Текст книги "Австрийская площадь, или Петербургские игры"

Автор книги: Андрей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

1.16. Один день Павла Константиновича. Полдень

Подписав письмо, Кошелев передвинул рычажок на пульте прямой связи с приемной мэра.

– Паша, привет! Что там у тебя стряслось? – тут же отозвался начальник приемной.

– Горим, Витюня, горим, – приглушив голос, сказал Кошелев. – Мне бы к шефу минут на пять…

– Ты, как всегда: горишь где-то, а тушить – сюда, к Витюне.

– Ну, это ты зря, я к тебе только через магазин… с огнетушителем.

Кошелев сделал вид, что шутит, но про себя обозлился: среди чиновников давно стало привычным, что любой вопрос в аппарате мэра решался только подношением одной-двух бутылок с надлежащим набором сопутствующих деликатесов.

Заглянув, чтобы не ошибиться, в блокнот-ежедневник, Кошелев вызвал секретаршу:

– Валентина Николаевна, позвоните в магазин Юрию Павловичу, сегодня его очередь. Скажите, пусть приготовит пакет по 1-й категории, я скоро заеду.

– Хорошо, сейчас сделаю. Да, вам опять Катушкин звонит, тот, из футбольного клуба. Говорит, вы ему обещали…

– Скажите, что вопрос решается, как раз сейчас еду в Смольный.

– После соединять?

– Повременим.

Своих секретарш Кошелев оценивал по умению отсекать от своего телефона ненужных людей. Причины всегда находились: совещание, выехал, скоро будет, мы вам перезвоним. Так что никто не мог дозвониться до занятого важными делами Павла Константиновича, если только он сам этого не хотел.

– Да, кстати, чуть не забыл: если будет звонить этот, который сегодня утром был, ну, журналист из мэрии…

– …Рубашкин Петр Андреевич, – память у Валентины Николаевны была превосходной.

– Да, Рубашкин, – едва заметно скривился Кошелев, – пусть перешлет все, что ему нужно согласовать, по факсу.

Кошелев одернул пиджак и проверил диктофонный микровыклю чатель, закрепленный под левой манжетой, – с недавнего времени все беседы с мэром он на всякий случай записывал. Рука невольно задержалась на удобном, хорошо отрегулированном переключателе. Что-то было связано с этим жестом, неожиданное и тревожное. Через мгновение Кошелев вспомнил: входя утром в кабинет, этот журналист точно так же провел под рукавом и при этом неестественно закашлялся, как будто хотел заглушить характерный щелчок.

«Негодяй, какой негодяй!» – подумал Кошелев. Разумеется, он не сказал Рубашкину ничего такого, но сам контекст беседы был скверным и, при определенном повороте, даже опасным.

– Не наш человек, – вырвалось у Кошелева. Заметив удивление секретарши, добавил: – Не наш человек, этот газетчик!

Валентина Николаевна понимающе кивнула. Слова шефа были ясными, как завершение судейского заседания: «Приговор окончательный, обжалованию не подлежит».

* * *

В коридоре у входа в приемную Кошелева встретил всемогущий Крутинин. Именно он решал, кого и как будет принимать Собчак, а кого не пустят дальше внутреннего поста охраны на втором этаже Смольного.

– Подожди минут десять, – сказал он, одной рукой похлопывая Кошелева по плечу, другой перехватывая тяжелую пластиковую сумку. – А после зайди на рюмку чая. Или, может, кофе покрепче?

Крутинин засмеялся, пропуская Кошелева в приемную. Это была просторная, метров на сорок комната с большим круглым столом и удобными креслами. В углу, между окном и узкой одностворчатой дверью, заметно сдерживая зевоту, располагался секретарь. Его обязанности мало кто понимал, потому что за охраняемой им дверью была еще одна даже не комната, а комнатенка. В ней помещался только письменный стол с десятком телефонов, за которым сидел дежурный помощник. Вот кто настоящий! Попасть в кабинет мэра можно было только с его разрешения. Говорили, что мебель и обстановка в приемной и в самом кабинете не менялись с двадцатых годов. Но сам Кошелев этого не знал, поскольку его по молодости ни разу не вызывали к первому секретарю обкома.

Ждать пришлось долго. Череда людей входила и выходила из предбанника, и Кошелев пытался от нечего делать по выражению их лиц угадывать, чем кончился для каждого разговор с мэром. Над заместителями Собчака Яковлевыми Кошелев про себя посмеялся – так они отличались. Зам по культуре, Владимир Петрович, – маленький, кругленький, – входил бодро и радостно, а вышел озабоченный, безнадежно махнув рукой. Его тезка и однофамилец Владимир Анатольевич– высокий, худощавый и элегантный, – до и после беседы с мэром лучился дружелюбной, ни к кому не обращенной улыбкой.

«Профессионально держится», – отметил про себя Кошелев, вставая навстречу Володе Большому – так за глаза звали Яковлева, сумевшего всего за год-полтора полностью подмять под себя все городское хозяйство.

– Привет, Паша! Зайди как-нибудь, есть вопросы, – все так же приветливо улыбаясь, сказал Яковлев, пожимая Кошелеву руку.

Смутные слухи гуляли по закоулкам Смольного, что-де Володя Большой претендует куда как на большее, чем быть скромным замом Собчака. Никаких прямых доказательств этому не было. Но участившиеся поездки Владимира Анатольевича в Москву, где он постоянно встречался с теми, кто никакого отношения к его служебным делам не имеет и иметь не может? А плохо скрываемые заигрывания с журналистами? Даже свою многотиражную газету затеял! А приватные встречи с так называемыми городскими политиками? Эти и множество других фактов и фактиков неоспоримо подтверждали: от Владимира Анатольевича следует, непременно следует ждать сюрпризов

«Неужели Яковлев всерьез считает, что никому ничего не известно? Да разве можно скрыть, кто стоит за этой фекальной газетенкой, когда ее бесплатно раздают на всех перекрестках, а на каждой странице – Яковлев, Яковлев и всюду Яковлев со своими друзьями-сантехниками? – подумал Кошелев. – И почему Собчак до сих пор терпит? Заигрался в демократию, дальше своего носа не видит!»

– Павел Константинович, ваша очередь!

Незаметно включив диктофон, Кошелев миновал две двери и вошел в кабинет мэра с длинным, метров на десять, столом для заседаний. Любой, кто занимал кресло в этом кабинете, не был в понимании Кошелева простым человеком, он не был даже олицетворением власти. Все они, от предателя Зиновьева до проворовавшегося Козлова, от любителя балета Кирова до знатока по части абстракционизма Толстикова, и были собственно ВЛАСТЬЮ! Все, включая и поднявшего на Кошелева голову Собчака. Павел Константинович вновь ощутил себя зеленым лейтенантом – взволнованным новичком, явившимся представляться по случаю присвоения первого воинского звания.

– Здравствуйте, Анатолий Александрович! Извините, что обеспокоил. Без вашей помощи никак не откомпенсировать затраты на мероприятия по Австрийской площади, – торопливо сказал Кошелев, перегибаясь через письменный стол, чтобы положить перед мэром заготовленное письмо.

Собчак быстро просмотрел текст.

– По ссуде обратитесь к Кудрину. Скажите, я разрешил, – мэр отдал Кошелеву письмо, размашисто перечеркнутое надписью через весь левый угол: «Путину! Прошу срочно вмешаться и обеспечить получение денег за ремонт Австр. пл. с австр. стороны. Результаты сообщить. А. Собчак 19.09.95».

– Да, кстати, Людмила Борисовна недовольна – вы слишком тянете с оборудованием мансард для выдающихся зарубежных художников. Неужели непонятно, какое важное значение имеет репутация Санкт-Петербурга как мировой культурной столицы?

– Но мы уже одно совместное предприятие организовали. Владелец аптеки сперва возражал – мы его убедили. Сейчас ведем работу с другими магазинами на Австрийской площади, – возразил Кошелев.

– Медленно, очень медленно! – не глядя на Кошелева сказал Собчак. Он не считал нужным любезничать с подчиненными. Мало кого звал по имени-отчеству. Злые языки утверждали, что он просто никого не помнит. Кошелев и не ждал ничего другого. Однако тон, интонация! Павел Константинович кожей почувствовал: мэр им недоволен, очень недоволен!

1.17. Один день Павла Константиновича. Вечер

Выйдя от Собчака, Кошелев тут же попросил помощника соединить его с Кудриным. Можно было, конечно, подождать до возвращения к себе, но звонок из приемной был весомым подтверждением устному разрешению мэра получить деньги.

– В принципе возможно, но зачем так много? – удивился Кудрин, выслушав краткую просьбу о кредите. – Впрочем, раз Анатолий Александрович разрешил… Завтра перечислю, а вы до обеда пришлите все бумаги.

Наскоро перекусив в малом зале смольнинской столовой, Кошелев сел в машину и тут же связался с Валентиной Николаевной:

– Позвоните Катушкину, он должен быть у меня к девятнадцати ноль-ноль с обоснованием ссуды. Как там, народ на прием не разошелся?

– Все, кто записался, сидят, ждут. Человек десять, – виновато ответила секретарша.

Кошелев опаздывал к началу личного приема населения уже на полтора часа. А опаздывать он не любил, очень не любил, хотя и приходилось – ведь каждое новое важное дело отменяло ранее намеченное, поневоле внося путаницу и неразбериху.

В коридоре его окружили, норовя тут же, на ходу, заручиться нужным решением.

– Извините за опоздание: мэр задержал, – сказал Кошелев. – Но не волнуйтесь, приму всех.

Он с удовольствием называл столь неоспоримо важную причину своей задержки, тем более что так оно и было. А говорить правду, как можно больше правды, когда можно, – это не просто хорошо, это необходимо. В 90-м году какой-то нечесаный депутат, – видно, пострадавший в свое время от органов, и справедливо пострадавший, – до хрипоты обвинял его в разных грехах и, вконец заговорившись, вдруг заявил, что Кошелев умеет-де доходчиво разговаривать с людьми. На всю предыдущую чушь Павел Константинович и отвечать не стал, а за последнюю фразу зацепился: «А кто же вам, демократам, мешает научиться говорить так, чтобы люди вас слушали и понимали? Людям нужна правда. Говорите правду, и народ вас поймет так же, как понимает меня».

В итоге именно его, Кошелева, а не этих, которые двух слов связать не умеют, избрали тогда председателем райсовета, избрали подавляющим большинством голосов. А сколько воплей исторгла так называемая демократическая пресса, когда Собчак назначил его главой администрации! Дескать, душитель свободы, чуть ли не преступник! Посадил, видите ли, несколько человек! Как говорится, с больной головы на здоровую. Во-первых, КГБ никогда никого не сажал – сажал суд. Во-вторых, с подследственными тоже нужно уметь разговаривать, чтобы они понимали, что происходит и почему. Многие до сих пор благодарны за гуманное ведение следствия! – примерно так рассуждал про себя Ко шелев во время начавшегося приема.

Но эти размышления ему не мешали. Напротив, чем дальше блуждала мысль, тем добрее становилась улыбка и энергичнее кивки головой, подкрепляемые эмоциональными междометиями – никому и в голову не придет, что Павел Константинович невнимателен к гражданам!

Кошелев никогда никого не прерывал и быстро вникал в суть дела. Пока посетитель сбивчиво объяснял, что ему надо, в углу заявления уже появлялась четкая резолюция: «Иванову (Петрову, Сидорову)! Принять меры, изыскать, контроль оставляю за собой!» Да мало ли что можно написать на бумаге? Главное, чтобы слова были хорошими, твердыми, чтобы люди им верили, верили своему главе администрации. Это и есть настоящая, подлинная демократия! И еще, надо уметь выслушать и убедить простого человека в СВОЕЙ правоте! И люди, как правило, понимали.

Очередная посетительница показалась Кошелеву знакомой.

– Мы с вами раньше не встречались? Где-то я вас видел, – Кошелев заглянул в лежащий перед ним список, – Надежда Петровна.

– Нет, не приходилось, – пригладила та и без того гладко уложенные седые волосы. И вот этот, такой знакомый, жест помог Кошелеву вспомнить.

– Вы, наверное, до пенсии работали в школе?

– Да, учила в начальных классах.

– Я так и подумал – вы очень похожи на мою первую учительницу. На всю жизнь запомнил: ее звали Лидия Александровна.

Было видно, что Надежде Петровне очень приятно. И у Кошелева потеплело на душе. Тем более что Надежда Петровна просила не за себя, а за соседку устроить ее в дом престарелых, чтобы о ней заботились. Основания для этого были – сын погиб в Афганистане, защищая Родину.

Такие встречи доставляли Кошелеву радость. На каждом приеме находилось двое-трое, кому глава администрации мог помочь. И помогал! Реально помогал, наказывая нерадивых работников и даже лишая их премий.

Прием затянулся почти до восьми. Не допив стакан крепкого чая, Кошелев пригласил Катушкина, терпеливо дожидавшегося в приемной.

– Принес?

– Конечно, Павел Константинович, все сделано, как вы велели.

Кошелев жестом прервал вице-президента футбольного клуба «П.С.И.». В поданной Катушкиным бумаге было написано: «В связи со сложной финансовой ситуацией…»

«А когда она не была сложной?» – подумал Кошелев.

«…необходимостью подготовки к следующему футбольному сезону, проведения тренировочных и сезонных сборов, а также для приобретения спортивного и технического инвентаря и выезда на турнир в город Тайпей (на Тайвань), где наш клуб будет защищать не только честь города, но и России, и в соответствии с Постановлением Правительства Санкт-Петербурга от 23.11.94 г. № 32 „Об итогах Игр Доброй Воли“, просим Вас выделить беспроцентную ссуду в размере 300000000 (триста миллионов) рублей сроком до 27.11.95 г.»

– Ты что просишь – подаяние или ссуду? Если ссуду, то пиши, как отдавать будешь.

Катушкин недоуменно пожал плечами. В другом случае Кошелев отправил бы его обратно, но тут подсказал, и футболист от руки дописал: «Источником погашения ссуды будут выступать средства, перечисленные спонсорами, и доходы от коммерческой деятельности клуба».

– Вот так хорошо, – сказал Кошелев, – перепечатай и с утра к Малышеву. Раз ты вопрос по-государственному ставишь, то знай: за честь России резолюцию должен наложить заместитель мэра – не меньше!

Уже когда за вице-президентом закрылась дверь, Кошелев вспомнил: недавно он выделил 45 миллионов для выезда на чемпионат по мини-футболу, а в обосновании клуб «П.С.И.» именовался некоммерческой организацией.

«Вот дурни! Сами не помнят, что пишут, – лишь бы деньги оттянуть побыстрее. Какая же коммерческая деятельность у некоммерческой организации?» – подумал Кошелев, но возвращать Катушкина не стал.

Рабочий день закончился, и Павел Константинович решил потратить полчасика на свое любимое занятие– работу над сборником изречений и афоризмов. Это было не просто переписыванием чужих мыслей. Нет, собирание было подлинным искусством. Оно даже имело собственное название апофтегматика.

«Этот жанр не престает волновать сердца миллионов людей, – с увлечением дописывал Павел Константинович введение в книгу, – и в этом нет ничего удивительного. Разве не упоительна возможность погрузиться в мир мыслей и чувств гения? Может быть, она не совсем бескорыстна – многие собиратели стали знаменитыми людьми. Долгие годы наша жизнь проходила под навязанным нам девизом: „Скромность украшает“. Эта мудрость, отдающая фарисейством, глубоко фальшива. Талейран когда-то сказал: „Я хочу, чтобы на протяжении веков спорили о том, кем я был, о чем думал и чего хотел…“»

1.18. Дело гнило!

За полчаса до полуночи, когда Павел Константинович Кошелев уже заканчивал поздний ужин, заместитель начальника Управления по борьбе с экономическими преступлениями полковник Микин неторопливо беседовал с майором Глебом Калинченко.

– Стало быть, упустил свидетельницу?

– Курица – не птица, Александр Вадимович, Австрия – не заграница! Куда ж она денется – вернется.

– Жди! У рака на горе свиста не хватит. И надо же было Кокосову в это дело всунуться. Ведь наш парень, Баку, Вильнюс, Сумгаит – всюду успел побывать. Черт знает, сколько раз его МВД награждало. А нам такую свинью подложил! Развалил операцию до самой маковки. И, ясное дело, все выложил своему дружку, Рубашкину, а тот жене.

– Он был уверен, что на нее бандиты наехали…

– Бандитов боятся, а нас? Нас ни в грош не ставят! Как бы там ни было, фирмачи свои махинации свернут по-тихому, поняли, что мы у них на хвосте. Да и Кошелев не дурак, чтобы проявлять излишнюю активность.

– Вы думаете, австрийцы его предупредили?

– Ни в коем разе! Все эти твои грины и грепперы раскололи рубашкинскую супругу, а скорее всего, она сама к ним прибежала: дескать, выручайте меня за верность вам менты прессуют. Они помогли и молча притихли. Теперь никому слова не скажут. А Кошелев– чекист, он и в могиле чекист. Все видит, обо всем знает. И наши секреты для него – тьфу, что два пальца обмочить. Ты еще молодой, не сталкивался, когда они в полной силе были. Так что теперь обе стороны, не договариваясь, будут спускать дело на тормозах. Короче: был проект и нет проекта! Ты даже приготовления к совершению не докажешь. Но про себя можешь гордиться, что уберег землю русскую от супостатов и ворогов! И я вместе с тобой.

– А деньги? Как они затраты покроют? – возразил Калинченко

– А чего там скрывать – асфальт загладили, фасады прочистили, шарики в небо запустили, – сколько их там было: тыщ пять-шесть? Ты их про шарики спросишь, а они в ответ: «Праздник для народа! Культура!» Корысть есть? Присвоение бюджетных средств есть? Умысел имеется? Нет! Значит, и вменить им нечего, хоть полгорода воздухом надуют и принародно зафигачат в стратосферу. Короче: семечко не проросло, а уже гнило. Не клеится дело, дальше разработки не пойдет. Да и за это хлебнем выше крыши, если утечку выпустим, – огорченно покачав головой, подытожил Микин. – Давай следующий вопрос!

Возразить было нечего. Калинченко понимал, что непредвиденное вмешательство Кокосова сорвало вербовку Рубашкиной и, по сути, завалило всю операцию.

– Что ж, и не такое бывает, – утешил сам себя Калинченко и, помолчав, продолжил: – Ремонт в квартире Кравцова практически закончен. После того как будут подписаны акты сдачи-приемки и оформят сверку взаиморасчетов по затраченным средствам, можно возбуждать уголовное дело и производить выемку документов. Почти все они в копиях у нас уже есть.

– Ты кого из оперов привлекал? – вдруг спросил Микин.

– В полном объеме только Авдеева.

– Это который?

– Тот, новенький, которого мы с области, из Кировского района взяли. Дельный, старается и кураж есть.

– Да, сыщик без куража – что пахарь без плуга! Но давай все же мальчонку побережем. Тут у меня вызов на двухмесячную подготовку в Красноярск. Пускай едет, ума-разума набирается. Вылет – завтра…

– Не успеет сдать выходы.

– Ты что, ему агентуру доверил? – удивился Микин.

– Пришлось, Александр Вадимович, мне же не разорваться.

«Значит, парень действительно стоящий, ведь не бывало такого, чтобы Калинченко своих людей на кого-то замыкал», – подумал Микин и приказал:

– Даю два дня. Домой пусть заедет не больше чем на час. Все его телефоны – на кнопку. Самого – под наружку, чтоб ни шагу без догляда. Провести до самолета – и ни с кем никаких контактов. Проездных документов не брать, купишь билет в кассе на любое имя– я дам команду, чтобы деньги списали со спецфонда, ну, и все остальное. На месте его встретят, я красноярским позвоню.

– Есть, Александр Вадимович! Будет выполнено. – Калинченко понимал, когда кончается беседа и начинается служба. – Разрешите еще пять минут.

– Давай, – взглянув на часы, обречено махнул рукой Микин.

– Источник сообщил, что Кошелев и его заместитель Жижин подписали несколько договоров с «Энер гомашбанком» и банком «Кредит-Петербург». Засылают туда бюджетные деньги, якобы – лишние. Миллиарды как в прорву! Навар – до 400 процентов. Там еще очень большая странность: администрация обязалась давать банку какую-то коммерческую информацию. И, судя по всему, дает

– Откуда же в городе лишние деньги? И какая-такая коммерческая информация к гребаной матери?! Из мэрии шпионскую шарашку вздули? возмутился Микин.

– Характер передаваемых сведений пока не установлен. Есть наметки, что дело связано с квартирами и свободным нежилым фондом…

– Наметки! Если все твои наметки в жопу засунуть, такой дым пойдет, что парового отопления не надо – без него жарко станет. Молчи, я уже понял, к чему клонишь! Людей под твои наметки-хернотки не дам. Будет дело – будут ресурсы. Ничего не пожалею и никого не побоюсь. Сам знаешь, я свою лямку оттянул. На всю длину! А теперь твоя очередь подходит – готовься.

* * *

Машина застряла в пробке перед светофором.

– Врубай на всю катушку! – приказал Микин водителю. Синие всполохи тут же полетели над крышей старенькой «Волги», истошно взвыла сирена.

– Всем стоять! «Вольво», три-пять-ноль, вправо, вправо прими! – заорал шофер, прижимая к щеке сипящий микрофон скрытого под радиатором динамика. Обогнув по левой полосе завизжавший тормозами трамвай, автомобиль вылетел на вмиг опустевший перекресток и, едва мигнув стоп-огнями, исчез в черной дыре Банного переулка.

«Спать хочу, – Микин в полудреме привалился к дверце, – доведу эту канитель, и все. Хватит! А если удастся выдвинуть Глеба, то совсем хорошо. Тогда можно на покой – с чистой совестью».

– Вчера твою звезду подписал, – вдруг обернулся Микин к сидевшему сзади Калинченко. – В кадрах ворчали, что выслуги не хватает, но мы вдвоем с Васильичем убедили, к тому же генерал тебя ценит.

Уже выходя из машины, Микин сказал:

– Так что, готовь бутылку… подполковник! – Он сильнее и дольше, чем обычно, пожал руку Калинченко и приказал водителю: – Отвези Глеба Семеныча, а после – в гараж!

* * *

– Останови! – велел Калинченко, увидев по дороге ярко освещенный ларек. Пиво захолодило едва ощутимой горчинкой, снимая тревогу и напряжение. Невский уже опустел, и странно сверкали в безлюдье огни витрин и рекламы. Заскрипев шинами, машина свернула на Садовую и через минуту всеклась в желтоватую пелену тумана. Калинченко вдруг захотелось оказаться в пустом Летнем саду и чтобы в тишине под ногами обязательно шуршали пожухлые листья. Но уже осталось позади Марсово поле и по крутому спуску с Троицкого моста автомобиль заметно прибавил скорость. Калинченко подумал про неожиданное повышение в звании, но не почувствовал ни радости, ни даже удовольствия. Мысли об этом мелькнули, да так и остались где-то в стороне.

«Вот бы подольше: ехать и ехать», – сонно подумал он, и в этот момент уличное освещение погасло.

– Ого, уже час, скоро мосты разведут, – водитель включил дальние фары. В их пронзительном свете багряным глянцем засверкала кромка Александровского парка, а дальше, в глубине, все укрыла черная, непроглядная мгла.

– Поверни на Зверинскую, к дому сорок два, – неожиданно для самого себя приказал Калинченко. Машина остановилась, чуть не доехав, и Калинченко пришлось пройти полсотни метров. Улица казалась вымершей, только в одном из окон того самого дома, где обосновался Кравцов, колебались тусклые отсветы, как будто горела свеча, странным образом завораживая и маня. Калинченко застыл, глядя на этот единственный в темноте огонек. Он то разгорался, то мерк, но не угасал и в конце концов раздвоился, высветив еще одно окно.

– Это в подъезде, у двери кравцовской квартиры, – определил Калинченко, вспомнив много раз виденную план-копировку здания. Водитель несколько раз мигнул дальним светом. – Так и до психушки недолго! – чертыхнулся Калинченко, возвращаясь к машине.