Текст книги "Зеркало, или Снова Воланд"

Автор книги: Андрей Малыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

От нового восторга и изумления большое горячее сердце Федора Александровича невольно вздрогнуло, куда-то прыгнуло и тут же замерло, боясь спугнуть явившееся видение. А озадаченный мозг отказывался верить в подаваемую глазами картинку. Такое великолепие готово сразить кого угодно. Он почувствовал, что его послушный командный голос вдруг перестал повиноваться, а в ногах появились внезапная слабость и дрожь.

По силе воздействия это изображение было подобно коварному наркотику, расставание с которым означало, по крайней мере, сильнейшую болезнь или верную гибель. В мыслях и чувствах Кружкова вновь засверкали молнии и заплясала февральская метель. Тут же захотелось схватить это обворожительное существо и задушить в своих страстных объятиях. Как написал бы в такой волнительный момент один из восточных поэтов, живших в эпоху Омара Хайяма:

 
Сладко чувственным нервом по коже скользить,
В упоенье, не видя возможных преград,
А глазами восторженно пить и любить,
И ноздрями вдыхать твой шальной аромат.
 

Но Федор Александрович, к сожалению, не читал ни рубаи знаменитого философа и поэта, ни какие другие зарифмованные переживания великих соплеменников, кроме предложенных ему когда-то школьной программой и давно уже выветрившихся из памяти. Он вообще никогда не читал прекрасной половине стихов о любви, и в его восхищенном мозгу, как взрыв положительных эмоций, как чувственный апофеоз, в который уж раз за вечер ярко высветилась знакомая авторская фраза: «Обалде-енная очаровашка!»

Нужно сказать, что появление такой ослепительной красавицы не осталось не замеченным и другими представителями сильной половины. Рука сидевшего через столик от Кружкова представительного мужчины в дымчатых очках, как парализованная, так и застряла в воздухе, не донеся до рта очередной кусок вкусного свиного эскалопа. Затем, словно передумав и потеряв начисто всякий аппетит, рука упала вниз, а хозяин ее растерянно и обалдело выдавил:

– Вот это баба! Ну и хороша-а же, черт меня побери! Это ж надо!..

В то же мгновение выбивавший уверенный и четкий ритм на барабане любимец публики шустроглазый Эдик от неожиданности даже пропустил очередной такт и сбился с привычного ритма, чем привлек удивленные взгляды остальных музыкантов…

Через самое короткое время, испытывая во всем теле сладкое возбуждение, доходящее аж до внутренней дрожи, Кружков с хозяйской сноровкой уже разливал по бокалам шипящее шампанское. Когда же шампанское закончилось, Федор Александрович к своему удивлению и тайной радости обнаружил, что гостья из всех других предпочитает суровый, мужской сорокаградусный крепкий напиток.

На шатких воображаемых весах он тут же бросил приличную гирьку на свою сторону – основательная деревенская закваска позволяла ему с молодости не беспокоиться в этом вопросе. Свою норму он знал четко. Из ближайшего директорского окружения конкурентов у него не наблюдалось. Ну уж а о женской половине нечего тут и говорить!.. Правда, здесь могла таиться и иная опасность: некоторые дамы, явно не рассчитав своих сил, бывало, теряли всякую привлекательность, становясь в один прекрасный момент абсолютно не товарной «добычей». Ну а кому нужны в усмерть пьяные женщины? Зрелище, согласитесь, ну очень разочаровывающее и очень малоприятное.

Но он тут же отбросил всякие нехорошие мысли в сторону: «Ну нет, здесь-то уж сразу видно – не та порода, не то воспитание!»

Надо прямо заявить, что в отличие от него гостья держалась настолько легко и непринужденно, будто были они, по крайней мере, уже лет сто как знакомы. А вот Кружков, ну черт бы его побрал, так и не мог до конца избавиться от предательского волнения. Такого с ним еще не бывало. Да и нужно ли удивляться: ведь с такой шикарной женщиной он находился рядом впервые в жизни. Она была совсем близко. Всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Ее доверчивый взгляд, как бальзам, бередил и ласкал его очарованное сердце, а нежный смех мягким колокольчиком рассыпался прямо среди мыслей в голове. Федору Александровичу почудилось, что опять где-то поблизости любовно заворковали голуби. Но тут полоснули по сердцу скрипки, за ними проникновенно заплакал саксофон, и Кружков, мгновенно вознамерившись сократить расстояние, пригласил свою соблазнительную спутницу на медленный танец…

Стоит ли рассказывать о том, что может почувствовать распаленный буйной страстью мужчина к обожаемому им милому существу. Когда сохранять невозмутимость и приличную дистанцию – просто какая-то изуверская средневековая пытка. Когда все чувства и желания вдруг обострились до предела, а одурманенное сердце, вконец очумев и обезумев, так и просится разорвать пылающую грудь, чтобы вырваться из страшной неволи прочь и навсегда покинуть ставшее столь тесным пристанище. Когда, изнемогая от этой жуткой болезни, вы с сумасшедшей надеждой вопросительно всматриваетесь в чудные очи своей возлюбленной, пытаясь отыскать в них немой и единственно нужный для вас ответ…

Да, да, да! И еще сто раз да! Вы отлично поняли состояние сгоравшего от страсти Федора Александровича…

И, кстати сказать, когда в уютном полумраке Кружков пытался найти тот самый важный для себя ответ, ему почудилось, а может быть, и привиделось, что прекрасные глаза его очаровательной спутницы неожиданно полыхнули золотистым огнем. Вот тебе и раз! Ну точь-в-точь как у кошек в темноте!

Но, недолго подивившись на столь странное явление, он быстро нашел правильный ответ, приписав все, естественно, ее отменной породе… Ну кто бы спорил, друзья мои?!

Ослепительная Филомена и в танце была чертовски хороша. Она несла легко и грациозно свою соблазнительную плоть, несмотря на приличную дозу принятого. К этому времени пузатенький графин на их столике сиротливо опустел и требовал к себе дополнительного внимания. По просьбе Федора Александровича опустевшая емкость была вновь наполнена. И вообще стоит отметить, что обслуживание сегодня было на необычайной высоте. Белокурая Танечка с материнской заботой вовремя подавала им всякую вкуснятину, тотчас же унося ненужное. И, как заметил Кружков, ее цепкий взгляд влюбленно и пристально все время скользил по гостье и ее диковинным украшениям. Да и другие работники заведения, включая и моложавого метрдотеля Павла Сергеевича с безукоризненным пробором в набриолиненных волосах, не упускали возможность невзначай прошмыгнуть к ним поближе.

Приняв очередную порцию, Кружков почувствовал, что крепкий мужской напиток наконец-то возымел приятное действие на его стойкий организм. Излишнее волнение сняло как рукой, попутно прибавив азарта и огня в крови. Отбросив все сомнения, Федор Александрович, как хорошая гончая, «взял намертво след» и упускать его совсем не собирался.

Сидевшие недалеко и поедавшие восторженными глазами исключительно прехорошенькую соседку молодые люди могли наблюдать, как начальственного вида еще довольно крепенький мужчина увивался вокруг этого очаровательного создания. Естественно, что его тут же нашли «не фонтан» и с убийственной прямотой мгновенно раскритиковали.

Выразив сожаление и сочувствие друг другу по этому печальному поводу и приняв дополнительно по пять капель на грудь, молодые люди решили исправить допущенную ошибку и поучаствовать в судьбе «исключительной куколки», для чего выдвинули из своих рядов самого достойного. Дима Огнивцев, студент пятого курса местного политехнического института, имея твердые намерения пригласить красивую даму на танец, тряхнув копной взъерошенных волос, уже поднялся, было из-за столика, но, заметив как большая рука Кружкова уверенно легла на маленькую ручку его спутницы, а та в ответ выразительно улыбнулась, понял, что он там лишний, и снова плюхнулся на место.

– Ну ты чего, Димон?

– Какого черта?! – набросились на него друзья.

– Да это бесполезно, мужики. По-моему, у них все уже решено… – тяжело вздохнув, отмахнулся тот и выразительно кивнул в сторону парочки.

Дальше они увидели, как, энергично подозвав обслуживавшую их официантку, мужчина спешно расплатился и, уверенно подхватив красавицу под локоть, потянул ее в сторону выхода.

Дело близилось к долгожданному моменту. Кружков это чувствовал, как чувствовал и то, что у него за спиной отрастают крылья. Слегка захмелевшая, а оттого еще более соблазнительная гостья безропотно следовала за ним, лишь пленительно улыбаясь. Переполненный страстным желанием, он уже плохо соображал, что к чему, а ноющий и ломаемый страстью организм властно требовал своего. Все же остальное в обозримых и необозримых пределах просто умерло и перестало существовать.

Щелкнув замком, Федор Александрович решительно открыл дверь и ввалился в номер. Захлопнув же дверь, он без излишних дипломатий тут же страстно притянул к себе Филомену и только собрался поймать ее манящие волшебные губы, как неожиданно услышал самые замечательнейшие на свете слова:

– Ох, Федор Александрович, в вас столько огня, что мне кажется, я сейчас тоже вспыхну и моментально загорюсь, – и, окатив его дурманящим взглядом, она божественно расхохоталась. – Но надо еще чуть-чуть набраться терпения, – и, приблизившись к его уху, тихо и томно произнесла, перейдя неожиданно на ты: – Ну иди же быстрей, раздевайся… и жди. Я скоро приду… – и тут же, вырвавшись из его объятий, ускользнула в темноту.

Не зажигая свет, словно в сладком бреду, Кружков содрал с себя ставшую слишком тесной одежду и нырнул в живительную прохладу простыней. Чувственно подрагивая ноздрями, он уже почти ощущал ее желанные волшебные поцелуи, как сладкий мед, прилипшие к губам.

«Все! Еще немного, еще чуть-чуть и… Мать моя!.. Молодец, Федя! Ах, какой же ты все-таки молодец, черт бы тебя побрал! – мысленно похвалил он себя. – Это ж надо! Сумел подобрать ключики к такой… обалденной очаровашке!..»

Тут он почувствовал сначала легкое, а за ним более сильное покалывание в сердце и непонятную тяжесть в груди. Но тотчас же все прошло, и он отчетливо услышал долгожданные шаги. Встрепенувшись, Кружков попытался, было рассмотреть обожаемое им, милое существо, но абсолютно ничего не увидел. Все вокруг как назло опутала непроглядная темнота. Но тут скрипнули пружины, и невероятно счастливый Федор Александрович под напором низвергавшейся из него страсти одним движением сгреб и заключил в объятия столь желанную плоть. Но в следующий же миг он почувствовал что-то не то. Вместо изумительного по форме и упругости тела его руки ощутили какие-то вялые, расплывшиеся формы с дряблой и худосочной грудью. А вместо пахнущих розами лепестков чувственных губ – тяжкий гнилостный запах и впалые складки кожи с колючими усами.

От неожиданности и недоумения он вздрогнул, словно наткнулся на колючую проволоку, на мгновение, растерявшись, окаменел, а затем резко дернулся от пронзившей его нелепой догадки и щелкнул выключателем настенного бра.

Следующее, что он сумел рассмотреть, было куда поразительнее, чем образ прекрасной незнакомки, увиденный им в первоначальный момент, отчего его немного вьющиеся и зачесанные назад волосы враз распрямились и приняли как по команде вертикальное положение. В ярком свете вспыхнувшей лампочки он увидел перед собой страшную растрепанную старуху с длинным крючковатым носом и бородавкой на конце. От охватившего ужаса сердце Кружкова замерло, а сам он, все еще ничего не понимая, обалдело уставился на старую ведьму. Страшная же старуха уродливо оскалилась похожей на больную улыбку гримасой, совершенно пугая безобразным ртом с осиротевшими деснами и, протягивая к нему свои тощие костлявые руки, гнусаво проскрипела:

– Ну иди же, иди-и, мой касатик, обними свою сладкую маленькую девочку…

И тут очнувшееся от паралича сердце Кружкова бухнуло что есть силы. В следующий же момент он стремительно выпорхнул из постели, яростно сплюнув на ходу, и в мгновение ока очутился у выхода. Схватив в охапку свою одежду, он пулей вылетел за дверь и бросился прочь по полутемному коридору, что-то бессвязно бормоча на ходу.

Вслед ему разносился холодящий душу мерзкий смех ужасной старухи.

Глава ОДИННАДЦАТАЯ
Вторник, тринадцатое

Скажите, кто сможет похвастаться, что хорошо разбирается в снах? Кто с полной уверенностью правдиво растолкует все увиденное ночью? Согласитесь, что задачка не из простых. Да и едва ли в своем окружении вы с легкостью отыщите подобного человека. Сон, по утверждениям ученых, явление подсознательное, а потому чрезвычайно затруднителен для понимания и правильного объяснения. Впрочем, некоторые авантюрные смельчаки пытаются и этот сомнительный ребус все же решить. И даже разные там пособия на свет выпускают.

Вот интересно: и откуда они все это узнают? Ну в самом деле, как вы думаете, кто бы мог такую информацию им подбросить?

Вон одному моему знакомому холостяку почти каждую ночь снятся хорошенькие девушки, а заглянешь в такую книжечку – ожидай приличных расходов. Считай, в ближайшие три дня и разоришься! А вдобавок к тому же, представьте себе, люди добрые, что являются к нему они, эти самые пташки ночные, не поодиночке, а сразу целой компанией. И такое бывает озорницы навытворяют! Такие номера откалывают! Уж вы поверьте, он ведь сам мне об этом рассказывал. Подумаешь, мозгами чуток пораскинешь, да и тут же вывод напросится: уж мой знакомый давным бы давно нищенствовал да подаяние бы просил после таких непомерных расходов. А вот и нет! И ничего подобного! Живет себе не хуже других, и хлеб и масло, глядишь, не переводятся.

Ну а другому моему хорошему знакомому, правда, уже лет как двадцать женатому человеку, буквально на прошлой неделе приснилась уж такая прехорошенькая девчушка! И скажу вам, такое сильное впечатление на него произвела-а, что целый день из головы-то и не выходила. И он, красавчик, подруливая к перекрестку на своей синебокой шестерочке-«Жигуле», вспомнил пташку ночную, будь она неладна, в очередной разок размечтался, расслабился, ну и… не успел вовремя притормозить! И на вот тебе, пожалуйста, тут как тут большие неприятности и еще большие незапланированные расходы.

Вот и не знаешь, как тут себя вести и принимать ли на веру все эти мыльные объяснения? А ведь порой такое интересное за ночь наснится, словно фильм какой художественный насмотришься, и ты там, понятное дело, наипервейший герой. Встанешь с утречка и призадумаешься: и к чему бы все это? Совсем бы не худо, если б к деньгам или к какой другой приятной прибыли.

Вот и народному целителю Шутову Борису Алексеевичу уж такой сегодня диковинный сон привиделся. Что летал он сначала на каком-то махоньком серебристом аэропланчике. Высоко, под белыми облаками. Радостно и светло на душе. Глянешь вниз – а там все леса, все зелень густая тянется. Красота! Такая ширь и простор, куда глазом ни кинь, аж дух захватывает!

Опустился он пониже, летит, крыльями покачивает, чуть макушки деревьев не задевая. Видит, как внизу разные звери со страху разбегаются. И вдруг с одной высоченной, ну точь-в-точь как гора, ели вспорхнула стайка птиц сереньких, где-то размером не больше куропатки, да – бац! – прямо к нему на самолетик и уселась. Облепили, прямо, как мухи, и улетать, похоже, не собираются. Еще радостней оттого на сердце у Бориса Алексеевича сделалось: вот и птицы его признают и ни капельки не боятся. Присмотрелся он попристальнее к пичужкам и видит, что у каждой в клювике бумажка какая-то торчит. Что за черт, что за бумажки такие знакомые? Никак в толк не возьмет. И зачем они им приспичили? Глянул повнимательнее – ба, да это же не бумажки не какие, а денежки что ни на есть настоящие! Красненькие – по десять рублей и фиолетовые – по двадцать пять. Представляете, целая куча денег! Только хотел до одной дотронуться, в руку взять, а бумажки вдруг в монеты, в деньги, значит, металлические и превратились. И такая тяжесть от этого на его аэропланчик навалилась, что полетел он тут же камнем вниз и хозяину совсем не подчиняется. Задыхаясь от страха, замахал он тут отчаянно руками на бестолковых пернатых, пытаясь прогнать их. Шутка ли, разобьются сейчас! Или уж монеты бы, глупые, побросали. Да где там, держат, упрямые, клюв не раскроют! Эх, а земля-то уж совсем близехонько… Жаль погибнуть из-за этакой глупости и дело большое загубить… А птицы противные в самый последний миг вдруг разом вспорхнули, и только их тут и видели. Да поздно уже, ничего не поправить, вот уж и трава пожухлая глазами различается…

Но нет! К большой своей радости не разбился Борис Алексеевич! Приземлился целехонек на каком-то то ли лугу, то ли поле заброшенном. Вышел невредимым из аэропланчика, огляделся – ничего кругом не видать. И куда лес большой подевался? Лишь земля да трава аж до самого горизонта. И вдруг видит: невдалеке стоит береза белоствольная на каком-то островке посреди то ли пруда пересохшего, то ли небольшого болотца. И так его к этой березке потянуло, ну прямо как к матери родной. Бросился он бегом к ней по этому самому болотцу, через воду перескакивает. Добежал, обнял за ствол белоснежный, и хорошо так ему, легко сразу стало, словно скинул с себя тяжесть какую непосильную. Вскарабкался тогда он почти на макушку дерева и видит: совсем недалеко за косогором знакомые очертания домов многоэтажных. Обрадовался. Вот здорово! А среди них и гнездышко его тут как тут виднеется…

И так ярко все это Борису Алексеевичу привиделось, что, проснувшись поутру, почесал он в растерянности поредевший затылок и попытался прикинуть: что бы набор этих разных событий для него мог означать? А вдруг сон-то вещий? Или, как говорят еще, указующий перст судьбы?

«Несомненно и однозначно, что полет над землей… свидетельствует о том, – с убийственной логикой рассуждал Шутов, энергично водя щеткой по оскаленным желтым зубам, – что дела его идут на лад, в гору, вверх. Вот и вчера вечером, значит, позвонил очередной кандидат. Какой-то Петр Петрович, кажется, из приезжих, и напросился на встречу и консультацию… Да, земля слухом полнится. Авторитетом, батенька, обрастаем… Видимо, кто-то из лечащейся клиентуры присоветовал? Похоже, из интеллигентов, очень уж вежливо и уважительно говорил… А голос, как колокол вечевой!.. Ну что ж, значит, примем меры, Петр Петрович, дражайший… Грешно отказывать жаждущим… Или страждущим… как там правильно-то?.. А черт его знает! Не все ли равно. Жаждущие ведь тоже страждущие и наоборот. А! – махнул он рукой. – Это все игра слов, блудословие, значит… Или словоблудие?.. – пристально посмотрел он на свои неровные зубы. – Как правильнее? Ну, какая разница! Главное-то не в этом…

Птицы окружили, значит вести хорошие принесли. А кто, позвольте, поспорит, про вести-то в клювиках? Давно уж подмечено, что деньги к деньгам, а… пинки к пинкам!.. – благодушно хмыкнул он на неожиданно сорвавшийся удачный каламбур. – Хоть и тяжесть велика была, да ничего, не разбился. Знаковое событие… Своя, значит, ноша не тянет. Нет-нет, похоже, что сон вещий… И береза – олицетворение светлого символа, взобравшись на которую, ждет его очередная высота: новая, значит, и более… сладкая жизнь».

От таких приятственных мыслей в душе у Бориса Алексеевича словно разом вспыхнула лампочка и заиграла торжественно музыка.

– «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… преодолеть… пространство и полет, – тихо и фальшиво замурлыкал он, соскабливая пену с намыленного лица. – Нам разум дал стальные руки-крылья, – вывел он более громко и вдохновенно и тут же порезался.»

– От черт подери! – огорченно вздохнул он, глядя на покрасневшую пену. – Нашел время песни горланить…

Он тут же заклеил ранку кусочком газеты, предварительно поплевав на него.

А, это все ерунда, мелочи жизни!.. Но вот жена, как назло, изо дня в день на нервы капает и капает. И вот опять сегодня уже с раннего утра зудила: «Бросил бы ты, Боря, эти свои занятия. Не доведут они тебя до добра. Ох, не доведут! Ну посмотри на себя, Боренька! Ну какой ты целитель?! Ты же в этом деле ровным счетом ничегошеньки не смыслишь… а людям доверчивым только головы дуришь. Ох, Боренька, чует мое женское сердце – навлечешь на себя через это ты большие неприятности. Не ровен час, и в милицию кто-нибудь заявит или еще хуже того…»

Ну не дура ли баба?! А? Что же еще может быть, значит, хуже милиции-то? Чешет языком, сама не знает чего. Ну чего понапрасну вибрировать, если все идет как нельзя лучше. Если денежки сами в руки так к тебе и плывут… И всего-то надо: чуток смекалки да грамм предприимчивости! Мозгами немного пошевелить, – хлопнул он себя по высокому лбу, – и люди сами все на блюдечке подадут. А она ноет и ноет, как застарелая грыжа. И ради чего, скажите, пожалуйста, переживаниями себя изводить? Ведь все равно такой диеты никто не выдержит, а значит… всегда можно будет словами припереть, что, мол, сами, соколики, виноваты. Надо было строго придерживаться назначенных предписаний… надо их неукоснительно соблюдать… А оттого, естественно, и результаты получились такие заниженные… Деньги в доме появились, радуйся, дурья башка! А она опять за свое: «Ну как хочешь, Боренька, но у меня, дорогой, плохое предчувствие…»

– Какое такое, значит, предчувствие? – плачущим голосом передразнил жену Борис Алексеевич и ядовито закончил: – Грабли ей в почки!

В это время затрезвонил телефон. Шутов бросил удивленный взгляд на часы:

– Гм, восемь двадцать три… И кто бы это мог так раненько названивать?

Оказалось, вчерашний, басистый, как его там… Петр Петрович. Спросил, когда можно подъехать на консультацию.

Так… В девять у него прием. Надо поработать с одним сомневающимся хлюпиком, а в девять тридцать… Хотя рановато, лучше, чтоб все же не встречались друг с другом… Назначил на девять сорок пять. Стал говорить про адрес, но Петр Петрович интригующе сообщил, что беспокоиться не стоит, сам найдет. На этом и порешили.

Без двух девять явился Кузькин, молодой человек лет тридцати с хвостиком, худощавого телосложения, в черной поношенной кепочке и с редким пушком на непропорционально большой голове. С середины августа он упорно выполняет все предписания целителя: ест не меньше шести больших ложек за день пшенной каши, обильно сдобренной сахарным песком, трижды в день выпивает сырые яйца, смешанные с тем же сахаром, и налегает по строгой рекомендации на рыбные изделия. В основном на жареный хек и кильку в томатном соусе. Ничего другого, кроме богатой витаминами морской капусты, заботливая торговля советским гражданам почему-то не поставляет, очевидно, посчитав и этот ассортимент для сытной жизни вполне достаточным. И, конечно же, по большой столовой ложке сладкого густого снадобья секретного состава Бориса Алексеевича – непременного атрибута дневного рациона каждого обратившегося к нему за помощью.

Если бы только кто знал, кроме, понятно, самого Кузькина и его заботливой старенькой мамы, как эта самая почтенная каша ему опротивела! Ух-х! Не говоря уже о распроклятых яйцах, от которых судорогой так и сводит челюсти, как от самой ужасной дряни. Да они категорически не желают заползать в горло, а так и просятся обратно наружу. Но, сделав над собой великое усилие и собрав всю имеющуюся волю в кулак, Владик давится, но продолжает ежедневно совершать эти диетические самоистязания.

Эх, и чего только не сделаешь ради торжества науки и… будущей собственной волосатости!

Усадив клиента на стул, Борис Алексеевич начал внимательнейшим образом всматриваться в его скудную растительность на голове.

– Так, так, та-ак… Посмотрим, посмотрим, что тут у нас, – певуче протянул он, испепеляя глазами лысину с редким пушком. – Диету строго соблюдаете? Рыбу едите? – подбросил он простенькие вопросы.

– Каждый день, как и положено, Борис Алексеевич, – вздохнув, отчитался Кузькин. – Только вот с рыбой-то… в магазинах неважнецки, – добавил он после паузы, – хек да килька в консервах… И этих-то еще наищешься. Ну иногда еще минтай попадается…

– Ну ничего, ничего, – покровительственным тоном успокоил целитель, – продукт неплохой. Сам люблю эту рыбу… А с яйцами как дела? – подкинул он еще вопросик, доставая зачем-то рулетку.

– Пью! – сокрушенно выдавил Кузькин. – Но еле-еле. В глотку совсем не идут, того и гляди что рыванет… Уж такая противная штуковина! Аж слезы из глаз потом…

– Да-а? – задумчиво отозвался Шутов, водя рулеткой по подопытной голове. – А я вот, знаете ли, с превеликим удовольствием… Жена не успевает покупать. Понимаю, что трудненько, но это, пожалуй, главный ингредиент вашего будущего успеха. Тут уж сами решайте… Яйца, скажу вам, ничем не заменишь!

На что Кузькин только шмыгнул носом и тяжко вздохнул.

Сделав замеры, Борис Алексеевич начал скрупулезно всматриваться в деления рулетки, поднося их сначала к окну, а затем сверяя с цифрами в толстой тетрадке.

– Ну вот, – торжествующим тоном произнес он, – а вы все переживаете. И совершенно напрасно. Линия роста волос пошла в наступление…

В это самое время Шутову, однако, показалось, что кто-то довольно громко сказал: «Вранье!» На мгновение выдержав паузу, он подозрительным взглядом скользнул по Кузькину, робко подозревая его в авторстве услышанной фразы, но тот сидел на месте как ни в чем не бывало. Затем оглянулся по сторонам и, решительно ничего не обнаружив, тут же продолжил речь:

– Э-э, так вот… я сравнил с показаниями двухнедельной давности… и ничего не могу поделать. Три раза замерял! Два миллиметра… Пока немного, но что вы хотите, такой запущенный вариант, – сокрушенно добавил он весомости в интонации. – Да сами, Владислав Семенович, взгляните! – и сунув Кузькину одно небольшое зеркало в руки, а другое, побольше, собственноручно наставил ему на лысину. – Во-от смотрите, – стал он нежно водить нераскрытым фломастером, – видите? Здесь и здесь линия явно пошла наверх, и сами волосинки уже выглядят… более толстыми и… здоровыми.

– А мне вот кажется, что ничего не изменилось, – после некоторой паузы упрямо возразил недоверчивый Кузькин, – по-моему, все так и осталось.

– Ну что вы, – искренне возмутился Борис Алексеевич, – что ж, я вас обманываю, что ли?!

И тотчас же приговором предыдущим словам кто-то вновь произнес: «Вранье!». Шутов удивленно вскинул брови, но, облизнув тонкие губы, останавливаться не стал, а продолжил горячо убеждать:

– Может быть, вам оттуда не так и заметно, а я вот отчетливо вижу. Никаких сомнений! Процесс, значит, не скорый, но регенерация явно началась. И рулетка тому свидетель… А где вы видели, чтобы быстрее? Кто за это возьмется? Да за эту проблему, дорогой мой, Нобелевская премия назначена!.. Да. Так-то вот… Кто решит, тот и получит, – закончил он многозначительно.

Убедив нерешительного Кузькина и получив очередную плату за лечение, Борис Алексеевич на прощание подбросил ему словесного оптимизма и, дружелюбно похлопав по плечу, выпроводил за дверь.

Вернувшись в комнату, он тут же достал из нагрудного кармана рубашки и, ласково поглаживая в руках, любовно оглядел парочку свежих красненьких десяток.

– Гррабежж! – выстрелом бабахнуло в тишине.

От неожиданности Шутов нервно вздрогнул и просто обомлел, сразу увидев здоровенную черную птицу, сидевшую на серванте.

Похоже, что произнесенные слова относились именно к этому пернатому существу, потому как больше никого другого рядом не наблюдалось.

Борис Алексеевич сильно побледнел и облизал вдруг пересохшие губы. Это уже попахивало какой-то мистикой. Оч-чень нехорошо! Хотя… Ну конечно же!

В следующий момент он бросился, обследовал все помещения, включая и кухню, и облегченно вздохнул. Сразу в двух из них форточки оказались открыты. Теперь-то уж ясно, откуда взялась эта пернатая гостья… А может быть, впрочем, и гость? Так что мистика тут явно ни при чем.

– Фу ты черт! – Борис Алексеевич даже слегка улыбнулся. – Ну надо же до чего додумался, дурак! Самому бы не плохо головенку-то пролечить, чтобы крыша не съехала, а то все другим, альтруист проклятущий, помогаешь… Да, кстати…

Он проверил показания часов. До прихода нового басистого клиента оставались считанные минуты.

– Надобно эту птичку-то выпроваживать, а то люди прибудут и… на вот тебе – уголок Дурова!.. Да нагадит еще где-нибудь…

– Дуррак! – гаркнула тут же пернатая, и опасения Бориса Алексеевича сбылись.

– Ах дурак! – внезапно озлобился целитель, почему-то больше не удивляясь на способности птицы говорить. – Сейчас ты у меня узнаешь, почем фунт перьев!

Подбежав, он распахнул окно, закрыл дверь в смежную комнату и, вооружившись взятой из-за шифоньера лыжной палкой, кинулся на нахальную гостью.

– А ну пошла! Я вот тебе покажу, кто здесь дурак! Сейчас твои перышки поглажу!..

Тут в комнату ворвался сильный порыв ветра, вмиг разбросав какие-то бумажки, лежавшие на столе. А птица под нависшей над ней угрозой сорвалась с места и совсем неожиданно для Шутова нырнула… (вот так фокус!!!) прямо в большое зеркало трюмо и удачно устроилась на верху отражения шифоньера.

Целитель обалдело вытаращил глаза. На самом предмете птицы не было, а на его отражении… да! Как же такое возможно?

Он безумным взглядом уставился на зеркало, что-то соображая, а затем перевел глаза на шифоньер. Ум заходил за разум! Там птица была, а здесь… ее нет! Ну вот, теперь-то уж точно мистика!

В это время раздался требовательный звонок, отчего Борис Алексеевич нервно вздрогнул и взглянул на часы.

– Девять сорок пять, ровнехонько… Ни минутой раньше, ни минутой позже. Прямо с немецкой пунктуальностью. Очень не вовремя! – оторвался он от созерцания пернатой. – Не мог уж минут на пять опоздать! А то неудобно, такой бардак!..

На прямо сказочные проделки залетевшей птицы удивляться не было времени, и, прикрыв окно и подобрав разбросанные бумажки, целитель пошел отпирать дверь, взглянув попутно на отражение в трюмо. Но все оставалось по-прежнему: там птица была, хотя на самом деле… ее не было! Черт знает что!

Открыв дверь, Шутов рассмотрел на площадке загорелого, хорошо одетого мужчину в черном берете и с тростью в руке, а рядом с ним – низенького и большеглазого толстяка в клетчатой кепке с торчащими, как у кота, усами. Вполне возможно, что шофера.

– Борис Алексеевич? – цепко кольнув взглядом, справился загорелый и, не дожидаясь ответа, пробасил: – Добрый день. Как и условились, в девять сорок пять, – и, словно в доказательство, достал и открыл замечательной работы большие карманные часы.

– Да-да, конечно… Извините, что заставил немножко подождать… Ликвидировал внезапный беспорядок, – оправдываясь, пояснил целитель. – А это, извиняюсь, с вами? – кивнул он на зеленоглазого толстяка.

– Да, это мой помощник. Не помешает? – глянул вопросительно высокий в берете. – Тоже, понимаете ли, с одной проблемкой. Думаю, что по вашей части…