Текст книги "Австрийская площадь, или Петербургские игры"

Автор книги: Андрей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

2.6. Когда в аду падает снег

Три кандидата на пост губернатора Санкт-Петербурга – Игорь Артемьев, Вячеслав Щербаков и Владимир Яковлев – образовали предвыборную коалицию. Три известных политика решили объединить свои усилия и выдвинуть единого кандидата на пост губернатора, – не слишком задумываясь, писал Петр о пресс-конференции, с которой только что вернулся. – «Соглашение о коалиции на выборах губернатора Санкт-Петербурга – одного из важнейших субъектов Федерации – беспрецедентное событие в общественной и политической жизни России», – считает один из участников тройственного союза – Игорь Артемьев.

Вячеслав Щербаков разъяснил свою позицию так: «…участвую в избирательной кампании не вследствие стремления взять у Собчака реванш. Мотивы иные – интересы города превыше всего!»

Выступая перед журналистами, Владимир Яковлев заявил, что победа кандидата от коалиции позволит реализовать общую предвыборную платформу и впервые в истории создать коалиционное правительство, которое будет работать совместно с различными политическими партиями и общественными организациями.

А на вопрос, кто в коалиции главный, Яковлев ответил: «В том-то и дело, что мои товарищи по коалиции сумели отбросить личное политическое честолюбие и объединиться ради того, чтобы вывести город из глубочайшего кризиса. Очевидно, что дальнейшие эксперименты Собчака по превращению Санкт-Петербурга в туристический и банковский центр, в спортивную столицу мира чрезвычайно опасны. Мы уверены, что вопреки организованной против нас информационной блокаде, вопреки лжи, клевете и провокациям горожане нас поддержат и выступят против обанкротившегося курса нынешнего мэра»1.

«Какая к черту информационная блокада, если мы печатаем обвинения в адрес мэра слово в слово. Надо поручить Петрову написать статью о нашей объективности и поместить рядом. Он это умеет – высказаться между строк. Так и объясню Прохорову: читатель должен быть уверен в нашей объективности, а все остальное – ради интриги. Интрига нужна, а если интриги не будет, то мухи от тоски в рот залетят», – думал Петр, дописывая статью.

– Петр Андреевич! Что же вы трубку не берете? – сказала секретарша, ставя на стол чашку кофе и фужер с коньяком, налитым ровно до половины. Из мэрии третий раз звонят. Я отвечаю, что вы пишете материал, а им – все равно.

– Ладно, соединяй, – махнул рукой Петр, запивая коньяк до горечи крепким кофе.

Звонил начальник секретариата Крутинин: через десять минут нужно быть в Смольном, Собчак решил срочно созвать свой избирательный штаб.

Совещание уже началось, когда Петр, виновато ссутулившись, вошел в Малый зал и с трудом нашел свободный стул. Рядом удобно устроился в кресле Юра Степанов. Собчак недовольно покосился на Петра, но не прервал речи:

– …Я сегодня по дороге зашел в булочную и ужаснулся. До каких пор комитет по торговле будет мириться с такими ценами? А качество? Разве нормальный человек может есть такой хлеб? – Собчак высоко поднял серый батон и, гулко постучав им по столу, направил его на Степанова. – Юрий Григорьевич! Сколько раз я приказывал взять цены на хлеб под строжайший контроль? Вижу, вам и сказать нечего.

– Анатолий Александрович, мы уже три месяца продаем комбинатам муку и сахар ниже себестоимости – она растет не по нашей вине. И мы держим ту часть цен, которая зависит от сырья. Но энергетики и «Водоканал» вздувают тарифы, а на компенсацию этих затрат нет средств, – сказал Степанов, зачем-то прижимая правую руку к груди. У него был такой огорченный вид, что Петру стало его жалко.

– Где здесь представители от «Ленэнерго» и «Водоканала»?! раздраженно оглядывая присутствующих, воскликнул Собчак.

– Не пригласили, – тихо ответил сидевший рядом с мэром Путин. – Нечего им делать на заседании штаба.

– Да, да, правильно сделали. А то побегут к Яковлеву докладывать, согласился Собчак. – Как только закончатся выборы, сразу поставим этот вопрос на Правительстве – вплоть до отстранения от должности. Кстати, о выборах. Складывается впечатление, что среди нас есть вредители. Да, вредители. Как иначе объяснить это безобразие, когда на каждом столбе висят плакаты с моей фотографией? Один бизнесмен, которого я встретил в Кельне, а он только что приехал из Петербурга, – сказал, что такая слишком назойливая реклама только отпугивает избирателей. «Мэра в губернаторы!» и «Под контролем мэра» – кто придумал эту глупость?

Петр почувствовал, что большинство сидящих в зале смотрят на него. Растерявшись, он привстал, но его опередил сидевший впереди Прохоров:

– Эти слогемы придумал Рубашкин, очень хорошо придумал. Но не наша с ним вина, что рекламщики все испортили.

Повинуясь требовательному взгляду Собчака, встал директор городского Центра по размещению рекламы. Он был очень молод, – не больше тридцати, – и заговорил бойко, как на экзамене у доски:

– Мы руководствовались рекомендациями авторитетных ученых – Смита и Вессельтона. По их мнению, регулярное расположение имиджевой рекламы вдоль автомагистралей эффективно воздействует на подсознание водителей и пассажиров движущихся машин. Есть специальная формула, связывающая расстояние между плакатами со средней скоростью. Наши специалисты подсчитали, что интервал между осветительными столбами удовлетворяет этой формуле. Иными словами, человек едет в машине и даже не замечает, что у него перед глазами, а в сознании все откладывается и откладывается…

– А у ваших специалистов ни разу не откладывалось, что большинство наших горожан ходят пешком или ездят на трамваях? – перебил говорившего Прохоров. – Или вы будете утверждать, что вас не предостерегали против излишней самодеятельности?

– Но этот метод хорошо сработал во многих избирательных кампаниях, например для Клинтона…

– Вот и работайте на Клинтона! Вас ждут не дождутся в Канзасе или на Аляске. А здесь, у меня, вы уволены! – заключил Собчак и, повернувшись к Прохорову, попросил: – Алексей Викторович, проследите, чтобы немедленно сняли со столбов всю эту дребедень! Следующий вопрос: о сегодняшней пресс-конференции Яковлева. Кто докладывает? – рассеянно оглядел сидящих в зале Собчак.

– Рубашкин, Рубашкин Петр Андреевич, – Путин подсказал так громко, что услышали все.

– Да, пожалуйста, Петр Александрович, – Собчак кивнул куда-то в глубину комнаты.

– Ни пуха тебе, ни пера, давай! – шепнул Степанов и легонько подтолкнул его в спину. Поначалу сбиваясь, Петр стал рассказывать о том, что говорили в Доме журналистов Щербаков, Яковлев и Артемьев, но вскоре понял, что это никому не интересно. Сидевшие начали тихонько переговариваться, в зале стало шумно, и пришлось повысить голос.

– А вы лично как оцениваете, кто из этой компании останется среди кандидатов, у кого больше шансов? – неожиданно спросил Путин.

– Яковлев! Яковлев выйдет во второй тур, – не задумываясь, ответил Петр и удивился наступившей тишине. Никто не решался заговорить первым.

– Похвальная откровенность, – наконец сказал Собчак. – Я бы оценил глубину и смелость вашего анализа на «отлично». Но все же не соглашусь с вами, Петр Алексеевич. Уверен: если вопреки прогнозам мне не удастся победить в первом туре, то во втором я столкнусь с Болдыревым. Прошу всех принять это к сведению и неукоснительному исполнению.

Петр заметил, как предостерегающе посмотрел на него Прохоров, и, не вступая в спор, опустился на стул.

– Ну что, получил? – шепотом спросил у него Степанов. – «Папа» совсем вознесся, никого слушать не хочет. Но тут он прав. Скорее в аду на сковородки снег выпадет, чем Яковлев пройдет во второй тур. Но ты не переживай – все обойдется.

– Я переживаю только о том, что выпить хочется, – ответил Петр, чувствуя боль и ломоту в висках.

– Вот и хорошо, – обрадовался Степанов. – Сегодня одну из моих курочек замуж за немца выдали. Надо поздравить. Редкий случай, когда «большое спасибо» лучше маленького рубля. Сам понимаешь: персонал есть персонал, кадры требуют внимания и понимания.

– А куда поедем? – повернулся к Степанову Петр.

– В новый мотель у Тарховки. Но сперва заедем на Ка-два, сегодня невеста последний день работает. Надо обязательно, иначе новобрачная обидится. Как заведено, право первой ночи. Хочешь попробовать право первой ночи? Заодно и подстрижешься…

– А кто невеста? – машинально спросил Петр.

– Ирка, парикмахерша из салона, ты же ее знаешь, – улыбаясь, ответил Степанов, – мне даже говорили…

Петр почувствовал, как зарябило в глазах. Он с грохотом опрокинул стул и, подхватив его за ножку, замахнулся. Кто-то пытался удержать его за руку. Он вырывался, не чувствуя боли и не сознавая, о чем кричит. Подоспевшие охранники выволокли его на улицу.

От сильного пинка Петр скатился с лестницы, да так и остался лежать. Из разбитого носа текла кровь. Он услышал голос подошедшего охранника:

– Может добавить?

– Брось, потом хлопот не оберешься, – ответил другой и, слегка пнув Петра носком ботинка, лениво приказал: – Сдай пропуск, доходяга! – Не дожидаясь, он умело извлек у Петра из кармана бумажник. Найдя пропуск и удостоверение, он спрятал их вместе с деньгами в свой карман, а бумажник забросил в траву.

Вынув из порванного пиджака ключи и какую-то мелочь, Петр оставил его там, где подобрал бумажник. В одном из его отделений он нашел свой паспорт и несколько сотенных. Голова кружилась, но кровь из носа уже не текла. Петр вышел за ограду Смольного и обернулся. В солнечном свете колоннада слепила неестественной белизной и непомерно нависала над приземистым памятником Ленину.

– Гады, сволочи, – всхлипнул Петр и погрозил кулаком, сам не зная кому

– Гражданин! Предъявите документы! – Милиционер подошел незаметно. Что случилось? – спросил он, внимательно рассмотрев журналистскую карточку, сохранившуюся за обложкой паспорта.

– Не нравлюсь я им! – буркнул Петр. Милиционер выглядел немолодым и повидавшим; судя по всему, он был настоящим, а не ряженым из службы охраны.

– Это бывает, – понимающе кивнул он и вернул Петру паспорт. – Ушел бы ты отсюда, а то спохватятся, ахнуть не успеешь.

Петр огляделся: машина на прежнем месте уже не стояла. «Быстро они распорядились!» – удивленно подумал он и, прихрамывая, пошел через дорогу.

– Петр Андреевич, сюда, я в тенечек отъехал, – позвал его шофер.

– Слава Богу, – с облегчением захлопывая дверцу, сказал Петр и неожиданно для себя громко запел: – «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья…» – Он не пел, скорее, кричал, чувствуя молчаливое неодобрение водителя. – Тормози! – не снижая голоса и на той же ноте, воскликнул Петр, заметив впереди ларек.

Яркое солнце отражалось от стекла, за которым пестрели разноцветные пачки и бутылки. Петр протянул сотенную в непроглядную тьму за прилавком:

– Водки на все!

До самой редакции он сидел молча, то и дело прихлебывая из горлышка. Первые глотки обожгли, а водка отдавала солоноватым привкусом – еще кровоточили разбитые губы и десны.

«Будет, будет вам! Ужо!» – повторял он про себя, пытаясь вспомнить откуда взялось это прилипчивое «ужо».

– Во сколько за вами? – спросил водитель, когда доехали, но Петр не сразу понял, о чем тот спрашивает.

– Поезжай, сегодня все, – наконец ответил он и, не попрощавшись, вышел из машины.

Рабочий день в редакции уже кончился. Вдоль коридора гуляли сквозняки; Петр заглядывал в настежь распахнутые двери – в комнатах почти никого не было. Только у наборщиков слышались голоса, там заканчивали завтрашний номер. Ни с того ни с сего ему показалось, что он идет здесь в последний раз. «Господи, какие глупости», – подумал Петр и на ходу отхлебнул водку.

Не выпуская из рук бутылки, Петр подошел к окну. Он долго стоял, вглядываясь в множество раз виденную панораму. Над чередой коричнево-бурых крыш ясно вырисовывался золотой купол Исаакия, и в чистом вечернем воздухе отчетливо виднелось множество мелких деталей. Боль от ударов прошла, а место унижения и стыда заняли обида и бессильная злость. Петр перегнулся через подоконник – внизу никого. Он с силой бросил бутылку и обрадовался, когда от выцветшего асфальта искрами брызнули мелкие осколки.

– Ужо будет, будет ужо, – бессмысленно повторял он, открывая холодильник. Внутри стояло несколько разноцветных бутылок: водка, ром и завезенный позавчера коллекционный лиссабонский портвейн.

– Нате вам, нате! – кричал он, кидая бутылки в серую пустоту – одну за другой. Остановился только, когда в руке оказалась последняя. Отбив горлышко о батарею, Петр глотнул обжигающую влагу, не заметив, что глубоко порезал губы.

Отдышавшись, он сел за стол и увидел лист бумаги. Видимо, кто-то принес, пока он ездил в Смольный. На бланке Генеральной прокуратуры было написано:

«Председателю профкома Кировского завода В.В.Матюшкину.

Запрос рабочих Вашего завода о возможности возбуждения уголовного дела против одного из кандидатов на пост губернатора Санкт-Петербурга, конкретно – Собчака А.А., – рассмотрен.

Сообщаю, что Генеральной прокуратурой РФ расследуется уголовное дело в отношении ряда должностных лиц мэрии и Законодательного собрания Санкт-Петербурга. В ходе следствия нашли подтверждение факты незаконной приватизации дома 1/3 по улице Рылеева, дарения в этом доме квартиры гражданке Кутиной, приходящейся племянницей А.А.Собчаку, а также факт расселения и приватизации квартиры 17 в доме 31 по набережной реки Мойка, смежной с квартирой мэра, с последующим соединением указанных квартир. Следствие по делу продолжается. В ближайшее время ряду подозреваемых будут предъявлены обвинения.

Начальник Следственного управления

Генпрокуратуры РФ Б.Н.Казаков».

Петр сразу понял, о чем речь.

– Ужо! Будет вам, будет ужо! – точно зная, что сделает дальше, он повернулся к селектору: – Кто там сегодня выпускающий? Пусть срочно зайдет!

– У нас все готово, сейчас отправляем в типографию, – с порога, запыхавшись, сказала Света Сураева. Петр обрадовался, что выпускающим оказался не Петров или Чернов. Они бы обязательно задали много вопросов. А Света занималась оформлением и даже вряд ли толком читала то, что печаталось.

– Позвони, договорись о задержке, заплатим прямо сегодня и наличными. Наших девочек тоже не обидим, – сказал Петр, протягивая ей обе свои статьи. «Новым „ленин градским делом“ Петербург обязан… мэру» и «Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил» – названия ему не нравились, но придумывать новые не было времени.

«Вот и пригодилось», – подумал он.

– А письмо из Генпрокуратуры печатай как можно крупнее на первую полосу.

– Что с вами, Петр Андреевич? – приглядевшись, испугалась Света и вынула из кармана маленькое дамское зеркальце. Вся рубашка была испачкана, потеки крови запеклись вокруг губ и на подбородке.

– Пить хотелось, а горлышко сломалось, – невнятно объяснил Петр, ища в ящике салфетку. – Давай выпьем за успехи!

– Муж будет ругаться, – неуверенно возразила Света.

– Тогда за любовь! Объяснишь, что за любовь – и слова сказать не посмеет. – Петр наконец, нашел пачку бумажных полотенец и вытер лицо. Они торжественно чокнулись стаканам.

– Ух, как крепко, – поморщилась Света.

– Завтра ужо будет еще крепче, – сказал Петр. – Ты, кстати, не помнишь, откуда это слово – «ужо»?

Света встала и уверенно нашла на полке словарь:

– Ужовник, ужовый, ужонок… а вот и «ужо». Ужо– это наречие.

– Значит, змеиное, говоришь, наречие? Очень подходит!

– Почему змеиное? – удивилась она.

– Одни ужи вокруг, рептилии из вида змеиных, – засмеялся Петр. Ладно, иди работай, потом – домой, чтобы муж не ругался. В типографию я сам поеду.

Пока переделывали полосы, Петр умылся, сменил рубашку и, не торопясь, выпил три чашки кофе с остатками рома. Потом дошел до соседнего магазина, где купил шесть бутылок шампанского, а на остаток денег– пирожных и конфет. Света уже ждала, разложив на столе готовые полосы.

– Сюда поставь фотографии Собчака и Яковлева с подписью: «Скорее сковородки в аду покроются инеем, чем победит Яковлев!» Нет – Собчак!«…чем победит Собчак!» Потом зови всех сюда. Скажи, премия по сто долларов каждой. Отметим все сразу, – велел он, доставая из сейфа деньги.

* * *

Он ушел из типографии, когда первые пачки с газетами начали отгружать в экспедицию. Улицы были светлыми и чуть влажными после небольшого дождя. По Невскому мчались редкие машины. Петр пошел пешком, как всегда, по правой стороне, глядя на едва различимый кораблик на шпиле Адмиралтейства. Потом свернул вдоль Мойки и, дойдя до Марсова поля, почувствовал, что больше не может сделать ни шагу. Он присел на укромную скамейку и тут же уснул – беспечально, ни о чем не думая. Еще не было семи, когда он очнулся так же быстро и бездумно. Спина и руки затекли, он легко встал и с наслаждением потянулся. Уже появились люди, а на ближайшем углу Петр увидел очередь у газетного киоска. Подойдя ближе, он понял, что покупают только одну газету – его. На первой странице друг против друга были напечатаны фотографии Собчака и Яковлева. Издалека читалась крупная подпись: «Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак!»

– Нате вам, нате! Ужо! – с облегчением и злорадством подумал Петр.

2.7. Я слезы лью, и тает боль во мне

Петр пил в среду, в четверг, в пятницу и в субботу. Пил горько и безнадежно, временами погружаясь в тяжелое, мглистое забытье. Свет горел всюду; из-за наглухо задернутых штор день и ночь смешались, он не знал, да и не хотел знать, что за окном. Порой он перечитывал написанные им статьи, пристально вглядываясь в фотографии Собчака и Яковлева, и не испытывал ни малейшего сожаления, хотя и понимал, что сжег за собой все мосты, что ему никогда не простят.

– Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак! Вот, нате вам, нате, ужо, – беспрестанно и бессмысленно повторял он, случайно заметив, что если чуть-чуть смять газету, то лица искажаются, как будто хитровато подмигивают друг другу или ему, Петру. Он не то чтоб был совсем в беспамятстве– ясно сознавал, что сделал, но все постепенно забывалось. Круговерть и суета последних месяцев стали казаться мелкими, а все, о чем он писал, – пустым и никчемным. Напротив, все связанное с Ирой, разрасталось и приобретало огромное значение. Он терзался и мучился, пытаясь вспомнить, что и не так сделал. Ему и в голову не приходило укорять Иру. «Ну, вышла замуж за немца, – какое же это предательство? – ей так лучше», – думал он, успокаивая себя тем, что есть вещи, которые нельзя изменить. Тем не менее он ждал, что она вот-вот придет, и вслуши вался в каждый звук с лестницы, опасаясь не услышать ее шагов. Он не хотел думать, что она его бросила, что он стал не нужен.

– Никогда! Что за мысль несказанная, странная, – вслух начинал он чье-то стихотворение и невпопад продолжал: – …разбегаются все, только ты нас одна собираешь… – не в силах вспомнить, что дальше.

На донышке последней бутылки осталось чуть-чуть. Он тщательно оскреб от плесени черствую горбушку и, разломав ее на куски, бросил в стакан и залил водкой. Морщась, прожевал. Вдруг стало легко, он знал, что не спит, но был как во сне. Все кончилось и отошло, он ощутил себя бестелесным, как облако в синем небе. Путаясь в проводах, Петр включил телефон и, не заглянув в записную книжку, без ошибки набрал код и телефон Вены.

В трубке щелкнуло, и он услышал голос дочери.

– Настасьюшка, здравствуй!

– Зачем ты звонишь так рано? – недовольно спросила Настя.

– А сколько у вас?

– Скоро полвосьмого…

– Так пора в школу…

– Сегодня же воскресенье, папа! – В ее голосе слышался едва уловимый акцент.

– Я только хотел спросить, нашлись ли лебеди? – виновато промолвил Петр.

– Какие лебеди? Я сплю, а ты разбудил, позвони потом, – она громко зевнула.

– Все не так, как надо, о другом думать нужно, – вновь забываясь, сказал Петр, когда в трубке раздались короткие гудки.

Видимо, был поздний вечер, когда он вышел на улицу. Дождь кончался, все вокруг было мокрым и серым. Болела и кружилась голова, от сырости знобило. Не встретив ни души, он проходными дворами вышел на Большой проспект. Густой, молочный туман лежал между выцветшими домами, асфальт был грязным и скользким от маслянистых луж. Единственным светлым местом оказался перекресток у Лахтинской. Там в трех деревянных киосках горели неоновые лампы, и кто-то мертво-пьяный лежал на куче мокрого мусора лицом вниз. Петр внимательно прочитал этикетки всех выставленных бутылок и в конце концов купил пиво, сигареты и пирожок с вареной телятиной – так и было написано: «пирожок с вареной телятиной».

– Выручи, друг, дай две тысячи, – попросил подошедший старик. Петр отдал ему недопитое пиво и выбросил пирожок: показалось, что по кусочку мяса ползли мухи. Он пошел дальше, к Тучкову мосту. Редкие прохожие спешили навстречу, фонари не горели, а свет в окнах был желтым и унылым.

На углу Съезжинской он задел плечом большой куст, и капли холодно просочились за воротник. Под навесом старинной каланчи стоял пожарный в почерневшей от влаги куртке.

– Дай прикурить, – попросил Петр, не найдя в карманах зажигалку.

Тот молча протянул тлеющий кончик папиросы:

– Курить нельзя, здесь не место, – сказал пожарный, и в его взгляде Петр угадал брезгливость.

– Ухожу, спасибо, брат, – пробормотал он.

Петр знал, что не должен заходить к Ире, что ничего нельзя изменить, но было тоскливо и пусто, хотелось просто постоять у ее дома.

«А вдруг я ее увижу!» – Он думал, что больше ему ничего не надо только увидеть и сказать самое важное. И это неотступно тревожило, саднило, как кровяная корочка на недавней царапине, а все остальное потеряло смысл.

Обойдя пожарную часть, он дошел до начала Большой Пушкарской и через несколько минут повернул на Зверинскую. Узкая улица была совсем темной, светилась только вывеска избирательного участка, к нему подъехали две машины…

«Сегодня же выборы», – равнодушно вспомнил Петр. Тут сзади, из-под купола Князь-Владимирского собора, ударил колокол, он оглянулся, но звон растаял, не повторившись.

* * *

Яркий свет из квартиры Кравцова падал на улицу, в остальных было темным-темно. А три окна на втором этаже выделялись какой-то совсем ощутимой пустотой. Приглядевшись, Петр заметил, что занавески сняты, а с подоконников исчезли цветы. Снова зарядил моросящий дождь, влажная взвесь встала в воздухе, глуша звуки и городской гул. Петр надеялся, что тоска отойдет, ч то станет легче, но чувствовал только пронизывающий холод и усталость.

– Зачем я сюда пришел и как же мне теперь быть? – думал он вслух, не слыша собственного голоса. Поднялся по лестнице и едва тронул кнопку звонка. Отозвалось коротким звуком, голова закружилась, Петр прислонился лицом к двери. Шершавое дерево охладило лоб, он так и стоял, пока не услышал шаркающие шаги.

– Кто там? – Петр узнал Ирину соседку. Она открыла дверь, не дожидаясь ответа.

– Заходите, Петенька, я почему-то чувствовала, что вы придете, отступая вглубь, сказала она, перехватив упавший край шерстяного платка.

Проходя по коридору, Петр толкнул Ирины двери, но они были заперты. В комнате у Надежды Петровны царил полумрак, только под темно-вишневым абажуром светлела скатерть.

– Вы меня в окно увидели? – спросил Петр, заметив на столе две чистые чашки и исходящий паром электрический чайник.

– Почему? – она удивилась, но, проследив за его взглядом, улыбнулась: – Я всегда ставлю второй прибор – вдруг кто-нибудь придет. Вам горячего надо, вы ведь озябли. Чай очень хороший, пенсию позавчера получила…

В углу голубовато мерцал старенький телевизор. Вдруг на экране крупным планом появился Собчак. Он что-то говорил, но не было слышно. Перегнувшись через спинку дивана, Петр включил звук.

– …нынешняя предвыборная кампания проходит в сложной политической и социальной обстановке. От ее результатов зависит, допустим ли мы откат назад, к коммунизму, или Россия ускорит проведение рыночных реформ и станет цивилизованной страной, войдя в число государств с развитой демократией.

Речь Собчака лилась уверенно и гладко, даже слишком гладко, не чувствовалось присущих ему напора и уверенности, мэр выглядел усталым и озабоченным.

Петр взял чашку. Чай был до густоты черным и таким горячим, что обожгло губы. Задумавшись, Петр перестал слушать.

– Кто у них победил? – спросил он у Надежды Петровны, кивнув на экран.

– Недавно сказали, что во второй тур вышли Собчак и Яковлев, ответила она. – А я голосовала за Анатолия Александровича. Он все-таки очень интеллигентный…

– …почему же здесь нет Владимира Анатольевича? – обратился Собчак к кому-то за кадром. – Хотелось бы увидеть его в студии. Кстати, я распорядился о выделении моему конкуренту личной охраны. Уже с сегодняшнего дня Яковлев и его штаб будут под надежной защитой нашей милиции.

– Ира насовсем уехала?

– В пятницу улетели, – сказала Надежда Петровна, осторожно размешивая чай истончившейся серебряной ложечкой. – Я Иру с детства помню. Она всегда была очень искренней, у нее все на лице читалось, что она думает. А вас она очень любила. Телефон зазвонит, стрелой мчится – вдруг вы. А потом как-то сникла. Тут этот Курт появился. Цветы, конфеты, Колю одел с ног до головы. Мне кажется она просто устала, ей ведь очень тяжело жилось. Да что я говорю, вы и сами все знаете. Не горюйте, Петенька. Поверьте мне – чего в жизни ни бывает, да только проходит все и все забы вается. Не новая истина, правда?

2.8. С КЕМ ПОПРОЩАЛСЯ Я,ВАС НЕ КАСАЕТСЯ!

По дороге Петр взял в ночном ларьке бутылку водки. Фонари еще горели, но тени уже растворялись одна в другой, и очертания домов расплывались в сиреневом свете наступающего утра. Он вошел в квартиру в том болезненном настроении, которое уже стало привычным.

«Конечно, любила», – вяло и безнадежно думал Петр и, бередя душу, вспоминал ее рядом.

Ира надеялась, что он сделает ее жизнь лучше и спокойней. И виноват только он сам, что неправильна вся его жизнь, а оглушающая радость неотделима от ее близости. Она не вернется.

«Ты – как стог сена: вспыхнешь сразу и жарко, огонь до неба – и вот уже все погасло. А я – словно сырая дубовая головешка: пока займется – век пройдет, а потом дымит и тлеет, хотя все вокруг давно выгорело», – выдумывал он, что скажет, если они все же встретятся.

Петр пошел на кухню. От первого глотка внутри полыхнуло, и вслед пришло горькое утешение. Проваливаясь в тяжелый утренний сон, почувствовал облегчающие слезы, но уже не мог различить, наяву ли.

Он проснулся от тяжелых ударов в дверь, без перерыва трещал звонок.

Плохо соображая, вышел в прихожую и, не глядя, – смотреть было больно, – повернул ручку замка.

Щурясь от света, Петр узнал Витю Журавлева, много лет работавшего помощником Яковлева.

– Владимир Анатольевич просил вас срочно выйти на работу, – едва поздоровавшись, сказал Журавлев.

– На какую работу? – удивился Петр. – Разве меня еще не уволили?

– Ефремова отозвали из отпуска, Владимир Анатольевич сам звонил ему утром и обо всем договорился. По секрету: почти все наши считали, что вы работаете на Собчака, и говорили шефу, чтобы он на вас не рассчитывал. Особенно Ирина Ивановна и ее люди. Но вы бы видели, как он обрадовался, что оказался прав. А ведь первый тур – только полдела, даже меньше – треть дела. Последний – он самый трудный…

– Последний тур, он – трудный самый, – машинально поправил Петр. Сейчас умоюсь и поеду.

– Я подожду. Шеф велел, чтобы я сам отвез вас к Ефремову.

Пока вскипал чайник, Петр принял душ и наскоро сбрил отросшую за неделю щетину. Голова болела и кружилась, во рту было сухо, и от появившихся трещин кровоточили губы. В шкафу нашлось только немного старого чая. Журавлев отказался, Петр высыпал все в чашку, залил кипятком и накрыл блюдцем. Получилось слишком крепко, резкой болью отозвался живот и пришлось идти в туалет, чтобы отплевать подступившую горечь.

Он задремал на заднем сиденье и едва смог выйти из машины. В коридоре с ним здоровались, но он не узнавал, кто.

Журавлев сразу прошел к Ефремову в кабинет, Петра секретарша не пустила.

– Ты меня что, не узнала? – удивился он.

– Ждите, Рубашкин, пока главный редактор вызовет, – глядя в окно, сказала она.

Ждать пришлось недолго. Журавлев, улыбаясь, вышел из кабинета и махнул рукой:

– Ни пуха ни пера, Петр Андреевич, заезжайте вечером.

Ефремов встретил его, будто ничего не случилось. Приглашая садиться, кивнул и, немного помолчав, сказал:

– Видите, пришлось отпуск прервать, из-за вас я не догулял. Надо же такое выкинуть! В мэрии рвут и мечут – скандал. У вашего друга Степанова тяжелое сотрясение мозга, он даже хотел в больницу лечь, да Собчак запретил…

– Раз запретил, жить будет, – усмехнулся Петр.

– Все шутите! А вид у вас, прямо сказать, как с того света, после реанимации. Надеюсь, вы понимаете, в какое трудное положение вы меня поставили?

Петр молча кивнул, как бы соглашаясь.

– Если я вас не уволю, то завтра снимут меня. Так что оставить вас в редакции я не в силах.

– Что ж тут поделаешь, увольняйте, – Петр удивился собственному безразличию. Ему действительно было все равно. Хотелось лечь, укрыться с головой и ни о чем не думать.

– С другой стороны, за вас очень просили. И, думаю, будет неправильно не дать вам последний шанс.

– Давайте! Давайте мне последний шанс, – криво улыбнувшись, сказал Петр.

– Суть в следующем. Вы пишите объяснительную записку по поводу вашего прогула, я издаю приказ о вашем увольнении и докладываю в мэрию.

– А зачем объяснительную писать?

– А если вы в суд подадите? И явитесь в судебное заседание с больничным листом? Сложно ли в наши дни бюллетень задним числом выписать?

– Хорошо, напишу, – согласился Петр, желая, как можно скорее уйти домой.

– Я заберу вашу трудовую книжку к себе и пока не буду вносить запись о вашем увольнении. Обещаю, что при благоприятном исходе вы останетесь, как прежде, моим заместителем. А об увольнении никто никогда и не вспомнит.

– Что значит – при благоприятном исходе? – спросил Петр, разгадав ефремовский замысел.

– Ситуация неопределенная. Кто выиграет, неясно. Если губернатором станет Собчак, вас ждут серьезные неприятности. За вашу писанину, да еще накануне голосования, вам ничего не сделают, но отыграются на другом. Дебош, который вы устроили в Смольном, вполне тянет на уголовное дело. Дерзкое хулиганство, нанесение телесных повреждений должностному лицу при исполнении служебных обязанностей… Мало не покажется.

– Ну и черт с ними, мне все равно, – сказал Петр.

– Это вы сейчас так считаете, под горячую руку…

– А вам-то какое дело? Скажите честно: готовитесь к любым вариантам?!

– Нет у меня вариантов! Если Яковлев проиграет, мне ваша история все равно колом встанет. Вы, Петр Андреевич, за это время так вознеслись, что напрочь забыли: главный редактор здесь я. С меня и спросят за все ваши художества, включая финансовый вопрос.