Текст книги "Австрийская площадь, или Петербургские игры"

Автор книги: Андрей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

1.23. Вьется над городом голубой туман

Статью о Кошелеве Петр писал до утра, прерываясь только на то, чтобы сварить очередную чашку черного кофе. В текст удачно вписались отрывки интервью с правозащитником Юрием Вдовиным, которое обнаружилось в той же старой папке.

«– О Кошелеве-Коршунове уже сложена легенда, как о великом спасителе русского искусства, – говорил Вдовин, – но вклад чекиста „новой формации“ в подавление инакомыслия и вольнодумства еще ждет своего Орфея…

<…>

Комментарий к послужному списку Кошелева полон шумными историями об обыденных для той поры гнусностях против самых достойных людей, против тех, кто внес весомый вклад в отечественную культуру последнего периода тоталитарного строя. На счету Кошелева – организация идеологической удавки для питерских рок-музыкантов, а созданная им организация молодых литераторов „Клуб-81“ держала под контролем умонастроения нонконформистских поэтов, писателей и начинающих драматургов.

Павел Константинович, он же Павел Николаевич, был автором новаторской затеи – судебного приговора над полотнами неугодных режиму художников. Да, в мировой истории полно случаев уничтожения произведений искусства, но, исключая эпоху инквизиции, никогда такие акции не выполнялись во вполне законном порядке – по приговору суда!

Особая заслуга Кошелева в превращении политических заключенных в обычных уголовников. Ведь наши тогдашние „вожди“ очень трепетно относились к букве Хельсинкских соглашений и даже издали секретную инструкцию, определявшую, как превращать инакомыслящих в уголовных преступников. Дескать, пусть западная общественность знает: политических заключенных в СССР нет и быть не может! Есть только уголовники. Такие, как Михаил Поляков, получивший 8 лет за „самиздат“. Его выследил, арестовал и с помощью хорошей судебной режиссуры посадил в лагерь именно Павел Коршунов.

А история с поэтом Львом Савельевичем Друскиным? Под видом поиска наркотиков Кошелев-Коршунов произвел у больного литератора обыск и, представьте, нашел… запретную литературу!

Впрочем, хорошо, что нашел именно литературу. В противном случае мог бы и наркотики найти! Долго ли из рукава, умеючи?

Да, много тайн хранят архивы КГБ! Ведь были, были и загадочные смерти молодых художников и не менее загадочные пожары в их студиях. Ревнители чести голубых чекистских погон наверняка скажут: мол, это все в прошлом. Теперь другие времена, теперь офицеры ФСБ стоят на страже демократии.

<…>

Но Кошелев-Коршунов гордится своими былыми заслугами. Об этом он постоянно говорил на заседаниях райсовета, председателем которого стал в результате вполне демократических выборов. Продолжает говорить и сейчас, на посту главы районной администрации. Самое удивительное, среди благодарных слушателей – наш признанный демократ, мэр Санкт-Петербурга Анатолий Александрович Собчак. Его заслуги в ниспровержении осточертевшего коммуно-советского режима неоспоримы. Но почему же, почему под его руководящим взором в Смольном свили гнезда десятки гласных и негласных гэбистов последнего призыва? Куда ни сунься – всюду полковники и подполковники КГБ. Кто в отставке, а кто – в так называемом действующем резерве.

Кошелев среди них – не первый и не последний. Мы часто видим его по телевизору. То он радеет о пенсионерах и ветеранах, то поздравляет детвору на празднике по случаю открытия дворовой площадки с качелями-каруселями и садовыми диванами.

Но тем, кто видит в Кошелеве спасителя и защитника обездоленных, стоит прочесть „Спасенную книгу“, посмертный труд поэта Л. Друскина. Быть может, тогда жители нашего города задумаются – может ли стукач и руководитель стукачей, верой и правдой служивший бесчеловечному и безжалостному режиму, принести пользу людям, даже если он втайне решил спасти свою душу несколькими действительно добрыми делами.

Есть много людей, которые считают необходимым судить задумщиков и исполнителей антинародного террора. А я не кровожаден. Мне бы хватило, если бы все коршуновы-кошелевы ушли из своих теплых кабинетов поработать на лесоповал. Кто на десять, кто на пятнадцать, а кто и на двадцать пять лет! Рубили бы лес и сами подбирали свои щепки! За пайку хлеба с опилками и миску баланды с рыбьей чешуей, конечно, при выполнении положенной нормы! Точно так же, как их жертвы».

Последний абзац Петр пометил: «Выделить курсивом, полужирно, печатать в подбор на две колонки!»

* * *

Собираясь в школу, что-то бурчала Настя, ей отвечала теща. Было уже светло, и Петр чувствовал необычную ясность и легкость. Он вышел в прихожую и крепко обнял дочку.

– Дорогу переходи осторожней, – он поправил ей шарф.

– Я после школы погуляю, – сказала Настя, – мы договорились мальчишек снежками закидать.

Уже переступив порог, она остановилась и, глядя на Петра, тихо спросила:

– Хочешь, я останусь?

За несколько дней до смерти Петр вспомнил ее грустный взгляд и тихий, по-взрослому серьезный голос. И вспомнив, понял, что хотела сказать ему Настя.

А тогда он беспечно улыбнулся и на прощание махнул рукой:

– Тебе только бы школу прогулять! Бездельница!

Теща ушла досыпать. Петр пошел на кухню, но кусок не лез в горло. Он налил в стакан остатки холодного кофе и вернулся к себе.

Шесть аккуратно выправленных страниц лежали перед ним. Он еще раз перечитал написанное. Кое-где морщился, но исправлять не стал, по опыту зная: статья должна отлежаться. Время было: без вмешательства мэрии Ефремов побо ится ее печатать. Через несколько дней Петр скажет Степанову, что задание выполнено. Юрка не станет вникать, позвонит главному редактору и, не слушая объяснений, устроит тому хорошую выволочку. Ефремов – трус, тут же подпишет статью в номер.

Петр хорошо знал тонкие механизмы разоблачительных кампаний. Скорее всего, статьи, обличающие Кошелева, появятся одновременно и в остальных газетах. Так что его статья ляжет на стол мэра уже в подборке с другими. Может быть, даже не сами статьи, а короткая справка, что и где опубликовано на заданную тему.

Он еще раз перечитал абзац про гэбистов, которых пригрел Собчак.

«Скажу Степанову, что это нужно для объективности. Не захотят же они, чтобы в статье торчали мэрские уши, – загодя придумал Петр правдоподобное объяснение. – А в самом деле, почему в Смольном так много бывших чекистов?»

Ира позвонила, когда он уже надевал пальто.

– Миленький, прости, что я так с тобой говорила, – сказала она. Колька совсем расхворался, капризничает. Мама тоже жалуется, наверное, давление повысилось, а мне, как назло, нельзя дома оставаться.

– Ладно, бывает, – Петр оттаял от ее голоса. – Ты же знаешь, я на тебя никогда не обижаюсь.

– Я тебе нахамила…

– …значит, сам виноват. Когда ты свободна?

– Не знаю. Три дня – сплошные приемы. Американская торговая делегация. Какие-то очень важные, Юрий Григорьевич сам приезжал инструктировать.

Петр почувствовал, как кольнуло сердце. Он представил Иру вдвоем со Степановым, и красные круги пошли перед глазами. Он никогда раньше не испытывал такой жуткой ярости, даже не верил, что такое может быть.

– Позвони, когда сможешь, – передохнув, хрипло сказал он.

– Хорошо, в четверг.

– А если дождика не будет?

– Какого дождика? – переспросила она, но тут же рассмеялась. – Ты всегда так зло шутишь, я часто не понимаю, думаю – ты всерьез…

Он положил трубку и вышел на улицу. Светило редкое в декабре солнце, с бледно-голубого неба сыпались мелкие снежинки, и его следы черным впечатывались в сверкающий снег.

1.24. Мои друзья щедры теперь на слово

– Ты чего налепил, уродище? – закричал с порога Чернов. – Это вообще не статья, а приговор Нюрнбергского трибунала. Кошелев нас по судам затаскает, а тебя – прямо в казенный дом.

– За что? – вяло спросил Рубашкин. Второй день после прощания с дочкой тяжелая тоска давила ему сердце. Он физически ощущал этот тянущий душу гнет и безнадежность разлуки.

– В казенный-то дом за что? – повторил он.

– За клевету, дубина, за клевету! На твою статью в Уголовном кодексе другая имеется. Похлеще!

– Ну так не печатай, брось в корзину, – сказал Петр, – никто тебя не заставляет.

– Как же, бросишь! Ефремов посинел, так ему вломили. При мне объяснялся. Он слово, ему – пять, и все крепкие: либо напечатает Рубашкина, либо – завтра на улицу. Теперь валерьянку стаканами хлещет, вкуса не чует.

– А я при чем?

– Заварил кашу – сам и расхлебывай. Сильно подозреваю, что мэрские этого не читали. Представляешь, что воспоследует? – Чернов помахал страницами рукописи. – Давай, звони в Смольный, проси дать отбой.

– Не буду, – коротко ответил Петр.

– Твердо решил? – помолчав, спросил Чернов.

– Пошли они все к тюлькиной матери! Хлябь их в твою твердь!.. окончательно выйдя из себя, заорал Петр.

– Не заводись, я же по дружбе… коли решил – так тому и быть! На, читай – и в набор.

– Печатай как есть, – отмахнулся Рубашкин.

– Ты совсем не в себе. Случилось что?

Петр не ответил, хмуро глядел в стену. В висках заломило, хотелось лечь, укрывшись с головой одеялом, никого не видеть и ничего не слышать.

– Ладно, – встал Чернов, – сейчас сброшу твою гребаную поэму на полосу и вернусь. Посидим, подумаем, может, и полегчает. Как ты насчет посидеть, поокать?

– Всегда! – слабо улыбнулся Петр. – Положительно.

Расположились минут через двадцать. Кроме Чернова, были завотделом политики Андрей Петров и случайно зашедший в редакцию Витька Кокосов. Толстые ломти хлеба, еще теплые, крупными крошками сыпались под затупевшим ножом.

– Небось у мэра таким не закусывают, – сказал Чернов, смачно хрустнув половиной соленого огурца.

– И кому на ум взбредет после первой закусывать? Только придуркам, авторитетно заметил Кокосов.

– Не факт, – возразил Петров, – чем больше съешь, тем лучше выпьешь. А про мэрию не знаю – там меня не зовут. По этому делу Петруха – главный спец. Пусть даст признательные показания: что, где, в каких пропорциях. Колись, Андреич!

– Не гони партитуру, Петров, ты ведь не композитор. Сперва по полтинничку, – вставил Чернов, берясь за бутылку.

– Два раза по дважды, – уточнил Кокосов.

Выпили, и действительно полегчало. Петр подумал, что давно не сидел вот так, за накрытым вчерашней газетой столом, с друзьями, понимавшими его даже без слов.

– Помните, я летал в Чечню с подарками областного губернатора? спросил Кокосов.

– Это когда ты потерялся и волна пошла, что в плен попал?

– Сидел бы я сейчас с вами! Под Гудермесом застрял в питерском батальоне. Два дня гудели, но что удивительно – закусь была точно такая же.

Рубашкин вспомнил полуразрушенный дом на окраине и долгое, без перерывов застолье. Люди приходили и уходили, время стерло их из памяти, только смутные фигуры с одинаковыми, почерневшими от усталости лицами. Но исходившее от них чувство товарищества было осязаемо, как и год назад.

– Витюня, давай без твоей окопной романтики, надоело, – поморщился Петров, – и без того жизнь – не сахар.

– Надоело – не слушай, – обиделся Кокосов. – Поползал бы на брюхе, как я, по-другому б заговорил.

– Кончайте базар! Пора по полтинничку! – прервал распрю Чернов и, повернувшись к Рубашкину, напомнил: – Так как там у мэров? Не тяни, рассказывай.

– Ну, диспозиция у них другая, – оживившись, начал Петр. – Первейшее дело – манжеты. Если торчат из пиджака больше положенного, то приговор суров: выпендриваешься, меньше – значит, мелкая сошка…

– А если вообще нет?

– Таких не то что к столу, даже в прихожую не пустят…

Как раз в этот момент заверещал смольнинский телефон.

– Кончайте ржать! Тихо! – прикрикнул Петр, беря трубку. – Легок на помине, – сказал он, узнав Степанова.

– Считай, все в порядке. Твой шеф упирался, пришлось провести с ним разъяснительную работу. Я, правда, не понял, на кой х… ты так КГБ кроешь…

– Ты разве читал? – удивился Петр.

– Делать мне больше нечего! Помощник пересказал. Но раз считаешь, что надо с этого бока, – карты в руки. Да не в том суть! Велено процесс усилить и углубить. Бери ручку и пиши: Микин Александр Вадимович, заместитель начальника УБЭП, телефон по «вертушке» – 87–65. Позвонишь, скажешь, кто ты есть. Он про твоего, – как ты говоришь? – положительного героя все выложит.

– Да Микин и говорить со мной не станет.

– А куда денется? Ему команда дана – что знает, то и скажет. Действуй! Кстати, на следующей неделе готовлю баньку с друзьями и девочками.

– С какими? – машинально спросил Петр.

– С какими хочешь – поезжай на объект и бери любую. «Спасибо» не надо, оно не шелестит, не булькает. Пока, – не дослушав ответа, Степанов повесил трубку.

– Что ты говорил про Микина? – спросил Кокосов, услышавший знакомую фамилию.

– Интервью с ним буду делать, – ответил Петр.

– Не дает он интервью, кого хочешь спроси.

– А мне даст!

– Вы, как в том анекдоте: на работе о бабах, а с бабами – о работе. Давно пора добавить, – прервал их Чернов, доставая из-под стола непочатую бутылку.

– Действительно пора, – согласился Петров и подставил стакан.

* * *

Первым, кого встретил Рубашкин на следующее утро, был Чернов.

– Незадача, Андреич! Пока мы вчера бухали, Ефремов твою статью почиркал, – виновато сказал Чернов.

– Много?

– Про Собчака – все. И где на органы лаешь – тоже. Остался один Кошелев. Зато – красавец!

Почти четверть страницы занимала карикатура, на которой некто в мантии с надписью «Великий инквизитор» бросал в костер картину в хорошо выписанной раме.

– Вот гад! – раздраженно буркнул Рубашкин, понимая, что винить некого. Надо было самому следить за материалом вплоть до ухода в типографию. – Чего ж теперь, после драки…

– У тебя голова как?

– Давай, – согласился Петр, – только сначала позвоню, договорюсь.

Они заперлись, и Чернов привычно взялся резать хлеб с остатками колбасы. Тем временем Петр набрал записанный в календаре номер Микина. Тот снял трубку после первого гудка.

– Александр Вадимович, – начал Петр, – хотелось бы вас поспрашивать…

– Приезжайте, – ничуть не удивившись, прервал его Микин, – Рубашкин Петр Андреевич, правильно?

– Да.

– Пропуск заказан. В четырнадцать ноль-ноль. Не забудьте паспорт или другое удостоверение личности. Жду в четырнадцать ноль-ноль, – повторил Микин и повесил труб ньги. Вот, выпейте, а валерьянку не предлагаю.

Петр взял наполовину наполненный стакан и не уди вился, что в нем была водка. Он выпил, не ощутив вкуса, и через минуту стало легче.

– Спасибо, Александр Вадимович, – Петр встал. – Я все понял. Если вдруг вам понадоблюсь – из кожи вылезу, но все сделаю. Что бы ни попросили.

1.25. Что написано опером…

Миловидная девушка в коротенькой юбочке долго вела Петра по нескончаемому коридору Большого дома. Она задорно стучала каблучками и вообще выглядела, как любая другая в ее возрасте. Но когда Петр попытался заговорить, она только улыбнулась через плечо и ускорила шаг.

Пропустив его вперед, она опять улыбнулась и закрыла дверь снаружи. Рубашкин оказался в кабинете, обставленном опрятно, но бедно; большой ковер под ногами протерся до основы, а полированная лет двадцать назад мебель потеряла блеск.

– Садитесь, Петр Андреевич, – не вставая, кивнул Микин. На столе перед ним лежало несколько листов бумаги, простая шариковая ручка и больше ничего.

– Ну что же, давайте приступим, – сказал полковник и, взглянув на диктофон, добавил: – Эту штуку пока не включайте. Если нужно, записывайте от руки.

Он неторопливо надел очки и начал монотонно читать:

– «Управление по борьбе с экономическими преступлениями, проведя проверку в спортивном клубе „П.С.И.“, расположенном в Петроградском районе, установило, что данный клуб получил в 1995 году ряд беспроцентных ссуд на общую сумму 525 миллионов рублей. Средства были сняты со спецсчета № 250, предназначенного для пособий и компенсационных выплат инвалидам и детям. Свыше 230 миллионов из этих средств возвращены в бюджет не были.

Президентом клуба является заместитель начальника районного финансового управления Сергей Александрович Копий. Организовав некоммерческий и негосударственный клуб и став его президентом, гражданин Копий воспользовался своим служебным положением, чтобы „прокрутить“ государственные деньги в коммерческих структурах».

По нашим данным, он удачно поместил средства в нескольких банках, а начисления на размещенные им депозиты составили 110 процентов, оторвавшись от бумаги, сказал Микин.

– Зачем тратить время? Дайте я перепишу, а потом задам вопросы, предложил Петр.

– Не положено, – неприветливо буркнул Микин. – «Документы, связанные с предоставлением ссуд, подписаны главой администрации Кошелевым и его заместителем Жижиным. Между той же администрацией и „Энергомашбанком“ подписан некий договор о сотрудничестве».

Суть его проста, но крайне прибыльна: администрация перечисляет на депозитный счет средства, а банк оказывает районным властям «безвозмездную помощь». Понятно, почему размер «помощи» точно равен отправленной в банк ссуде? – снова оторвался от бумаги Микин и, не дожидаясь ответа, разъяснил: – У администрации по балансу все до копеечки сходится: сколько прибыло, равно столько и получено. А прибыль от прокрутки денег остается в банке.

– И много? – спросил Петр.

– По оперативным данным, начисления на эти средства составили почти 350 процентов.

Обрадовавшись, что полковник заговорил по-человечески, Петр открыл было рот, но не успел сказать ни слова.

Микин поправил очки и продолжил чтение.

– «За время действия этого и других аналогичных договоров в различные комбанки перечислено свыше 30 миллиардов рублей, в том числе: в „Энергомашбанк“– 12 миллиардов 50 миллионов рублей, в банк „Кредит-Петербург“ – 16 миллиардов 800 миллионов. Более двух миллиардов было перечислено в „Кредит-Петербург“ за два дня до его разорения. Из них свыше 292 миллионов рублей бесследно исчезли в обанкротившемся банке. Соответствующий договор был подписан замглавы администрации Жижиным. Кошелев в это время находился на больничном.

Кроме того, в делах администрации нет документов, оправдывающих перечисление средств в сумме более чем два с половиной миллиарда. Куда делись эти деньги, установить не удалось.

Финансово-бухгалтерская экспертиза установила, что данные банковские операции произведены с нарушением действующих нормативных актов. Конкретно: приказ комитета экономики и финансов от 5 января 1994 года за номером шесть обязывает главу администрации немедленно перечислять деньги, остающиеся после плановых платежей, на основной бюджетный счет. Таким образом, у администрации вообще не могло быть так называемых свободных средств, что свидетельствует о наличии умысла на совершение заведомо противоправных действий, причинивших ущерб государству в особо крупных размерах…»

– Как же это могло случиться? – не удержался Петр, но Микин даже бровью не повел.

– «Есть основания для возбуждения уголовного дела по признакам статьи 147-прим – мошенничество…»

– Остановитесь, Александр Вадимович! Я же пришел брать у вас интервью, а вы – ни одного живого слова…

– А мне об интервью никто не говорил. Мне приказали ознакомить вас, понимаете – ознакомить, с нашими данными. Руководство утвердило справку, и я вас с ней ознакомил. Если есть претензии – жалуйтесь. – Микин посмотрел на Петра с откровенной неприязнью и нарочито медленно потянул руку под столешницу. Раздался едва слышный щелчок, и Петр понял, что Микин записывал их беседу. Конечно, если можно назвать его читку беседой.

– Когда можно принести вам материал на согласование? – спросил Петр.

– Зачем? – удивился Микин и смахнул листки в ящик стола.

– Но я же буду на вас ссылаться…

– А вы не ссылайтесь! Не надо на меня ссылаться, – раздраженно сказал Микин.

– Без этого неубедительно, – растерянно возразил Петр.

– Это ваша забота, кого и как убеждать.

– Разве вы не хотите, чтобы читатели хорошо думали о работе милиции? Петр понимал, что говорит как начинающий репортер, но не мог придумать ничего лучше. – Разве не одна у нас с вами задача – бороться с воровством?

– Согласен: задача одна. И не только задача. Зарплата тоже одна. Только вы свою долларами берете, а мы – в рублях зарабатываем. И получаем нерегулярно, – ответил Микин. – Как говорится, почувствуйте разницу!

Петр машинально прижал рукой нагрудный карман, в котором оставалось двести долларов из тех, что дал Степанов.

– Что, карман жжет? – с издевкой спросил Микин.

«Неужели он все знает?» – чувствуя обжигающий щеки стыд, содрогнулся Петр.

– Подпишите, – хрипло сказал он, протягивая пропуск.

– При Андропове за сто грамм в рабочее время на 15 суток сажали, а сейчас – хоть бы что. Всем на все наплевать.

Стараясь случайно не дохнуть на полковника, Петрвзял подписанный пропуск и молча кивнул головой.

«А, может, зря я с ним так. Многие еще хуже. Этот хоть краснеть не отвык», – подумал Микин и с необъяснимо возникшей вдруг жалостью проговорил:

– Петр Андреевич, задержитесь на минуточку.

Уже взявшийся за дверную ручку Петр обернулся.

– Ваша жена, Екатерина Леонардовна, может спокойно возвращаться. У нас нет к ней вопросов.

– Что вы имеете в виду?

– Вы все прекрасно знаете и понимаете. Да и не только вы. Зачем Кокосова втянули?

– Он мой друг, – сказал Петр и тут же понял, что проговорился. Почему Леонардовна? Она – Леонидовна… – беспомощно добавил он.

– Екатерина Леонардовна Рубашкина, урожденная Рейнарт, родилась в Ростове, национальность – немка. Вот, взгляните.

– Не может быть! – воскликнул Петр, читая отпечатанный на плотной картонке стандартный текст.

– Ее отец наполовину немец. Перед самой войной его родители успели сменить документы, но ваша жена все восстановила.

– А как же Настя? – осевшим голосом спросил Петр и тут же вспомнил, что год назад Катя давала ему какие-то документы, касающиеся дочери. Он тогда пришел с чьего-то дня рождения и подписал не читая.

– По выездным документам ваша дочь – тоже немка.

Петр почувствовал тошноту, спина и руки стали влажными, голова закружилась.

– Как же, как же это могло случиться? – почти прошептал он.

– Деньги, Петр Андреевич, большие деньги, – участливо глядя на него, сказал Микин. – Точнее, очень большие деньги. Вот, выпейте, а валерьянку не предлагаю.

– Бросьте куда-нибудь на стул, – рассеянно сказал Прохоров, оторвавшись от компьютера. Обстановка в комнате свидетельствовала о том, что он обосновался здесь наспех и ненадолго. Кто-то рассказывал, что Прохоров работал в обкоме, был хитрым и дальновидным, а потому ушел вовремя. В позапрошлом году он прошел в депутаты Законодательного собрания, вел себя очень осторожно, стараясь держаться в тени. Петр не знал, что связывает этого человека с Собчаком и его окружением и почему именно он стал руководить предвыборной кампанией мэра.

– Объясните, зачем вы напечатали это и это? – Прохоров показал газетный лист с отчеркнутой заметкой о выдвижении Яковлева и ткнул пальцем в интервью со следователем Беловым.

– Меня хотят обвинить в клевете на Кравцова… – начал Петр.

– Бросьте пороть ерунду! Вы – наш, а своих никто обвинять не собирается. Неужели это непонятно? – раздраженно перебил его Прохоров.

– Ефремов дал понять, что комиссия Чауса уличит меня в клевете.

– А вы поверили! Все знают: Ефремов трус, подхалим и бездарь. При Романове он бы и месяц в должности не удержался. А сейчас все хороши! И вы тоже! Умника из себя корчите. И что же вышло по вашей инициативе? Чауса, заместителя мэра, выставили полным болваном.

– А неполных не бывает, – не сдержавшись, прервал Петр. – Либо болван, либо не болван, как осетрина у Булгакова – категория свежести только одна-единственная.

– Не щетиньтесь, Петр Андреевич, я же на вашей стороне, – с неожиданным дружелюбием сказал Прохоров. – По правде говоря, я с самого начала считал, что нам следует самим разоблачить Кравцова, заодно скомпрометировать Яковлева. В конце концов, он отвечает за городское хозяйство, его люди затеяли этот ремонт! И против затеи Чауса я категорически возражал. Но Анатолия Александровича убедили, что скандал с кравцовскими унитазами лучше замять. Все у нас так – левая рука не знает, что творит правая… Кстати, как это у вас в заголовке: «правая рука» бьет по туловищу?

– В сердце. «Правая рука» бьет в самое сердце.

– Это вы, конечно, загнули! Слабоват Яковлев, чтобы нашему мэру до сердца достать! И вообще, зря он полез на выборы, на что надеется – никто не понимает. Наши ученые мужи головы кладут, что выше пятого места ему не прыгнуть. Хотя какую-то часть протестного электората взять может. Но нам это только на руку. Чем больше претендентов, тем лучше. Очень известная модель – диверсификация оппонирующих массивов…

– Это что такое? Никогда не слышал, – заинтересовался Петр.

– В самом общем виде – это такая технология, когда во время выборов специально стимулируют выдвижение против нужного кандидата как можно большего числа противников. В результате голоса рассеиваются и даже крепкий конкурент получает мизер.

– Как сейчас выглядят текущие рейтинги?

Прохоров поворошил лежавшие на столе бумаги и, найдя нужную, надел очки в тонкой золоченой оправе.

– Собчак – 32 процента, Болдырев – 23, Щербаков и Беляев – около 10 каждый, а дальше – Яковлев где-то 7–8 процентов. Из остальных заметен только областной Беляков. – Прохоров посмотрел на Петра поверх очков и как бы невзначай спросил: – И все же расскажите, зачем вы напечатали, что Яковлев будет участвовать в выборах?

– Для интереса, – наобум сказал Петр.

– Для чьего интереса? – с явно проявившейся подозрительностью спросил Прохоров.

– Поймите, Алексей Викторович, газета должна быть интересной, исправляя оплошность, Петр начал убеждать собеседника. – Чтобы газету прочитали, она не должна быть скучной. Она может быть какой угодно, но только не скучной. Скука на полосе – это выброшенные деньги. Вот у вас лежит «Невское время». Перелистайте! На всех страницах – одно и то же. Мэр тут, мэр там! И нигде ничего нового. Хотелось бы посмотреть на тех, кому это интересно.

Вы спрашиваете, почему я напечатал заметку про Яковлева. Так вот: я и впредь хочу о нем писать. Уверен, что это правильно. В освещении выборов обязательно должна быть интрига. Нужно держать публику в напряжении. Вы только что с цифрами в руках доказали – у Яковлева нет никаких шансов. Так пусть люди «болеют», следя за борьбой Яковлева с Собчаком, и пусть забудут главных и реальных противников нашего мэра – Болдырева и Щербакова.

– В этом что-то есть, – подумав, согласился Прохоров. – Но нельзя перегнуть палку. Все-таки в вашей газете должна быть и осуждающая линия. Ну, скажем, предательство. Анатолий Александрович назначил Яковлева своим заместителем, Яковлев его предал. А наш народ не любит предателей, ох как не любит. Как вы считаете?

– Вполне возможно, – чувствуя, что почти убедил Прохорова, согласился Петр.

– А вы Яковлева хорошо знаете? – как бы невзначай поинтересовался Прохоров.

Петр ощутил на спине гаденькую струйку холодного пота.

– Не сказал бы, что хорошо, – осторожно ответил он.

– Наши аналитики кое-что раскопали. Лет пятнадцать назад он попал в какую-то историю – чуть было из партии не исключили. – Прохоров встал. – Я дово действующего законодательства и интересов города.

В ходе оперативно-следственных мероприятий по уголовному делу установлено, что гр-ка Евглевская А.А. передавала взятки следующим должностным лицам:

1. Мэру Санкт-Петербурга, Председателю правительства Санкт-Петербурга Собчаку Анатолию Александровичу.

Предметом взятки является однокомнатная квартира площадью 39,2 кв.м. с балансовой стоимостью свыше 19 миллионов рублей и рыночной – не менее 25 тысяч долларов США. Квартира оформлена на имя племянницы Собчака – Кутиной М.А., которая была фиктивно устроена на работу в фирме «Ренессанс» в качестве уборщицы. Соответствующая заработная плата перечислялась на погашение задолженности за полученную Кутиной квартиру.

Кроме того, чтобы добиться подписания Собчаком распоряжений в интересах «Ренессанса» Евглевская по требованию помощника мэра по жилищным вопросам Харченко Ларисы Ивановны (см. ниже) оплатила расселение квартиры, примыкающей к квартире Собчака. На эти цели затрачено 54 тысячи долларов. Обе квартиры соединены в одну, которую в данное время занимает семья мэра.

Факт получения взяток подтверждается показаниями Евглевской, директора посреднической фирмы «Линникс» Н. Посяды, помощника мэра Харченко, водителя фирмы «Матэн» Н. Сергеева, директора указанной фирмы Н. Кирилловой, работниками ПРЭО Центрального района, а также проведенными очными ставками и полученными в ходе следствия документами.

2. Главному архитектору города, заместителю мэра Харченко Олегу Андреевичу.

Предметом взятки является 4-комнатная квартира площадью 218 кв.м. балансовой стоимостью свыше 107 миллионов рублей и рыночной – более 200 тысяч долларов США. Взятка передана за незаконное согласование строительной и архитектурной документации, а также за незаконное оформление бессрочной аренды земельных участков для фирмы «Ренессанс»…

3. Начальнику аппарата мэра Санкт-Петербурга Крутинину Виктору Анатольевичу.

Предметом взятки является квартира рыночной стоимостью более 150 тысяч долларов, подготовленная для передачи отцу Крутинина. Однако передача не состоялась ввиду ареста данной недвижимости по решению суда. Кроме этого, фирма «Ренессанс» бесплатно отремонтировала дачу Крутинина на сумму около 4 миллионов рублей. Взамен Крутинин, пользуясь своим должностным положением, готовил проекты незаконных распоряжений мэра, обеспечивал их согласование и подписание.

4. Упомянутой выше Харченко Ларисе Ивановне.

Предметом взятки является оплата путевки в загранпоездку, а также носильные вещи и другие ценные подарки на сумму около 30 миллионов рублей…

Текст был таким мелким, что у Петра от напряжения заболели глаза. Он заказал сто граммов коньяка и тут же, у стойки выпил. Коньяк оказался хорошим, сперва обожгло, и сразу же ушла усталость. Взяв чашку кофе и расплатившись, Петр вернулся на свое место.

Но сосредоточиться уже не мог. Имена, даты, суммы взяток и оказанные чиновниками услуги слились в сплошную череду. Петр знал почти всех, кто фигурировал в справке: знаменитый когда-то демократ Тарасевич, прокурор Еременко, управляющий Жилфондтрестом Тарабаев, главный экономист мэрии Либина, глава администрации Адмиралтейского района Меттус, директор Северного завода и депутат ЗАКСа Гырдымов. Целая страница была посвящена художнику Володе из Пскова, который за немалые деньги рисовал портреты заместителей мэра в натуральную величину. Картины вручали в качестве подарков на именины, некоторым по несколько штук в разных видах.

– Ты что такой взъерошенный? – неожиданно услышал Петр. За его стол усаживался Саша Деревянко. Никто не знал, чем он, собственно, занимается и зачем постоянно шляется по редакциям питерских газет. «Если где какая пьянка, первый – Саша Деревянко», – вспомнил Петр сочиненный кем-то стишок.