук его опекун дядя Грицко не знал). Помимо вышеперечисленного в телеге поместились ручная пищать, пика, большой отрез холстины, две крынки, деревянное блюдо, котелок, черпак, новый топор, клещи, стамеска, и горшок с родной украинской землей. Нож и две деревянные ложки лежали затерянные где-то в этом нехитром скарбе. Телегу вез Саврас, конь дяди Грицко, а позади плелся жеребенок по кличке Сидор, который в будущем должен был стать настоящим казачьим конем, верным другом и боевым товарищем Ефима. С тех пор прошло уже много весен, дядя Грицко вот уже семь лет как лежал головой на восток на стареньком погосте, так и не удостоившись чести помереть в бою, тихо скончавшись от старости на крыльце своего дома, а Ефим, войдя в самый рассвет сил, впервые в жизни полюбил. Молодой чернобровый казак горел изнутри самой горячей любовью, на какую только был способен. Его сердце выбрало зеленоглазую и черноволосую Марью, в которой загадок было больше чем ответов.

   Он повстречал ее на лугу, где валялся в стогу свежескошенного сена, одержимый дремотой в теплую майскую ночь. Сладкий запах сена дурманил и пьянил, звезды, казалось, можно было черпать горстями, а яркий месяц серебрил высокие травы, кипы деревьев и широкую полосу реки, раскинувшейся внизу. Вода уже набрала необычайную силу, и река стремительно катила свои воды, поглощая и поглощая новые отрезки заливных лугов. Берег, на котором отдыхал Ефим, был высок и никогда не подвергался вешним нападкам стихии, отчего именно по эту сторону издавна и селились люди, избегая строить жилье на пологом правом берегу. Его дремоту нарушил шорох травы, резкое утробное подвывание и рык, раздающийся сразу из нескольких мест округи. Ефим никогда не был трусом, но его обуял самый настоящий страх, который парализовал и заставил почти прерваться его дыхание. Одно, когда ты имеешь дело с врагом в человеческом образе, но совсем другое связываться с нечистью, с которой, как известно и в чистом поле не справиться, кроме, как только с хоругвью, четверговой солью, да святой водой. Шорох доносился все ближе и ближе, явственно слышалось непонятное рычание, вой и скулеж. Не было сомнения, на лугу происходило нечто из ряда вон выходящее. Ефим понемногу превозмог свой страх, перевернулся на живот, зарылся в сено и разгреб себе руками окошко, намереваясь увидеть все происходящее. Первое, что он заметил, это был силуэт девушки в длинном белом платье с распущенными черными пышными волосами, которая стояла посреди луга. Она делала непонятные движения руками, а к ее ногам по одному собирались волки, и ложились на животы, словно ожидая команды. Через несколько минут вокруг нее скопилось множество хищников, вой и скулеж прекратился как по волшебству, волки лежали смирно. Девушка что-то негромко и протяжно сказала, будто бы даже в рифму, кинула маленькое зеркальце в сторону леса, и волки разбежались так же внезапно, как и появились. Девушка склонилась к земле, оперевшись на одно колено, простояла так в течение пары минут и поднялась на ноги. Ее взгляд перенесся вправо, в сторону стога и Ефим похолодел. Она убрала волосы, под ярким светом месяца казак разглядел прекрасное белое личико, пухлые губы и горящие зеленые глаза, при виде которых по спине у парня побежали мурашки. Он хотел перекреститься, но лежал словно парализованный, дыхание остановилось в груди, сердце упало и перестало стучать. Так длилось всего мгновение, которое показалось вечностью. Девушка подошла к стогу, до которого ей было идти всего десяток саженей, и встала как раз напротив места, где лежал Ефим.

   – Выходи, – голос был томен, чуть хрипловат и глубок. Это был приказ.

   Ефим собрался с духом, и, превозмогая дрожь в ногах, вылез из стога. Он встал перед девушкой, прямо смотря в ее глаза.

   – Ты все видел, я не отпущу уже тебя, – сказала она просто, в голосе не было угрозы, но она была в словах.

   – Делай как хочешь... – он заворожено смотрел на девушку, восхищаясь ее красотой и прислушиваясь к своему рвущемуся из груди сердцу. Страх исчез совершенно, он уступил место зачарованному спокойствию духа в сочетании с мятежным буйством мыслей в голове.

   Она внимательно смотрела на него, изучая, а он в свою очередь во все глаза уставился на нее. То, что перед ним не обычная смертная, он понял сразу, как только увидел действо с волками. А вблизи, при виде ее горящих глаз, осознал, что бороться бесполезно, потому как с нечистой силой шутки плохи, и при нем не было ни шашки, ни пики, ни даже ногайки. Немой разговор глазами длился пару секунд, после чего он сказал:

   – Дашь помолиться напоследок?

   Она молчала, продолжая его изучать.

   – Ты специально подглядывал? Из любопытства?

   – Нет. Я спал здесь, меня разбудили волки. Ну, я и притаился, чтобы не загрызли.

   – Дай руку.

   Он послушно протянул ей ладонь. Она сжала ее, продолжая смотреть ему в глаза, и почти сразу отпустила.

   – Не врешь.

   – И не думал, – он гордо поднял голову.

   – Живи. Но молчи обо всем, – произнесла она и исчезла.

   И с тех пор Ефим потерял покой. Он не мог нормально есть, не мог спать, он не мог думать ни о чем кроме незнакомки. Дома все валилось из рук, жена и трое сыновей не могли понять, что творилось с их мужем и отцом. Он ходил каждый день в церковь, пил святую воду, усердно молился... Но ничего не помогало. Он тогда еще не знал, что это не колдовство и молитвы здесь бессильны. Просто он полюбил, полюбил незнакомку, которая всего за пять минут перевернула весь его мир и обычную жизнь. Такая маета продолжалась полгода. Наступил конец ноября, выпал первый снег, который лег и на волосы Ефима, – от переживаний у того поседели виски. С женой он уже месяц как не разговаривал, делая вид, что ее не замечает, сыновья не видели от него ласки... Он и сам понимал, в какое бездушное животное превратился, но не мог ничего поделать с собой. Он начал ходить ночью по лесам, отсыпаясь днем, он звал ту девушку, но ответа так и не последовало. Казак похудел и стал почти прозрачен, лоб избороздили морщины горя, он уже не хотел жить. Так продолжалось до конца декабря. Последней каплей стал сон, в котором он увидел ту незнакомку. Во сне он звал ее, тянул к ней руки, но она не откликнулась на его мольбы. Проснувшись утром, он ощутил полное спокойствие и отрешенность ото всего. Он с улыбкой погладил сыновей, поцеловал с теплотой жену, оделся потеплее и пошел в церковь на молебен, после чего продал на рынке новые сапоги, а эти деньги пропил в шинке, откуда вышел, покачиваясь, уже в одиннадцатом часу вечера. Ноги сами привели на луг, где в минувшем мае произошла единственная встреча с девушкой. Казаку, как православному человеку не пристало брать на себя смертный грех самоубийства, поэтому он выбрал другой способ прекратить свои муки – замерзнуть насмерть. Все видели как он пил в шинке до потери равновесия, жена подтвердит, что в этот день он был в хорошем настроении, наконец, его постоянные визиты в церковь не дадут говорить о нем как о проклятом грешнике. И люди, найдя его тело, конечно же поймут что он замерз по пьяни, видимо, заблудившись в снегах.

   Ефим сел в сугроб, подоткнул под себя тулуп, набил табаком люльку и не спеша, с наслаждением раскурил ее, прощаясь с белым светом и думая о незнакомке. Через час он незаметно впал в дремоту, радостно думая, что уже не проснется. Пришел сон. Ему показалось, что он длился вечно, это было что-то светлое, яркое и незабываемое, но сон был прерван. Что-то с силой подняло Ефима на ноги и потащило куда-то в сторону. Пришел в себя он уже на кровати в незнакомом доме, горела лучина, сухо трещали поленья в печке. Ефим повернул голову и увидел незнакомку, которую так долго искал. Он хотел что-то сказать, но в горле сперло дыхание и он лишь хрипло закашлял, выпучив глаза.

   – Казак, казак... – произнесла девушка. – Что за горе притаилось в твоем сердце? Ты постарел лет на десять со дня нашей встречи.

   – Где я?

   – Ты у меня дома. Это я тебя вытащила из сугроба, где ты почти замерз. И не благодари, – она подняла руку, видя, что он хочет что-то сказать.

   – И не думал. Нужно меня было там оставить... – он горестно вздохнул.

   Лицо девушки выразило удивление.

   – Ты хочешь умереть?

   – Да.

   – Почему? – она внимательно посмотрела на него.

   – Я не знаю, что ты сделала со мной, ведьма, но я уже долгие семь месяцев не могу ни есть, ни спать, ни жить. Я помешался на тебе... У меня жена и трое сыновей, но они мне не милы... Я только и думаю что о тебе. Не мучь меня, лучше убей, ты же можешь, я знаю.

   Она посмотрела на него другими глазами, и Ефим прочитал в них сожаление.

   – Я не делала с тобой ничего, наверное, ты просто полюбил меня... Я могу приворожить любого, но тебя я не привораживала. Так ты не можешь жить, говоришь?

   – Без тебя не могу. Я мучаюсь.

   – Оставайся жить у меня, раз не можешь и не хочешь уходить. Мне не нужны лишние смерти на моей совести... – она как-то странно улыбнулась.

   И он остался. Так прошло полтора года, они жили в брошенном домике мельника. Ефим снова изменился, теперь уже в лучшую сторону, набрал в весе, морщины на его лице потеряли свою глубину, и в глазах появилась радость. Марья тоже оттаяла, как январский сугроб под ярким солнцем, и вот уже как полгода они наслаждались счастьем. Его любовь заразила и ее, и хотя говорят что от любви любви не ищут, здесь было самое что ни есть редкое исключение из правил. Хотя, Марья и не отдавала себе отчета в глубине своих чувств, она все же понимала, что дышит по отношению к Ефиму не ровно.

   И вот в то яркое и по-детски волшебное летнее утро, она, кинув по привычке "Люблю" и, добавив к этому слову поцелуй, исчезла до рассвета. Она делала так всегда. Ефим ни разу не видел ее при свете солнца. Понимал ли он, кто она есть? Несомненно, догадывался, но отодвигал все свои мысли на задний план, чтобы они не мешали счастью. Кто бы она ни была, для него она оставалась любимой, ради которой он продал бы душу, если бы пришлось. И больше его ничего не волновало. Он не вспоминал о жене, не вспоминал о детях, он жил в домике посреди сада и хотел лишь одного – чтобы ему была дарована как Агасферу вечная жизнь, дабы провести ее с любимой вдвоем.

   Сон Ефима прервал резкий шум. Он уже почти забыл, что где-то на свете есть другие люди, потому как уже больше года не видел ни одной живой души. Мельница находилась вдалеке от дорог, до города было около пяти верст, до ближайшей станицы ровно столько же, и на берег быстрого ручья после смерти мельника (которого по традиции считали колдуном), уже никто не заглядывал. Конечно, в старину все мельники считались колдунами, они были слишком зажиточными и свободными людьми, не ровня остальным, и людей смущало богатство и уединение. Но бывший хозяин этого сада считался, чуть ли не самым отъявленным, особенно после того, как старый казак Бондарь видел собственными глазами (после визита в шинок, конечно же): в лунную ночь с мельничного колеса черти прыгали в воду, как с трамплина. Было ли так на самом деле, или Бондарь донельзя залил свои очи горилкой, или мельник попросил рассказать такое о себе, чтобы отвадить от мельницы любопытных, но к мельнику ходили только по делу и в случае крайней необходимости. Теперь же, после смерти старика, дорожка через сад и вовсе заросла люцерной и боярышником. И вот, резкий шум и говор многих людей заставил Ефима встрепенуться на кровати. Он подошел к окну и сквозь занавески увидел большое скопище мужиков и баб, вооруженных кто чем – от пик и шашек до вил и рогатин. Раздались крики: "здесь он!" и "выходи, вурдалак!". Ефим был не робкого десятка, но неожиданность момента ввела его в ступор. Он не шевелился, глядя через тонкую ткань на народную ярость.

   Дверь слетела с петель, в дом ворвались четверо дюжих мужиков, и налетели на Ефима, скрутив его в мгновение ока.

   – Эй, вы чего? – только и смог сказать он.

   – Сейчас узнаешь, – многообещающе пробасил один над ухом.

   Его выволокли на порог и толпа заревела.

   – Он, он!!! – раздались ото всюду крики.

   – Жги упыря! – заорал кто-то, и несколько голосов подхватило этот крик.

   – Что происходит, народ честной? – закричал Ефим, у которого началась паника от обещанной расправы.

   – Он еще спрашивает! – заорала, подбоченясь, дородная баба в цветастом переднике. – Кто Зозуле горло порвал и объел всего?

   – И Скрынника на части порвал? – добавила другая.

   – И Дуду? – подхватила третья.

   – О чем вы? – Ефим выпучил глаза на людей.

   – Да о том, – сказал один казак, который вязал веревки на руках Ефима. – Мы знаем кто ты.

   – Я живу здесь вот уже полтора года, и за все это время не отходил от дома дальше, чем на пару верст.

   – Знаем мы эти штуки... – закричал кто-то. – Из петли вывернется, лишь бы жизнь ему оставили.

   – Да я православный, простой я! Я не знаю за кого вы меня приняли, – Ефим вложил в эти слова всю убедительность, на которую был способен.

   – Врешь! – заорала все та же дородная баба. Ее крик сразу же подхватило несколько глоток.

   – Да будь я нечистым, разве ж я смог бы под солнцем стоять? Дайте мне воды святой выпить, дайте я крестное знамение совершу! Сами убедитесь.

   Народ поутих, начиная убеждаться, что перед ними обычный казак.

   – А что ж ты здесь живешь, раз место проклятое? – заорал кто-то.

   – Да, да! – подтвердило насколько голосов.

   – Не местный я, пришел сюда полтора года назад.

   – И откуда ж ты?

   – Я не помню. Помню, чуть не замерз в сугробе, а потом набрел на этот дом, и остался здесь жить, – Ефим был готов на то, чтоб его четвертовали, но он ни словом не сказал бы о Марье. В принципе, он не солгал, его семья осталась верстах в пятидесяти от этого места, и он почти уже ничего не помнил о своей прошлой жизни.

   – Что за сказки? – заголосила опять дородная баба, которой, видимо, очень хотелось крови. – Не помнит он!

   – Да развяжите же мне руки, я перекрещусь! – заорал в ответ Ефим.

   – Не развязывайте, – закричал сухонький старый мужичок. – Вы его спящего взяли, а так бы и вдесятером не осилили. Перебьет он нас, даром что вурдалак.

   Народ опять зашептался, угрожающе зашумел и зароптал. Все было очевидно для Ефима – кто-то убил троих, разорвав на части, но диких зверей отчего-то никто в расчет не брал. Никто не хотел подозревать местных жителей, а вот незнакомец без рода и племени, живущий в "проклятом" месте был самой, что ни есть, подходящей кандидатурой на роль нечистого духа.

   – Ну, полейте меня водой святой, чеснок дайте съесть! – не унимался Ефим. – Вы ж невиновного губите!

   – А ну! – протиснулся вперед один здоровый парень. Он держал в руках тыквенный бутыль, который откупорил на ходу, и с размаху плеснул содержимым на Ефима. Народ замолк в одно мгновение, ожидая чего-то из ряда вон выходящего, но ничего не произошло. Ефим как стоял, так и остался стоять, слизывая с губ святую воду.

   – Ишь ты! – раздался одобрительный бас из толпы. – И впрямь человек.

   – Да, человек, – подтвердил парень, плеснувший из бутылки. – У меня там крещенская вода была. Будь он вурдалак, ему бы несдобровать от нее.

   – Крестное знамение пусть совершит! – заорала все та же толстая баба.

   – Сейчас, – сказал за спиной Ефима дюжий казак, развязывая ему руки.

   Ефим с готовностью трижды перекрестился, произнеся символ веры. Народ зашумел и, перекрывая гул, раздался бас.

   – Что ж это делается, православного сжечь хотят! – пробасил здоровенный дядька, который был на голову выше всех остальных. – А ну дай его сюда, – он решительно направился к Ефиму, сгреб того в охапку и поставил с крыльца на землю.

   Толпа закивала, но все та же баба с прищуром поглядела на Ефима.

   – А ежели это не упырь, а колдун! – закричала она. – Они и оборачиваться могут, то лисой, а то и волком!

   – Да как же это колдун, он крестное знамение совершил! – заорал спаситель Ефима на бабу. – Вам бы, чертово племя, лишь бы казака извести. Тьфу, проклятая!

   – А ты кузнец не плюйся, – загорланила подруга бабы, тощая дылда в цветастом переднике. – Ишь как начал, бобыль старый. Помнишь Ксаверия, мельника? Так тот и на заутреню ходил, и на вечерню, а одно колдун был, людей из могилы поднимал, да скотину у меня свел всю.

   – То-то же! – подтвердила дородная баба, и вместе с ней еще несколько товарок закивали головами.

   – Да, Ксаверий-то колдун был, – согласился кузнец, нехотя. – Он моему отцу ногу вылечил заговорами да травами... Дык он-то людям помогал! Он, значит, хороший колдун был!

   – Да едины они все, – заголосили насколько баб.

   – Он волком оборачивался, Бондарь старый сам это видел, – заорал какой-то мужик.

   – Бондарь глаза с утра заливал так, что жену родную не узнавал, – загремел кузнец.

   – Едино не верьте ему! – заорала баба в цветастом переднике. – Чего ж он на проклятой мельнице живет, коли честный да православный?

   – Да не знаю я, какая это мельница! – закричал Ефим, как только возникла возможность вставить слово в диалог кузнеца со склочной бабищей. – Не местный я, еще раз говорю...

   Ему не дал закончить фразу камень, угодивший точно в лоб. Кто кинул тот камень, не так уж и важно, но это был только первый вестник в череде ужасающих событий. Народ увидел кровь, и хоть Ефим остался стоять на ногах, ярость толпы было уже не остановить. Кто-то кинул второй камень, казаки из-за спины Ефима поспешили ретироваться, чтобы их не зацепило. И понеслось. Некоторые ужаснутся, читая эти строки, думая, что больной полет фантазии автора сделал из обычного населения рядовой станицы кровавых палачей.... Что ж, пусть искренне верят, считая людей по своей природе агнцами, я разубеждать не берусь. Каждый отдельно взятый человек, конечно не чужд благородных мыслей и поступков, но когда образуется коалиция, собранная из сотни глоток, жаждущих увидеть расправу над тем, кого они заранее осудили и вынесли приговор, это страшная сила, не знающая, ни жалости, ни сострадания. Толпа. Более точного определения подобной серой массе еще никто не дал. Такие вот толпы в прошлом веке охотились с собаками в Английских колониях на беглых каторжан и негров; такие толпы жгли евреев, по сути виновных только в своем рождении на свет и совершении других обрядов веры. Такие же толпы вешали красивых женщин, называя их ведьмами, такие толпы топили незаконнорожденных детей, такие толпы сажали на кол пленных казаков в Речи Посполитой... Эта животная ярость, пробуждаемая видом крови и ощущением многометрового превосходства над жертвой, эта жестокость, которая в любом коллективе исстари проявлялась по отношению к слабому, это недовольство жизнью, со злостью выплескиваемое в адрес случайной жертвы, вызывает презрение и негодование у любого адекватного человека. Но факты остаются фактами. Сколько бы веков не насчитывала история человечества, и в какие бы элегантные костюмы и благородные манеры не обряжалась скотская суть, она, тем не менее, все еще пробуждается (да и будет пробуждаться) пока есть понятие толпы.

   Единственный кто ушел оттуда был кузнец. Он схватился за голову при первых же засвистевших в воздухе камнях, прекрасно понимая, что ничем не может помочь несчастному, кроме как поставить свечу за упокой. Не разбирая дороги, он шел к себе домой, мотая укоризненно головой и бормоча сквозь зубы ругательства. Человек ужаснулся всему произошедшему, но не мог ничего поделать. Он прекрасно понимал, убивают невинного.

   Ярость толпы прошла так же неожиданно, как и началась, но всего за пару минут из молодого цветущего казака эта мерзкая стихия сделала бесформенный куль набитый костями. В ход пошли помимо камней еще и вилы, рогатины, ноги, поленья, и даже ногайки. Лишь пятеро или шестеро не приняли участия в расправе, но не из великодушия, а только потому, что не смогли приблизиться к жертве для нанесения решающего удара. Ефим еще силился дышать, но это была предсмертная агония. Народ тупо стоял, уставившись на содеянное, коря себя за жестокость, кто-то крестился, кто-то молился. Но долго раскаиваться никому не пришлось. Небо резко потемнело, сменив цвет с лазорево-голубого на ультрамарин, и подул северный холодный ветер, заставивший смолкнуть птиц и улетучиться шмелей. Природа в мгновение ока погрузилась в сон, солнце скрылось во тьме невесть откуда появившихся туч, ветер набрал обороты, загудел и завыл в кронах деревьев, тут же развив чудовищную силу. С деревьев слетела листва, трава скукожилась и поменяла свой цвет на желто-песочный. Толпа предалась панике, но ноги людей как будто приросли к тому месту, на котором стояли. Температура окружающего воздуха резко пошла на спад, изо рта людей валил пар, они кричали, ругались, молились и ревели, но толку не было никакого. Пошел первый снег, крупный, частый, обильный, холод усилился, и крепчающий мороз потихоньку сковывал ручей. Толпа мерзла, людей пробрал кашель, хриплая ругань становилась все тише. Кто-то уже потерял сознание, кто-то крупно дрожал, а кто-то валился мешком на снег, не в силах устоять на ногах под порывами сильного ветра. Замела вьюга, видимость снизилась донельзя, когда люди заметили слабое свечение со стороны леса, простирающегося за садом. По ужасающе быстро наметенным сугробам, едва касаясь снега, шла красивая девушка в белом платье, с распущенными черными волосами, в руках у нее был серп, на плече сидел ворон, а у ног, ласкаясь, шел огромный черный волк. Вокруг нее воздух становился спокойным, вьюга переставала мести, и ни один волосок не шевелился под порывами ветра. Девушка подходила все ближе и ближе, люди видели неописуемо-свирепое выражение ее красивейшего лица, зеленый огонь глаз, и губы, крепко сжатые в жестокой усмешке. Она подошла к толпе всего на несколько шагов, окинула взглядом поле расправы, отыскала торчавшую из-под снега сломанную руку, которая раньше так любила ее ласкать, и одинокая слеза прокатилась по щеке. И на этом все человеческое, что будил в ней Ефим, оборвалось, резко и бесповоротно. Она подошла еще ближе и взяла за руку одного мужика. На минуту ее глаза закрылись, лицо несколько раз сменило свое выражение, словно перед ее глазами наяву промелькнули все предшествующие события, а потом она страшно зарычала, вложив в этот рык все свои эмоции. Мужчина, которого она держала, умер в страхе, от разрыва сердца, и ему еще очень повезло.

   – Вы все умрете, – сказала она спокойно. – Я никого не пощажу...

   – За что? – прохрипела жалостливо та самая боевая баба, так жаждавшая расправы над Ефимом.

   – А вот и ты, голубушка... – Марья страшно осклабилась, и вместо ответа разорвала той руками лицо до черепа, оставив истекать кровью.

   – Вы убили невинного, – сказала она громко, и свистнула.

   По всей округе послышался далекий вой, который приближался и приближался, и вскоре между деревьями замелькали серые пятна волчьих стай. Прошло немного времени, и все было кончено. Снег стал красным, местами появились проталины от теплой крови, и кого не убил мороз, того порвали волки...

   Марья постояла еще немного, и одиноко пошла по снегам прочь. Потом остановилась, развернулась, подошла к мертвому Ефиму, наклонилась, разгребла снег, и сняла у него с шеи медальон, который подарила после первой ночи, проведенной вместе. Она с грустью посмотрела на изумрудную снежинку на нетолстой цепочке, обронила одинокую слезу, и исчезла. Ночью к кузнецу в дом постучали. Он открыл дверь, коротко с кем-то переговорил и наутро пошел со священником хоронить Ефима. Взамен этой услуги Марья излечила его от бесплодия.

1. Возвращение. Наше время

   За окном мелькали фонари, утопая в свежести апрельской зелени.

   Город изменился до неузнаваемости за те годы, что Александр мотался по свету. Полузабытые, родные улицы и подворотни часто снились по ночам; так же, во снах приходили знакомые лица друзей и подруг ушедшего детства и юности. Но с годами сны потеряли краски, знакомые теплые оттенки, и лишь когда снилась первая любовь, он даже по окончанию сна чувствовал на губах вкус ее помады и запах сандала от ее волос. Только она была еще ярка в его памяти. Оноре де Бальзак сказал по этому поводу точно: "По своей силе с первой любовью мужчины может сравниться только последняя любовь женщины".... Но эта любовь давно ушла, от нее осталась лишь нежность и память о том беззаботном времени.

   Самолет приземлился всего шесть часов назад, и как только его шасси коснулись взлетно-посадочной полосы, Александр Свечкин понял, что он дома. Дом являлся таковым только номинально. Вся ирония заключалась в одном обстоятельстве – в этом городе, где он некогда появился на свет, его никто не ждал, ему не к кому было возвратиться, и единственным местом, где он мог увидеть знакомые лица, было лишь кладбище с фотографиями на памятниках. Он сам когда-то сделал выбор, и этот выбор был обоснованным.... Через неделю ему исполняется тридцать лет, и у него никогда не было семьи. В России он не был девять с половиной лет....

   За окном мелькнул знакомый дом, в котором когда-то жил его друг, Вовка, и память вернула Александра назад, в пору его юности. Родители разбились, едва ему исполнилось пятнадцать, горе от переживаний он утопил в водке. Добраться до наркотиков не дала Мила, его девушка. Только одна она и вытянула его из омута. Он любил ее сильнее всего на свете. Когда-то. Слез Александр не показывал никому, хотя они и были. Только юность позволила не сойти с ума от горя, всеобъемлющего и страшного. Это и есть ее преимущество. Именно в необходимом эгоизме, что в будущем перекрывается жизненным опытом, под который так легко упрятать нарастающий с годами цинизм. Тогда Саша забылся на полгода. На полгода он почти выпал из этой жизни, и из школы за прогулы его не выкинули лишь благодаря матери Милы, занимающей довольно высокий пост в городском комитете по образованию. Мила, ночные компании, драки, возлияния и беспорядочные знакомства сделали тогда тоже, что могла дать квалифицированная помощь психолога – позволили смириться с потерей. Но это давно прошло.

   Воспоминания давались с трудом. Тогда он был мальчишка, сейчас он мужчина, переживший многое и видевший столько, что некоторым хватило бы на всю жизнь просыпаться по ночам от страха. После смерти родителей, опекуном Александра стал дядя. Он был хорошим мужиком, по большей части, но жизнь обозлила его и вся эта злость требовала выхода. Выход был в водке. Традиционным алкоголиком опекун Саши не был, но пил часто, по многу, и водка всегда пробуждала в нем агрессию. Бывший инструктор рукопашного боя, воевавший в Афганистане, дядя Александра был крепким и сильным мужиком, который умел драться, и хуже того, любил это дело. Поэтому Саша часто выходил из дому с синим лицом. Соседи ни о чем не спрашивали, участковый боялся влезать в это дело, и справиться с положением Свечкин мог только в одиночку. Он и справился....

   В бокс Саша пришел, когда ему стукнуло девять лет, к пятнадцати он был кандидатом в мастера спорта. Занять это звание позволила победа на чемпионате России для юниоров. С гибелью родителей со спортом он завязал, не хватило силы воли продолжить тренировки, да и смотреть после перерыва в глаза тренеру, давшему Саше все в спорте, было сложнее, чем проглотить горящую головню.... Но в память о спорте осталось умение постоять за себя, и Саша как мог старался всем это доказать. Поэтому-то поединки с дядей не выглядели простым избиением подростка, это были настоящие бои. Дяде доставалось немного, он всегда укладывал племянника буквально за минуту; все-таки армейский рукопашный бой несколько другая культура в спорте. Но племянник учился, учился потом и кровью на своих ошибках. Уже через четыре месяца после появления в жизни Саши дяди, один из боев закончился для Свечкина-старшего переломом трех ребер и челюсти. В больницу бывший десантник не пошел, зализал раны дома, но к племяннику он проникся неподдельным уважением. Так началось обучение Саши основам рукопашного боя. Дядя забыл о водке, а племянник вышел из состояния суицидальной депрессии, в котором находился полгода со смерти родителей. В жизни все потихоньку встало на свои места.

   С Милой они хотели пожениться, как только Саша вернется из армии. Немного не срослось. Она его не дождалась. Таких историй миллионы, – как обычно твой "лучший" друг, твоя "верная" девушка и письмо в три строчки. И все. Это произошло на середине второго года службы. Если бы Александр служил в обычной части, он, быть может, и начал бы тосковать, выть по ночам или пытаться что-то сделать с собой. Но Саша воевал в Чечне, и этого не произошло. Именно на войне он начал ценить жизнь, только когда увидел море крови и застал смерти товарищей.... Нет, он не хочет вспоминать об этом периоде. Слишком больно за проданную страну и преданых пацанов, оставшихся лежать там по чьему-то мановению руки. Лежать на чужой земле, отдав свою жизнь за финансовые интересы "великих".