Текст книги "Зеркало, или Снова Воланд"

Автор книги: Андрей Малыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Автомашина тут же дала задний ход, и Остроглазов вместе с сержантом Крупеницким высадились рядом с беспечно шагающим подростком.

– Эй, мальчик! – спокойным голосом окликнул старшина. – Поди к сюда.

Мальчишка остановился, посмотрел на приближавшихся стражей порядка и нехотя направился в их сторону.

– Слышь, старшина, ну нам только таких пацанов и не хватало. Брось, пусть себе топает подобру-поздорову. Наверное, уж домой спешит? – попытался отговорить его, громко зевая, Крупеницкий. – Отвлекаемся, помнишь, как нас учили, явно на негодный объект.

– Погодь, Витек, не спеши. Вспомни, чего Лошаденко на инструктаже говорил: независимо от возраста, и даже маленьких… Лучше перебдеть, чем… недо… бдить. А ты вот пытаешься меня с толку сбить. Ведь недолго переговорить и выяснить личность, а там уж будет видно, что дальше предпринимать. Вспомнил? Игорь Данилович не зря намекал, что здесь случай особый, – и он поднял указательный палец вверх. – А ты…

Остроглазов внимательно посмотрел на пионера. Парень, как парень. Пожалуй, лет десять-двенадцать, на вид. Только вот странно, что и после школы с галстуком не расстается, так во всем наряде и блондится. Не как Пашка, племянник. И вот сандальки не по росту, ишь ты, ну очень здоровы. Так в глаза и бросаются. Пожалуй, побольше его сорок третьего размера… А вот подрастет, тогда какую же обувь будет носить? Уж не меньше… пятидесятого… Ну, таких размеров, наверно, и не бывает… Да, такой человек должен крепко на ногах стоять…

Мальчишка, подойдя, тут же вытянулся и отдал честь по-пионерски:

– Здравствуйте, дяденьки милиционеры! Успешной работы вам на боевом посту!

– Привет юной смене, – заулыбался Крупеницкий, тоже прикладывая руку к фуражке. – Разрешите полюбопытствовать, куда путь держим в столь позднее времечко?

– Да так, гуляю, – неопределенно ответил мальчуган.

– То есть как это так гуляешь, – вновь перехватил инициативу Остроглазов, – в такое вот позднее время и один, без взрослых… Это, брат, не годится. Мало ли что. А как на это дело твои родители смотрят и, кстати говоря, ты где проживаешь?

– А что тут такого? – пробасил мальчишка. – Я люблю, когда темно. А родители… никак не смотрят… им не до меня… Ну а вот живу я, дяденьки, отсюда в общем-то далековато…

Милиционеры непроизвольно переглянулись между собой.

– Так, слушай, – опять заговорил дружелюбно Крупеницкий, явно прибавив участия в голосе, – давай мы тебя мигом подбросим, куда надо, – кивнул он на стоящий автомобиль.

– Конечно же, без проблем, – по-свойски поддержал его старшина, – вмиг подвезем, куда покажешь.

– Нет, – упрямо вздохнул мальчуган, – не могу. Мне надо выполнить еще одно ответственное поручение… А там уж меня подвезут… Так что спасибо, но никак не могу.

– Слышь, а что это за такое ответственное поручение? – опять затараторил Крупеницкий. – И когда же тебе его… ну надо выполнять?

– Ну, так скажем: одно деликатное поручение, – хитро улыбнувшись, уклончиво проговорил пионер. – И выполнить его нужно уже совсем скоро. Пожалуй, не пройдет и пяти минут…

– Берем! – стараясь как можно незаметнее, уверенно процедил сквозь зубы старшина и, сделав шаг в сторону пацана, попытался тут же ухватить его за руку, но на удивление промахнулся.

Мальчишка же резво отскочил в сторону и тут же со всех ног бросился наутек.

– А ну стой! – страшным голосом закричал Остроглазов и, повернувшись к напарнику, выпалил:

– Я же тебе говорил, голова садовая, что тут дело не чисто, а ты… – и они, сорвав с головы фуражки, кинулись вдогонку за убегавшим.

Казалось бы плевое дело сильному тренированному человеку догнать малолетнего ребенка, но не тут-то было. Расстояние между бегущими почему-то не сокращалось.

– Давай в машину, – задыхаясь, выкрикнул Остроглазов и сделал, как бывало на финише, ускорение.

Крупеницкий подлетел к УАЗику, выдохнув:

– Гриша, давай жми за ними. Надо успеть опередить!

– Об чем речь, Витюша. Фигаро здесь, фигаро там.

Понятливый водитель уверенно нажал на газ и машина, сердито взревев, рванулась по набережной вперед.

Догнать на летящей автомашине любого, пусть даже и чемпиона мира по бегу, совсем ерунда, а уж тем более какого-то сопливого пацаненка. Но тут неожиданно что-то случилось с головой у водителя этой надежной техники рядового Григория Корнейчука. Она, то есть его голова, вдруг как-то сразу перестала нормально соображать. Вместо ясных и четких мыслей неизвестно откуда напустился какой-то пьянящий туман, как будто специально сбивавший с правильного решения.

Уже совсем, было, поравнявшись с мальчишкой на углу набережной и дома номер 13 по Советскому переулку, Григорий почему-то резко крутанул баранку вправо и скрипящий резиной и тормозами УАЗик… наскочил на преследуемого ребенка!

Оба сидящих в машине милиционера почувствовали, как их подбросило на чем-то мягком, затем последовал душераздирающий, но, увы, запоздалый вой тормозов и полный ужаса возглас Крупеницкого:

– Гриша, сукин сын, ты что делаешь! Ведь мы же его задавили!.. Машина остановилась, водитель обессиленно упал на баранку руля, а сержант Крупеницкий схватился за голову:

– Гриша, ну что ты наделал?! Ну как же так?.. Ведь ты пацана-то… Тут же подбежал и запыхавшийся старшина и, увидев в расплывавшейся луже крови тело мальчишки, швырнул что есть силы фуражку о землю.

– Эх, мужики! Ядрена вошь! – только и смог он произнести обреченно.

Подкативший через некоторое время на скорой помощи врач-реаниматор Виктор Семенович Ёжиков был вынужден зафиксировать у потерпевшего в результате дорожно-транспортного происшествия мальчика, говоря скупым официальным языком, летальный исход, произошедший из-за серьезных травм грудной клетки и брюшной полости, не считая множественных повреждений нижних конечностей и т. д. и т. п.

Дежурный по моргу Ливерий Интернатов крутил в руках какую-то небольшую книжечку, очень смахивающую на записную. Страницы книжонки были сплошь испещрены какими-то странными записями на непонятном языке. Некоторые из слов начинались с маленькой, а вот заканчивались почему-то большими заглавными буквами. И наклон текста к тому же был не как обычно, как всех учат в школе, вправо, а почему-то исключительно в левую сторону. Такого в своей жизни он еще не видывал.

– Черт знает что! – ругнулся служитель скорбного заведения, – какой-то сопливый пацан, пионерчик, а вот, смотри-ка, как мудрено писал. Уж не шпионил ли, не ровен час, шкет? Хотя куда там, конечно же, нет. Экая бредовая мысль в башку затесалась. Но по всему видать, что мальчишка просто акселерат… Вернее теперь уже был им… Странно, и как так поздно вечером, когда и машин и народу-то на улицах уж почти совсем не увидишь, а вот взял и вляпался? Надо же, умудрился под колеса автомобиля угодить!

Интернатов печально вздохнул, задержал взгляд на последних записях и сокрушенно покачал головой.

– Ты смотри, некоторые из заглавных букв очень уж похожи на наши, только вот… как бы повернуты в обратную сторону… Да… Ну и фигня!

Он захлопнул книжечку и бросил ее на стол. С черной обложки блокнотика сверкнул золотом какой-то крупный паук с большущей немецкой буквой вэ на спине. Ливерий открыл потемневший от времени ящик стола, достал небольшую мензурку с прозрачной жидкостью, шумно вздохнул и одним махом опрокинул содержимое в рот. Сильно и долго морщился, затем выудил из кармана затасканного халата кусок черного хлеба и, нюхая его, опять взглянул на золотистого паука. В это самое время раздался сначала робкий, а затем более настойчивый стук в наружную дверь.

– Неужели еще кого-то привезли? – пробурчал он недовольно. – Ну не дают покоя и все тут. Дьявол бы им в печенку! Не могут уж спокойно в светлое время дня помереть… Вот люди…

Интернатов пошел открывать. Оказалось, что пожаловали родственники недавно привезенного мальчишки. Нагрянули сразу целой толпой. Бабка – довольно страшненькая старуха, ну вылитая баба-яга, прифранченный отец, словно пришел, чудак, на праздник, а не на мертвого сына взглянуть, вроде бы дядя да еще пара мужиков, один из которых с какой-то очень странной, ну прямо кошачьей физиономией. Ну бывают же рожи…

Угрюмые родственнички сказали, что только что получили пренеприятнейшие известия о том, что их любимый и такой жизнерадостный мальчик попал под колеса какой-то безжалостной автомашины, и желали бы удостовериться, что это именно он.

Интернатов, ворча под нос, что уже поздно, что их заведение для простых людей сегодня уже не функционирует и надо бы дожидаться завтрашнего утра, но, получив от котообразного хрустящую трешку, все же согласился пустить их в мрачное и холодное помещение с въедшимся затхлым запахом, где на длинных, обитых белым металлом топчанах, покоились прикрытые простынями тела усопших.

Каково же было его удивление, когда, подойдя к шестому топчану и откинув простыню, вместо изуродованного тела задавленного мальца он обнаружил неизвестно откуда взявшиеся подушку, скомканное одеяло да пару широких поношенных подтяжек. И больше ничего. Тела мальчишки не наблюдалось!?

Перестав бормотать и совершенно уж ничего не понимая, Ливерий тупо уставился на опустевший топчан, затем покрутил головой по сторонам. Но все остальные покойники были на месте. Странно, но парень вдруг куда-то исчез, вот черт бы его побрал, как сквозь землю провалился. Такого в этом мрачном заведении еще не случалось, чтобы покойник сам по себе исчезал.

На недоуменный вопрос родственников, где же их мальчик, служитель скорбной обители, шумно втянув ноздрями воздух, только и смог произнести:

– Нету… Вот только что недавно вот здесь лежал, а теперь нету…

Услыхав такой невразумительный ответ, котообразный родственник тут же запричитал:

– О, наш бедный и несчастный Алик! О, наш веселый и заботливый Гарри! – словно обращался не к одному, а сразу к двум покойникам. – Зачем ты покинул нас? И что с тобой сделали эти бессердечные черствые люди?

Представившийся отцом погибшего строго посмотрел на Ливерия, отчего у того похолодело в животе и сильно задрожали колени:

– Позвольте, любезный, что значит нету. Это же полное безобразие! Ведь не мог же задавленный мальчик сам по себе отсюда уйти… Вы же понимаете. Или мгновенно вырасти и превратиться в этого грязного бородатого субъекта, подавившегося по пьянке курицей? – и он ткнул тростью в сторону здоровенного заросшего мужика, покорно лежавшего на соседнем топчане.

Понятное дело, Интернатов и сам яснее ясного понимал, что определенно не мог потому, как лично удостоверился, накрывая мальчишку простыней, что тот сильно изуродован, а одна из ног его переломана сразу аж в двух местах. Но факт оставался фактом, тело парня куда-то пропало.

Тут здоровяк в кепке и клетчатом пиджаке что-то молча сунул в руку отца мальчишки. Интернатов скользнул взглядом и в мгновение ока узнал золотистого паука с обложки книжонки.

– Да, без сомнений, это его блокнот, – как бы рассуждая вслух, заключил отец.

И тут же странный тип с пакостной кошачьей физиономией снова слезливо запричитал:

– О, наш несравненный и талантливейший Алик, который в столь малые годы подавал столь большие надежды и мог также славно писать, как в свое время гениальный Леонардо…

Но отец мальчишки его перебил, сердито нахмуря брови:

– Похоже, в этом скорбном приюте занимаются нехорошими делами?

– Вы, как всегда, исключительно правы… Петр Петрович, – тут же стал ябедничать очкарик с портфелем. – Здесь самым бессовестным образом обшаривают карманы покойников, прикарманивая их личные вещи. И наш драгоценный АЛИ…К подобной участи не избежал. А ведь это, согласитесь, нехорошо, зная заранее, что они уже ничем ответить не смогут. Так ведь, Галактион? – обратился он к клетчатому парнине.

– Знамо дело, совсем неважнецки, – угрюмо откликнулся тот.

Родственнички переговаривались между собой, казалось, совсем не замечая Интернатова. Словно его здесь больше и не существовало. А тот стоял рядом ни жив ни мертв, почти не дыша и боясь даже малейшим движением или звуком привлечь к себе их внимание.

– Какой срам! – шумно вздохнула старуха и, покачав головой, грозно стукнула палкой о бетонный пол. – Это, мессир, заслуживает серьезного наказания.

– И я держусь точно такого же мнения, – подстрекательски поддакнул котообразный, – всыпать этому забулдыге, не откладывая, чтоб свет не казался белым, – и на лице его проступила скверная улыбочка, смысл которой для служителя скорбного заведения был вполне очевиден.

Интернатов почувствовал, что ему стало нехорошо. Свет в его глазах стал медленно угасать. В последний момент он еще успел бросить взгляд на котообразного родственничка, но вместо него лишь увидел здоровенного черного кота…

Утром, приехавший наряд милиции вместе со следователем прокуратуры и специалистом судебно-медицинской экспертизы, вошли в незапертую дверь морга и услышали мощный храп, доносившийся из помещения, где лежали покойники. На одном из топчанов на подушке под теплым одеялом они обнаружили спящего мертвецким сном дежурного морга Ливерия Интернатова, от которого тянуло сильнейшим перегаром.

Когда же его с превеликим трудом наконец-то растолкали, заспанный служитель скорбного заведения, очумело вращая мутными невидящими глазами, ничего вразумительного по поводу поступившего с вечера трупа мальчика пояснить не смог. Он только пыжился и что-то невнятно мычал, недоуменно пожимая плечами, как будто об этом слышал лишь в первый раз. Но одно здесь было совершенно определенно: юный покойник бесследно исчез… как куда-то исчезли из дома в ту же ночь и любимые подтяжки с подушкой и одеялом у вконец измучившегося от страшных переживаний и угрызений совести рядового милиции Григория Остаповича Корнейчука, отца двух малолетних детей и примерного семьянина, проведшего самую ужасную ночь из всех своих десяти тысяч шестисот сорока двух с момента появления на свет.

Глава ТРИНАДЦАТАЯ
Гнусный обман

Ночь со вторника на среду Григорий Исакович Абрамзон провел, прямо скажем, беспокойно. Хотя никаких особенных причин к тому заранее не наблюдалось. Как всегда, на ночь немножко куснул. Даже, может быть, сегодня и чуть больше обычного. Да и как устоять перед соблазном, если Мусик такую шикарную курочку в духовке приготовила. У-у, попробовали бы вы, просто все пальчики оближешь! Конечно, возможно, и того, несколько и тяжеловато для желудка. Но ведь не привыкать, режим более или менее устоявшийся.

А то, бывало, ляжешь на голодный-то живот, а ночью все, труба дело. Такой патефон внутри. Так есть хочется, мама родная! Просто форменное издевательство над организмом. Хочешь не хочешь, а приходится вставать и обращаться к любимому холодильнику, как к скорой помощи. В такие сложные моменты очень уж выручает холодец. Тресканешь кусочка так три-четыре, ну, может быть, и пять с горчичкой или в крайнем случае с хренком. Ну прелесть, да и только! И тут же на боковую, храповицкого, и до светлого утречка. Все чинно и спокойненько, и никаких тебе больше позывов.

Ну а сегодня, как назло, просто какое-то издевательство. Всю ночь как на сковородке вертелся! Такое во сне прибрендилось… С утра поднялся, ну весь абсолютно разбитый. Словно всю ночь по телу чем-то тяжелым дубасили. Голова как гиря пудовая, под глазами большущие мешки. Ну, я понимаю, мама родная, если б приснились какие-то там ужасы, кошмары или издевательства. Как бывало и раньше. А то ведь, смешно сказать, какой-то мальчишка с красным галстуком. Пионер! И что удивительно, так четко и ясно все видел во сне. Ну как наяву!

Бывает, что-то приснится, а утром только глаза протрешь – и все тут же прочь улетает. В один миг все развеется. Словно ничегошеньки уж и не было. А здесь, как назло, так перед глазами, поганец, и крутится. Даже уж кажется, что и лицо его где-то мелькало. Будто раньше с ним даже встречались.

И сон-то, с одной стороны, вроде такой пустяшный, без всяких там излишних эмоций. А вот, поди ж, никак не отпускает.

А приснилось, по правде сказать, вот что. Сидит, значит, Григорий Исакович за своим рабочим столом, разными думами озабоченный, и вдруг тук-тук в дверь, так тихонечко. И заходит, мама родная, какой-то рыжий пионерчик с такими грустными-прегрустными глазами. Ну, того и гляди, пацан разревется. Садится на стул он, тяжко вздыхает и говорит:

– Эх, дяденька, так жалко вас, что просто уж мочи нет. Я даже вот и спать перестал, и есть, ничего не ем, а все о вас думаю, все вас жалею.

– А что же такое случилось, мальчик? С чего бы это? – удивленно спрашивает Григорий Исакович.

– Да как же не жалеть-то вас, дяденька? Вы ведь недавно кран подъемный украли, а теперь все время переживаете. Все думаете об этом, думаете да сами себя неприятными переживаниями и изводите.

Вот те раз! Тоже мне, жалельщик чертов нашелся! Заладил одно и то же!

Ну, Абрамзон ему глазом не моргнув и отвечает:

– Ну что ты, что ты, чудак-человек! С чего ты это взял? Нет, мальчик, ты просто ужасно заблуждаешься. Я и в мыслях-то такого никогда не держал и уж тем более ничего не воровал. Что ты. Боже упаси от такой напасти!

– Да как же, как же, дяденька, я-то ведь точно знаю, честное пионерское! – и машет, сопляк, рукой над головой. Вроде как честь отдает. – Знаю, что человек-то вы неплохой, да только ради денег его украли с другим дяденькой, Орловым. Делали-то все вы, а он только денежки прикарманил. И к тому же немалые! Ну разве ж это по справедливости? Вы все один провернули, а ему столько деньжищ отвалилось! И теперь вы все время об этом переживаете. Ох, дяденька, так жалко мне вас! У вас ведь и сердце от таких переживаний еще может заболеть. А, может, и того хуже…

Ну, паразит, так за больное и дергает!

«Ну уж нет, – кумекает про себя Григорий Исакович, – я и маме-то родной никогда б ни за что не признался, не то что там следователю какому пронырливому или прокурору. А ты кто такой, что на мою душу навязался?»

И тут вроде как телевизор какой-то включился, и по нему вся эта история с краном быстренько и промелькнула. Со все-еми подробностями, черт возьми! А коварный пионерчик сидит, так своими глазенками и буравит. Мол, видите, дяденька, я все знаю. Ну тут уж куда деваться? Видит Григорий Исакович, что дело плохо. Тогда он и спрашивает:

– Так а что же теперь делать-то, мальчик? А? Как же беде-то помочь?

– Ну, как что? Все же очень и очень ясно. Надо этот тяжкий груз, дяденька, с себя снять. Здоровье-то, ведь оно дороже. Так ведь? Вот и надо набраться смелости, пойти в милицию и все им там в деталях и рассказать.

«Ишь ты, умный какой, шкет, нашелся!» – думает про себя Григорий Исакович, а сам между тем отвечает:

– Э-хе-хе… Так ведь другой тогда груз навалится, мальчик, еще более тяжкий, чем этот – тюрьма проклятущая! А я, мальчик, понимаешь ли, в тюрьму-то идти не хочу. Ну разве там мое место? А на кого я свое хозяйство… немалое оставлю, семью родную? Нет, нет, даже не заикайся!

– Ну что ж, очень жаль, дяденька, тогда уж придется… на кладбище, – так запросто, змееныш, произнес!.. А сам опять тяжко вздыхает. Вроде бы как на самом деле, сопляк, очень жалеет. А потом подошел к двери, открыл ее и напоследок чуть не плача, с полными слез глазами и говорит: – А вы все же подумайте, дяденька, хорошенько все обдумайте. А то ведь придется на кладбище холодное, – и исчез за дверью, дьявольское семя!

Вот такая пренеприятная ерундовина Григорию Исаковичу во сне прибрендилась. Прямо черт знает что! Не знаешь, на что и подумать.

Согласитесь, не правда ли, странный сон?!

Зато в натуральном смысле слова герой минувшего вечера, Лев Петрович Орлов, почивал, прямо скажем, довольно неплохо. Ну, тут уж, сами понимаете, такой эмоциональный подъем. Столько лет терпеливо ждал, втайне надеялся, и вдруг, неожиданно, бах, как гром среди ясного неба, и на вот тебе, свершилось! Из простого орденоносца превратился в самого что ни на есть настоящего Героя. Это вам не хухры-мухры, а высочайшая оценка Родины.

Правда, разок тоже среди ночи пробудился, но так, прямо скажем, по глупости. Неизвестно почему, но вдруг показалось, что награда-то не настоящая, а так просто какая-то елочная игрушка в виде звезды. Тут же включил аккуратненько свет, глянул с робким сомнением и… совершенно напрасно. Напрасно засомневался. Все на месте, как и положено. Поблескивает, красавица! Все же здорово кто-то придумал, какой-то оччень хороший человек: с алой колодкой золотая звезда. Да на черном строгом костюме с белоснежной рубашкой и галстуком! Смотрится превосходно! Просто закачаешься!

С этими приятными мыслями и забылся опять.

Утром же так крепко разоспался, что даже уж и жена будить принялась:

– Вставай, – говорит, – мой героический муж. – Ох, шутница! – Пора на работу за новыми подвигами собираться. А то и машина того гляди подойдет.

Быстренько умылся, привел себя в порядок, позавтракал. Настроение – отменное. Внутри все так и поет, и играет!

Жена хлопотала и вертелась вокруг как никогда, нежно посматривая на супруга.

Уже одеваясь и стоя по привычке перед зеркалом, Орлов, смерив себя критическим взглядом, внезапно заколебался:

– Слушай, Деля, как думаешь, может, не стоит пришпиливать? – кивнул он на звездочку. – А то как-то нескромно… Очень уж картинно получается… Даже вроде бы и неудобно.

Жена подошла сзади и, обняв, любовно выглянула из-за плеча:

– Ну что ты, Левушка! Бог с тобой! Какие там неудобства! А я так думаю, что наоборот. Надо привыкать. Чего ж тут стесняться? Самая что ни на есть наивысшая награда Родины. Пускай все видят да завидуют белой завистью. Ведь ты же ее честно заработал, не украл. Одного здоровья на эту ненасытную махину сколько положил! Э-хе-хе, – сокрушенно покачала она головой. – Нет, нет, надо идти обязательно так. Многим, может, захочется на нее и вблизи посмотреть, – кивнула она в сторону звезды. – А где увидишь? Не каждый же день Героев присваивают!

Довольный своим торжественным видом и пламенной речью супруги, Орлов только рукой махнул:

– А, чего там на самом-то деле стесняться… И сидит, словно здесь и была!

Он накинул плащ и, чувствуя необычайную легкость, почти полетел к уже поджидавшей его автомашине.

Да, бывают в жизни моменты, когда вдруг начинаешь вглядываться в течение событий, а они в ответ так и радуют тебя, так и гладят, благодарно улыбаясь. Все катится как по маслу. Вот и сегодня не успел Орлов войти в проходную, а там уже референт Серега навстречу с большущим букетом цветов. Приятно, конечно. И лифт как-то по особенному плавно подкатил к шестому этажу. Вошел в приемную, а там тоже толпа с поздравлениями – начальники ведущих цехов и отделов с председателями цехкомов. И в числе первых, конечно же, Абрамзон с шикарным букетом гвоздик, с бутылкой шампанского и французского коньяка. Вот ведь пройдоха! Но опять же приятно, знает тонкие струны директора, этого не отнять.

Всей толпой ввалились в кабинет. В другой бы раз сразу такой оравой не пустил, а сегодня уж ладно. Все улыбаются, душещипательные слова говорят, ну как тут откажешь. Праздник, одним словом! Орлов юркнул в комнату для отдыха, находившуюся за дверью в противоположной стороне кабинета, разделся, причесался, глянул на себя в зеркало и… душа от восторга просто сладостно застонала: «Эх, мать моя женщина, хорошо-то как!»

Немного волнуясь, вошел в кабинет, ожидавшие, увидев его при полном параде, даже зааплодировали, комплименты посыпались, как из рога изобилия. Тут как тут опять Абрамзон:

– Лев Петрович, ну вы у нас красавец, да и только! Ну как будто с этой самой звездой прямо и родились. Я серьезно, без всякого подхалимажа. Ну хоть провалиться мне на этом самом месте! Дайте на эту красоту вблизи-то полюбоваться, – тут же подскочил вплотную, впиваясь глазами в пиджак. – Ох и хороша, Лев Петрович! Ну теперь под руководством такого начальника нам сам черт даже не страшен. – И, повернувшись к остальным, игриво заметил: – Ну что ж, пора, дорогие товарищи, соседям на моторный завод и бронзовый бюст шефа заказывать. Как и полагается по закону. А чего там, – махнул рукой, – ваять, так уж в полный рост. Так ведь? Лев Петрович, когда прикажете мерку подойти снимать?

Все дружно засмеялись вместе с Орловым.

– Успокойся, Григорий Исакович, а не то сглазишь еще ненароком. С тебя вот давно уж все мерки поснимали и во всю ивановскую портреты малюют да продают. А я вот сколько тебя ни прошу, ну никак директору не подаришь. Это нехорошо. Это тебя, голубчик, совсем не украшает. Ну вот теперь-то перед всеми здесь поклянись, что не обманешь.

Посмеялись еще минут с десять и разошлись. Орлов приказал секретарю пока больше никого не пускать, а сам принялся накручивать телефон, решил лично дозвониться в министерство. Смех-то смехом, а все же странно, что из Москвы до сих пор вестей никаких. Все как повымерли.

Со второй попытки на другом конце провода наконец-то откликнулись. Думал, что Генриетта Васильевна, секретарь Игоря Анатольевича – начальника одного из управлений министерства, можно сказать, своего хорошего приятеля, но оказалось, что какая-то новенькая Филомена Петровна, а Генриетта Васильевна со вчерашнего дня в отпуске. Про себя мимолетно подумал: «Ну и баб же себе подбирают, все с какими-то странными именами. Черт знает что!» Новенькая же очень приятным, располагающим голосом сообщила, что Игоря Анатольевича, к сожалению, сейчас нет на месте, с утра пораньше укатил в Госплан по каким-то срочным делам и когда появится, трудно сказать. А затем поинтересовалась, а что у него за вопросы, может быть, что-то срочное, и она чем-то сможет ему помочь. Орлов сначала заколебался, а затем смущенно произнес:

– Да, понимаете, вроде бы неудобно и говорить-то… Ну, в общем, хотел кое-что уточнить по поводу… моего вчерашнего награждения…

В трубке тут же ответили:

– Ох, извините, что сразу не сообразила. Разрешите от имени самого Игоря Анатольевича и, конечно же, от себя лично поздравить вас с такой… я бы сказала, закономерной наградой. Как только объявится Игорь Анатольевич, непременно вас тут же соединю. – А затем озабоченно поинтересовалась: – А что, разве что-то не так получилось? Какие-то основания для беспокойства имеются?

– Да нет, спасибо, все вроде бы нормально… Если не сказать больше… Но как-то уж очень неожиданно… – ответил довольный Орлов.

В трубке по-женски интригующе заметили:

– Ну вы же должны понимать, что такие большие награды бывают всегда неожиданны. Это же не какое-то там рядовое событие. Поэтому, я думаю, что никаких оснований для беспокойства нет.

Она еще что-то хотела добавить, но тут в трубке внезапно захрипело, послышались какие-то обрывки смеха, потом что-то вроде кошачьего мяуканья и знакомые короткие гудки. Связь внезапно оборвалась. Но это уже было не важно, главное, он получил долгожданное подтверждение, что его сомнения – просто наивная чепуха. Все в полном порядке, как и полагается.

И так неплохое настроение Орлова заметно улучшилось.

– Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет… – запел он себе под нос, – вот это уж, братцы мои, точнехонько!

Он вытянул из пачки заграничную сигарету с длинным коричневым фильтром, чиркнул красивой золотистой зажигалкой и, выпустив первую струйку дыма, включил телевизор. Быть может, что-нибудь расскажут и о его награждении в городских новостях. Совсем бы неплохо взглянуть, как все это выглядело со стороны.

Но тут вбежала румяная и счастливая секретарша и положила на край стола ярко-красную папку с золотистым тиснением в правом верхнем углу «Генеральный директор Орлов Л. П.», а ниже посередине «Документы на подпись».

Орлов бегло скользнул глазом по первым двум документам о создании каких-то там очередных комиссий, наложил утвердительную резолюцию и взял в руки проект приказа о премировании работников ОТК по итогам работы за третий квартал. В преамбуле документа говорилось, что именно благодаря самоотверженным стараниям работников этого славного подразделения по итогам работы за этот временной промежуток на предприятии были достигнуты очень внушительные результаты. Далее шел перечень различных цифр и процентов, неоспоримо подтверждавших авторитетные показатели, а уж затем само собой напрашивался и вывод, что без солидной денежной премии здесь уж никак не обойтись, а правее красовалось четырехзначное число этой самой награды, при виде которой Орлов, присвистнув, даже покачал головой. Чуть пониже как бы между прочим говорилось и о фамилиях руководителей, кто так умело и слаженно, не жалея живота своего, все время направлял и воодушевлял многочисленный коллектив работников этой бракозащитной структуры. И самой первой, естественно, смиренно значилась фамилия самого Павла Васильевича Бородкина, главного технического контролера завода, а справа от нее – непритязательная пятерка с двумя нулями, как скромная оценка его вклада на этом отрезке времени. Визы руководителей соответствующих структур были, как и положено, на месте.

Прочитав весь текст документа, Орлов, поиграв губами, задумчиво произнес: «Однако! Скромности Паше, как всегда, не занимать!» – и тут же нажал на небольшом пульте кнопку с надписью ОТК.

В кабинете Бородкина требовательно и резко зазвонил красный директорский аппарат. Павел Васильевич с резвостью десятилетнего мальчишки бросился, схватил трубку телефона, и лицо его засветилось счастливой улыбкой.

– Добрый день, Лев Петрович, здравствуйте, – начал он сбивчиво исторгать из себя поток отрывистых слов. – Разрешите еще раз, понимаешь, от всей души вас горячо и сердечно поздравить, – и он приложил руку к груди, – с самой высокой оценкой Родины. Пожелать вам, Лев Петрович, отменного здоровья на целую сотню лет, огромного счастья и непременной удачи, понимаешь, во всех ваших делах. Ну а мы, ваши преданные помощники, будем, понимаешь, и дальше верой и правдой служить… нашему общему делу и шагать с вами нога в ногу. Слушаю вас, Лев Петрович…

– Спасибо, Паша, за добрые поздравления, понимаешь, – шутливо передразнил он своего подчиненного. – Ты прямо художник слова. Я их все, безусловно, принимаю. Здорово сказал, а в особенности насчет того, чтобы, как ты выразился, идти нога в ногу. Это, конечно, хорошо… Но вот сам ты шагаешь уж очень широко. Смотри, штаны не порви.

Улыбающееся лицо Бородкина приняло недоуменное выражение и густо покраснело.

В то же самое время кто-то тихонько стукнул в дверь кабинета и, уже войдя, задал вопрос: «К вам можно?»

Павел Васильевич отчаянно замахал рукой на вошедшего, давая понять, что его присутствие здесь сейчас совершенно неуместно и чтобы тот немедленно удалился. Но требование его осталось невыполненным, и пришедший никуда не ушел.

– Извините, но я вас не очень-то понял, Лев Петрович, – проговорил он конфузливо, приглаживая волосы на голове.