Текст книги "КОМАНДИРОВКА"

Автор книги: Андрей Ломачинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Глава 16

Песок, песок, песок. Песок и пыль. Песок на зубах, песок в ушах, песок в волосах, песок в глазах, в стволе и затворе; песок в жратве, даже в герметически упакованном сухпае. Пока открываешь – чисто, а как разорвал, то уже с песком. Пыль на оптике, на одежде, на морде, в носу. Козявки черные, палец в нос страшно засунуть. Но больше всего пыли на лобовом стекле. Там она копится до определенной критической массы, а потом ссыпается небольшими лавинками. От пыли все стали дальтониками – цвета исчезли напрочь. Впрочем частичными дальтониками – все что на земле серое, а небо, хоть белесое, но все же синее. Но это когда ветра нет. Когда ветер, то кажется, что нет ни неба, ни воздуха – одна пыль. Аэрозоль из твердовзвешенных частиц, да нет уж, в пыльную бурю по плотности скорее аэрогель. Особой любовью эта атмосферка пользуется у летунов – один вылет и полированный виндбрейкер, маленькое окошко впереди цоколя; становится мутным. А ведь это не стекло – это сверхтвердый монокристаллический сапфир! Да что там сапфир, на их скоростях песок в воздухе точит даже Ди-Эл-Эф (DLF, diamond-like films – пленки кристаллического углерода, по сути дела алмаз). Такие пленки последний писк военной мысли – их наращивают дорогим плазменным методом, создавая защитные покрытия на самолетной оптике и «глазах» умных ракет и бомб; там ведь «глаз» одновременно является макушкой конуса-обтекателя. Так вот один вылет в песчаную бурю – и «меняй очки» на летном жаргоне. Внизу не лучше – тоже все как в густом тумане. Изредка проглядывает страшное дневное светило – висит блеклый розовый диск в зените, вроде звездная эволюция в солнечной системе внезапно скомкалась до минут. Солнце выгорело, остался красный карлик. Очки не нужны, смотри открытыми глазами, пока те песком не забьются. Все силуэты смазаны, свет фар не помогает, да и вообще еле виден. Солдаты в сердцах плюются грязной слюной. Водители, отчаявшись разглядеть задок идущей впереди машины, цепляют очки ночного видения. Помогает, но не так, чтоб уж сильно. Возникает чувство, что ты не в Ираке, а на другой планете. Правда такое чувство держится не долго – реалии войны быстро отрезвляют и возвращают к простой такой экзистенции «здесь и сейчас». Потому что здесь и сейчас в этой пыли тебя могут грохнуть.

Знаменитый раут-севен, седьмой маршрут. Почему седьмой неизвестно. Наверное потому, что где-то в такой же пыли есть шестой и может быть восьмой. Вообще-то от Ум-Касра на Нассирию дорога называется «Национальное стодвеннадцатое шоссе». Хреновое и щербатое, но лучше колеи в пустыне. Ванькин конвой по этому шоссе почти не ехал, прокатились с десяток миль и опять запылили. Почему так, опять же не известно. Скорость на этих раутах-грунтовках низкая, хоть сами грунтовки относительно неплохие, видать пару недель назад после гусениц бронетехники, «Гризли» и «Боары» погребли здесь основательно, а потом все утрамбовалось бесчисленными колесами тяжеленных трейлеров. Это потому что сухо, а кабы не сушь, то колеи наверное были бы под стать противотанковым рвам. Западнее идет главная дорога Ирака, точнее две. Первая пересекает весь Ирак с севера на юг и разумеется носит имя «Первое скоростное национальное шоссе имени Саддама Хусейна». Ну это понятно, здесь все, что «первое и национальное» всегда имени Саддама Хусейна. Вторая дорога поближе, уже не скоростное шоссе, а просто «Второе национальное шоссе партии Баас». Непонятно, толи собственность партии, толи баассисты его строили… Впрочем чего это… Строили турки и итальянцы. Давно, правда. А баассисты, как и коммунисты, руководили и направляли. Вот так национально направили – крючком из самой Басры через столицу в Сирию.

Первая ночь прошла без сюрпризов. Правда две замыкающие машины чуть не блуканули. Конвой стал, а те догоняли напрямки по спутниковым координатам. Уже под утро дошли до танкового питa (tankpit, буквально «танковая яма», перевалочный лагерь или место дислокации бронетехники второго эшелона). Здесь состоялась ночевка, если так можно назвать беготню с остатком ночи. Потом конвой разбили надвое – на Кут и на Багдад. «Багдадцам» повезло – стоять сутки, а это дневка с полноценным ночным сном, «кутовцы» ушли невыспавшись сразу по утру. В «яме» скинули небольшую часть гузов, сформировали боевое охранение возвратного порожняка. Хотя на войне пути подвоза моментально трансформируются в пути эвакуации – порожняком колону от фронта в тыл можно назвать весьма условно. Конечно загрузка меньше, но все равно есть – от битой техники, до стреляных гильз.

Вторую ночь спали без комфорта, но сладко – наличие громадной силы под боком позволяло особо не беспокоится насчет обстрелов. Сказались сутки на ногах, хоть и пару раз просыпались от хлюпающего звука тентов – поднимался ветерок. Под утро одиночные хлопки перешли в непрерывное барабанное буханье, официальной побудки даже не состоялось – старшие палаток подняли личный состав «убирать паруса». И вовремя. Утро следующего дня оказалось мерзопакостным – мало того, что встали в пять, так еще и началась песчаная буря. В предрассветных сумерках запел песок, несомый порывами усиливающегося ветра. Хлопки брезента и трепетание нейлона уже не глушили его высоких звуков, берущих какофонические гаммы от гудения проводов, до нудного комариного писка.

Командиры сокрушенно качали головами – по приказу выход как на скачках, по любой погоде, а в такую бурю это гарантия, что до следующего пита в срок не дойдем. Но куда-то дойдем, значит там будет полевая ночевка с охранением собственными силами. Собственными, так собственными, опять построились и вперед. Темп движения черепаший, дистанции минимальные, постоянные радиопереклички. Куда едем один черт разберет, не видно низги, все доверие GPS, вся надежда на компьютерную карту перед носом, где стоит красная точка – ты сейчас. А может ты уже и не там – ежик в тумане, работает автопилот. Периодически из мглы выплывают заборы, битые танки, брошенные автобусы, дома с плоскими крышами, пальмы. Пальмы гнутся, но не сильно, а вот их роскошные шевелюры развиваются на ветру как волосы у мотоциклиста, иногда швыряя свои колючие жесткие трехметровые лохмы на дорогу. Почему-то в пылевую бурю любой пальмовый лист кажется иракцем, залегшим с автоматом.

Вышли на асфальт. Стали попадаться примитивные монументики в стиле культа личности позднего баассизма – бетонный или кирпичный квадрат от метр на полтора, до три на четыре, по бокам стены облицованы кафелем как в общественном туалете, в центре здоровый фэйс Саддама Хусейна. Гибрид фотографии на паспорт, автобусной остановки, иконы, киношной афиши и кладбищенской плиты. О вкусах не спорят – восток дело тонкое. Кое-где портретики изрядно подпорчены – в пулевых дырках и граффити, в недвусмысленных фаллических символах (картинках мужского детородного органа) или похабных надписях через всю морду. Ясно, что такое развлечение могли себе позволить только передовые соединения – там стреляй, не хочу. А вот сейчас солдат достают подсчетом патронов. Ване такое буквоедство и контроль совершенно не нравятся – случись заморочка, того гляди и стрелять не будут, мол патроны подотчетные. Даже Шрек устал впустую играться со своим пулеметом, достал рогатку и стреляет из нее. Ему хорошо, нарыл где-то фунтов десять (5 кг) стандартных шариковых элементов, и теперь развлекается, сыпя стальной дробью в любой объект, выскочивший из пыльной мги. Спрашиваешь, где нарыл – молчит. Дознаешь, как бомбу разобрал – улыбается. Шрек, одним словом.

Под вечер буря уже разошлась до неприличия, командир конвоя запрашивал то Багдад, то Катар. Остановку дали часов в семь. Машины странно раскидали по пустыне, однако отсутствие кучности не означало отсутствия безопасности – просто комбат-ви отделили от энси-ви (combat vehicles; NCV, non combat vehicles – боевая и небоевая техника). Получилось как у стада слонов, только наоборот. Те при опасности слонят в середину стада загоняют, а большие слоны становятся вокруг, а в конвое беззащитные слонята это самые большие тягачи, а вот даже маленький «Хаммер» уже боевая единица – его на периметр. Запросили метеорологов. Ответ обнадеживающий – буря к десяти утихнет, а к полуночи сойдет на нет. Ночью штиль, днем дождь. Как дождь?! Шутите! Нет, правда завтра дождь. Пока приказ сидеть по машинам, жрать сухпай, маскировочные сетки и тенты тянуть по мере стихания ветра. По естественным надобностям ходить только по двое и не дальше заднего колеса. Ну и ветрюганище, неужели и вправду так быстро стихнет?

Стихло быстрее, чем ожидали. Вначале возникло чувство, что сам ветер изменился, то был сухой, как из пескоструйного аппарата, что ржавчину и краску с металла сдирает, а сейчас… другой. Пусть еще не влажный, но уже не такой иссушающий. Его порывы мельчали и редели, а затем воздух стал. Тянуть тенты и сетку пришлось в темноте. Фонариками пользовались мало, больше полагаясь на ночную оптику, но иногда подсветить все же приходилось. В пучках света застывшая после бури пустыня являла собой необычное зрелище – с неба, тишайше шелестя, падали песчинки. Они не кружились подобно северным снежинкам и не косились подобно линиям дождя. Они падали по-разному. Маленькие плоские слюдяные частички кувыркались, редкие былинки планировали, а основная масса обычного песка валилась строго вниз, как просыпанный сахар. Редкими мгновениями вспыхивали белые искорки, кварц наверное. Пыль из монотонной туманной мглы разбилась на островки, которые быстро таяли оседающими столбами. Все покрылось противным на ощупь мучным слоем, как на старом чердаке, только намного толще. К полуночи прозрачность воздуха восстановилась и на черном небе высыпали звезды. В пылевую бурю на удивление теплые ночи, сейчас же ждали пустынного ночного холода. Посвежеть посвежело, но не похолодало. Точно к дождю. Скорее всего к последнему за год.

Разбиты смены и разводы, расставлены секреты и караулы, поставлены сигналки, растяжки, мины, наконец можно спать. По палаткам слышны чихи и кашель – людские легкие, несмотря на противопыльные намордники; все же наглотались за бурю всякой дряни и теперь активно-рефлекторно пытаются очиститься, отделяя сгустки грязной мокроты. Да уж, в таком климате дышите глубже и точно получите шахтерский силикоз. Муфлиха Шрек отослал спать к тягачам – там просто натянули тент между двумя трейлерами, получилось что-то вроде здоровой палатки. Водилы-тягачники спали в своих широких кабинах, остальные под тентами у машин. Ванька с Роджером наполовину залезли ногами под «Хаммер», а наполовину накрылись тентом. Спать было в общем-то удобно, имелись пенополиуритановые коврики, хоть легкие и тонкие, но достаточно мягкие и теплые. Однако чувство, что ты лежишь считай под открытым небом в чужой оккупированной стране сводило на нет походную романтику. Почему-то очень хотелось верить, что ночь опять будет без приключений – по идее партизаны должны в бурю дома сидеть, да и конвой стал в месте безлюдном… Спокойной ночи всем, кроме наблюдателей и караула. Затянутые масксетками «Хаммер» с пулеметами и открытая связная машина с гранатометом, казались совершенно одинокими, брошенными и беззащитными, хотя сейчас они стояли на своем посту как одна из единиц боевого охранения конвоя. Безоружный Ванька здесь был явно лишним, но идти спать к тягачам он не захотел.

Иван проснулся от резкого толчка в бок. Перед ним нависало лицо Шрека в очках ночного видения и в каске. В его руке была зажата рация; тревожно мигающая огоньками и истерично трещащая. Правда трещала рация тихо, на ночь командиры их засовывали в спальники и переводили на специальный «трещеточный» режим, как мобильники в кинотеатрах. За такое дело рации в шутку называли «вибраторами», по типу искусственных источников женских удовольствий. Однако сейчас трещание похоже означало весьма сомнительное удовольствие. Словно вторя радиосигналу тревоги, Шрек зашипел:

– Броник, каску и в машину. И чтоб там намертво прилип! Роджер, аларм (тревога). Полная боевая.

Ванька пулей вылетел из спальника, стал впопыхах искать ботинки. Роджеру легче, тот готовился к ночному караулу и посему решил спать обутым. Спальники скомкав закинули под сидения, швырнули на землю тент и сетку, мгновенно сняли гранатометы. Шрек поочередно выходил на связь с другими транспортными единицами, говорил шипящей скороговоркой, иногда тихим голосом срываясь на ругань. Его разговоры автоматически прерывались докладами наблюдательного поста и распоряжениями командира колонны. Одно ясно – засекли ночных «гостей». Впрочем ясно и другое – приказ никак не проявлять, что засекли.

В связной машине антенны закрутились, как сумашедшие, чего-то выискивая в небе. Может спутник, может поднятые самолеты. Маленький экран засветился, к нему прыгнул оператор, и того тотчас прикрыли плотной маскнакидкой, в пустыне «голубой огонек» с единственным сюжетом «карта ближайшей местности» видно издалека. Похоже началась активная лазерная рекогнасцировка – стоящий рядом инфракрасный телескоп автоматически качался в такт невидимому лазеру, которым подсвечивали «гостей» другие наблюдатели. На карте появились первые GPS-координаты, и оператор под накидкой гнусаво затараторил цифры, как продавец на аукционе. Однако игра «мы не в курсе» кончилась быстро – где-то метрах в трехстах-пятистах что-то грозно бухнуло, толи мина, толи растяжка. Роджер завел движок и крутанул «Хаммер». Шрек насадил на пулемет здоровый прицел-трансфокатор, работающий в инфракрасном спектре, и упорно пытался играть роль киношного инопланетного «хищника», снайперя врагов в тепловом диапазоне. Хотя его огонь снайперским назвать было сложно, «кучный, плотный, отсекающий» более подходящие прилагательные – дорвался мужик до войны. Что ему, снабженцу – он такого добра тонны везет, на утро же пополнит запасы по расчетам «убыли согласно боевой необходимости».

Примерно в полумиле (800 м) «на косяк» вышли «Брэдли» – то есть так, чтоб не попасть под «дружественный» огонь, но создать «дополнительную зону перекрестного поражения» – расстрелять «гостей» от туда, где не ждут. Пока выходили, попросили «усилить общее давление» – то есть до перегрева стволов. Шрек давление усилил и ствол перегрел быстро. Джимми полил пулеметную рубашку «Пепси-Колой» – она оказалась первой попавшейся жидкостью под рукой, шипела и пенилась на горячем метале, воняя жженым сахаром вперемешку с оружейной смазкой. Поливал по чуть-чуть, очень боялся посадить ствол. Иногда перегретый металл из-за неправильного охлаждения становится или излишне мягким, или излишне хрупким, а то и вообще меняется диаметр ствола, пусть на микроны, но меткости больше не жди – «плевок пули» вместо выстрела. Эффективность отсекания понять было трудно. Ясно было одно – арабов не много, и рассчитывали они исключительно на внезапность. Внезапности не получилось, расчет сорвался. Отходить от «ядра» и преследовать более чем на две мили (чуть более 3-х км) сочли излишним. Минут через тридцать в воздухе появились «Фалконы» а чуть позже «Вортхоги» – небо у горизонта несколько раз вспыхнуло, как при грозе, но с более красным оттенком. Все, дальше ночь как ночь за единственным исключением – без сна.

Под утро зондирующая команда вышла на позиции, где засекли партизан – нашли всего три трупа и одного тяжелораненого. Вызвали вертолет, Обычно арабы не слишком стойкий народ на допросах, а если нет пленных или других зацепок, то спасение жизни одного партизана вполне оправдано с точки зрения дальнейшего дознания. Однако когда сел вертолет, то эвакуировать было некого – араб умер за пять минут от острой кровопотери, несмотря на массивную инфузию раствора декстрана (того, что при ранениях позволяет удерживать объем циркулирующей крови, разводя ее, но сохраняя другие свойства). Наиболее значимым свидетельством ночного инцидента оказалась куча стрелянных гильз около связной машины и «Хамви» Шрека. Эффективность использования патрона по критерию «гильза-труп» около много тысяч к одному. При этом первое значение стремится к бесконечности, а второе норовит сползти к нулю. И пулеметный ствол с разводами от сгоревшей «Пепси», чисть его теперь, как кухонную плиту.

Потом было общее построение, где в максимуме присутствовало 2/3 личного состава (остальные были связаны оборонно-наблюдательными мероприятиями, да снятием мин и сигналок). Потом минута свободного времени (какого, к черту, свободного – побриться, подмыться, да еще и сухпай сожрать). Ну а затем выход – привычная тягомотина при выстраивании в походный порядок и пыль. А к полудню обещанный дождь. Тех, кто не видел ближневосточного дождя придется разочаровать – ничего особенного, та же самая грязь. Начинается правда несколько странно, такое чувство, что первые капли, не долетев до земли, высыхают где-то в воздухе. Быстро становится тепло и влажно как в теплице, а после самый обычный короткий дождь. Однако таких осадков хватает, чтобы пустыню превратить в болото. Точнее, где один песок, то совсем наоборот – он лишь плотнее становится, луж нет, а ботинок, по сухому увязавший по щиколотку, едва оставляет свой рифленый след. А вот где была пылюка или глина, то там болото. Но и эти болота как-то быстро самодренируются, лужи впитываются со скоростью вытекающей из ванной воды, подошвы, совсем недавно казавшиеся неподъемными блинами от штанги, снова приобретают девственно-складской вид, а сухие ручейные русла трансформируются в бурные потоки цвета кофе с молоком. И все это длится час-два максимум. Затем статус-кво восстанавливается, и вы опять обнаруживаете себя в весьма аридной местности, песок просыхает, и только глупые травы-эфемеры радуются – эти самоубийцы за какую-то неделю успевают вырасти сантиметров на десять, отцвести и засохнуть заживо, однако дав семена для жизни в следующем году. Впрочем не обязательно в году – достаточно следующего дождя, а весной, зимой или осенью, это уже ничего не значащие детали. Адаптация к пустыне сильнее человеческих представлений о возможностях эволюционной биологии. Травы здесь, это не только мелкие метелочки над хиреющими пучками тонких листьев, это еще и цветы. Конечно по многоцветью влажного периода ближневосточную пустыню не сравнить с февральской Аризоной, что цветет как клумба, но все равно местами красиво, правда кактусов нет. Красиво и жалко – через недельку исчезнут последние признаки жизни, опять все станет на долгие месяцы гнусно-нудным мертвым песком.

На самом пике дождя пришла еще одна неприятность – конвой проходил через очередную деревушку-три-двора, где как всегда из-за забора какой-то отчаянный шмальнул из гранатомета. Попал. Вхолостую! По идее такого чуда и везения быть не должно, но в Ираке случалось весьма часто. Счастье состояло в том, что многие гранаты были очень старыми и хранились не пойми как. Саддам их накупил у Союза еще на заре 80-х, очень кстати для Советов и очень не кстати для себя (правда взял в долг, который уже сегодняшняя Россия, по щедрости и простоте душевной, списала). СССР умудрился ему слить просроченного барахла со своих складов, так как посылать в Афган для своих такое было рискованно, а советский ВПК (военно-промышленный комплекс) работал исправно и штамповал новое в нужных количествах. Но тут Ирано-Иракская война закончилась из-за полного истощения обеих сторон и очевидной бессмысленности. Только что купленные гранаты не пригодились. При захвате Кувейта Саддам тоже эти стратегзапасы не израсходовал – там его били с воздуха, а потом одним скачком захватили, гранатометчики больше встречали танки с поднятыми руками. Ну что было в гранатометах, то трофейно ушло, а что было на складах опять осталось из-за той же невостребованности. Теперь вот восстребовалось, но совсем уж постарело. Реактивная часть оказалась живучей боевой – такие гранаты исправно вылетали, но не всегда «правильно» взрывались. А иногда не взрывались совсем. В этот раз граната, как копье, пробила стекло и воткнулась в кресло-диванчик между водительским и пассажирскими местами.

Спрыгнувшие солдаты завалились в грязь. Никакого боя не произошло – за тот забор быстро накидали ответных гранат из автоматических гранатометов, да разнесли в щепки ближайший сарай. В глубине двора стоял дом, затененный громадными деревьями, что кронами напоминают плакучие ивы, а листьями акацию. Со звоном полетели стекла, а затем оттуда с поднятыми руками выбежала кричащая женщина, явно умоляя не стрелять. Отчаянная… Тормозить колону в этом поселочке дело не самое умное, но остановили – не хотели разрывать боевое охранение, да и транспорт с неразорвавшейся гранатой двинуть было рискованно. Муфлиху дали мегафон и попросили проорать, чтобы все выходили из двора за ворота. Вышла семья – муж, высоченный араб с крестьянскими натруженными руками, детки… Шестеро, мал мала меньше. Тянут в верх ручки, в черных глазах стоит ужас. Семью заводят за тягач, обыскивают, приказывают оставаться на месте. Родители берут на руки меньших, остальные испугано жмутся к ним, хватаясь за папин балахон и мамину юбку. Солдатам становится неловко, кто-то пытается скрасить ситуацию конфетой, кто-то протянул полиэтилленовую накидку, дождь все же.

Капитан спрыгнул со связной машины и с разбегу швырнул в воздух «Рейвена». Raven буквально значит ворон – маленький самолетик на подобие тех, что делали советские пионеры. Крылья – тонкая рама, обтянутая специальной бумагой, титановый нос, трескучий движок и пропеллер сзади. А еще малюсенькие компьютер и видеокамера с цифровым передатчиком. По этой «модельке» можно дать очередь из автомата, ее летные качества не пострадают – бумага покрыта полимерной пленкой, дырки получаются маленькие, как бы самозатягивающиеся. «Рейвен» автоматически набирает заданную высоту, обычно от 30 до 100 метров, а дальше летит туда, куда смотрит его «глаз». А «глаз» смотрит туда, куда смотрит оператор – вот он склонился над экраном, затененным специальной блендой и от того похожим на ведро. У «ведра» две ручки, самолетом управлять не надо, управляется только камера, ну а если нацелить ее в одну точку, тогда самолетик начнет вокруг нее круги нарезать. Однако радиус действия для такой малютки порядочный – до десяти миль (16 км), а самое потешное, это приземление. Моделька сама возвращается по прямой к своему хозяину-экрану, но недолетая метров тридцать просто тюкается носом в землю. Хоть в песок, хоть в бетон. Крылья с треском ломаются, они свое уже отслужили, в здоровой плоской коробке полно новых хвостов и крылышек для этой одноглазой вороны.

Осмотрели дворы, никого больше нет за заборами. Пустая и околица. Можно попробовать пошманать по двору и дому. Допрос семьи ничего не дал – умоляют и уверяют, что понятия не имели, кто стрелял. У главы семейства ни руки, ни одежда порохом или оружеймым маслом не пахнут. Да и не дурак же он наконец, так глупо семьей рисковать. Гранатометчика вычислили по следам. Вот он где засел, вот пополз, вот постарался бежать на четвереньках – отпечатки рук и ног. А вот и место, где его накрыло взрывом от МК, вот брошенный гранатомет, а вот и свежая кровь. Да не кровь – кровища. Ее пятна разбиваются капельками дождя, оставляя на земле широкие розовые разводы. А вот что-то темное в самом дальнем углу двора под бричкой. Человек. Солдаты кричат, дают предупредительный выстрел по бортам тележки. Старые грубые доски дырявятся колючими занозистыми рядками. Человек лежит неподвижно. Такому верить не спешат – наиболее отчаянные умирая ложились на гранату с сорванной чекой. Переверни труп, и бабах. А еще бывало, что раненые подрывали себя ручной гранатой, когда к ним подходили солдаты. Поэтому был большой соблазн следующую очередь послать уже под повозку. Так, обе руки видно? К счастью обе и обе пустые, уже хорошо. Подошли, быстро осмотрели повозку – ни растяжки, ни гранаты под колесом. Откатили. Жив, мертв? Похоже мертв, грудь плотно лежит на земле, а под пузо подарка не засунешь – мягкое слишком, чтоб чеку удержать. Перевернули. Для установления такой причины смерти и судмедэксперт не нужен – земля кровью напитана, как из ведра полили, около ключицы рваная осколочная дыра, ясно что артерию перебило. Подключичка очень крупный сосуд, тут больше загадка, как он с таким ранением умудрился так далеко убежать.

К трупу подвели поочередно отца и мать, те его сразу опознали – сосед, первый дом по въезду. Было видно, что не врут – в голосе больше ненависти, чем сожаления. Ненависть конечно же не из-за любви к нам, и вовссе не потому, что был плохой сосед. Может даже в друзьях ходили. Просто подставил он их – с их двора то шмальнул! Шмалял бы из своего, если такой герой. А так вон что получилось, хозяйство порушено, едва сами живы остались. Эх, не дело командира колоны зачистками заниматься, но подмывает. Подскочили к тому дому, сказали, что папаня их мертв. Не столько из сожаления, сколько чтобы проверить. В том доме еще какой-то мужик оказался, этому уже пластиковый хомут на руки, поедет парень с конвоем до первого поста, хотя борьба с партизанским движением обычно дело гиблое.

От машины с воткнувшейся гранатой отвели технику. Какой-то умник посоветовал накинуть на гранату веревку, прицепить к «Брэдли» и просто вытащить. Идея здравая, но и рисковать груженым транспортом никто не хотел. Кроме двух человек в саперных доспехах всем приказано убраться. Задрали кабину, аккуратно сняли кресло и с молитвами бережно снесли его на землю. Вместо сидения поставили какой-то ящик и отогнали машину. Ну и наконец накинули на гранату длинную веревку и подцепили к «Брэдли». Плотно вклинилась граната – седлушка немного поволоклась за броней и взорвалась. Пришлось водиле и дальше на ящике ехать.

За этой деревушкой пошли другие, по резко возросшей заселенности чувствовалось приближение к Междуречью. Везде к конвою выбегали дети и опасно прыгали по обочинам с протянутой рукой. Того и гляди, под колеса попадут. Ванька отметил некоторое детское истощение. Не до дистрофии, просто полных совсем нет, большинство пониженного питания, как на бабушкиных фотографиях послевоенных лет. Что-то не видно результатов ООН-овской программы «Нефть в обмен на продовольствие», а произвести достаточно собственной жратвы Ирак, как многие страны арабского мира, не может – народу много и еще плодится в геометрической прогрессии, а дождя мало и будет еще меньше из-за глобального потепления, если это не сказки. Кормить детей не разрешалось, но солдаты все равно им что-нибудь кидали, кто конфетку, кто жвачку, кто просто кусок сухпая. Дети поднимали Эм-Ар-И с земли, сдували грязь и тут же с аппетитом его съедали. На одном повороте, когда скорость минимальна, за Шрековым «Хаммером» припустил какой-то пацан в рваных кедах. Он что-то орал, периодически прижимая руки к груди.

– Муфлих, чего он орет?

– Говорит, что он старший, а дома еще четверо и есть нечего. Клянется, что сам кушать не будет…

И без того мрачный Шрек стал еще мрачнее. Никогда не отличавшийся сентиментальностью Самый Большой Сержант Джим Бойл достал из бардачка здоровую плитку «Миндальной Радости», американского шоколада Almond Joy. Покрутив шоколад в руках, вытащил из бумажника пять баксов, обвернул вокруг шоколадки, для верности перехватив резиновым колечком, каких по его хозяйственным карманам всегда водилось в изобилии. Потом чуть ли не по пояс высунулся из окна и кинул ее тому пацану.

Прошедший дождь очистил воздух, и намокшая дорога больше не пылила, правда не долго – через полсотни километров дождя не было и в помине. Хотя в помине был, последний раз под Новый Год, не ясно только в какой. Но это уже значения не имело, дальше пошли по шоссе весьма хорошего качества, если не считать воронок и горелых машин на нем. До Багдада больше приключений не случилось.