Текст книги "Щербатый талер"

Автор книги: Андрей Федоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Минск

"Юность"

1999

Андрей Федоренко

Щербат ый талер

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ  ЗАГАДОЧНАЯ МОНЕТ А

Глава 1

Оксана – «похитительница» детей

Отец взглянул на кухонные часы, укрепленные в шкафчике над газовой плитой, отодвинул чашку с недопитым чаем.

–   Странно...-пробормотал он. – Все время думаю, чего не хватает? Оказывается, телефон молчит. Ну не припомню такого вечера, чтобы никто не звонил, чтобы я никому не был нужен... Может, телефон испортился?

Оксана, сидя напротив и попивая чай, пожала плечами. Отец вышел в переднюю, быстро вернулся. В одной руке он держал телефон, в другой-шнур с вытянутой из розетки вилкой.

–   Оксана, – сказал отец, морща лоб, подозрительно вглядываясь в дочь (он был близорук), – что это значит? Зачем ты отключила телефон?

–   Ну, вытирала пыль в углу возле розетки... Может, как-то случайно задела шнур, он и выкатился.

Отец надел на нос очки, но взгляд его и сейчас, через стеклышки, не изменился, глаза смотрели на дочь с тем же подозрительным прищуром.

–   Я тебе не верю. Что   ты снова придумала?

–   Ничего.

–   Что в школе?

–   Ничего.

–   Ты говорила сегодня с завучем, как мы договаривались? Сказала ему, что завтра ты пропустишь уроки, ведь мы едем к бабушке?

–   Успокойся, я... говорила с завучем.

–   Он отпустил?

–   Отпустил. Сказал... сказал: «Ты хорошая девочка, езжай на здоровье – хоть на один день, хоть на несколько, хоть до конца учебы»...

Отец не дослушал и махнул рукой, в которой держал шнур.

–   Нет, что-то тут не так... Вот теперь сам перезвоню ему домой и спрошу, – и отец исчез.

Оксана вздохнула. Ну, сейчас начнется... И почему взрослые так любят правду, так добиваются ее? Если бы все говорили только правду, что за жизнь была бы? «Оксана, ты отключила телефон?» – «Да, я отключила телефон». – «Зачем?» – «Потому, что завуч собирался звонить тебе, чтобы вызвать завтра в школу». -«Зачем?»-«Чтобы поговорить о моем поведении»... Тьфу! Правда ужасно нудная и неинтересная...

Девочка присела у стола, под которым стояли две большие хозяйственные сумки, упакованные на завтра. Под рукой приятно захрустела новенькая слюда. Вот каким подаркам бабушка будет рада – цветной летний халат, китайские пушистые тапки... Странно: у бабушки свой дом, свой огород, а они везут ей из Минска огурцы, помидоры, клубнику... Неужели бабушка ничего этого еще не попробовала? Зачем тогда огород? Или вырасти это еще не успевает? …

Додумать ей не дал отец, который, поговорив по телефону, снова появился на кухне.

–   Вылезь из-под стола! – Приказал он совсем другим голосом. Оксана послушалась, присела на табурет, опустила голову, увидела на правом колене, позавчера ободранном, черную засохшую корочку, попыталась сковырнуть ее ногтем

–   За одну минуту ты умудрилась соврать мне трижды, – медленно растягивая слова, начал отец. – Ты отключила телефон и не созналась. Ты не отпрашивалась у завуча. Ты не сказала, что меня завтра вызывают в школу... Что это за записка? – Не в силах больше сдерживаться, воскликнул отец.

Корочка скалупнулася, и Оксана, не поднимая головы, поглаживала бледно-розовый след на том месте.

–   Я жду. И оставь в покое колено!

–   Записка? -Оксана подняла на отца невинные синие глаза.-Ты про какую записку?

–   Перестань! А что, их было несколько? Записка, которую ты положила в классный журнал учительнице иностранного языка!

–   А, эта. А почему она обзывается?

–   Кто? Записка, учительница?

–   Учительница.

–   Как она обзывается?

–   Да. Весь класс не выучил наизусть слова, и она всем начала ставить двойки, и никому ничего не говорила, и только мне, ставя, сказала: «Кому-кому, а тебе, Гамола Оксана, нужно зубрить день и ночь!"

–   Ну и что тут такого? Правильно сказала!

–   Как ты не понимаешь? Значит, я хуже всех? Я знаю, она не любит меня. Придирается. Она всегда говорит: «Кому-кому, а тебе...»

–     Чушь какая-то, – отец приложил к щекам ладони, будто у него внезапно заболели зубы.

–     Да, она считает меня хуже всех, – упрямо повторила девочка. – Потому что я некрасивая. Потому что у меня отец...-она хотела сказать «бедный», но, взглянув на отца, пожалела его, – небогатый. Так как у меня нет матери...

Это был запрещенный прием. Отец перестал тереть щеки, подошел к подоконнику, постучал по нему пальцами, посмотрел в окно.

–  Чушь...    При    чем   здесь    хуже,    некрасивая... – пробормотал он, стоя к дочери спиной. В его голосе не осталось и следа строгости, а была только растерянность. – Никакая ты не хуже... Ну, и дальше? Учительница отозвалась, а ты что?

–   А я написала на бумажке: «Если вы не перестанете говорить одной ученице постоянно «кому-кому, а тебе... », завтра ваш сын будет похищен. И вам придется выкупать его за миллион долларов». И подписалась – «Неизвестный».

Отец, словно у него снова начали болеть зубы, прищелкнул языком, потер виски:

–   «Неизвестный»... А если бы она ушла с этой запиской в

милицию?

–   Нет, она испугалась и сразу к сыну побежала. Он в нашей школе в первом классе учится. Знаешь, как она за ним бегает? – Оксана оживилась, вспоминая. – На каждом перерыве ведет его в учительскую, кормит там...

–   Подожди, договори о записке.

–  Ну, написала, тогда на перемене. Катя нарочно позвала ее, она отвернулась, и я быстренько вложила записку в классный журнал.

–   Конспиратор... Хорошо, – сказал отец. – Допустим, ты обиделась и отомстила таким образом. Но если все небогатые, и все, у кого нет матери, и все, скажем, некрасивые начнут писать такие записки? Тогда что?

В минуты растерянности отец всегда прятался за рассуждениями типа: «А если все начнут так делать?"

–   А почему она обзывается? – Вернулась Оксана к тому, с чего все и началось.

Трудно было бороться с этой логикой. Отец сдался:

–   Хорошо, завтра разберемся... Поздно уже, иди собирайся

спать.

–   А что сказал завуч?

–   Зайти к нему. Придется раньше встать, и по дороге на вокзал зайдем в школу.

Довольная, что так легко ей все обошлось, Оксана смотрела в большем комнате телевизор. А отец еще долго курил на кухне. Он вспоминал свою бывшую жену, Оксанину мать: как жил с ней, как потом развелся... Несмотря ни на что, он упоминал ее с любовью, с благодарностью за то, что оставила ему дочь – эту выдумщицу, шкодницу, непослушную и вместе с тем все равно самую лучшую в мире, самую любимую девочку.

Глава 2

Катя

В девятом часу утра, наказав соседке присматривать за квартирой, они вышли из дома.

Небольшой, тихий, окруженный пятиэтажными зданиями, заросший каштанами и плакучими ивами дворик жил близким летом. В песочнице под присмотром бабушек возилась малышня. Со стороны проспекта доносились звуки жизни большого города.

Дворик был еще в тени, солнце только-только добиралась до верхних окон соседнего дома, но было тепло, даже душно.

–   Постоишь в вестибюле, около сумок, – учил отец, – я постараюсь быстро Никак ты не можешь без приключений... Теперь думай, чтобы не опоздать на вокзал.

–   А сколько мы будем у бабушки?

–   Переночуем и завтра вернемся.

В школе было тихо, недавно начался урок. В пустом, гулким, словно во время каникул, вестибюле отец поставил возле столика вахтерши сумки, попросил вахтершу, что сидела за столиком и читала газету.

–   Посмотрите, пожалуйста, сумки и за ней заодно, – кивнул он на дочь.

Он пошел в самый конец коридора, где находился кабинет завуча.

Девочка погуляла по вестибюлю, постояла возле стенда с расписанием уроков, подошла к узкому длинному зеркалу, что было укреплено на колонне напротив пустых гардеробных вешалок. Внимательно, придирчиво принялась осматривать себя с ног до головы. Осмотр не принес утешительного настроения. Самое обидное, что снизу – все отлично: ровные, крепкие, с царапинами на коленях ноги, белые с зелеными полосами кроссовки, зеленые носки, зеленые шорты до колен; на правой лодыжке снизу надпись «Sаn-Frаnсіzсо»,  такая же надпись, только большими буквами, на зеленой майке... А вот выше... курносый нос, круглые деревенские щеки в веснушках – следы майского солнца... соломенного цвета волосы, которые сверху, на макушке, по-мальчишеские топорщатся на лбу и которые нельзя прибрать – причесать так, как хочется – только если они мокрые... Ничего от отца, вся в мать и в бабушку! Нет, разве глаза, синие, живые, с кошачьими штрихами-зрачками – в отца. Вот если бы можно было глаза оставить свои, а нос «одолжить» у Кати... Ненадолго, только чтобы съездить в деревню, а потом отдать обратно. Щеки тоже можно было бы одолжить у Кати, а волосы... волосы тем более у Кати, у нее самые красивые в классе...

Все-таки девочка привыкла к этим щекам и носу и теперь даже пожалела их. Да не бойтесь, не буду я вас менять на лучшие, так и быть. Свои как-никак.

Вспомнив подругу, Оксане вдруг захотелось увидеть ее.

–    Маргарита Ивановна, – подошла она к вахтеру, – посторожите    сумки. –    И    добавила,     стыдливо понизив голос: -Мне в туалет надо.

–    Иди, иди, доченька, – ласково ответила вахтер, радуясь ее непосредственности.

Оксана быстренько взбежала на второй этаж, остановилась у двери своего пятого «А». Нужно было бы выдумать какую причину, чтобы Катю отпустили с урока... Ничего, язык сам что-то придумывает, не впервые. Она решительно постучала в дверь, тогда просунула голову, чтобы убедиться, не другой ли какой класс занимается тут сегодня. Увидев своих и учителя истории Бориса Григорьевича с указкой в ​​руке у большой разноцветной карты, которая была подвешена на доску и закрывала ее почти всю, девочка протиснулась в дверь и остановилась на пороге.

Ученики засмеялись, как обычно в таких случаях, они рады были любой безделице, которая врывается в серую обыденность урока.

–    Садитесь, Оксана, и не опаздывайте больше, – сказал добрый Борис Григорьевич. Он ко всем, даже к ним, пятиклассникам, обращался только на «вы».

–Я... не на урок, Борис Григорьевич, – начала Оксана, – я... пришла попрощаться. Мы с папой едем в деревню. И, видимо, там останемся навсегда...

Класс притих. Указка в руке учителя тоже застыла, указывая на Северную Америку.

–    Вот как? Но всего же неделя осталась до летних каникул. Вам нужно было бы хотя бы доучиться год...

Оксана   вздохнула,    развела   руки    и    опустила   глаза – мол, такие серьезные вещи не от нее зависят.

–  Что ж, жаль, жаль, – сказал учитель. Оксана знала историю как никто в классе, и была его любимой ученицей. К тому же он, историк, хорошо знал Оксаниного отца, археолога, и дружил с ним.

–  Можно, Борис Григорьевич, отпустить Катю на несколько минут? Мне нужно сказать ей что-то.

–  Конечно, идите, Катя! – И когда Катя начала выбираться из-за парты, повторил про себя: – Жаль, жаль...

Класс так и молчал, словно все онемели. На краткий миг Оксана забыла, что это все она сама выдумала. Ей тоже стало так жаль покидать эти стены навсегда... А как ее любят, оказывается! Она и не догадывалась. Стоило пойти на такой невинный обман, чтобы убедиться в этом...

В коридоре она схватила Катю за руку, девочки сбежали вниз по лестнице, остановились на площадке между первым и вторым этажами, где было большое, на всю стену окно и широкий низенький подоконник. Отсюда просматривается весь вестибюль, поэтому сразу можно будет спуститься вниз, когда отец выйдет от завуча. Оксана присела на подоконник, подруга тоже.

–  Ты, правда, едешь? – Катя смотрела на нее широко раскрытыми, как у куклы, глазами. Она хорошо и давно, еще с детского сада, знала Оксану, но обычно каждый раз попадалась на ее выдумки. И чем более невероятные, неправдоподобные эти выдумки были, тем охотнее почему-то Катя в них верила.

–  Пока мы едем только на разведку, – Оксана тяжело вздохнула – никак нельзя было обуздать проклятый язык. – Посмотрим, как нас бабушка примет... Может, даже придется жить по чужим людям.

–  А что будет с вашей минской квартирой?

–  Придется продать.

–  А почему ты раньше мне ничего не говорила?

–  Не могла. Папа запрещал.

До этого дня между ними не было никаких секретов. Они дня не могли прожить врозь, сидели за одной партой, делали вместе уроки, ходили друг к другу в гости... и вот тебе раз!

–  Ты будешь писать мне? – Спросила Оксана.

–   Буду... Каждый день! А ты мне?

Доверчивая, наивная Катя-кукла смотрела на подругу такими глазами, что Оксане стало стыдно. Но язык не унимался; кроме того Оксане пришло в голову, что сейчас очень благоприятный момент, чтобы проверить, действительно ли Катя так любит ее.

–     А я... даже не знаю, смогу ли писать тебе, – призналась Оксана. – Я, ​​конечно, постараюсь, но времени может не хватить. Может, вообще придется бросить школу и пойти работать.

–   А ты разве умеешь?

–   Научусь. Смотря какая работа. Если не будет куска хлеба на столе, всему научишься.

Обе помолчали, пораженные безликостью, жестокостью взрослой жизни, с которыми они вдруг впервые столкнулись лицом к лицу.

–   Подожди! – Катя вдруг быстренько запустила руку в боковой карман школьного передника, достала какую-то круглую плоскую вещь, похожую на старый металлический рубль, только чуть большую размерами. – Вот, возьми... И если забудешь меня, посмотришь на эту монету и вспомнишь. А если будет трудно... ну, не будет хлеба на столе – продашь.

Оксана, тронутая, взяла монету, почувствовала в ладони прохладную приятную тяжесть. Она провела пальцем по неровностям рубца, поколупала – погладила выпуклый узор на монете. Монета была стертая, старая, тускло-белого цвета, а рубец – зеленоватого. Так и хотелось быстрее почистить ее о песок и хорошо рассмотреть.

–   Бери смело, – заявила Катя. – Папа отдал мне всю свою коллекцию навсегда.

–   А что это, серебро?

–   Конечно, серебро. Может, платина. Старинные монеты все серебряные. Или золотые. Или платиновые.

Оксана не могла не поверить ей. У Катиного отца была целая коллекция самых разных монет, и, конечно, Катя разбирается в этом, во всяком случае, лучше ее, Оксаны. Монеты лежали в маленьких коробочках под стеклом, каждая монета в отдельном квадратике. Но отец, с тех пор, как уволился с завода, где работал инженером, и принялся, по Катиным словам, «делать настоящие деньги», своей коллекцией совсем перестал интересоваться – ему просто не хватало времени. Иногда Катя с Оксаной даже без разрешения брали коробочки и играли с монетами.

Но такую, которую подарила ей теперь Катя, Оксана в коллекции не видела.

Глава 3

У завуча

Завуч Андрей Адамович и на вид, и по годам был моложе Оксаниного отца. Почему-то он стеснялся своей молодости, поэтому и с учениками, и с их родителями всегда старался говорить строго, даже сердито. Ему казалось, что за строгость и сердитость его будут больше уважать.

Коротко остриженный, румяный, до блеска на лице выбритый, в малинового цвета пиджаке и в белоснежной рубашке без галстука, похожий больше на банковского служащего или на биржевого маклера, но никак не на учителя, Андрей Адамович сидел за столом и держал в своих ухоженных пальцах тонкий карандаш. Говоря, он смотрел не на отца, а в окно.

Отец прилепился на крайнем от стола кресле. Каждый раз он снимал очки, виновато дул на стекла, протирал их платком и снова устраивал на нос. Он не ожидал, что завуч окажется таким строгим, а речь – такой неприятной.

– Хорошо, учительница сразу догадалась, кто мог написать такую ​​записку, – говорил завуч, – и обратилась не в милицию, а ко мне. Хотя нетрудно представить, что она пережила. Вы спросите, почему подозрение сразу пало на вашу дочь? – Продолжал завуч, хотя отец ничего не спрашивал. – Отвечу. Кроме Оксаны, в классе просто больше некому придумать такое. Кто принес в школу приблудного кота и выпустил его на уроке геометрии? Оксана Гамола. Кто придумал протянуть от доски до задней парты тонкую леску, о которую учительница ботаники разрушила прическу, и, кроме того, так испугалась, что не смогла вести урок? А кто запихнул в коробочку для мела катушку, стянутую резиной, и когда учитель математики стал открывать коробочку, она затрещала и запрыгала в его руках? Здесь и человека с крепкими нервами можно довести до инфаркта, не говоря о слабом здоровьем, пожилом учителе... Потом, извините, ваша дочь постоянно врет. Стоит ей опоздать в школу или не выучить урок, как она с самым невинным и искренним видом сообщает, что в вашем дворе было землетрясение, наводнение, пожар, что в вашу квартиру вламились грабители, что к вам приехали гости из Канады, что вы якобы поехали в археологическую экспедицию в Бразилию и оставили ее одну...

–      Я не хочу защищать Оксану, – покашляв, решился вступить в диалог отец, – но фантазии обычно присущи всем здоровым детям...

– Особенно если под фантазиями понимать записки учителям о похищении их детей. Или звонки в школу, что школа заминирована.

–   Разве? -Вскинулся отец.

–   Вот видите, вы даже мало удивились. К счастью, таких звонков пока не было. Но если бы такой звонок, не дай Бог, случился – поверьте, в первую очередь вспомнили бы о вашей дочери.

–   Что ж, мне ее убить? – Сказал вдруг отец, так старательно вытирая стекла очков, что под ним заскрипела кресло.

–   Не понял, – поднял брови завуч.

–  Ничего, это я так... Говорю, я согласен с вами. Завуч помолчал.

–   Вы не торопитесь? – Спросил он.

Отец взглянул на часы. До автобуса еще было время.

–   Нет, я вас слушаю, Андрей Адамович.

–    Превосходно. Так вот, я давно собирался поговорить с вами, как сейчас, наедине, да все как-то не получалось. Понимаю, что, возможно, затрону тему, которая неприятна вам, – завуч попробовал пальцем острие карандаша, – но прошу понять и меня: я не чужой человек, а педагог, поэтому определенная доля ответственности за поведение и воспитание вашей дочери ложится и на меня тоже. Заметьте, вы имеете полное право не отвечать, если я затрону какие-то больные моменты вашей личной жизни.

–   Пожалуйста, я вас внимательно слушаю.

–   Как давно вы развелись с женой – Оксаниной матерью?

–   Пять лет назад.

–   Так... Выходит, практически с первого класса, все свои школьные годы девочка без женского внимания.

Кресло под отцом снова жалобно заскрипело.

–   Как правило, дети из неполных семей страдают или от недостатка внимания к ним, или от излишнего внимания, если их слишком жалеют и холят, – продолжал Андрей Адамович, не замечая, что лицо отца меняется, с виновато-вежливого становится все больше угрюмым. – Иными словами, такие дети бывают испорченными.

–   И к какому из этих двух вариантов вы относите Оксану?

–   Вот это мы сейчас и выясним. Вы, если не ошибаюсь, археолог?

–     Не   ошибаетесь.   Археолог,   кандидат исторических наук.

–     Не могли бы вы кратко описать расписание вашего рабочего дня?

–     Ну, утром просыпаюсь, делаю зарядку, принимаю душ, готовлю завтрак, бужу Оксану, собираю ее в школу, еду в Академию... Вам интересно это? – Спросил вдруг отец.

–  Конечно! Далее, пожалуйста.

–  В Академии я работаю в лаборатории, с экспонатами, или в архиве, на кафедре... В пять-шесть часов вечера возвращаюсь, Оксана уже дома, или играет, или с подругой.

–    Да, или играет, или у подруги... А как вы проводите выходные?

–   Осенью ездим за город за грибами, зимой – на лыжах, ходим гулять в парк Челюскинцев, в Ботанический сад, ездим к моей матери – Оксаниной бабушке – в Березинский район...

–  К которой и сегодня собрались?

–  Да.

–  Скажите, а где сейчас ваша бывшая жена?

–  Здесь, в Минске. У нее теперь своя семья и свои дети.

–  Оксана посещает ее?

–  Я не запрещаю дочери делать это, – угрюмо ответил отец.

–  Разумеется, но часто ли Оксана бывает там?

–  Редко. Ей не нравится там.

Самому отцу тоже все меньше и меньше нравилась эта «педагогика», которая напоминала какой-то допрос. Но он должен был терпеть и отвечать на вопросы. Виновата Оксана? Виновата. Вправе завуч школы разобраться в семейных проблемах своей ученицы, чтобы потом лучше ее воспитывать? Имеет и даже обязан.

–   А как вы проводите лето?-спрашивал Андрей Адамович.

–   Лето... – отец смутился. – С летом такая ситуация: видите, мне обязательно нужно хоть раз в год выезжать со студентами в экспедиции и просто на раскопки... Так что дочь каждое лето живет у бабушки.

–   Ага. Тогда вот что мы имеем, – завуч поднял карандаш тупым концом вверх, – летом, когда лучше налаживаются контакты между родителями и детьми, девочка проводит каникулы сама по себе. С другой стороны, – карандаш повернулся тупым концом вниз, – бабушка дарит девочке женскую ласку, сочувствие, то, что не может дать мать.

Терпение родителя окончательно лопнуло.

–   Андрей Адамович, – решительно объявил он, поднявшись. – Я уважаю вашу педагогическую практику и обещаю принять ее к сведению. А пока пусть все остается, как и раньше. Пусть моя дочь будет такой, какая есть, и буду воспитывать я ее так, как сочту нужным. Кстати, учительница иностранного языка не сказала вам, почему Оксана могла написать ей такое?

–     Нет, – завуч уставился на отца, словно впервые видел, и от удивления даже отложил карандаш, который не выпускал из рук во время всей беседы.

–   Очень плохо. Некоторые учителя нуждаются в воспитании не менее учеников... Так я пойду?

В этот момент в коридоре прозвенел звонок с урока.

Отец, кивнув завучу на прощание, вышел. Со второго этажа как раз спускался историк Борис Григорьевич с журналом и указкой под мышкой. Отец остановился подождать его. Из приоткрытой двери кабинета вышел и завуч.

–   А! – Воскликнул Борис Григорьевич, увидев отца. – Михаль, как же вы так внезапно покидаете нас? Что случилось?

–   Ничего, – удивился отец. – Вот решили выбраться на выходные в деревню, проведать мать.

–   Как на выходные? Только что Оксана пришла на урок и попрощалась, сказала, что вы навсегда уезжаете из Минска, она бросает школу...

Завуч, который все слышал, смотрел на смущенного, покрасневшие отца и укоризненно качал головой. «Не хотели слушать меня – так вот получайте», – говорил весь его вид.

Глава 4

Т алер

До самого автовокзала отец не проронил ни слова. Молчала виновато и Оксана. Обычно ей сходило с рук очень многое, но теперь она понимала, что незаметно забывшись, переступила какую-то границу, которая отделяет игру от взрослой жизни с ее правилами. Она нарушила эти правила, ступив со своей территории, со своего детского, понятного, веселого, полного выдумок и фантазий, мира в мир взрослых, где все так реалистично, сухо, неинтересно...

Когда же, подождав немного на разговорчивом, людном в эти предвыходные дни перроне, они с отцом уселись в мягкие, удобные кресла в самом начале салона «Икаруса», Оксана невольно забыла о собственной вине и прилипла лицом к окну. Впереди была дорога.

Отец оглянулся, чтобы не услышали соседи, и тихо проговорил

–   Вот как с тобой говорить? Как тебе хоть чему-нибудь верить? Я защищал тебя у завуча. Защищал, но теперь жалею об этом. И теперь я верю ему. Верю, что ты самая худшая, самая испорченная, самая лживая из всего класса девочка. И теперь я всерьез подумаю, нужна ли ты, такая, бабушке?

–   А куда же я денусь? – Немного напуганная таким тоном, повернулась к отцу Оксана.

–   Мне придется не ехать ни в какую экспедицию. Будем сидеть вместе в городе все лето.

Девочка помолчала, тогда спросила тихо:

–   Папа, скажи, ты хотел бы, чтобы я была не такая, как есть?

–     Конечно. Я хотел бы, чтобы моя дочь была тихая, аккуратная, вежливая, а не врала, не делала мне на каждом шагу сюрпризов...

–   А вот я никогда не хотела себе другого отца... – и голос ее вдруг задрожал, а на глазах показались слезы.

Отец закашлялся. Прошла минута.

–   Оксана, – его рука легла девочке на плечо, но Оксана вывернулась. – Э-э, да у тебя слезы... Ну, вытрись, люди смотрят...

–   Пусть смотрят!

–   Возьми вот платок... Ну, хочешь, мир? Я виноват... Я понимаю тебя, все твои выдумки, но другие этого не понимают... И ты должна считаться с другими... Ну, мир?

Оксана, не отвечая, прикинула: лучше еще немного пожалеть себя и поплакать, побыть насупившейся и обиженной, или лучше вертеться, смотреть в окно, на пассажиров и задавать отцу различные вопросы? Второе было поинтереснее. Она вытерла папиной платком глаза и щеки, улыбнулась, протянула отцу один палец. Так они обычно мирились.

–   Но обещай, что никогда не будешь врать, писать учителям записки, отключать телефон...

–   Никогда! – С самым чистой совестью ответила Оксана и сразу же повернулась к окну, так как автобус в этот момент заурчал и тронулся с места.

Таким образом, и эта неприятность миновала. Все позади. Все забыто. Теперь можно жить только тем, что вокруг, что видишь, слышишь...

Бежали назад и где-то далеко там оставались минские дома и улицы, трамваи, троллейбусы, люди на остановках...   И вот автобус вырвался за городское кольцо, словно в другой мир; ударил в глаза всего один цвет – зеленый. Придорожные деревья, поля, полянки, перелески – целое море яркой майской зелени!

Как здорово было бы ехать сейчас поездом... В поезде словно дом. Там можно выйти в тамбур, можно спать, можно сходить в туалет – и все равно ехать. Можно залезть на верхнюю полку, высунуться в раскрытое окно, чтобы студило лицо, чтобы задыхаться от свежего пахучего ветра. Там столик, на котором можно разложить вареные яйца, жареную курицу, помидоры – есть и одновременно ехать.

А в автобусе душно. Даже люк вверху открывать нельзя – в автобусе дети. Единственная радость – можно сидеть, а можно, прижав кнопку в подлокотнике, опустить спинку кресла и лежать.

Нет, все же и в автобусе неплохо. Ты сидишь или лежишь высоко и все видишь. И еще кажется, что автобус едет быстрее, чем поезд. И еще здесь тихо. Все дремлют, и отец тоже, забыв снять очки, смешно клюет носом... А что, если представить, что они с отцом действительно едут навсегда? И никогда не увидят больше любимого города, их дворика, квартиры, гастронома на углу их улицы, школы, одноклассников... Оксана даже вздрогнула от таких мыслей. Хорошо, что это только представления, а на самом деле послезавтра они вернутся, она сразу позвонит Кате или просто пойдет к ней...

Вспомнив Катю, Оксана вспомнила и про ее подарок – монету. Быстренько сунула руку в один карман, во вторую – пусто!   Из   этих   неудобных   неглубоких   карманов в шортах всегда все   теряется! ..   Но она нигде не   сидела... В вестибюле в школе, ожидая отца, стояла. До вокзала шли пешком. Только тут, в автобусе... Девочка нагнулась и осмотрела пол под ногами, после прижалась щекой к теплой стенке и заглянула в щель между сиденьем и стенкой автобуса. Нету... От отчаяния она снова готова была заплакать. Что она скажет Кати? Потеряла ее подарок, не успев отъехать от Минска... Ну, отчего было не держать монету в кулаке или не положить в сумку?

Между тем руки девочки хлопали вокруг по сиденью... вот же она! Монета спокойно лежала себе на стуле, Оксана сидела на ней.

–   Что ты крутишься, – сонно отозвался отец.

–   Папа, – толкнула его в бок Оксана. – Папа, ну не спи! Посмотри лучше, что это? Серебро?

Отец, бережным движением человека, привычного иметь дело со старинными вещами, взял монету двумя пальцами. Сонливость сразу исчезла с его лица. Он снял очки и, держа их на некотором расстоянии от глаз, словно лупу, внимательно, с двух сторон осмотрел монету.

–   Это Катя дала тебе?

Казалось, что могло быть проще, чем ответ – «Да, Катя». Но это неинтересно... Очень буднично.

–    Я нашла ее на пустыре, за школой. Когда весной сажали деревья, копали ямки...

–   Серьезно? Оксана, ты обещала никогда не врать.

Девочка покрутилась кресле.

–   Ну, хорошо, Катя дала, – смиренно призналась она.

–   Вот так лучше. Может, ты сама постепенно убедишься, что говорить правду и легче, и проще, и выгоднее, наконец. Что касается монеты... Я, конечно, не нумизмат, но кое-что могу тебе рассказать.

–   Это серебро? – Оксане первую очередь хотелось узнать самое, как ей казалось, важное.

–   Нет, вряд ли. Скорее всего, это подделка. Дело в том, что настоящих таких монет на территории Беларуссии известно всего восемь, зато подделок – бесчисленное множество. Могу точно сказать, что это-талер, по-испански патагоны...

–   Патагоны? Такое некрасивое слово?

–    Некрасивых слов не бывает. Испанцам, может, некоторые наши белорусские слова тоже кажутся некрасивыми... некрасивы только неприличные слова. Так вот, это талер испанской чеканки. Видишь «НІSР» возле рубца? А вот этот узор на лицевой стороне означает две палицы – булавы по-белорусски – Геракла, и в Беларуси в XVI веке такие талеры называли крестовыми – видишь, они образуют крест? ..

Оксана была разочарована. Монета оказалась всего лишь подделкой. А все остальное, связанное с историей этого талера, девочку интересовала гораздо меньше.

–    Смотри, Червень, – перебив отца, указала она в окно.

Действительно, автобус раз подруливать к перрону перед красивым зданием с надписью «Автовокзал».

–      Стоянка двадцать минут! – Объявил в динамик водитель.

Глава 5

Начинаются з агадки

В Червене Оксана вдруг закапризничала Отец достал бутерброды с колбасой, протянул один дочери.

–    Я не могу всухомятку. Хочу пить. И хочу чего-то горячего, хотя бы пирожка с капустой, или чебуреков, или питья...

Отцу пришлось быстрее доедать бутерброд и идти в вокзальный буфет. Следом выбралась из автобуса и Оксана. Огляделась – ого, аж четыре междугородных автобуса, кроме их, и еще два «пазика». Обошла все автобусы, прочитала все вывески. Чем бы еще заняться? Вслед за другими пассажирами подалась через привокзальную площадь, за которой виднелся небольшой крытый базарчик. Паблудила там меж рядов, вдыхая самые разные запахи ранних фруктов и овощей, вновь, как и дома в Минске, удивилась – откуда все это? Ну, бананы, вишни, черешни, апельсины, лимоны-это, разумеется, привозят с юга. Но откуда у бабок, явно местных, свежие помидоры и огурцы в мае месяце? Из парников? Или просто скупают все на большом городском базаре и тут перепродают? ..

–   Сколько стоит один огурец? – Спросила она вежливо. Сгорбленная,    в черной    косынке   старуха,    с волосатыми бородавками на сморщенным узком лице, похожа на волшебницу из сказки «Карлик Нос», злобно взглянула на нее и ничего не ответила, только почему-то ближе к себе подвинула корзину с огурцами.

–  Огурчики хочешь, дитя? – Откликнулась сбоку вторая бабушка, тоже сутулая и ​​тоже в черном платке, но совсем не страшная. И голос хороший. – А денежки у тебя есть?

–  Нету... Я сирота, – вырвалось у Оксаны против воли. – И два дня ничего не ела, – для полной уверенности добавила она.

–  Мое ты дитятко... На, ешь на здоровье, – бабка выбрала из ведра самый лучший огурец, отерла его фартуком и подала девочке.