Текст книги "Австрийская площадь, или Петербургские игры"

Автор книги: Андрей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Не спросив, Деревянко придвинул к себе разбросанные по столу листки.

– Дай сюда! – закричал Петр и, потянувшись через стол, опрокинул чашку с кофе.

– Извини, Петя, я не хотел, – смущенно забормотал Деревянко. Он явно успел понять, о чем говорится в лежащих на столе бумагах.

– Ну, ладно, скоро увидимся, – вставая, сказал Саша, попрощался и, отводя глаза, торопливо ушел.

– Вы чашку разбили, Петр Андреевич, надо заплатить, – сказала буфетчица.

Петр не заметил, как она подошла. Он спросил сколько и, не споря, протянул сто тысяч:

– Еще кофе, двойной и покрепче!

«Это всего лишь ничем не подтвержденные сплетни, и печатать их нельзя, даже если у Микина действительно есть все, о чем здесь написано. А упускать жаль. Такой материал подвертывается раз в жизни, и то не у каждого», огорченно думал Рубашкин. Но он понимал, что выводы следствия, пусть даже безупречные, зачастую рассыпаются в суде, и тогда могут быть неприятности, крупные неприятности. Собчак не тот человек, чтобы прощать. Если он выиграет, то вылетом с работы дело не кончится. За клевету – на нары, год-полтора как минимум.

Петр выпил кофе и пошел к выходу. Он спустился до последней площадки и остановился. Путь загораживали двое в одинаковых кожаных куртках. Они еще не сделали ни одного движения, но Петр уже почувствовал исходящую от них угрозу. Он оглянулся. Сверху, нехорошо улыбаясь, спускался еще один, и больше на лестнице никого не было.

– Ну, падла, давай, хорошо те будет, очень хорошо, – сказал тот, что стоял внизу, и в нос Петру шибанул острый запах хлороформа.

«Не может быть, чтобы это со мной», – бессвязно подумал Петр, и ноги перестали слушаться. Он покачнулся, но успел ухватиться за перила. Внезапно Петр увидел своего водителя, который ходил по вестибюлю, у самого выхода.

– Сергей, помоги! – захрипел Рубашкин; ему казалось, он кричит громко. Сергей услышал, дальнейшее происходило медленно, как во сне. Один из парней получил открытой ладонью точно в середину лба, и упал, гулко ударившись головой о стену. Второй едва успел повернуться и попал навстречу рубящему удару в шею. Сергей добил его ногой в живот.

– Бежим! Скорее! – крикнул Сергей и дернул Петра за руку. Сзади что-то хлопнуло, как будто из теплого шампанского вылетела пробка, и брызнувшая из стены штукатурка запорошила глаза.

* * *

– Чтобы грабить в Доме журналиста и средь белого дня? Блатные совсем обнаглели, – сказал Петр, когда они отъехали.

– Вряд ли блатные, я на них насмотрелся. Эти выделывались, но все равно – не похожи, – коротко буркнул Сергей. Руки у него дрожали.

Петр прощупал нагрудный карман, конверт под рукой чуть хрустнул.

«Неужели охотились за справкой?» – подумал он, вспомнив смущенный, б i– понравилось. Он не стал вызывать секретаршу, а сам вынес черновик в приемную, чтобы его перепечатали.

– Вы теперь можете написать блестящую статью, – Кошелев уселся напротив Петра.

– А о чем писать? Как мы с вами морочили австрийцев? Вряд ли это интересно. А самое главное мы так и не выяснили – как собирались продать дома вокруг площади, кто сколько получил в виде аванса…

– Это и так ясно… – сказал Кошелев.

– Нет ни одного документа, ни одного очевидца – одни предположения. А на слухах и домыслах я ничего написать не смогу.

– Неужели вы верите консульству, что «до настоящего времени никаких выплат на банковские счета российской стороны из Австрии не производилось»?

– Они имеют в виду официальные расчеты между своими государственными органами и нашей мэрией. Уверен: по этой линии платежей действительно не было. А меня интересует, кому и сколько платили некие коммерческие структуры, о которых мы ничего не знаем и навряд ли узнаем. Например, вы, Пал Константиныч. Допустим, вам платили за предварительные переговоры и, так сказать, общую благосклонность…

– Мне никто ничего не платил! – возмутился Кошелев

– Я сказал: допустим. Да разве ж вы когда-нибудь в этом признаетесь?

– Это беспредметный разговор!

– Вы правильно выразились. Это беспредметный разговор – так все скажут. И о чем писать? По совести– не знаю. – Петра охватили усталость и безразличие, а когда он вышел, то ощутил еще и гложущую тоску. Лил нудный осенний дождь, в саду напротив падали мокрые желтые листья.

«Господи, если бы она осталась здесь, – подумал он, – как бы все было хорошо».

Не дойдя несколько метров до троллейбусной остановки, он зашел в кафе и заказал двести граммов. Водка оказалась холодной и без сивушного привкуса. Закусывать Петр не стал, есть совсем не хотелось.

1.26. В Петербурге мрак и непогода

Все валилось из рук. Писать не хотелось, текст получался вялым и безжизненным. Промучившись два часа, Петр выдавил из себя название «Сказание о районном голове Кошелеве и „лишних“ деньгах из государственного бюджета», – а также первый абзац:

«Поистине удивительные дела творятся в Петербурге, а если точнее, в той его части, которая именуется Петроградским районом. Словно по прихоти злого колдуна район раздвоился. Там, где проживает большинство, – разруха, запустение и нищета. А в параллельном пространстве обитает глава районной администрации Павел Кошелев. Здесь витают в воздухе десятки миллиардов народных денег, неспешно оседая в карманах немногих высокопоставленных чиновников».

Ничего лучше Петр так и не придумал. В конце концов он просто записал то, что рассказал ему Микин.

– Уборщица у тебя давно была? – спросил Чернов, дочитав статью.

– При чем тут уборщица? – удивился Петр.

– Если твоя мусорная корзина переполнена, то в моей места хватит. А иначе зачем эту макулатуру принес?

– Что заказали, то и принес!

– Ты, Петруха, конечно, великий, спору нет. Но твоя «заказуха» не по моей части. Иди к Главному, а я такую фигню печатать не буду.

– Ну и пойду, ишь умник выискался, – выходя, Петр хлопнул дверью.

Ефремова не было, и Петр оставил рукопись у секретарши. Настроение было под стать погоде – слякоть и мерзость.

Вернувшись к себе, позвонил маме.

– Ты к нам завтра приедешь? – спросила она. Несмотря на то что отношения с сестрой и ее мужем были натянутыми, Петр всегда встречал Новый год у них. Это традиция была незыблема, и даже Катя никогда ее не нарушала. Петр вспомнил, какими веселыми были раньше новогодние праздники, как весело играла Настя со своими двоюродными братьями.

Он хотел было рассказать о том, что Катя сменила Насте национальность, но потом решил промолчать. Лишние переживания матери ни к чему.

– Я буду у друзей, – сказал он перед тем, как повесить трубку, – а вечером обязательно позвоню.

Отмаявшись еще с полчаса, Петр снова зашел в приемную. Ефремова так и не было.

– Задерживается в Смольном, – объяснила секретарша, – но я ему доложила про вашу статью, он вечером прочтет.

Петр понимал, что, отдав статью главному редактору, поступил плохо. В редакции не любили Ефремова. Его старались не замечать и мирились с ним, как с неизбежным злом. Петр заглянул к Чернову, но тот сделал вид, что очень занят.

– Я, пожалуй, пойду, – чувствуя, что Чернов обиделся не на шутку, сказал Петр.

По дороге домой Петр купил водку и бутылку шампанского – вечером обещала прийти Ира.

Он едва успел раздеться, как позвонили. «Кто бы это?» – удивился Петр и, не спрашивая, открыл дверь.

– Слава Богу, застали! А то мы уже третий раз заезжаем, а у вас никого, – не успев переступить порог, затараторила помощница Степанова, которую все называли Милочкой. – Похоже на приют холостяка, – она мельком оглядела прихожую.

Милочка отчаянно кокетничала со всеми, кому благоволил ее шеф, и Петр не был исключением. Милочка была полной и жизнерадостной; от одного взгляда на нее становилось веселее.

– Заноси! – скомандовала она, и следовавший сзади официант в красной форменной куртке внес две большие коробки с яркими фирменными наклейками «Ресторан „Под ясенем“».

– С наступающим! От Юрия Григорьевича, – со значением сказала Милочка и обняла Петра. – А вот целоваться вы, Петр Андреевич, не умеете.

Зато она умела, и Петр смутился, почувствовав внезапное возбуждение.

– Так где же ваши женщины?

– Скоро будут, – промямлил Петр, закрывая за нею дверь. Он вдруг вспомнил Настю и отчаянно затосковал. Пнув ногой одну из коробок, пошел на кухню и открыл купленную в ларьке бутылку. Водка шибанула противным духом, но он выпил, не морщась.

Петр уснул и видел тревожные сны. Он пробирался сквозь плотную и безликую толпу, разыскивая Иру и Настю. Они мелькали где-то впереди то вместе, то порознь. Он пытался догнать, но ему мешали, как будто намеренно. Проснувшись в наступившей темноте, он попытался вспомнить, но увиденное рассеялось без следа. На часах начало восьмого. От нечего делать он включил телевизор, однако предновогодние новости были скучными.

Ира пришла, когда он уже отчаялся дождаться. Торопливо разделась и юркнула в ванну.

– Ну что же ты? У меня мало времени, – она прижалась к нему холодным от воды телом. В ее глазах мерцали искорки, они завораживали, и все остальное забывалось, будто не существовало вовсе.

– Так какие же у тебя планы на завтра? – спросил Петр после, когда они пили чай.

– Придется идти на работу, будет весь дипкорпус и банкиры, ничего не поделаешь, – вздохнула она.

Приглашение на прием, устроенный мэрией, у Петра было, но встречать Новый год в сутолоке среди чужих ему не хотелось. К тому же Ира, – он это знал, – не могла выйти к гостям, а сам заходить к ней он остерегался.

– Часам к трем освободишься?

– Наверное, – неуверенно сказала она.

– Ты мне позвони, я поймаю такси и заеду за тобой. Ты только позвони…

Ира заторопилась домой. В прихожей Петр споткнулся о присланную Степановым коробку.

– Возьми что-нибудь, чем бегать по магазинам, – он вспорол упаковочную ленту. – Я донесу.

На улице шел талый дождь с мокрым снегом. Идти с тяжелыми пластиковыми сумками было скользко и неудобно. Петр обрадовался, когда они наконец добрались до ее дома.

– Можно я у тебя останусь? – спросил он, пока Ира доставала ключи.

– Нет, нет, – торопливо возразила она, – только не сегодня. Столько дел, надо же что-то приготовить, к маме соседки придут.

– Выходи за меня замуж, – неожиданно сказал Петр, но дверь уже захлопнулась.

Вернувшись домой, Петр допил водку и лег спать. Сквозь сразу навалившуюся дремоту он слышал частые звонки телефона, но так и не снял трубку.

Утро было таким сырым и туманным, что рассвело только к полудню. Проснувшись, Петр почувствовал, что заболевает. Ломило все тело, а голова как будто набита чугуном. Он решил не идти в редакцию и позвонил секретарше.

– Конечно, Петр Андреевич, отдыхайте, – тотчас же согласилась она. Да, вас из мэрии спрашивали, просили напомнить о новогоднем приеме. Главный сказал, что ваша статья выйдет сразу после Нового года. Скажу по секрету, голос снизился до шепота, – он долго консультировался, но в конце концов получил «добро». Кстати, вам большая премия – приказ уже в бухгалтерии. С вас, Петр Андреевич, причитается, выздоравливайте!

Петр вытащил из распотрошенной коробки бутылку армянского коньяка и разбавил его горячим чаем. Голова чуть прояснилась, но потом снова потянуло в сон, и он проспал до самого вечера.

В начале десятого Петр заставил себя влезть под горячий душ. Потом позвонил сестре и поздравил всех с Новым годом. Он поймал себя на мысли, что, кроме Иры, никого не хочет видеть и слышать.

«Надо что-нибудь приготовить», – подумал он.

Без пяти двенадцать отчаянно затрезвонил телефон.

– Папочка, папочка! С Новым годом! – кричала Настя. – Мы так по тебе скучаем, приезжай к нам…

– Я тоже скучаю, – хрипло сказал Петр, но разговор внезапно прервался. Почти час он пытался дозвониться до Вены, но слышал только короткие гудки линия была безнадежно занята.

Потом он оделся и, взявшись перечитывать пушкинские повести, стал ждать Иру. Петр ждал ее почти до рассвета, но она так и не пришла, и не позвонила.

1.27. Если увидеть пытаешься издали

Первые дни Нового года Петр провел в забытьи. Сперва было нестерпимо холодно, его трясла противная дрожь с икотой. Хотелось чая крепкого и горячего, но не хватало сил вскипятить чайник. Он едва дошел до кухни и напился из-под крана. Вода отдавала нечистым химическим привкусом; точно такую он пил когда-то в командировке в Казахстане, на берегу Каспийского моря.

Добравшись до комнаты, он свалился на неразобранную кровать. Ему чудилось жаркое марево, будто зыбучий песок затягивал его в обжигающую глубь, не давая сделать ни шагу, и он задыхался от колющей горло горечи.

Спустя какое-то время отошла обильная испарина, и он ощутил бестелесную легкость. Но это продолжалось недолго. Вновь навалился горячечный жар и вслед– перемежающие друг друга кошмары.

Как бы со стороны и сверху виделся огромный город со сверкающими золотом шпилями и темными ниточками каналов. Петр доподлинно знал, что всем его жителям грозит какая-то невиданная болезнь. Сквозь толщу асфальта из темных болотных топей поднимались мириады микроскопических существ, одаренных разумом и называвших себя трихинами. Они вселялись в людей, и те тотчас же становились бесноватыми, одержимыми жаждой наживы и власти. Чем выше было положение пораженного болезнью, тем явственней проступали ее симптомы

И всюду несчетно мельтешило толпище больших и малых начальников. В их лицах проглядывалось нечто крысиное, как отпечаток все того же недуга.

– Зараза! Берегитесь, они заразные! – бесплотно паря над всеми, хрипом заходился Петр. Он знал, что никогда прежде власть имущие не считали себя такими умными, никогда не были так уверены в своей непогрешимости, а все, что делалось ими, – неколебимо вер но и единственно правильно.

Но никто не хотел слышать его крика. Целые кварталы в разных концах Петербурга заражались странным сумасшествием; тревога росла, ширилась, и всякий заразившийся впадал в бесовское наваждение, уверовав, что в нем одном заключается истина. Люди перестали понимать, кого следует судить, а кого – оправдывать.

– Мы, дурни, думали, что демократия нам поможет. Ни хрена она нам не помогла, – шамкали беззубые старики, в последней надежде толпящиеся у желтых стен Смольного.

– Политика – это власть, а власть есть не что иное, как способ заработать большие деньги, – убеждал с трибуны некто безликий, и его голос шелестящим эхом отражался от высокого стеклянного свода Мариинского дворца.

Множилось число убийств, совершенных в бессмысленной злобе и всеобщем ожесточении. Недавние властители дум и непререкаемые авторитеты надрывались, созывая всех, но никто не понимал, для чего созывают. Никто ни с кем не соглашался, всякий предлагал свое. Кое-где люди собирались и вместе решали, как быть дальше, но, едва сговорившись, тут же делали совершенно другое. Гремели взрывы, пылали пожары, и оголодавшие подземные грызуны стаями набрасывались на спящих.

От бессилия что-либо изменить и исправить Петр ощущал леденящий ужас, как будто липкие путы стягивали тело.

На исходе третьего дня пришло краткое просветление. Обжигаясь, он выпил две полные кружки чая, потихоньку надкусывая приторное, импортное яблоко. Но хотелось антоновки с ее кисло-сладкой свежестью. Хотелось до ломоты в скулах.

Шатаясь от слабости, Петр постелил чистую простыню и переодел белье. Сухой жар молоточками стучал в висках, и он постепенно впадал в оцепенение. Исцеляющий сон накатывал волнами, перемежаясь полузабытьем. И Петр не мог отличить причудливых сновидений от зыбкой яви.

Он видел всех близких и даже говорил с ними. Особенно долго с дочкой. Во сне Насте было не больше пяти-шести лет. Держась за руки, они шли через ярко-зеленую рощицу.

– Смотри, папа, – говорила Настя. – Помнишь, ты обещал, что мы с этим деревцем будем расти вместе? Сколько я, столько и оно, пока не станем совсем большие. А теперь я выше, я за зиму больше выросла.

– Ты ошиблась, – ласково отвечал Петр, – ты мерялась совсем с другим деревцем. Оно – там, в том конце.

– Ну так что же ты, папочка? Побежали, побежали скорее, – весело смеялась маленькая Настя. Она убегала, мелькая сквозь зеленую поросль, но не было сил ни догнать, ни остановить ее.

Очнувшись, Петр вспомнил этот сон так живо, будто происходило это наяву. Была глубокая ночь, тихо и темно в комнате. На улице громыхнул тяжелый автомобиль, всполохи света пронеслись по стене.

Ему грезились теплая белая ночь и он сам в сумраке Летнего сада, между гранитной вазой и прудом с двумя снежными лебедями на черном зеркале вод.

На другом берегу стояла женщина в белом, и Петр узнавал ее, подходя все ближе и ближе.

– Милый, – говорила она, – один колдун уверял меня, что Петербург зачарован, а вследствие этих чар раз в году, в середине лета, он исчезает и становится невидим для обитателей. Вот и теперь он исчез для всех, кроме нас. Так вот же тот чудесный сад, где лучше музыки шелестят липы. Волшебная стена окружает его со всех сторон, алый шиповник распускает в нем ветви, наполняя благоуханием, и никто не может помешать нам.

На далекой крепостной башне забили куранты, возвещая зарю.

– Нет, – отвечал он, – нет никакой волшебной стены. И не здесь, в этом городе, твой чудесный сад. Но придет время, когда мы найдем его и не захотим возвращаться. Там будет дом из белого мрамора и на каждом окне будет гореть свеча. Там не светит солнце и никто не сетует, что его нет. Это блаженный сад любящих, вечный сад живых. Ты только не уходи, никогда не оставляй меня.

Заря уже освещала купол Исаакиевского собора, серые и розовые глыбы Петропавловской крепости. Перезвон башенных часов становился все громче и далеко плыл, заполняя рассветное безмолвие.

* * *

Петр медленно приходил в себя. Дверной звонок и телефон в прихожей заливались вместе.

Ира вошла в пахнувшей морозом шубе.

– Ну что же ты? Три дня не дозвониться, и никто дверь не открывает. Я чувствовала, чувствовала, что-то не так, – говорила она, ведя Петра обратно в комнату. У него кружилась голова, и от яркого света слезились глаза. Комок стоял в горле, мешая дышать.

«Теперь все будет хорошо», – подумал Петр. Он закрыл глаза, потеряв способность и желание шевелиться и говорить.

Потом почувствовал, что Ира поднимает ему голову, и вдохнул пар, пахнущий медом и мятой.

– Выпей все сразу. Это особая трава, такую никто не знает. Мне ее бабушка показала, а как называется– не знаю.

– Наверное, трын-трава, – еле слышно пошутил Петр и спросил: – Какое сегодня число?

– Сегодня четвертое, четвертое января.

– С Новым годом! Я тебя ждал. Ждал, но так и не поздравил.

– Я столько раз к тебе приходила. Неужели ты совсем ничего не слышал?

– Нет, – слабо покачал головой Петр, – ничего.

– Теперь ты никуда не денешься, выздоровеешь.

– Выходи за меня замуж, – сказал Петр.

– Сперва на ноги поставлю, – засмеялась она, – зачем мне муж-инвалид?

– Я встану. Обязательно встану, ты только не уходи надолго, – засыпая, пробормотал Петр.

1.28. Под томный лепет мандолины пошел великий охмуреж

Петр выздоравливал трудно. Большую часть времени он проводил в одиночестве и бездумно. Ира приходила два-три раза в неделю, приносила продукты и на скорую руку готовила. Регулярно наведывалась пожилая врачиха, уговаривала сдать анализы и сделать рентген, но Петр вяло отнекивался. Он исхудал, оброс бородой.

Дней через двадцать начал смотреть телевизор, сперва вполглаза, потом заинтересовался. В городских новостях он заметил очевидные перемены. Все больше эфирного времени стал занимать мэр. Собчака показывали в разных видах и со всех сторон, порой даже не очень заботясь создать видимость повода. Телевизионщики гнали откровенную халтуру. Особенно рассмешил Петра сюжет о том, как мэр посетил какую-то коммуналку, где обитала многодетная семья. Глядя на обваливающиеся потолки и проржавевшие трубы, Собчак говорил многозначительные фразы и угощал детишек конфетами. Через несколько дней в той же программе счастливая мать со слезами благодарила Анатолия Александровича за новую квартиру.

Показали репортаж о приезде мэра на пуск очередной станции метро. Сн имали по трафарету: Собчак осматривает объект, жмет руки работягам, значительно хмурясь, режет красную ленточку и садится в новенький вагон. Все как обычно, если не считать нависающей над шефом фигуры его первого заместителя. Вряд ли рядовой зритель заметил, но Петр смотрел глазами профессионала: Яковлев доминировал в кадре. Конечно, никаких определенных выводов Петр не сделал, но картинка прочно отложилось в памяти.

Вскоре позвонил Чернов.

– Слух пошел, что от нищеты загибаешься. Главный распорядился, чтоб тебе деньги доставили. Как ты вообще, может, чего надо?

– Спасибо, все есть, – поблагодарил Петр, но тут же, спохватившись, попросил: – Пришли последние подшивки, полистаю от скуки.

– Если на газеты потянуло, жить будешь. Выздоравливай скорее, чтоб перо не заржавело! – ухмыльнулся Алексей.

На следующий день Петр разложил по всей квартире толстые пачки январских газет и стал сравнивать их содержание. Изменения в прессе были заметны еще нагляднее, чем в телепередачах. От номера к номеру тема Собчака занимала все больше места, вытесняя даже предстоящие президентские выборы. Мэр явно начал готовиться к весенним выборам.

Но и другие не дремали. Уже поторопился заявить о намерении побороться за мэрское кресло Алексей Левашов. В свое время он был самым молодым депутатом Верховного Совета СССР, но с тех пор ничем особым себя не проявил. Его короткие интервью были путаны и туманны. Дескать, на чью-то поддержку он не рассчитывает, но напишет такую программу, что все изумятся и поддержат поголовно.

Ефремов поглядел в окно и вдруг громко крикнул:

– Танечка, два кофе! – После того, как секретарша принесла две полные чашки и сахар с печеньем, он продолжил: – Но хочу вас предупредить: Кошелев подал в суд. Требует восстановить его на работе. Поэтому необходимо проявить осторожность. Надо бы встретиться с этим судьей – его фамилия Макаров, – войти с ним в контакт, прощупать его настроения по этому делу. В идеале, судья должен понять, чего ждет от него общественность. Никто не сделает этого лучше вас.

– Трудно, – подумав, сказал Петр, – у судейских особая стать, плюют они на общественность.

– Вовсе не обязательно говорить с ним в суде. Позовите в ресторан, как следует угостите. В конце концов обещайте, что его поощрят… Ну, вы понимаете…

Петру стало не по себе.

– Вы хотите, чтобы я дал судье взятку? – напрямик спросил он.

– Зачем же вы так? Я про взятку не говорил, – всполошился Ефремов. Но если вы отказываетесь…

– Я не отказываюсь. Просто уточняю.

– До чего ж вы тяжелый человек, Петр Андреевич, – облегченно вздохнул главный редактор, – не можете, как все. Обязательно с вывертом. Через час зайдите в бухгалтерию, я вам на компенсацию расходов премию выпишу.

Вернувшись к себе, Петр узнал телефон Макарова и набрал его номер.

– Зачем мне журналист? – недовольно прервал объяснения Петра Макаров. – Журналистам у меня делать нечего, не нужны мне журналисты.

– Ну все-таки, Валерий Юрьевич, очень хотелось бы с вами встретиться, я много о вас слышал. Когда можно с вами поговорить? – канючил Петр.

– Я принимаю граждан по вторникам, четвергам и пятницам…

– Значит, сегодня?

Судья, не ответив, бросил трубку.

В обшарпанном коридоре толпились люди. Петр попробовал подойти к двери, но поднялся шум и его оттерли.

– Я корреспондент, – попробовал объяснить Петр.

– В очередь, в очередь, – закричали со всех сторон, и какой-то потный мужик в лисьей шапке прохрипел прямо в ухо: – Тут все корреспонденты, другие сюда не ходят.

Время тянулось долго и вязко. От спертого воздуха кружилась голова, и Петр часто выходил на лестницу. Там было сизо от дыма дешевого табака. Люди приходили и, докурив, уходили, озабоченные собой, не глядя друг на друга.

Прошло больше двух часов, прежде чем очередь дошла до Петра. У Макарова было хмурое, желчное лицо, на вид – лет сорок.

– И что вы все ходите? Дело принято к рассмотрению, и больше я вам ничего не скажу. Нечего мне вам сказать, понимаете, нечего. И вообще прием окончен. Дату рассмотрения можете узнать в канцелярии, – подумав, добавил Макаров. – А, вообще говоря, придется вашего Кошелева восстанавливать. По нарушениям, за которые его уволили, истек годичный пресекательный срок. Вдобавок должность главы администрации не внесена в реестр госслужащих. Все, все, идите!

– Но, Валерий Юрьевич… – начал было Петр.

– Вы сами уйдете или мне наряд вызвать? – Судья потянулся к закрепленной на стене кнопке. Петр встал и молча повернулся к двери.

Канцелярия была закрыта, но он все же достучался. Порывшись в сваленных папках, пожилая усталая женщина нашла нужную и велела приходить через неделю. Ни документы, ни сам Петр ее нисколько не интересовали.

По дороге в редакцию Петр зашел в ресторан «Ассамблея». Это было очень дорогое заведение. Продиктовав обстоятельный заказ, Петр добавил:

– Всего по два.

– Не понял, – удивился официант.

– Плачу за все в двойном размере, а подавай по одному. Кроме счета принеси кассовый чек. Для отчета, ясно? Остальное отоварь по потребностям, поделись с шефом, а мне бутылку с собой. Теперь понял? – объяснил Петр. Гулять так гулять, тем более на чужие!

Он не торопясь, со вкусом пообедал, запивая красным французским вином.

Ефремова в редакции не было.

«Сколько же они хапнули? И с кем поделились?» – думал Петр, читая акты и сметные расчеты запоем, как увлекательный детектив.

Наконец дошла очередь до трех убористо отпечатанных страниц с лаконичным заголовком «Справка». Здесь была изложена вся суть дела с адресами, фамилиями персонажей и даже их краткими биографиями. Сомнений не было – это была выжимка из собранных оперативных данных и отчетов агентуры.

«Ай, да полковник, ай, да молодец!» – думал Петр, вспоминая встречу с Микиным.

Петр выписал указанные в тексте фамилии на листок бумаги и открыл телефонный справочник мэрии. Почти все руководители городского хозяйства и их подчиненные в Петроградском районе фигурировали в милицейских бумагах.

Петр взял еще один лист и стал рисовать схему – кто, кому приказывал и как шли в фирму «ТЕРЕС» бюджетные деньги. Судя по всему, оплатить ремонт для Кравцова приказал сам Собчак. Получалось, что этот приказ поступил руководителям департамента по содержанию жилищного фонда Клименко и Серову, а от них – заместителю главы администрации Петроградского района Никитину. Дальше, по нисходящей цепочке, шло начальство районного управления по строительству и капремонту, которое заключило договор с фирмой «ТЕРЕС». Петр подметил, что начальник управления Арутюнян нигде не подписывался. Не упоминался в бумагах и Кошелев, как будто его вообще не было.

Поразмышляв, Петр понял, почему схема показалась ему такой странной. Никто из первых лиц ни разу не засветился, нигде не оставил ни одной улики. Даже со стороны «ТЕРЕСА» подписался не директор фирмы Калинин, а его заместитель Дьячков.

– Все знали, сволочи, все знали и влипнуть боялись! – подытожил Петр и вернулся к началу схемы. Он на минуту задумался. Между мэром и начальством жилищного ведомства явно не хватало одного или двух звеньев. Невозможно представить, чтобы Собчак сам приказывал директору какого-то департамента, человеку, на четыре-пять рангов ниже себя. До такого Собчак никогда не опускался. Подобных чиновников он считал мелкой шушерой и фамилий-то их не помнил! Значит, был, был некто, передавший пожелание мэра Серову и Клименко. Петр хотел было вычислить этого неизвестного, но отвлекся другим, более важным вопросом.

«Чем же отплатил председатель ЗАКСа за мэрский подарочек?» – подумал он. Ответ напрашивался сам собой: Кравцов проталкивал важные для мэра законы. Скверные слухи уже давно ходили среди депутатов и журналистов. Петр вспомнил громкие скандалы и судебные разбирательства, сопровождавшие принятие решений о дате и порядке выборов губернатора.

Он чувствовал подступающий азарт, то редкое нетерпение, которое всегда приносило удачу.

«Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил», – тут же сложилось название, и вслед за этим сами собой легли первые строчки: «Загадочная, понимаете ли, история случилась на Петроградской стороне. Куда там Булгакову! В течение пяти дней одна из замшелых коммуналок на заповедной Зверинской улице дважды сменила владельцев, а ее прежние обитатели разлетелись по новым отдельным квартирам, как тополиный пух от южного ветра…»

Статья писалась на одном дыхании – зло и едко. Петр на всю катушку использовал полученные документы, не забыл упомянуть даже дубовый плинтус и его цену. Для концовки очень кстати пришлась цитата из недавнего выступления Александра Беляева, бывшего председателя Ленсовета: «Сегодня Законодательное собрание насквозь продажно. Большинство депутатов, включая председателя, озабочены только одним: ухватить, как можно больше…»

Позже зашел Чернов. Петр молча передал ему несколько исписанных страниц.

– Не живется тебе спокойно, все приключений ищешь, – прочитав, сказал Чернов, – но, если отвлечься от обстоятельств, – мощно! И все же непонятно: какой смертный грех тобой движет? Гордыня или сребролюбие?

– Других побуждений не признаешь? – спросил Петр.

– Если честно и по правде – не признаю! Всех нас этот червяк гложет. А может, Петруха, пора по полтинничку?

– Дважды, – облегченно вздохнув, согласился Петр. Все возвращалось к привычному.