Текст книги "Зеркало, или Снова Воланд"

Автор книги: Андрей Малыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Ну, по-моему… какой-то купец или промышленник… кажется, в начале этого века… – неуверенно выдавил Шумилов. – Но, честно говоря, не припомню.

Загорелое лицо собеседника выразило разочарование.

– «… какой-то купец или промышленник…», – повторил он. – Вы, коренной житель этого древнего города, совершенно не знаете его истории! Эту фабрику, к вашему сведению, заложил Николай Федорович Дунаев, известнейший и богатейший купец, и не в начале века, а в тысяча восемьсот пятидесятом году по вашему исчислению. И вначале, естественно, она носила имя своего основателя. Что, согласитесь, вполне закономерно. Правда, потом в честь побед на Балканах, она получила название «Балканская звезда», и по переписи населения тысяча восемьсот девяносто седьмого года на фабрике уже работало целых девятьсот сорок человек… – сообщил он назидательно. – На какой-то момент она была даже крупнейшей в вашей стране… Вот так-то, любезнейший… А вообще, Дунаевы в вашем городе еще владели одной из крупнейших в России спичечных фабрик и, скажу даже больше, – понизил он голос, – первый телефонный аппарат в городе установили именно они! Так что вам как истинному патриоту города эти сведения, я думаю, будут небезынтересны… Ну да ладно, хватит об этом, – вздохнул он многозначительно, – скоро и здесь произойдут изменения.

– Что, другие сигареты будут выпускать? – насторожился Шумилов.

– Для начала исправят допущенную несуразность с названием фабрики, – уверенно проговорил собеседник, – а уж потом и за продукцию возьмутся. Но это обязательно случится, уверяю вас, и прошу не сомневаться!

– И что… вы можете сказать… когда все это произойдет… и даже назвать время, когда эти самые изменения наступят? – недоверчиво спросил хозяин квартиры.

– Конечно же, уважаемый! Не сомневайтесь! Для нашего ведомства это – пустяк! Ровно через пять лет вернется ее старое и более благозвучное название – «Балканская звезда», а потом уже и все остальное… И я даже больше могу вам сказать, – пристально посмотрел на хозяина гость, – и вы тоже здесь сыграете отведенную вам роль…

Валерий Иванович еще больше удивился.

– Интересно, какую? Уж не работать ли я там буду? Может быть, райком партии или горком меня туда направит?..

– Не все сразу… Не надо спешить, любезнейший, – уверенно и властно произнес «Воландин», – но твердо могу заверить, что никакой райком вас никуда не направит. Сделать это… тогда он просто уже не сможет, и работать в том учреждении вы не будете… В этой области вы ведь не специалист. Или, может быть, я ошибаюсь? – взглянул он вопросительно.

– Ну, в общем-то, конечно… – стушевался и покраснел Шумилов, – нас просто иногда и не спрашивают об этом… Решения вышестоящей организации для нас, членов партии, обязательны…

– Нет, никаких решений не будет… но свое положительное слово вы скажете… Вот и все, и ничего другого, более конкретного, я вам пока сказать не могу… Всему, уважаемый, свое время… И, кстати, если у вас возникнет желание еще закурить, прошу не стесняться, – и с этими словами он выложил на стол свой уникальный портсигар.

Необычность портсигара сразу же бросалась в глаза. Ничего подобного раньше Валерию Ивановичу видеть не приходилось. На его темной сверкающей поверхности выделялся громадный выпуклый и мохнатый паук, отливающий золотом. Глаза насекомого, как живые, мерцали зелеными огнями, а на спине всеми цветами радуги переливался громадный прозрачный камень овальной формы, по-видимому, бриллиант, к краям туловища, от которого разбегались золотые паутинки. По периметру диковинной вещи кровавыми каплями горели рубины. Зрелище было просто завораживающим.

Шумилов попытался вспомнить описание того… другого, упомянутого в книге портсигара, который, кажется, был из «червонного золота» с каким-то треугольником на крышке.

– Да, это совсем не тот, что описан Михаилом Афанасьевичем, – глухо подтвердил Петр Петрович, – и это вас не должно удивлять. Надеюсь, уважаемый, вы не думаете, что все мои вещи в единственном экземпляре или что я уж такой несносный консерватор. Да и сами вы того же мнения, что разнообразие… полезно для здоровья. Здесь даже можно выразиться и гораздо определеннее – разнообразие есть основа мироздания… Хотя в отличие от некоторых людишек моему здоровью, как вы понимаете, ничто не угрожает, – и зеленый глаз его опять загорелся.

От этого страшного намека Валерию Ивановичу стало не по себе, и, убаюканный разговором, он еще раз невольно осознал, с кем ему приходится иметь дело.

– Зачем так волноваться, – спокойно заговорил «Воландин», – вас это никоим образом не коснется. В ближайшие… – он пристально посмотрел на Шумилова и после некоторой паузы произнес, – ну, в общем, пока вам тоже ничто не угрожает… Как и многим другим. Поэтому беспокоиться никакой необходимости нет… Это вы твердо должны уяснить. Но вскоре, в недалеком будущем, все изменится… – продолжил он с бесстрастным лицом, – и, к сожалению, для многих, не так, как бы того хотелось. Будет и обратная сторона сегодняшнего времени…

Он вздохнул и посмотрел куда-то поверх головы Валерия Ивановича.

– К большому сожалению, любезный хозяин… все дело в самом человеке. И заключается оно в том, что человек просто несовершенен, а иногда даже чудовищно несовершенен. Хотя многие известные в вашей идеологии так называемые классики и мечтали о противоположном. Эх, если бы было именно так… Много еще прольется крови, много будет предательства и больших потрясений…

От этих мрачных прогнозов собеседника Шумилову вдруг представилось, что снится ему какой-то необыкновенный сон, в котором происходят такие странные события…

– Эти странные события, уважаемый Валерий Иванович, – вернулся к разговору могущественный гость, – происходят каждый день, везде всегда и во всем. В чем вы сами недавно смогли убедиться… И не ломайте над этим голову!.. А кстати, уважаемый, – оживился он, – не хотелось бы вам узнать, а что же будет с вашими знакомыми, которых сегодня пришлось понаблюдать, лет эдак… через пять-шесть, предположим? Не хотите ли вы заглянуть немножко вперед… в будущее? Нам это нетрудно организовать…

– Честно говоря, – шевельнулся Шумилов, – конечно бы, хотелось. Но как?.. Видите ли… зеркало… – он тут же сконфузился, – после того, как… Ну, в общем, должен признаться, что оно разбилось!..

– Да что вы говорите! Но это же просто невозможно! Оно целехонько и совсем невредимо, – подмигнул лукаво собеседник, доставая из внутреннего кармана пиджака знакомый Валерию Ивановичу предмет.

Хозяин квартиры оценивающим взглядом пробежался по извлеченной вещи, потом скользнул глазами по столу, где до этого момента находилась подставка от зеркала, и на прежнем месте ее не обнаружил…

– Странно… Вроде бы оно…

– Валерий Иванович, вы как будто мне не доверяете? – протягивая зеркало, укоризненно заметил гость.

– Ну что вы, что вы, – оправдываясь, засуетился Шумилов, – но, видите ли… все так необычно, все так сегодня ужасно запуталось…

Он установил перед собой чудесный экран и взглянул вопросительно на «Воландина».

– Скажите, а что мне делать теперь?.. Назвать, как в прошлый раз?..

– Нет, не обязательно, просто смотрите и все… – ответил гость равнодушно.

И тут же поверхность зеркала зарябила, по ней побежали какие-то полосы, потом все мгновенно залила какая-то неимоверная чернота, и вдруг секретарь парткома увидел знакомый зал заводского клуба в траурном убранстве. Без головных уборов, со скорбными лицами толпились люди, многие из которых были знакомы. У стен стояли венки, и тихая печальная музыка заполняла собой помещение. Посередине же зала в людском окружении находился гроб, обтянутый красной материей, в каких по традиции провожали в последний путь только членов партии. Изображение внезапно приблизилось. И вот уже ясно видны заплаканные женские лица в траурных черных накидках, а среди них с мертвенным, постаревшим лицом жена Григория Абрамзона Муся Марковна… и рядом с ней дочь Галина… Изображение еще приблизилось, и теперь Валерий Иванович отчетливо рассмотрел все такое же полное, но уже чрезвычайно бледное, с искаженными смертью чертами лицо… начальника отдела снабжения.

– Боже мой… Григорий Исакович… умер… – покачав головой, прошептал хозяин квартиры.

– Да-да, – спокойно подтвердил гость, – через два с небольшим года… цирроз печени, милейший. Умрет в больнице… ночью, во сне… все произойдет очень быстро. А что поделаешь, раз человек смертен, а иногда бывает, что и внезапно смертен…

От этих обыденно произнесенных слов у Шумилова аж в затылке похолодело.

Но вдруг всякое изображение пропало, а мгновениями позже экран загорелся опять. И снова перед глазами поплыло траурное убранство. Тот же зал, почти те же самые люди, но в объекте скорби Валерий Иванович теперь узнал… Павла Васильевича Бородкина.

– Через два года и девять месяцев… – словно врач, спокойно комментировал «Воландин», – обширный инсульт, прямо на даче… в воскресенье… в тринадцать часов… ничего не поделаешь…

Внутри хозяина неприятно заныло, и он как-то рассеянно и жалко посмотрел на нового знакомого, а тот, поймав взгляд, как ни в чем не бывало, развел руками.

– Все понимаю, но ничего не поделаешь, уважаемый. Естественная смерть от старости, смерть редкая, и чаще всего неестественна для человека…

Ну, а затем Шумилов увидел и узнал, что через три года и пять месяцев от рака желудка, через два с небольшим месяца после операции, дома, уйдет из жизни еще один ближайший соратник Орлова – его заместитель по филиалу завода Федор Иванович Пиунов.

И хотя в таком многочисленном коллективе подобного рода мероприятия случались отнюдь не редко, но наблюдаемая картина рисовалась исключительно мрачной. Тем более что все «умершие» люди пребывали пока что в полном здравии и в такие короткие сроки заканчивать свой жизненный путь уж явно не собирались.

Последней же черной каплей во всей этой жуткой истории были кадры похорон самого… Льва Петровича Орлова, которого секретарь парткома нашел лежащим среди цветов в красивом полированном гробу, в более просторном, но тоже знакомом помещении при значительно большем стечении народа. Среди своих, заводских начальников, он отметил и некоторых руководителей с других предприятий города, а так же и множество новых, совсем не известных лиц…

Петр Петрович хладнокровно пояснил, что умрет Орлов, как он выразился, в «красивом возрасте», в шестьдесят шесть лет и шесть месяцев от роду, от внезапной остановки сердца холодным февральским утром… около шести часов, находясь в столице в очередной командировке…

Шумилов снял очки и тяжело откинулся на спинку кресла.

– Вы знаете… Петр Петрович, что больше всего угнетает здесь, так это подробности… смерти.

– А что особенного, – непринужденно промолвил тот и пожал плечами, – самые обыкновенные подробности, которые сопровождают каждый факт ухода из жизни и, прошу простить, всегда бывают самой интересной информацией для всех живых… К тому же чаще смерть бывает куда менее мучительна, чем ее ожидание. А, кстати, дорогой мой, не хотите ли подобным образом взглянуть и на себя?

– Нет, нет! Что вы… – с ужасом резко отшатнулся от зеркала Валерий Иванович, словно был следующим звеном в этой страшной цепи.

– Хорошо, хорошо, ну зачем же так переживать, я ведь только предложил… Настаивать не в моих правилах. Я ведь уже намекал, что вам в этом смысле пока… в ближайшие годы ничто не угрожает. Насколько я знаю, у вас крепкие корни и хорошая генетическая наследственность по линии обоих родителей, а ваш дед Егор Матвеевич, надеюсь, помните, на каком году закончил свой жизненный путь. Не так уж давно все это и произошло…

– Конечно же, помню, на девяносто втором, – живо ответил хозяин, – но, простите, для живущих людей смерть их родных или знакомых – факт всегда и совсем не рядовой… В такие моменты невольно задумываешься и о себе… Зрелище далеко не из приятных…

– Я понимаю, что картины безрадостные, но вы должны согласиться и со мной – то, что сегодня довелось увидеть и узнать благодаря этому простенькому на вид предмету, – и он кивнул на стоявшее на столе зеркало, – разве может кого-нибудь обрадовать? Как вы изволили выразиться, зрелище тоже не из приятных… Так ведь? А это всего лишь маленькая часть, если можно так выразиться, лишь только мизерный фрагментик от общей картины, написанной человеческими пороками… И каждый, словами известного вам документа, должен нести свой крест… то, что он заслужил… Разве не так?.. И об этом не следует забывать… Да, уважаемый, – продолжил он задумчиво, – жизнь – это большой театр, где большинство людей только и делает, что обманывает друг друга. Родители детей, дети родителей, мужья жен, а жены мужей, начальники подчиненных, а те, в свою очередь, их, главы одних государств глав других и так далее… Это как один большой порочный и замкнутый круг… Я понимаю, что вы хотели бы мне возразить, но уверяю вас, что совершенно напрасно. Не получится… Это как с детства приобретенная болезнь, болезнь раздвоения личности: думаешь одно, делаешь другое, а говоришь уж совсем третье… Да вы же сами недавно точно так же об этом рассуждали. Не так ли?..

И не обращая внимания на реакцию собеседника и положив руки на набалдашник трости, продолжал, унесшись взглядом куда-то в неизвестность.

– Поверьте мне, уважаемый Валерий Иванович, тот бывает безмерно глуп, кто считает, что связь времен можно нарушить. Этот процесс не подвластен человеческой воле, хотя и можно его весьма осложнить… Ведь еще в моральном кодексе ваших далеких предков русичей-скифов ложь жестоко осуждалась. Об этом говорят и древние слова: «Чаще и яро секи злостного плута!» – и зеленый глаз гостя снова загорелся. – И должен вам сказать, что ложь тогда считалась самым тяжким грехом, а лжеца предавали самой страшной, пожалуй, казни… Его привязывали к повозке, запряженной парой быков, а сверху заваливали горой сухого хвороста и поджигали. Когда же огонь разгорался и начинал припекать спины быкам, они, обезумев от страха, пускались бежать и неслись, что есть силы под вопли и стоны приговоренного, не разбирая дороги. И, как вы понимаете, чем быстрее они неслись по степи, тем сильнее раздувалось пламя костра, и быстрее сгорало содержимое повозки, развеивая прах лжеца на большом пространстве в назидание всем остальным… Вот так-то, милейший! Ваши предки были далеко не так глупы, как многие из живущих имеют об этом представление… хотя и поступали жестоко. Но жестоко по отношению к одному во благо всех остальных… А как поступаете вы?

– Да, конечно… пример впечатляющий, – тихо отозвался Шумилов, представив безумно мечущихся по степи животных с пылающим сзади них морем огня и дикими криками заживо сгорающего человека, и, не зная почему вдруг сильно покраснел.

– Ну полноте, любезнейший, стоит ли стыдиться по таким пустякам. Нельзя же в самом деле все воспринимать так буквально… Вы только попробуйте себе представить, если бы люди что думали, то и говорили. Ну, к примеру, если бы тот же самый врач, зная точный диагноз больного, сообщал бы пациенту, что у того нет никаких шансов на спасение. Или, предположим, какая-нибудь красавица вдруг взяла бы, да и ляпнула прямо в лоб решившему поухаживать за ней кавалеру, что, мол, он совсем некрасив и… у него изо рта отвратительно пахнет? А, каково? Или представьте себе, что вы соблазняющей вас обольстительнице грубо, но правдиво резанете в глаза, что, мол, так вот и так… но вы мне совсем не нравитесь и у вас… некрасивые ноги?.. А? Ну а если вы своему разлюбезному Льву Петровичу самым приятным образом сообщите, что он редко гладит брюки или… что он вообще сегодня плохо побрит? Хотя все это может быть и сущей правдой…

– Ну, это, конечно, что и говорить… Здесь вы совершенно правы… Надо же знать хоть какие-то основы психологии… просто правила поведения в обществе, что человеку нравится, а что нет. Без этого можно наделать кучу таких ошибок… и нажить себе несметное число врагов… Лишний раз напоминать человеку, как вы сами об этом недавно говорили, что он несовершенен, совсем ни к чему…

– Да, кстати, – перебил его «Воландин», – позволю себе лирическое отступление от темы нашего разговора. А у вас ведь, насколько я знаю, была такая мыслишка – немного расслабиться, а? Так ведь, если я не ошибаюсь? Но тогда вы от нее отказались и правильно сделали. Нельзя же вот так, в одиночестве, даже ни с кем не поговорив… А вот сейчас, уважаемый, пожалуй, самое время ту вашу задумку осуществить. Эта процедура, вы же знаете, всегда ко многому располагает… К тому же в моем присутствии, я вижу, что вы себя очень скованно чувствуете, а это не способствует открытому диалогу. Воображение у вас богатое, вот… и представьте себе, что… читаете продолжение сочинений уважаемого Михаила Афанасьевича о моем прошлом пребывании, и вам сразу же станет легче… Так вы не против моего предложения?..

Хозяин квартиры тут же проворно вскочил.

– Да я бы с удовольствием, а то уже голова просто кругом идет… Кто ж против посидеть в хорошей компании… Вот только… – замялся он и непроизвольно бросил взгляд на часы.

– Ну, вот об этом не стоит и беспокоиться, – заметил гость. – Жена и дети ваши крепко спят, и до утра никто из них не проснется. Уж вы мне поверьте!.. Свой доклад завтра… извиняюсь, уже сегодня вы непременно допишете. Для этого у вас будет достаточно времени… И выспаться успеете… А на часы смотреть не советую… А чтобы вас они не смущали, – и он сделал движение внешней стороной кисти руки, словно прогонял муху, отчего стрелки часов тут же исчезли. – Пусть до утра погуляют. И вообще, любезнейший, прошу ни о чем не беспокоиться. При всем уважении к вам должен заметить, что наши возможности, как вы понимаете, все же сильно отличаются…

– Я понимаю… конечно… – смущенно покраснел Валерий Иванович, – но что-то я должен все-таки делать… У нас так принято – быть гостеприимными.

– Конечно, должны, – улыбнулся «Воландин», – я и не собираюсь лишать вас инициативы. Общение – это главное, милейший… без него всякое движение, а значит, и сама жизнь обречены на бессмысленность… Но самое лучшее, что вы сейчас сможете сделать, так это, если не составит большого труда, внести мой саквояж, который я, к сожалению, оставил там… перед вашей дверью.

– То есть, как оставили, Петр Петрович, – изумился Шумилов.

– Так его ведь могли уже давно… того… как вы понимаете, увести… то есть унести, – и он, больше ни о чем не говоря, тут же бросился почти бегом в коридор.

Спустя мгновение Шумилов вернулся довольный, неся в руках внушительный потертый саквояж из толстой темно-коричневой кожи с каким-то тиснением по бокам.

– Все в порядке, Петр Петрович, напрасно поволновался… никуда ничего не пропало. Но вообще-то, должен заметить, что очень рискованно. Народец сейчас, знаете, ох, какой…

– Конечно же, знаю, – удовлетворенно хмыкнул гость, – уж мне ли не знать. Один ваш распрекрасный Николай Семенович… Лужин чего только стоит. Он-то бы уж точно мимо находки не прошел. Эх, жаль, не на своем месте находится человек!.. Самое бы его место – в дворниках походить… Но время еще есть впереди… – и он как-то загадочно улыбнулся.

В саквояже обнаружился хрустальный пузатый графин с холодной бесцветной жидкостью, оказавшейся водкой. Красная икра в прозрачной вазочке с ажурной крышкой, черная икра в фарфоровой икорнице, на крышке которой лежал, извиваясь, голубой осетр. Тонко нарезанная коричневатая рыба в хрустальной тарелке, куски горячего мяса в сверкающей кастрюльке, политые каким-то соусом и пересыпанные веточками зелени, белые маринованные грибы, а также горячая отварная картошка в глиняном горшочке и круглая серая булка, посыпанная сверху какими-то пряностями.

– У-у, да тут целое богатство, Петр Петрович, – воодушевленною засуетился хозяин, выставляя на стол содержимое саквояжа и щелкая языком, – сплошной дефицит, чего днем с огнем и в магазинах-то не найти.

– Неужели, – искренне удивился «Воландин», – скажите, пожалуйста, а куда же все подевалось тогда? Что, у вас страшная засуха случилась, наводнение произошло или морозами все побило? Или какая-то другая приключилась напасть?

– Нет, что вы, – ловко орудуя на столе, ответил Шумилов, – погода была в полном порядке. Даже и сейчас на удивление тепло. Солнце сегодня почти что весь день не заходило. Откровенно говоря, давно такой хорошей погоды не наблюдалось. Как пишут в газетах синоптики – средняя суточная температура на один-два градуса выше многолетней… А вот куда чего подевалось… сказать не берусь оттого, как никакого понятия о том не имею… И самому бы неплохо узнать, потому что за мясом и колбасой приходится в Москву раз в две или три недели гонять… Припасами запасаться… Я уж не говорю там о всяких прочих подобных деликатесах, – и он махнул рукой в сторону рыбы и черной икры.

– Что вы говорите? – еще больше удивился гость. – Так за это время у вас уж, наверное, все испортится… И тот самый первоначальный вкус и аромат продуктов улетучится навсегда. А насчет погоды можете не волноваться – еще с недельку хорошей она постоит. Будет сухо, безветренно и тепло…

– Нет… Петр Петрович, почему же испортится? – уверенно возразил хозяин, разливая по стопкам прозрачную жидкость. – У нас ничего не испортится, потому что все по холодильнику и морозильнику распределено… А насчет первоначального вкуса и аромата, честно говоря, уж и не знаю… Вполне возможно, что уже и не те… Но не такие уж мы гурманы… не до жиру, как говорится…

Так, ну вот теперь все готово, – оживленно потирая руки, просветлел лицом Валерий Иванович. – Вот и капустка домашняя, и соленые огурцы… Как раз к картошечке горячей… Все сами готовили… Прошу, Петр Петрович. На правах хозяина… по традиции разрешите предоставить вам право на тост…

– Ну что ж, – медленно заговорил гость, – раз уж у вас так принято… тосты произносить… то нарушать установившиеся порядки не будем. Традиции – вещь важнейшая, они соединяют времена и эпохи. В любом ведомстве, Валерий Иванович, без традиций нельзя… А раз уж наша с вами встреча состоялась, то предлагаю этот тост за то, чтобы настоящее событие не осталось… безликим и, как и было задумано, оставило бы в памяти свой след. А как историк с приличным стажем к этому, любезный хозяин, могу добавить, что сегодняшняя ночь не совсем обычна еще и потому, что без малого пять столетий назад произошло другое интереснейшее событие, оставившее на полках истории о себе исключительно заметный след. И знаете, какой? – взглянул он вопросительно на хозяина квартиры. И, видя растерянное выражение его лица, пояснил: – Ровно четыреста девяносто пять лет назад такой же вот ночью корабли Христофора Колумба вышли на остров Сан-Сальвадор. Да, так и была открыта Америка!.. Как видите, милейший, предки любителей корриды серьезно тогда наследили, – и с этими словами он одним махом опрокинул содержимое стопки в рот.

Хозяин квартиры, последовав примеру гостя, также опустошил содержимое своего сосуда, и ему показалось, что он выпил прохладную, с сильным привкусом смородины… воду!!! Он удивленно посмотрел на «Воландина».

– Гм-м… Вы знаете, Петр Петрович… странное дело… Такое впечатление, что неудобно и говорить.

– Ничего странного, уважаемый, – удовлетворенно улыбнулся тот, – это тоже продукт, совершенно не пользующийся спросом. Хотя и крепостью в сорок шесть градусов… Да-да, не удивляйтесь, что не в сорок пять. Сами, наверное, догадаетесь, что цифра шесть по традиции мне больше по душе, особенно во множественном числе… – и он громко и откровенно рассмеялся. – Должен вам к тому же заявить, что мало еще хорошего вы видели в своей жизни. Некоторые вещи вам даже не с чем пока что сравнить, как и этот самый продукт. Это, я вам скажу, далеко не то, что производят и продают у вас… пока, в ближайшем обозримом будущем… Этот напиток совершенно не похож на то, к чему привыкли вы, а потому и не обжигает внутренности, как расплавленный свинец… Специальный, как вы понимаете, заказ. Высочайшее качество винного спирта! О каких-либо сивушных маслах здесь даже и речи не может идти. И знаете, – он вдруг доверительно и хитро понизил голос, – как называется это самое произведение?.. Ни за что не догадаетесь! Чертова смородина! – и он снова рассмеялся. – Удивительная вещь, я вам скажу!.. Один голландский винодел разработал рецепт… Еще в конце семнадцатого века…

Хозяин квартиры тоже смущенно заулыбался и тут же почувствовал внутри приятное тепло, которое медленно начало разливаться по всему организму, словно наполняя его энергией.

– Налейте еще по одной! Для того, чтобы понять и оценить эту вещь, одной дозы здесь явно маловато, – порекомендовал гость.

Налили и выпили по второй.

– Вполне с вами согласен, – все более воодушевляясь, проговорил Шумилов, закусив капустой и намазав на хлеб толстый слой черной икры. – А вы, Петр Петрович?

– Я сразу не закусываю никогда, – ответил тот, – поэтому прошу не церемониться и ни в коем разе по этому поводу не испытывать неудобства. Присоединюсь к вам чуть позднее. У всех свои странности, милейший, или, как вы говорили, свои сложившиеся традиции…

– Должен заметить… в нашей, так сказать, тесной… компании, – смелее заговорил хозяин квартиры, – что вы, Петр Петрович, все время говорите загадками… Все время о чем-то намекаете… Но вот о чем конкретно, пока совершенно не приходит на ум.

– И что же здесь удивительного? – проницательно улыбаясь, проговорил гость. – Ваша жизнь и есть большая загадка, в которой каждый день вы отгадываете для себя что-то новое. В этом, быть может, и заключен главный ее интерес. А в том, о чем я все время намекаю, как вы изволили выразиться, вам еще разобраться предстоит. Но это будет потом… А сейчас не дергайте, голубчик, за удила. Всему свое время…

– Хорошо, я вас понял. Но тогда… раз уж у нас с вами завязался такой доверительный разговор, могу я полюбопытствовать, почему вы… все же оказались именно здесь, у меня, а не где-то в другом месте?..

– Не надо хитрить, уважаемый, – усмехнулся гость, – вы задали тот же самый вопрос, но только другими словами. Это все равно, что пытаться войти в один и тот же дом, но через разные двери. Цель здесь совершенно одна и та же. Ценю любознательность в людях… – Он немного помолчал. – Но исчерпывающего ответа я вам дать не могу. Не в моих это правилах. Ищите сами, собирайте, как говорят, по крупицам. Человек вы наблюдательный. Кое-что я попробую вам подсказать… уже потому, что рассчитываю быть понятым. Это было бы совершенно бесполезным, окажись на вашем месте, предположим… небезызвестный вам Николай Семенович Лужин или кто-то ему подобный. Но добавить могу лишь одно: что очень уж много на вас совпало… Или, как говорят, так уж карты в колоде легли. Впрочем, как вы понимаете, просто так, ничего нигде не происходит… Для всего есть какие-то обстоятельства. Ну, к примеру, вот ответьте на простенький чрезвычайно вопрос: вы в какой квартире проживаете?

– То есть как, в какой? В этой самой, в трехкомнатной, – удивился Валерий Иванович.

– Да нет, я не это имел в виду, уважаемый, а номер квартиры у вас какой? – глядя в упор, хитро прищурился «Воландин».

– Пятидесятая, – быстро ответил хозяин… и тут же осекся…

– Ну вот, видите, вы все без дальнейших намеков поняли. Маленькое, казалось бы, совпадение… Лишь номер квартиры. – Опустил он задумчиво вниз глаза. – Да, любезный хозяин, в тот раз, как вы помните, мне тоже приглянулась квартира под номером пятьдесят… Но, не волнуйтесь, совсем по другой причине. И, знаете ли, в прошлое путешествие так ваша столица мне омерзела… Так много встретилось гадких людишек… что захотелось, голубчик, вдохнуть чего-то свеженького, взглянуть на провинцию, и узнать, а как у вас поживает народец. И чувствую, милейший, что не ошибся. Что воздух здесь гораздо чище… Однако, надо признаться, что и у вас еще порядком глупости и зловоний… А где их нет? – мечтательно произнес гость. – К тому же, уважаемый Валерий Иванович, очень уж любите вы сочинения незабвенного Михаила Афанасьевича. Насколько я знаю, у вас целых четыре книжки разных издательств о прошлом моем посещении. Интересуетесь, уважаете… А кто ж, скажите, уважения не признает?.. Ну вот, как видите, лишь некоторые из доводов, что убедили заглянуть именно к вам… – улыбнулся он откровенно. – Ну а ко всему прочему есть у меня, как у историка, и еще один, можно сказать, чисто познавательный интерес к одной вашей местности, а вернее к холму. Очень интересное местечко! Столько всего там, в землице понастроено и от посторонних глаз припрятано. Так что хотелось бы для общего кругозора хоть краешком глаза да взглянуть…

Хозяин квартиры, внимательно слушая гостя, старательно набрасывал на новый бутерброд целую горку красной икры и время от времени согласно кивал головой.

– А вообще-то люблю я круглые даты, уважаемый, – продолжил «Воландин». – Ведь если прикинуть, то уже шестьдесят годиков пролетело с прошлого моего путешествия. Многое в жизни у вас изменилось… Но вот сами люди, как я заметил… пока меняются чрезвычайно медленно. Столько в некоторых видится спеси, столько прячется ненужной гордыни… И хотя у каждого свой путь, но возноситься над другими – элементарная глупость, словно кому-то две жизни отпущено и в этом его преимущество. Согласитесь, ведь с собой все равно ничего не возьмешь, сколько бы ты при жизни ни накопил. А вот о том, какую память ты о себе оставишь, подумать совсем бы не худо. Это, скажу я вам, гораздо поважнее любого нажитого богатства… Но большинство из живущих над подобным вопросом почему-то совсем не задумываются. Хотя вроде бы и вещь очевидная… Я уж не говорю о том, уважаемый, что никто не пошевелит мозгами, не уяснит себе, что чем больше ими накоплено и оставлено, тем больше осложнений будет у живых… Да-да, – многозначительно посмотрел он на хозяина квартиры, – уверяю вас, именно так. Мирно, к сожалению, почти никто ничего еще не смог поделить. Процесс дележки любимые родственнички чаще всего доведут до такого состояния, что возненавидят друг друга аж до самой своей смерти, что ужасно глупо и, простите, смешно. Правда, и сами умершие бывают веской тому причиной. Напишут эту самую бумажку-завещание, где почти все добро накажут передать кому-нибудь одному, а остальным лишь только, как принято у вас говорить – на орехи, и думают, что совершают великое благо… Ах, если бы только знали они, какая обида и ненависть обделенных выплеснется потом на облагодетельствованных ими родственников. Это, пожалуй, похуже иного… грозного явления природы.

Положив нога на ногу, он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.