Текст книги "Алые Розы (СИ)"

Автор книги: Андрей Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17

– Ты сколько там выпила? Ты где сейчас?

– Дома.

– Одна или с кем-то?

– Одна. – Он такой заботливый, прям чувствую, что сейчас предложит ко мне заехать и посидеть со мной, пока я блевать буду. Истинный джентльмен! И зачем я его бросила? Наверное, потому, что он парень, а мне не нравятся парни, да только я слишком поздно я об этом узнала. Сначала надо было завести парня, потерять с ним девственность, а после обнаружить, что мне нравятся девчонки. Если бы я сразу это знала, было бы проще. Всем было бы проще.

– Слушай, Юлька, не звони сюда больше, – вдруг говорит он. Эти слова мгновенно меня отрезвляют.

– Это она так сказала? – спрашиваю.

– Это я тебя прошу. Мне так проще будет, нам всем будет проще…

– Но мы ведь остались друзьями… – хватаюсь за соломинку я.

– Друзьями? Какими друзьями? Ты меня бросила. Кинула без какой-либо причины, просто так.

– Саш, я лесбиянка, мне девочки нравятся, понимаешь? Я не та, которая тебе нужна.

– Это ты так решила?

– Нет! – ору на него и тут же начинаю плакать. – Прости, Сашка, я не хотела кричать, само вырвалось.

– Успокойся, успокойся. Знаешь, Юлька, у меня остались ещё чувства к тебе, мне не так-то просто это всё пережить. А ты мне даже ни разу не позвонила.

– Сейчас звоню.

– Ты не мне звонишь, а Вике. Это она попросила меня трубу взять.

– Она рядом?

– Да, она слышит нас, но я могу выйти. – Небольшая пауза – видимо, они там о чём-то переговариваются. – Наверное, так и сделаю. – Я слышу звук закрывающейся двери.

– Прости, Саш, я не права, я терпела, притворялась, что люблю тебя, я даже сама отчасти в это верила. Я хотела, чтобы у нас всё было, хотела тебя любить, искренне, но я оказалась не той, которая нужна тебе. – Я просто мастер красноречия, сама не могу понять, что ему только что сказала. Пить надо меньше, чтобы язык не заплетался.

– Ладно, проехали… Никогда так больше не делай, не давай людям ложной надежды.

– Хорошо, хорошо, Сашенька, прости ещё раз! Мне жаль, мне, правда, жаль… – Не могу подобрать слова; с таким словарным запасом, как у меня, надо было в ПТУ поступать, а не в институт.

– Но ведь мы занимались любовью, тебе даже нравилось.

– Это было до того, как я переспала с Викой. И с ней мне понравилось в сто раз больше. Тебе же с ней нравится?

– При чём тут это? Я же парень. – Сашка такой непонятливый! Да ещё и с патриархальными замашками.

– Саш, ну какая разница? Сердце не выбирает… У меня такое чувство, что ты осуждаешь меня за то, что я лесбиянка. Как будто это я сама захотела такой стать. – Мне так обидно, так обидно! Он меня не понимает. Никто не может меня понять!

– Прости, Юлечка, меня иногда заносит.

– Это ты меня прости, Сашка. – Я уже чуть не плачу, так его жалко!

– Юль, я тебя всё ещё люблю. Дверь для тебя всегда открыта.

– А как же Вика? – не понимаю я.

– А что Вика? – удивляется он. – Думаешь, я машина: раз! – и разлюбил, два! – и полюбил другую? Я так сильно тебя люблю! Что угодно тебе прощу, только вернись!

– Сашка, будь с Викой, пожалуйста! – плачу я. – Не хочу и ей сердце разбивать, я слишком сильно её люблю!

– Но она же твоё разбила…

Молчу, ничего не говорю. Не знаю, что сказать.

– Саш, дай Вике трубочку. – Из моих глаз продолжат течь слёзы.

– Хочешь отбить у меня девушку?

– Да, постараюсь, – сквозь слёзы улыбаюсь я. – Может, позвать её к телефону?

– Ну, попробуй, – явно улыбается Сашка. Я слышу какой-то шорох, и трубка переходит из рук в руки.

– Да, Юля? – слышу голос Вики.

– Приветик, моё солнышко, – говорю я шёпотом. Голос куда-то пропал. Я боюсь даже пошелохнуться, чтобы не пропустить ничего из того, что она произнесёт.

– Сашка всё тебе сказал, – говорит она. – Не думаю, что мне нужно повторять. Ты же умненькая, всё поняла?

– Я ничего не понимаю, – говорю и всхлипываю. Чёрт, что со мной происходит, и почему именно со мной?!

– Юля, Юлечка, милая… – говорит она с такой нежностью, как мамочка со своей доченькой. – Ну ты же всё понимаешь. Я знаю, как тебе сейчас больно, и не хочу делать ещё больнее. Ну давай хоть какое-то время не созваниваться.

Это звучит лучше, чем то, что предлагал Сашка, и всё равно жестоко по отношению ко мне.

– Как долго? – спрашиваю я. Как будто мне судья срок присуждает.

– Давай хотя бы неделю друг другу не звонить, – мягко предлагает она.

– За неделю без тебя я сдохну. – Я тянусь к бутылке, делаю пару глотков мерзкого ликёра и ставлю её назад на пол.

– И что ты предлагаешь? Бросить Сашку и стать, как ты, лесбиянкой? Тогда тебе станет легче?

– Наверное.

– Наверное или точно? А то ты хочешь разрушить мою жизнь и не предлагаешь ничего взамен.

– Я не знаю что ответить, – говорю. – Я хочу, чтобы ты была счастлива, я так люблю тебя, что готова позволить тебе самой выбирать.

– Типа, ты можешь мне запретить… – недовольно бормочет она. – Прости, Юлька, думаю, недельку нам лучше не общаться. Выдержишь?

– Постараюсь – всё равно ты не оставила мне другого выбора.

– Вот и хорошо… держись, моя хорошая! Тут ещё Сашка хотел тебе пару слов сказать.

Она передаёт ему трубку, а я чувствую в её словах нотки прощания, как будто мы расстаёмся с ней навсегда и больше никогда не увидимся. Мне больно, мне так больно! И кажется, будто я проваливаюсь в диван в какое-то мокрое и гиблое место. Здесь темно и страшно, а я держусь за телефон, ведь как он – единственное, что связывает меня с реальным миром. На полу – бутылка ликёра, но мне до неё уже не дотянуться.

– Юля, что с тобой происходит? – спрашивает Сашка.

Я приподнимаюсь на лопатках и смотрю на своё отражение. Да, вроде, всё нормально, только с головой проблемы. Да-а-а, голову тут однозначно менять надо!

– Сама не понимаю, что со мной, – говорю я.

– Проспись там хорошенько и не бухай больше. Чмоки-чмоки!

– Пока. – Я едва шевелю языком и кладу трубку.

У меня после этого разговора осталось странное послевкусие. Вроде как мы о чём-то договорились, да вот только я не помню, о чём. Ага, точно Вике не звонить целую неделю. Открываю в телефоне календарь и ставлю напоминалку: «Позвонить Вике». Это несложно, осталось всего шесть дней продержаться.

Я поднимаюсь с кровати и ковыляю в ванную. Перед глазами всё плывёт, свет мелькает, меня тошнит, а во рту жуткий привкус перегара. Беру бутылку и делаю ещё пару глотков этой гадости. Всё надеюсь добраться до золотой стружки – а вдруг там не фольга, а золото на дне бутылки? Но не допиваю: я же не алкаш – выдуть целую бутылку залпом, да ещё и почти без закуси. Сколько тут – ноль пять? Я не могу разобрать, циферки скачут в глазах.

Стягиваю с себя одежду и становлюсь под душ. Включаю сначала холодный. Нужно протрезветь как можно быстрее: если спать лягу пьяной – облююсь. В любом случае придётся с тазиком ночевать, а утром постель стирать, а я не знаю, как в этой стиралке режимы переключать. Свои трусики я стираю вручную авторским мылом. Не доверяю я это дело машинке.

Стою под холодным душем и мёрзну, синяя уже, стучу зубами, волосы мокрые, а я всё никак не трезвею.

«Давай, Юленька, трезвей!» – повторяю я. Мне с трудом удаётся хоть что-то разглядеть вокруг себя. Представляю, как кто-то сейчас заберётся в мою квартиру, рукой зажмёт мне нос, чтобы я начала дышать ртом, а после вставит туда свой член и заставит сосать. Хочешь дышать – соси и пытайся не проблеваться. Может, я хоть сосать научусь, правда, возненавижу это до конца своих дней. А после меня перевернут на живот и вставят член в мою «киску» или в попку, чтобы больнее было. Ну, или заставят дрочить, стоя перед ними на коленях. Это ещё самое безобидное.

Что у меня за мысли такие? Трезвей, Юленька, трезвей давай. Много раз повторяю сама себе, но без толку. Включаю тёплый душ, чтобы согреться. Всё равно не трезвею. От горячей воды меня развозит ещё сильнее.

Выключаю воду. Закутываюсь в полотенце и, пошатываясь, добираюсь до своей комнаты. Тут просто необходимы навыки хождения на автопилоте. Падаю на свою кровать, забираюсь под одеяло, а передо мной всё плывёт, так красиво. Нужно только поскорее заснуть, вырубиться пока меня не вырвало. Краем глаза замечаю бутылку, меня от одного её вида подташнивает. Закрываю глаза и отрубаюсь почти мгновенно.

Мне снится яркий цветной сон про какие-то цветы и крылья бабочек, снится моё голое тело, и снится Вика. Мне каждый день она снится. Во сне мы с ней всё делаем вместе: вместе ходим в кино и магазин, вместе учимся, спим в одной постели, иногда целуемся, мы неразлучны. Мама знает, что мы не просто подруги, и она не против. Ну, а окружающим нечего совать нос в наши с ней дела.

Даже не верится, что это сон. Ведь там мы с Викой безумно влюблены друг в друга, души друг в дружке не чаем. Вика обожает меня, обожает мою «кисулю», и её не оторвёшь от моих «лепесточков». Она называет меня ласточкой, звёздочкой, любимой девочкой.

Мы уже планируем ребёнка, решаем, кто из нас забеременеет первой (понятное дело не друг от друга, я же не совсем дурочка). И для этого у нас есть Сашка. Господи, какой классный сон! Не хочу просыпаться, хочу здесь остаться! И мамка счастлива, и все кругом знают и не осуждают нас. Ни косых взглядов, ни порицаний. «Любите, девочки, кого хотите, ведь что прекраснее любви на свете есть?» Вопрос, конечно, риторический.

Я открываю глаза, и меня жутко тошнит, сейчас вырвет. Потолок над головой вращается, а во рту едкий запах перегара. Приподнимаю голову, и меня мутит ещё сильнее. Меня едва не выворачивает прямо на кровать. Поднимаюсь и ковыляю в ванну… добежать бы… В унитаз я сейчас просто не попаду, я раньше никогда так не напивалась, чтобы блевать над унитазом.

Голова трещит, того и глядишь развалится.

Глава 18

«Бэ-э-э!» – Во рту становится горько и кисло одновременно. Пресс напрягается, становится, как камень. Неплохое, кстати, упражнение для пресса эта блевотина.

«Бэ-э-э!» – Я едва удерживаюсь. К тому же, мне ещё и холодно, я стою и вся дрожу, кожа покрылась мурашками, и дикая головная боль… Никогда больше не буду бухать, в жизни не выпью больше ни грамма алкоголя! Даже пригублять не стану. Хватило мне уже и шампанского, и этого дурацкого ликёра с золотой крошкой!

Сажусь в туалете, обнимаю унитаз.

«Бэ-э-э!» – Мне уже больно, пресс болит, и во рту вкус такой как будто туда кто-то насрал и помочился. Господи, как же мне плохо! Не буду больше лесбиянкой, завязываю со своими «экспериментами». Поигралась, и хватит! Вот протрезвею и полюблю парней, буду им сосать, на девочек даже не посмотрю.

Надо помолиться, вспомнить какую-нибудь молитву. Вдруг поможет.

Боже, я никогда в тебя не верила, но мне сейчас так плохо, так плохо, помоги! Я вспоминаю Вику и думаю: готова ли я её забыть, лишь бы сейчас мне полегчало? Готова ли отказаться от неё? Или это испытание такое – на верность? Если пройду – заслужу любовь. И потому мой ответ: «Нет», я не готова от неё отказаться, пусть меня режут по живому. И если мне суждено это пережить, то я переживу, перетерплю что угодно. Готова пройти все муки ада ради Викулечки! Я чуть не плачу когда думаю о ней.

«Бэ-э-э!» – Мне кажется, я уже порвала свой пищевод и все внутренние органы из-за этой попытки проблеваться. Мне плохо, меня мутит, перед глазами всё плывёт, но не могу блевануть. Нужно два пальца в рот. Я засовываю их поглубже, но мне от этого только хуже, а белевануть я не могу. Глаза слезятся, пальцы царапают корень языка, и жутко тошнит.

Мне просто нечем блевать, нужно немного воды, нужно выпить. До кухни я не добегу. Открываю кран и начинаю пить холодную воду прямо из крана, и на мгновение мне становится легче, уже не так тошнит. Может, я вообще блевать не буду, правда, мозг болит. Он как будто кровоточит там под черепом. Возвращаюсь к унитазу, но не успеваю встать перед ним на колени, как меня выворачивает. Жутко перенапрягается пресс, мне кажется, у меня сейчас разорвётся всё внутри, а во рту неприятный кислый вкус блевотины.

Смотрю, что из меня выходит: шоколадка вчерашняя и картошка. Снова какая-то слизь, похоже, вода. А я блюю и не могу остановиться. Так же больно! Мне кажется, желудок будет ещё долго болеть после такого. Нужно минералки выпить – все советуют, но я опять пью воду из-под крана, наливаю её в стаканчик, в котором обычно стоят зубные щётки. Мы привезли его с моря. В нём под дном – полость, где плавают всякие ракушки. Я наливаю туда воды, на сей раз горячей, и жадно пью, заливаюсь ею. А после опять блюю. Блюю и пью. Наконец я подхожу к унитазу и вновь напрягаю пресс, меня должно вывернуть, но не выворачивает. Походу, всё.

Я плачу, мне больно, во рту мерзко, как будто бы туда бомж кончил, и глаза слезятся. Холодно, я вся дрожу, закутываюсь в мамкин халат и всё равно не могу согреться, я здорово так промёрзла. Беру щётку, пасту и начинаю чистить зубы. Паста вообще сладкая, на фоне мерзкого кислотного привкуса блевотины. Сто раз промываю рот. Решаю, буду ли ещё блевать, но больше не хочу. Никогда больше не будут бухать, никогда! Во рту даже немного отдаёт тем ликёром с золотой стружкой. Найду бутылку и выброшу, не буду допивать. Чёрт! Какая же мерзость, как же мне плохо!

Захожу на кухню, заглядываю в холодильник, беру мамкин боржоми. Открываю. Нужно целую бутылку выпить, чтобы желудок промыть, но в меня не влезает целая. Возвращаюсь в заблёванную ванную и пытаюсь отмыть её водой. Но вода здесь не подходит, всё какое-то склизкое – не отмыть. Поливаю средством и тру тряпочкой, пытаюсь отодрать эту слизь. Это же всё во мне было! Боже, как неприятно! А запах! я сейчас ещё раз блевану минералкой.

Выхожу из ванной, у меня ни на что больше не остаётся сил. Возвращаюсь в комнату и вижу эту дурацкую бутылку. С отвращением смотрю на неё. Снимаю мамкин халат и ложусь в постель. Мне больно, мне плохо, у меня всё болит, меня все бросили! Меня никто не любит, меня никто не хочет, а бухло всё только усугубляет. Больше никогда-никогда не буду бухать! Закрываю глаза; голова болит. Я устала, я так устала, мне уже даже себя не жалко. Ничего не хочется – только сдохнуть! Скорее бы мои страдания закончились! Я не помню, как уснула, помню, что разбудил меня звук открывающейся двери. А я глаза никак не могу разуть, болит живот, во рту всё тот же запах перегара, его никак не перебивает ментоловый вкус нашей пасты. Надо было съесть целый тюбик, наверное, чтобы перегара не чувствовать.

– Юль, ты дома? – слышу мамкин голос. Она стучится в дверь моей комнаты.

– Да, мам, – отвечаю, а сама пытаюсь открыть глаза.

Она заглядывает и смотрит по сторонам.

– Ты одна?

– Как видишь. – Я сонно потягиваюсь. Хотя меня всё ещё жутко мутит.

– Ты что, бухала? – улыбается мамка и смотрит на недопитую бутылку ликёра.

Я не знаю, что ответить.

– Юль, у тебя что-то случилось? – мамка прямо в одежде подходит ко мне и садится на краешек кровати.

– Ничего, – сухо отвечаю я.

– Да я же вижу, что у моей девочки не всё в порядке. – Я чувствую всю её любовь в этих словах. Чувствую, как она из-за меня переживает, и мне становится жалко себя ещё сильнее.

– Ничего не случилось. – Я закутываюсь в одеяло с головой и плачу. Мне так себя жалко!

– Прости, прости доченька! – Она поглаживает меня по одеялу. – Захочешь выговориться – приходи, я на кухне.

– Хорошо, мамочка, – отвечаю я и продолжаю рыдать.

Она тихо выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. А я лежу и плачу, мне так жалко себя, такую мелкую и несчастную! За что мне это всё, почему все шишки на меня сыплются? Все вокруг такие счастливые ходят, а я – горе луковое! Мало того что бестолковая, ничего не умею, только зубрить уроки – ни спорта, ни хобби никакого, ничего, так ещё и влюбилась в девушку. А она оказалась нормальной и отшила меня. И поделом мне, другая бы ещё и пощёчину влепила! И было бы за что. Да что ж я такая бездарная?! И главное – никто не виноват.

Слышу, как мамка пылесосит в комнате, и думаю: сидела одна дома, могла хотя б убраться. Ничего не делает Юлечка, никому не помогает. Ни на что не годная, тупая лесбиянка – вот кто я! И как мне с этим жить? Как?!

Лежу под одеялом, заливаюсь слезами. Слышу, как мамка по комнате ходит и вещи по местам раскладывает. Садится ко мне на кровать.

– Поплачь, Юлечка, поплачь, легче станет. – Она берёт со стола бутылку и вертит её в руках. – «Золотая пыльца», – с улыбкой читает она. – Хороший ликёр?

Я выглядываю из-под одеяла и смотрю на неё:

– Нет, – сквозь слёзы улыбаюсь я, – палёнка какая-то.

– А ты не траванулась, случайно? – смотрит она меня.

– Всю ночь блевала, – говорю я и бросаюсь в её объятия. Она обнимает меня и прижимает к себе. А я плачу.

– Ну не плачь, не плачь, не расстраивайся, хватит уже, – уговаривает меня мамка. – Рассказывай, что случилось. Это как-то с Сашкой связано?

Молчу, ничего не отвечаю.

– Ладно, не буду тебя допрашивать, выплачешься – сама всё расскажешь.

– Да нечего особо рассказывать, мам. Мне плохо, мне так плохо! Я не думала, что мне когда-нибудь будет так плохо.

Мама гладит меня, как маленькую, по спинке:

– Юлечка, так бывает. Такое случается гораздо чаще, чем нам бы того хотелось. Но ничего не поделаешь, это жизнь. Мне в своё время тоже пришлось нелегко. Но, как видишь, выжила.

– Я знаю, мам, знаю, – всхлипываю я.

– А чего ты мой халат вырядилась? – улыбается она.

– Я всегда в нём хожу, когда тебя дома нет.

– Так, может, мы и тебе халат купим?

– Да не нужен мне никакой халат! – снова всхлипываю я.

– Я знаю, знаю, Юлечка… Не плачь, не плачь, моя маленькая, всё обойдётся.

– Ничего уже не обойдётся, – говорю. – Ничего! – всхлипываю громче.

Мамка выпутывается из моих объятий и встаёт с кровати:

– Давай я тебе чай сделаю с тортиком. Я твой любимый тортик купила.

– Спасибо, мам, – сквозь слёзы улыбаюсь я. Укрываюсь одеялом с головой. Мне хочется, чтобы меня сейчас оставили в покое. И чего я такая несчастная и убогая? Вот всё у меня не как у людей!

Чёрт, как же себя жалко! И почему никто меня не жалеет (мамка не в счёт). Хочу, чтобы Викуля увидела, наконец, какая Юлечка бедная и несчастная, обняла бы и к себе прижала. Чёрт, как же мне не хватает её любви!

Хочу любить кого-то так же сильно, как я её люблю, и даже не важно, с кем спать. Пускай это будет другая девушка, совсем не похожая на Вику, лишь бы она была такая же милая, смазливая, улыбчивая, и чтобы мы были влюблённые-влюблённые, счастливые-счастливые. И ничего мне больше не надо, ничего не хочу!

Вика, ну почему ты меня бросила? Я без тебя не выживу! Юлечка умрёт, засохнет от тоски, завянет без твоей любви и ласки. Я уже умираю. Викулечка, что ты наделала?! Я же люблю тебя безумно, мечтаю только о тебе!

Как же мне сейчас тяжело!

Глава 19

Возьми себя в руки, тряпка!

Поднимаюсь с кровати и опять ковыляю в ванную. Голова раскалывается, болит и ноет всё тело. Руку отлежала, и теперь её покалывает. Прохожу мимо кухни, там мамка, захожу в ванную и смотрю на себя в зеркало. Дикий ужас: глаза красные, синяки под глазами, изо рта перегар и кислотный вонючий привкус вчерашней блевотины, перемешанный с ароматом дешёвого ликёра.

Становлюсь чистить зубы; я вчера их всю ночь чистила, а теперь буду всё утро, пока весь перегар не выветрится. Вкус зубной пасты мне уже горчит, как будто я не ей зубы чищу, а вчерашней блевотиной, зато вода в кране как будто сладкая, реально сладкий привкус. А может, в неё добавляют что-то?

Умываюсь несколько раз, синяки никуда не пропадают. И Бог с ними, это всё заштукатурить можно! Нужно ещё подмыться, чтобы писюшка не воняла. Ну да, к сожалению, иногда она заванивается, самой неприятно. А я же лесби, мне нужно особо за писюшкой следить. Если я выйду за порог и повстречаю девушку своей мечты? Не хочу беспокоиться из-за того, что не подмылась.

Господи, какие мысли у меня идиотские! Улыбаюсь: самой смешно. Нюхаю интимный гель для душа. Приятный запах, неплохо, если моя писюлечка так пахнуть будет. Я бы, например, хотела чтобы «киска» моей любимой пахла именно так.

Любимой… Когда же у меня появится любимая? Это надо для начала пойти и с кем-то познакомиться, что тот ещё напряг. Потом отношения строить. Нет, это однозначно не для меня. Но как же мне не хватает любви! Становлюсь под душ. Тщательно вымываю всё тело, особенно труднодоступные места. Хочу целиком хорошо пахнуть. Думаю, какой бы гель купить в супермаркете. Со вкусом шоколада и маракуйи. Вспоминаю, что видела подобный в рекламке и даже нюхала его, и мне понравилось. Нужно будет сегодня же купить.

Жаль только, что никто не оценит моих стараний. Никто не будет у меня лизать. Даже Вика, когда у нас всё хорошо было, не слишком охотно это делала, а я для неё так старалась. Обидно, когда тебя не ценят. Ну и ладно… главное я сама буду знать, что от меня хорошо пахнет. Трогаю свои «лепесточки», мну их пальчиками. Господи, какое же у меня идеальное тело! Спасибо Тебе, Боже, за то, что я девушка!

Не представляю, что было бы, если бы я была парнем. Был бы у меня член – я бы его трогала, и он бы твердел в моих руках. Честно говоря, я бы чей-то член сейчас подрочила, это довольно-таки возбуждает. Мне нравится, как он твердеет во рту или в руках. Это – как признание твоей сексуальности, никаких аплодисментов не надо.

Думаю о сексе и сама незаметно начина дрочить свою «бусинку». Похоже, ко мне опять возвращается вкус к жизни. Снимаю душ и навожу его на свою «кисулю». Это приятно массирует половые губки. Ничего приятнее и быть не может, даже секс не настолько приятен, как обычный душ. Только губы любимой и её язычок. Запускаю внутрь себя два пальца. Там есть разные точки, к которым можно прикасаться – где-то сильнее, где-то слабее надавить. Боже, это лучшее, что есть на свете! Помню, как я впервые себе туда лазила. Это было так необычно, так неожиданно! Я тогда узнала себя с совершенно иной стороны. И мне захотелось чего-то большего. Захотелось, чтобы в меня что-то вставили и не вынимали. Захотелось постоянно в себе это чувствовать.

Нужно купить страпон, или, как это называется, фалоимитатор; какое слово дурацкое, лучше «вибратором» буду его называть! От всех этих мыслей, мне самой как-то неловко. Кроме того, какой вибратор может быть лучше простых женских пальчиков?! «Дамские пальчики» – так ещё виноград называется. Представляю, как засуну в себя виноград и буду вынимать по одной виноградинке. Мне нужны игрушки – не детские, а взрослые, хочу играть сама с собой. Хотела бы я поиграть ими с Викой. Интересно, она обо мне хоть вспоминает?

Надеюсь, она тоже не может выбросить меня из головы и мучается точно так же, заставляя себя быть «нормальной». От этой «нормальности» одни только беды, так что лучше я буду собой. Хочу лизать, и чтобы её писюшка пахла шоколадом и маракуйей. Хочу именно этот запах. Хочу её!

Я – девочка, я не хочу думать. У меня голова забита дурацкими фразочками из контактика. Хочу быть ранимой и нужной, хочу, чтобы обо мне заботились. А я ей за это буду писюшку лизать. Думаю, это равноценный обмен. На самом деле всё это мелочи, производные от такой штуки, как любовь. Лизать, сосать, рожать и трахаться. Терпеть, страдать идут к ним бонусом. Дурацкая любовь! Почему не может быть только приятно, почему обязательно должно быть больно? С ней очень тяжко, просто невероятно! Но без неё ни в чём нет смысла. Зачем всё это, если нет любви?

У меня пресс болит после вчерашней блевотины. Выхожу из ванной и иду в свою комнату, нахожу новые трусики и маечку, чистые носочки и тапочки. Немного подкрашиваюсь. Я уже и по дому хожу накрашенная. Не могу смотреть на себя в зеркало, когда у меня не подрисованы стрелки.

«И кого ты тут возбуждать собралась? Ты же из квартиры не выходишь?» Ответ крайне прост: себя. Обожаю любоваться собой, хочу быть всегда красивой. Я вообще люблю себя, сплю с собой, сама с собой хожу в душ и сама с собой занимаюсь сексом. «Заниматься сексом» – это как-то вульгарно звучит. А с собой я занимаюсь любовью, лижу свои пальчики после того, как потрогала себя там. Я вообще жуткая извращенка. А вдруг я нормальная, и мне просто не хватает любви. А мне ведь её так немного надо! Ну, чуточку, совсем чуть-чуть. Капельку любви…

Захожу на кухню, вся в своих мыслях, улыбаюсь себе самой.

– О-о-о, Юлечка! Ну, сегодня ты хоть в себя пришла, – радуется мамка.

– Да, – говорю я, – просто бывает такое, что мне надо поплакать.

– Забухать и поплакать, ты хотела сказать. Я твой ликёр в холодильник поставила, если снова захочешь…

– Никогда в жизни и ни за что больше! Мне и одного раза хватило, – качаю головой.

– Ты после шампанского говорила то же самое.

Вспоминаю шампанское, и мне становится смешно. Да, жаль, что у нас с Сашкой ничего не получилось, а так всё хорошо начиналось!

– Ну, садись. – Мама пододвигает мне стул. – Рассказывай. – Она кладёт мне на тарелочку кусочек тортика и ставит чашку дымящегося чая.

– Не хочу рассказывать, – говорю, отламываю кусок тортика ложечкой и кладу его себе в ротик. М-м-м, то, что было нужно! Мамка знает, что я люблю. Как же давно я мечтала об этом тортике! А про шоколадку с цельными орехами даже вспоминать не хочу.

– С Сашкой поссорилась? – гадает мать.

– Ну, можно и так сказать, – уклончиво отвечаю я.

– Так, а чего сама бухала, а не с подругой? – Моя мамка такая современная. – Вика же, вроде, хорошая девочка. Или она не пьёт?

От воспоминаний о Вике мне становится хуже и всякий вкус пропадает.

– Мама, не надо, не гадай, я тебя прошу, – едва слезу не пускаю.

– Всё. Хорошо, хорошо, не буду! Сама захочешь и всё расскажешь.

«Ага, сейчас я тебе расскажу! Наверное, «приятно» узнать, что твоя единственная дочь – лесбиянка! Мне страшно признаться, хотя она всё равно когда-нибудь об этом узнает. Я бы предпочла как можно дольше ей не рассказывать – по крайней мере, до того как мы с Викой помиримся.

– Чего замолкла? Ешь, давай. – Она пододвигает ко мне тортик.

Я отламываю ещё кусочек, кладу его в рот, но уже не чувствую вкуса. Мне ничего не хочется – только прижаться к Вике, почувствовать её тепло своим телом и снова стать живой. Хочу тереться об неё, хочу чувствовать её вкус. Хочу её больше всего на свете! Мечтаю о ней; мне кажется, я больна ею.

Но больше всего я хочу, чтобы она была счастлива, и потому не стану ей звонить. Сама позвонит, если поймёт, что без меня не может жить. А если так и не помёт… я сейчас расплачусь.

«Будь счастливой, Вика, и живи как можно дольше! Люблю тебя!» – чуть не в голос шепчу я, едва шевеля губами.

– Он что, тебе изменил? – снова гадает мама.

– Сашка? – теряюсь я.

– Ну да, а кто ж ещё? Или ты с кем-то другим встречалась?

Я густо краснею.

– Да нет, ни с кем, вроде. – Теряюсь, не знаю, что отвечать.

– Так что же? – допытывается мать.

– Нет, он мне не изменял.

– А что тогда… просто поссорились? Скажи, не молчи.

– Песня такая есть, – улыбаюсь я.

– Не уходи от темы, – насупливается мать. – Я должна знать, почему моя Юлечка плачет.

«Моя Юлечка»… Мама умеет подобрать слова.

– Ну-у-у! – подгоняет она меня. – Вы поссорились? Расстались?

Молча опускаю глаза.

– Я-а-асно. Поссорились, значит, и ты решила забухать в одиночку. Подруг бы хоть позвала, пообсуждали бы его, какой он козёл и как он тебя не ценит.

– Мам, всё не так как ты думаешь, – пытаюсь я выкрутиться. Нужно было заранее продумать, что говорить, чтобы сейчас не «плавать».

– Ты ему изменила? – смеётся мать.

– Ну-у-у-у, в общем да, можно и так сказать… – Я пытаюсь больше ничего не выдавать.

– В жизни не поверю, что моя Юлечка способна на такое – разве только это папкины гены.

– Ой, не вспоминай о нём! – перебиваю её я.

– И не буду. – Она качает головой. – Но меня не проведёшь. Я никогда не поверю, что ты способна на измену. Тихая домашняя Юлечка не стала бы изменять. Зачем тебе это?

– Ты меня не знаешь… Чёрт, я запуталась, совсем запуталась! – Я что, это вслух сказала?

«Приди в себя, дурёха, и не вздумай болтать лишнего!» – ругаю сама себя.

– И чем он лучше Сашки? Да как это вообще возможно, чтобы кто-то был лучше Сашки?!

«Не он, а она, не он, а она», – подсказывает «добрый» подсказчик у меня в голове.

– Нет никакого другого парня! – зарубаю я этот опасный разговор. – Нет, и точка!

– Да я знаю! – улыбается мне мамка. – Конечно, знаю! Ну не могла моя Юлечка изменить. Это не в твоём стиле!

Говорит обо мне так, будто меня рядом нет.

– Юль, что случилось? Ну, матери-то хоть признайся. – Она смотрит мне в глаза.

– Пожалуйста, не допрашивай меня! Пожалуйста, мам, а то я сейчас заплачу!

– Ну что у тебя случилось, доченька? – Она и сама сейчас заплачет. Ничего, порыдаем вдвоём.

– Ничего, всё в порядке. Всё в полном порядке, – натянуто улыбаюсь я.

– Не надо врать. Тем более, ты не умеешь этого делать.

– А что мне сказать?! – У меня в глазах уже блестят слёзы.

– Правду. Скажи матери правду. – Она берёт меня за руку и смотрит мне прямо в глаза. – Юлечка, что случилось?

«Мама, я стала лесбиянкой, я девочек люблю, понимаешь?» – А что мне ещё говорить, если правда звучит именно так?

– Пожалуйста, прошу тебя, можешь меня не допрашивать? Мне от этого только хуже. Ну, я же очень прошу.

– Конечно, нет! – возмущается мать. – Я должна знать, что происходит с моим ребёнком.

– Я уже взрослая, и меня не нужно опекать. – Говорю, а сама не верю своим словам.

– Скажи, он бросил тебя?

– Нет, я же говорю, всё не так. Я сама предложила расстаться. Сказала, что нам нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах. – («Больше телешоу смотри, и будешь ещё более топорными штампами разговаривать»).

– Не ври мне, дочка. Всё, я поняла: он тебя бросил.

– Нет, я же говорю, Сашка ни в чём не виноват.

– А ты как влюблённая дурочка его ещё и защищаешь! Ой, дурёха! – Мама картинно хватается за голову.

«Честно говоря, неплохая версия, можно за неё зацепиться. А то, если продолжишь препираться, она обо всём догадается».

– Только не говори никому, пожалуйста! Я тебя очень прошу, мамочка! – У меня и впрямь катятся слёзы.

– Ну что ты, дочка, я же хочу тебе только добра, – успокаивает мать.

Она встаёт и ищет какую-то настойку в навесном шкафчике, наливает мне рюмку воды и капает туда несколько капель.

– На, выпей, – говорит. – Валерьянка.

– На спирту? – спрашиваю я. – А, может, не надо?

– Надо, дочка, надо. – Это тоже из какого-то фильма? Да мы все, походу, штампами разговариваем!

Я выпиваю валерьянку, и мне, правда, кажется, что стало легче. Или это потому, что с мамой поговорила по душам? Я ни в чём сейчас не уверена.

Обнимаю её. – Спасибо, мамочка, спасибо!

– Да не за что! – Она гладит меня по волосам. – Дочь, ты тортик доедать будешь?

А у меня даже аппетит проснулся.

– Да, да, конечно!