355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Белый » Том 4. Маски » Текст книги (страница 4)
Том 4. Маски
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 13:31

Текст книги "Том 4. Маски"


Автор книги: Андрей Белый



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Переюрк

И закапали желчи на смоклую крышу: под оттепель; свистами сносятся сурики, листья; и крукает воздух сырой: воронье улетает над сиплой осиной сквозь синюю просинь: неясною чернью – в неясные черни.

На лысый подхолмик привстав, опустился в колючие кучи репейников, в сростени кустиков; цапкие лапки раздвинув, ощупывал доски забора: высок; и ясно, что не осилил Мардарий Муфлончик железные зубья; здесь след; здесь стояло весомое, твердое тело; здесь стало оно невесомым и газообразным; ага, – доски спилены: на перегибах гвоздей еле держатся, – две; отогнув, обнаружил проход в переулочек:

– Ловко!

И – нос в Гартагалов: пустой, так что можно нос выставить —

– юрк,

– переюкр, – выюрк,

– вьюрк, —

– под защиту доски, потому что пред тумбой, спиной на нее, лицом – в прорезь, стоял офицер с бороденочкой рыженькой, с присморком, при эксельбанте [8]8
  Эксельбант(неправ.) – аксельбанты – наплечные шнуры у штабных офицеров, адъютантов, жандармов.


[Закрыть]
; и шпорой бренча, свежей лайкой, белей молока, папироску выбрасывал; глазки, как рожки улитки, наставились на Никанора Иваныча с юмором: интеллигент на волне европейских событий в дыру за «проливами» лезет; что ж, – стреляной дичи не мало.

Ага, – не пролезешь!

А знать интересно, как выглядит эта лазейка снаружи; и гвоздь повернув, – и гвоздь повернув, —

– через Козиев Третий: —

– не сыщик – артист!

Но у входных ворот – в офицера, того же, – шляпенкой своей:

– Извиняюсь!

Опять офицер усмехнулся: де интеллигент – куда прет? Да и многие перли: за Львовыми [9]9
  ЛьвовГеоргий Евгеньевич (1861–1925) – князь, крупный помещик, кадет; с марта по июль 1917 года – председатель совета министров и министр внутренних дел в буржуазном Временном правительстве.


[Закрыть]
, за Милюковыми: выйдут в тиражи, за Врангелем, – в Константинополе!

– Вовсе не стоит переть, – упрекнули глаза офицера; он носиком, с присморком, вынюхал: к Фефову перевозили капусту.

Всей статью знаком офицер.

И еще раз сцепились глазами:

– Вы ль это, Иван Никанорович?

Сухо Иван Никанорович скажет в ответ Никанору Ивановичу:

– Извиняюсь, – какой я Иван Никанорович! —

– чтоб не случилось

подобного казуса, частого в практике встречи с незнакомцами, принятыми за знакомцев, он – прочь, гребанувши рукой, на крутейшем винте переулка за изгородь, – дернулся на Гартагалов; и там под лазейкой поюркал, косясь на нее: доски – здорово пригнаны.

Вновь, загребая рукой пустоту, на крутейшем винте несся в – Козиев Третий; за ним, загребая рукой пустоту, кто-то несся, о ком мне не стоило б упоминать: паразитики, таксой оплаченные, или – шубная моль; вьется, – хлоп ее: нет; только желчь золотится на пальцах!

Где винт загибает на дом, номер два, из ворот – разодетая дамочка; широкополая шляпа грачиного цвета с полями распластанными, как грачиные крылья; и – черное, током, перо; и закрытое черною мушкой вуали лицо; офицер, цокнув шпорами, локти расставивши, – к ручке: мазурку отшпорить.

– От нас, а у нас – никого, я же, – только что из дому!

Холмсом: за ними; —

– кто-то – за ним —

– разглядеть эту дамочку!

Стриженая; волосы цвета темных каштанов; как в масочке; губы на полулице ее слишком знакомо припухли; безглазо разъехались.

– Как-с?

С этой «каксой» – назад, меж собою и нею, поставив заборик, – шагах в сорока: и – шагах в сорока от него, точно так же, назад, между ними поставив заборик – очки: без лица; носом в шарф, задвигаясь полями – без «каксы», но —

– с «таксою».

Безымень

– Как-с? – относилось к открытию в дамочке Элеоноры Леоновны.

Степку-Растрепку ломала она из себя; а, скажите пожалуйста, – в эдаком блеске!

Следя за супругами, он не сказал бы, что спрятан в репьях офицер, что он ходит торчать под забором, что так вылетают к нему: удаляться куда-то; и – при-пере-приоттопатывать: —

– при-пере

– при-пере —

– прр

– фрр —!

И – вывинтили в Гартагалов; пошли писать; задроботал офицер, точно шелком мазурочным; и с топоточками, выпятив грудь, пируэтцем бойчил Никанор; и бахромышем, точно репейником, перецеплялся он.

Смутные смыслы рвались в подсознанье танцующей ассоциацией над здравой правдой, чтоб жуткими пульсами тукать – так точно, как бледная светлость редевших дерев самосветом выхватывалась и растрепывалась, чтобы дождики листьев танцующих все покрывали, и всюду сквозь ноги прохожих летели взвеваемой желтою массою.

Рывом в скорозлые слякоти, в скоропись листьев помчались все трое под домиком дикого камня; церковная, белоголовая башенка: улица первая.

Вот галопада!

Ездишка; бежит безалтынный голыш; битюга бьют в ноздрю; и – селедочный запах!

«Они» – впереди: в перетблк; офицер перед дамою локтя не выпятил; не офицер с ферлакурами; дама – не цель; оба – средства.

Сверт: —

– вляпан в пихач, берендейкой, локтями, пихаемой; все – скоробранцы: они – стародранцы; и краповый ситец, и пестрый миткаль [10]10
  Миткаль– самая простая и дешевая хлопчатобумажная ткань, ненабивной ситец.


[Закрыть]
, и – столб башни; взболтнулось шагами, подгрохотом, шарками, ржаньем коней и трамваями; автомобиль, точно бык, бзырил издали.

Как останавливались друг пред другом с поджатием и распрямлением рук, как неслись в перетолки потом: не интрига хорошенькой дамы, не флирт офицера, а дело, связавшее их: против воли!

Отстал, снял очки, став таким слепооким, усталым; и тут, их утративши, —

– эк, слепедряй, —

– взаверть,

– в цыпочки —

– боком, —

проюркивал: легкими скоками.

Улица третья!

Свернули в кафе под огромною вывеской: «У Сивелисия»; ожесточаясь очками, он – к стеклам; свет – пущен: вот старец безвласый – за столик: пальто – цвет сигар; вот к ближайшему столику Элеонору Леоновну рывом ведет офицер; и навстречу им рывом встает сухощавая барышня в великолепиях; с плеч – соболя, в кошках, с хвостиками; а стеклярусы бьют – водопадами; волосы – белые, стрижка – короткая; вздернутый носик; по-видимому, – иностранка.

И – Элеонору Леоновну ручкой усаживает.

Офицер с эксельбантами, слева не сев, а сломавшись, на столик руками упал, чтобы слушать, как барышня эта чеканит головкой и сжатыми бровками (крепко, должно быть).

Вдруг Элеонора Леоновна —

– с перекосившимся диким испугом, с оскаленным ротиком – вскакивает!

Тут он носом – в блистающий лаком «такси»; столб бензинового дыма, как тяпнет скрежещущим шипом; подпрыгивает и выписывает легкий росчерк ногой – перепуганный брат, Никанор.

А? Машина?

Для барышни?

Новая, чищеная; и шофер парикмахерской куклой сидит, обвисая рысиной; из сизо-багрового облака лепится хмурь; сухо сумеречит; синей видится сивая лошадь с угла.

Куда деться?

И шарки, и бряки; топочут в притоны: там песнями сипнуть; безгласные бряки; и мир – безвременствует; все – сели в пропасть!

Беспроким галопом несется обратно: —

– беспроко бежит за ним —

– бёзымень!

Судьба толстопятая

Под изгородливым местом дворная собака, вцепившись зубами, ему лепестила пальто; едва вырвался в Козиев он.

Вышел Тителев, став узкоглазым и бросивши в воздух ладонь.

Никанор же Иванович, ожесточаясь очками, – к ладони ладонью, – с отвертом, с поджимом, с прохватом молчания, без «тарары», возникавшей меж ними, – с посапом: в усы!

Друг от друга они – наутек; этот – на чердачок; этот, с кепкой в руке, – в буерак, в теменец, в темно-бурую ночь.

Как медведь, она – лапит.

* * *

Везде людогрыз!

Отношенья людские – измарчивы; и – как зыбучий песок; то насыплется куча, то – вытечет: сквозь решето!

Отбивал чердачок каблуком; жить приходится – с татями! [11]11
  Тать(стар.) – вор, грабитель.


[Закрыть]
Что ж, – коли надо: для брата, Ивана; Иван, брат – беспомощен.

И в толстолобые стены раскашлялся он: до привзвизга; стой, брат, Никанор, под судьбой толстопятой, свой пост защищая и тая от потов ночных! Видно, – туберкулез вскрыт кавернами [12]12
  Каверна– полость, пустота, образующаяся в органических тканях вследствие отмирания их.


[Закрыть]
; сердце застукало: ту-туту.

Топала —

– туком —

– судьба толстопятая!

Элеонора Леоновна! Вы ли?

Леоночка! Ты ли?

Перо шляпы – набок: растрепанная; весь изыск, как на палке повис; не нарядная дамочка, – выряженный шут гороховый, с личиком, точно с клеймом, раскривленным следами позора и злобы, и пересинелым, с губами, размазанными красной краской, глотавшей слезинки.

– Ты, Тирочка?

Тителев из табаковки набитой щепоть табаку урывнул, свирепейше вдавнул ее в трубочку; трубочку – в рот; и – в разрывы табачного дыма:

– Леоночка!

А из-за дыма не глазиком – глазом расплавленным-, тяжеловесным топазом:

– Ты что?

Она ручками, как не своими, а крадеными, искромсала перо снятой шляпы; и – переюркнула: на ключ; головою – в подушку: медведь темно-бурый, как мгла косолапая, лапил.

В темки заиграли: все трое!

* * *

Ночь, полная собственным словом, которого днем не услышишь, – слепцово безочье, – разорвана в клочья!

Тень, – в день обледненно смаляяся, села в щелях: косяками; уже выглавлялись беспрокие сутолочи всех предметов: из слабых объятий склоненных теней; выглавлялась постель белоснежной подушечкой; —

– личико синее – с ручкой, воздетой и выбросившей лезвие, засверкавшее над занавесочкой в сивые рыжины туч.

Лезвие разрезального ножика сверком своим прокололо подушечку смятую.

Чорт вас дери!

Утром выскочила разбитной и вертлявою девочкой, смехом икливым стараясь стереть впечатления.

Тителев неоткровенно борзил перебегами глазок с очков Никанора Иваныча на безответицу… даже не глаз ее; видел в себя убежавшую бель да круги сине-зеленоватого личика с ярким раздергом безглазого рта.

Никанор же Иванович, навись сев, сеял табачные встрехи, смекая, что Элеонора Леоновна —

– тайно была на свидание с барышней приведена офицером; и это – комплот против, гложет быть, мужа; и – каверз его; ей, пожалуй, довериться можно, чтобы ей —

– эдак-так, – приоткрыть!

И – так далее.

Тителев, от двоемыслия, – в дверь.

Никанор, —

– эдак, так: —

– де болезни есть разные; зоб-де растет; толстякам неудобно – и эдак, – и так, – коль утек под заборы от глаз полицейского – жизненный модум фальшивомонетчиков; – все, разумеется, тонко: намеками!.. —

– Элеонора из желтой, сквозной своей шали подбросила ручку в берет, и вертела своей папиросочкой; ткнулась со смехом икливым: в пестрятинку.

– Вы посмотрите… Узорики – в клетку: зеленое, красное… Шашечки… В каждой, как солнечный зайчик, – желток… Поле – дикое… Это – материя кресел и штор брату, вашему: в комнату!

В рот папироску, за дым облетающий и перевивчато легкий прошла, как в свой сон.

И – оттуда: в дымочек:

– Не стоит, голубчик, допытываться!

Да, слова – арабески: дымки – занавески; как чертики в форточку, в Козиев Третий взвиваются; Козиев Третий взвивается – в рок!

Все – взвилось!

Глазки, – как лезвия: блески резкие! Не доверяйтесь: предательница!

* * *

Едва сели за стол они, Тителев, бросив салфетку, откинулся; и в Никанора Иваныча глазом, как тяжеловесным топазом, – ударился —

– яростно!

– Чорт вас дери!

Катастрофа

Взяв кепку и очень жестокую трость, его вывлек он:

– Слушайте! – трубочкой; а харахорик; ведомый в репейник, кусался словами.

– Садитесь!

Ткнул тростью в бревнину:

– Не перебивайте меня!

Усмири!

– Я не сяду, – так чч-то!.. И не стану… – хлоп, хвать: скорохватая лапа какая!

– Неспроста во мне катастрофа с Иваном Иванычем, – силой усаживал Тителев, – вызвала мысли о вас: зная ваши прекрасные, – бил по подтяжке, привздернувши бороду, – свойства, естественно, я…

Харахорик, сорвавшись, писал по колдобинам витиеватые скорописи, чтобы свойства такие отвергнуть.

И гулькали сивоголовые голуби.

– Дайте сказать… Ну-те: мог положиться на вас!

– Перебью! – сиганул Никанор, и руками в карманы всучился, – во-первых: вы с братом, Иваном, – знакомы?

Мелькнуло, как издали: «Не удержусь и все карты открою!» И – выехав левым плечом, но отъехавши правым: взапых.

– Во-вторых: вы утаивали много данных, их мне обещав: вышла ж – фига со сливками!

– Эк!.. Сколоколили!..

– В-третьих, – и палец загнув ему в бороду, – вы-то откуда узнали, чч-то… факт нападенья на брата, Ивана, еще неизвестен полиции в ряде подробностей… Вы-то кто?… Сыщик?… В-четвертых, – расшарк иронический, – где основания думать, что здесь, – бросил руки направо, налево, очками поблескивая, – брат, Иван, – в безопасности? Взаверть: оглядывал с победоносной иронией Тителева: тот – за вырез жилетика: пальцами бить:

– И на это отвечу… Но мы отвлекаемся: сядьте… И – бросьте саркастику [13]13
  Саркастика(от сарказм) – язвительная насмешка, едкая ирония.


[Закрыть]
эту…

Пройдясь:

– Зная лично…

– Да я вас не знал-с!

– Мы встречались лет двадцать назад… Ну, – развел он руками, – я не виноват, что меня позабыли вы; неудивительно: я – изменился… Потом надрыгаетесь: слушайте!.. Зная, из братниных слов вплоть до случая с шубой и с клаком, которыми… Дрыганец бросьте-ка… хо!

Трубку выхватив, белыми он разблистался зубами; и снова приблизил лицо узкоглазое:

– Думаете, что подглядки ушибли меня? Да ни капли… Сидите… Мотивы-то были ль подглядывать? – встал он на цыпочки. – Были, – присел и губами всосался, «пох-пох», дымом в нос.

– Были, – спрашиваю?

– Были…

– Я говорю – то же самое…

И указательным пальцем – в плечо:

– Стуки слышали?… Стуки-то – были?…

Пождал.

– Так подглядывать право имели… я вас провоцировал. Вы – суетник; много стреляной дичи валяется; бойтеся стремглавых решений… – ушел он в усы. – Пока – все по программе; а что сверх программы, – придите; и – спрашивайте…

Никанор, рот раскрыв и колено свое обхватив, растирал подбородок с волнением; тяжесть молчания сбросилась; вспыхнула искра доверия.

Вдруг —

– улыбнулся: пленительно!

* * *

– Вашего брата я знал; и – Надежду Ивановну… Скрыл же до сроку, – задумался Тителев, вскидываясь в передерги мушиные, снежные: с неба зареяли; плечами – в уши, а пальцами – в боки.

Стоял, вздернув трубочку:

– Ну-те… Открытие брата, – разрыв всего дела военного, о чем бедняга не думал: другие подумали… Кто – невдомек? Все еще?

Ткнулся пальцем в плечо:

– Генеральные штабы!

– Что: чч-то?!? —

– Впереборку задренькала где-то струна; голос, перебираемый сипом, задренькал за ней:

– «Пагубб-йли… меньн-ня… вв-ааи… очч-хи».

– «Ляля… погубили… меня!..»

– Понимаете, что это значит: не штаб даже – ш-т-а-б-ы!

– !

– Трындрын! —

– Звуки, перебитые с прохватом молчанья, – взрывались еще; сипом перебиваемый голос:

– Змээйаа… падкал-хооо-дд-ная ттхы!

– Трынн! —

– струна впереборку!

Теперь только понял!

За братом, Иваном, – охота великих держав!

* * *

Тут – в испарину.

Брат, —

– брат, Иван, —

– в Табачихинском с зонтиком черным, в проломленном, косо надетом своем котелке улепетывает; а за ним —

– Китченер,

– Фош, —

– грохочут тяжелыми танками; падают с треском заборы за братом, Иваном!

И все занавески взвились: Гартагалов, взвитой с Фелефоковым в небо, – лишь хохлины выпуклого, черно-бурого дыма из дыр – не Москвы, – в высвет красных, занявших зарев!

И бзыком и мыком

– А – брат: брат Иван?

– Подозрение – было… Бедняга – догадывался; и листочки распрятывал: в томы свои… Победил – Вашингтон.

– Вашингтон?

– Вашингтон.

– ?

– Потому что интрига велась Вашингтоном под флагом Германии; американская организация – ну-те – использовала сеть германских шпионов в России: еще до войны… Удивляетесь? И – удивляйтесь: эге!.. Предложение брату продать им открытие шло-де от частной компании; он – отказал… И – … стряслось!

* * *

И —

– в халате подпрыгивал: под болевыми ударами, дико истерзанный, брошенный, с выжженным глазом —

– О! —

– О! —

– И —

– «брень-брень»! —

– отзывались стаканы в буфете: в квартире пустой, окровавленной.

* * *

– Не мудрено, что рехнулся… Все ясно: грабитель пришел, мучил, требовал выдачи… Частью, – бумаги пропали: чердак поджигали потом, чтоб скрыть, вероятно, следы… Суть не в этом: грабитель, германский шпиончик, не знал, что работает на Вашингтон; он – надутая кукла… Я, – ну-те, – случайно знавал его в молодости: это – некий Мандро, спекулянт… Имя не говорит – ничего?

– Ничего!

Вдруг дрожа, – с разволнованным шопотом: Тителев:

– Вы при Леоночке имени этого – не повторяйте… И снова с небрежностью:

– Суть же не в этом!..

В воротах, шагах в тридцати, в перепыхе, и прячась под шляпой с полями, – блеснули очки: без лица; носом – в шарф:

– Извиняюсь…

– Вам что?

– Комнат нет?

Носом мырзает: с холоду.

– Вы объявление читали?… А?… Нет его?… Значит, и комнат…

Спиною к очкам.

– Извините.

– Пожалуйста.

И – нет очков под воротами.

– Суть, повторяю, не в том, что истерик развинченный, схваченный, был не в себе, а суть в том, что его подменили в тюремной больнице, запутавши номер и похоронивши под номером – да-с: сумасшедшего; где-нибудь прячется он!..

И увидя, что брат, Никанор, подставляя лопатки, трясется от плача:

– Придите в себя… Вы не маленький… Я ж отвечаю на пункты, на ваши… Второй пункт: откуда я знаю? Ячейки: в России, на западе: всюду-с!

– Так вы – политический?

– Кто же еще? Ну-с, а дом-с резонансами? Ну, а – чеканка монет: xoxoxо!

Никанор от стыда стал малиновый:

– Вы – так чч-то: вы – не подумайте!

– Я и не думал, а я выяснял, на вас именно, – чисто ль работаем; ну-те, допустим, вы шпик; и, допустим, живете у нас; и, допустим, – не видите, не замечаете… А вы заметили, как Химияклич, в ту ночь ночевал, проезжая из Перми: в Лозанну…

«Толстяк» – Химияклич? «Толстяк» – псевдоним, знаменитейший, – Якова Яклича Химикова, и больного, и старого, все же гремевшего юно статьями. Да кто ж их не знает? Кто их не читал?

А он-то, он-то?

– Простите, меня!

– Мы себя проверяли на вас.

Тут же – с горечью:

– Здравствуйте, – руки разбросил, – фальшивомонетчики: милости просим… – раскланялся, кепку сорвав. – А по-моему, – мы-то и боремся против фальшивых монет всего мира… Пункт пятый: Ивану Иванычу здесь – безопасней всего… – И рукой охватил буераки он: – Организация будет следить… Око зоркое – тоже появится, как эти самые – из подворотни: являлись сейчас… К тому времени мы ликвидируем стуки: уже типография переезжает: выносится шрифт: прокламации, – не ассигнации… Тоже хорош! Впрочем, – к этому времени руки шпионов – оторваны будут; и это все, – трубкой в репейники, – рухнет.

– Что?

– Все.

* * *

– Ставка, армия, – ну-те, – судопроизводство, Россия, Германия, Франция, Англия: все!

Десять пальцев разинулись:

– Мы возьмем власть! – десять пальцев зажалися.

– Ясно?

И кепку надвинувши, руку засунув в карман, Никанора Иваныча – носом на землю с луны он швырнул; и – пошел с перевальцем, обидным таким: под ворота.

Тут щелкнул подъезд: точно мыщерка, —

– черная дамочка – с плоским листом, как у кобры, конечности, а не с полями увенчанной черным пером черной шляпы, закрыв лицо муфточкой —

– вылизнула, —

– как змея, —

– на змеящемся

хвостике, – а не на шлейфе.

– Куда, Леонорочка?

Бледный, как мел, подбородок ее показал – лишь улыбку: безглазую; черным пером черной шляпы боднула, как козочка: преграциозно:

– Не спрашивайте!..

– К офицеру, —

– как эхо, —

– в мозгу Никанора мелькнула откуда-то шалая мысль.

Муж не знает, – куда.

До нее ль?

* * *

Трески трестов о тресты: под панцирем цифр; мир – растрещина фронта, где армии, —

– черни железного шлема, —

– ор мора:

– в рой хлора;

где дождиком бомб бьет в броню поездов бомбомет; и где в стали корсета одета – планета!

Терентий же Тителев, встав с Фелефоковой лысины, перетирая сухие ладошки, все это – в бараний рог выгнет! Как если б из серого неба над серою Сретенкой, ревом моторов и лаем трамваев отвеявши небо, провесилась над дымовою трубою бычиная морда —

– и бзыком, и мыком!

* * *

Не вынесши ассоциации, бросился брат, Никанор, через Двор, за забор; но и тот дом дубовый, и этот дом с розовым колером, угол забора и купол собора, и трубы, и улицы – с окнами, стеклами, с каменной башнею, – вовсе не то, чем молчали, а то, чем вскричали в распухшие уши:

– Мы рушимся, —

– ррррууу: —

– это «Скорая помощь» проехала…

Поздно спасать!

Да и нечего, все – развалилось.

Сестра

Серафима Сергеевна Селеги-Седлинзина бедно жила: и ходила на службу: в лечебницу; ростом – малютка; овальное личико – беленькое, с проступающим еле румянцем: цвет персиков!

Ветер – порывистый, шквалистый, шаткий; калошики, зонтик – пора! И – несется: кой-как, через двор, под воротами, – одолевать серо-карий забор, закричавший под ветром, под палевый домик; ух – рвет! Покраснел кончик носа! Винтяся, с бумажкою свитыши пыли играют, ввиваяся за угол; от трех колов – рвет рогожу под домом, где писарь лентяит в пустом помещении (часть разошлась по Москве, чтоб висеть на подножках трамвая).

Вот крепкий, как крепость, забор: перезубренный; гнется береза в окрапе коричнево-сером: и – зашебуршало, как стая мышей из бумаги; в воротах сидит инвалид, в прыщах красных: Пупричных: глядит в глубину разметенной дорожки, с которой завеялись с красной гирляндой слетающих листьев – и шали, и полы пальто; лица – красно-коричневы (с ветра); юбчонку охватывает вертохват.

Но яснеет, под небо встав, яркий жарч кровель и крыш; из расхлестанных веток является розово-белый подъезд; два окна; вот – под ветви уныривают; но расхлещутся ветви, – и вновь выплывает карниз с подоконным фронтоном; туда Аведик Дереникович Тер-Препопанц поведет, точно стадо баранов, больных интеллектом людей с исключительно нервными лицами, с жестом, в котором – подчеркнутость брошенной позы.

Сюда приходя, волновался; там, за воротами, – точно в водянке оплывшие рожи коптителей Девкиного переулка; здесь – мысль в напряжении; здесь – острота, пылкость, смысл!

Но не то полагал Пятифыфрев:

– И бродят, и бродят!

Пупричных, привстав и плечо на костыль положивши, ответствовал:

– От мозголома… А энтот, – и он показал на мужчину с заколотым розовым галстухом, в фетровой шляпе и в сером пальто с отворотами, – тутовый он?

– Пертопаткин, – родными посажен за то, что войну отрицает!

– Резонно, – Пупричных насытился зрелищем; и – под воротами отколтыхал костылем.

– Фатализм – очень вредное верованье, развращаюшее наши нравы, как и шовинизм, наступательный патриотизм, – приставал Пертопаткин, Кондратий Петрович, к Пэпэш-Довлиашу.

Пэпэш-Довлиаш, Николай Николаич, профессор, толстяк, психиатр, вид имел добродушного лося; подрагивая и как будто паркет растирая ногою, с приплясочкой, вытянув челюсть и губы напучив, как для поцелуя, – спросил Пертопаткина:

– Как самочувствие?

– Прямо божественное!

Николай Николаич рукой с карандашиком, глазками и котелком – к Препопанцу:

– Клистир ему ставили?… Ставьте!.. – и прочь отбежал, чтобы оцепенеть: глаз – бараний, пустой.

Аведик Дереникович знал: диагноз устанавливает; интуиция действует с молниеносною силой; почтенное имя, профессор:

– Плох, плох, – гулэву? [14]14
  …гулэ ву?(неправ.) – вуле ву (фр.)– не угодно ли?


[Закрыть]

Поговорку, которой кончались прогнозы, – плэт'иль [15]15
  плэт иль… (фр.) —что.


[Закрыть]
, «гулэ ву» – говорил ассистенту, больному, себе самому, задрожавши игриво ногою и спрятавши руку в карман; «гулэ в у» – означало: составлен научный прогноз; и теперь место есть для стечения мыслей игривых о ближнем, который и есть – «гулэ ву», потому что нормальная мысль пациента и так, вообще, человека, – блудлива и ветрена. Сам Николай Николаич глумился над ближним, «Тонкинуаз» [16]16
  Тонкинауз– французская шансонетка, модная в начале века (примеч. А. Белого).


[Закрыть]
распевая и ровно в двенадцать часов по ночам с Львом Михайловичем воскресая в Кружке, где в железку он резался с князем Сумбатовым-Южиным.

Вставив клистир в Пертопаткина, целился он: на кого бы напасть.

– Вышел за карасями: удить, – говорил Пятифыфрев, – червя им покажет; разинув рты, – цап: и сидят с пузырем на башке они.

– Каждый – в позиции: – мыслил Пупричных, – тот – козырем ходит, а этот сидит с пузырем!

Николай Николаич – нацелясь на бледного юношу, из-за куста к нему – ястребом:

– Вы, Болеслав Пантукан, – кто же, собственно?

– Я – конехвост!

Николай Николаич – трусцою, трусцой: в каре-красные листья.

Огромное поле для всяких разглядов; к примеру: Хампауэр старик, в сединах и в халате: крещеный еврей, состоятельный, но – паралитик, влачащийся на костылях, с фронтовой полосы по доносу захваченный, чуть не повешенный, – явно рехнулся; с усилием перевезли его дети в Москву; ходит здесь; проповедует – свое пришествие.

– Нам хорошо с вами, батюшка: мир-то – во зле!

Так он, овощь откусывая, приговаривал; стибривая несъедобные овощи, их называл «мандрагорами».

– Бросьте: опять с мандрагором, – его урезонивали.

С сожалением редьку гнилую бросал.

Серафима Сергевна себе улыбалась: осмысленность службы в сравнении с тем, что свершалось за розовым этим забором, – вставала; там – зло; пробежала в подъезд, коридорами, за нарукавничком, за белым фартучком; звали больные снегуркой ее; как повяжется, так день – взапых; всюду бегает: чистые скатерти стелет; и знает, что можно окурок просыпать на стол, – не на скатерть: конфузно; и делалось как-то за скатертью крупное дело: больные себя не засаривали.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю