Текст книги "Летучий голландец"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Банк спермы

За завтраком Мартышка, с состраданием глядя на брата, достала из холодильника чуть пригубленную вчера бутылку водки и налила ему сто граммов – на опохмелку.

Банан махом влил в себя рюмку и потянулся вилкой за последним кусочком морского гребешка, белевшим в мутной лужице горчичного соуса.

– Помнишь, – неожиданно спросил он сестру, – как нас мать этим закармливала?

– Да! – ответила та, действительно вспомнив, как вместо мяса мать жарила им на сковородке белые упругие ломтики филе морского гребешка, и они поедали его тарелками.

Брату зачем-то надо было говорить о Палтусе, а сестре этого совсем не хотелось.

Она рассказывала Максиму о том, что ее по-настоящему занимало в последние годы, а брат вежливо слушал, выпил еще рюмку, закусил ломтиком копченой горбуши, но от третьей отказался.

В кармане у него лежал обратный билет на завтрашнее утро, а он до сих пор почти ничего не выяснил.

Лишь смутная догадка, во время завтрака переросшая в уверенность. Не более того.

Мартышка чувствовала, что Максим скучает, но ей было приятно разговаривать хоть с кем-то из родных, уже давно переселившихся поголовно на Запад, а здесь – крайняя точка Востока, дальше только море. Море сегодня, скорее всего, спокойно – на улице безветренно, и даже небо кажется свободным от туч.

Однако брат продолжал расспрашивать ее о Палтусе.

Она вздохнула, встала из-за стола и ушла в свою комнату.

Банан закурил, наконец-то он смог себе позволить первую утреннюю сигарету: голова отошла, тело уже не ломило, да и шея перестала болеть; кстати, он совершенно не мог понять, что произошло вчера с его шеей – еще перед завтраком она горела, будто по ней полоснули ножом.

Мартышка вернулась и протянула Банану старый, серый конверт с треугольным штампом на лицевой стороне.

– Взгляни, – сказала она. – Это все, что у меня есть. Его родители мне передали…

Банан достал из конверта бумагу, пожелтевшую, вытертую на сгибах.

Официальное извещение.

Курсант такой-то исчез при выполнении служебных обязанностей.

Без вести пропал…

Был Палтус – и нет Палтуса!

Какие служебные обязанности могли быть у курсанта первого года обучения в странном заведении с плохо произносимым названием?

Даже не названием – аббревиатурой.

ВКУППВКР.

В голову приходит лишь «Высшее командное училище попыток проникновения в космический разум».

Эти ПП могли оказаться и психотропными погранвойсками, и противолодочными прививками, и Бог знает чем еще, но результат один: Палтус выполнял служебные обязанности в вышеозначенном ВКУППВКР – и пропал.

Родители получили бумажку, а потом отдали ее безутешной Мартышке.

Вскоре Мартышка вышла замуж и родила дочь.

Родители Палтуса из города уехали.

Мартышка развелась, а еще годы спустя Банан увидел во сне странного черного типа.

Ясно, что черный говорил о сперме Палтуса; надо только догадаться, что конкретно он имел в виду.

– Ты когда улетаешь? – спросила сестра, откровенно радуясь тому, что Максим больше не донимает ее расспросами.

– Завтра, – ответил он. – Завтра утром.

– В город пойдешь?

– Я хотел бы в школу зайти! – сказал Банан.

Мартышка прыснула.

– Ты чего? – удивился Максим.

– Там давно не школа, – пояснила она. – Там сейчас это…

– Что – это?

Она опять засмеялась, а потом выдавила:

– Краевой банк спермы!

И опять залилась смехом, а Максим посмотрел на нее, и по его спине побежали мурашки.

Ниточка начинала разматываться.

Необходимо добраться до центра лабиринта.

Держась за кончик этой ниточки, понятно, какого цвета, – у спермы почти всегда один и тот же цвет.

Мурашки исчезли, но спине вдруг сделалось холодно.

Он стоял у края пропасти, и ему предстояло прыгнуть.

Там, на дне, – камни. И журчит ручеек.

Но журчит далеко внизу, и Банану придется лететь, а потом он шмякнется о камни и разобьется.

Или не разобьется; все зависит от того, насколько правильно он понял слова Адамастора.

Где-то он уже слышал это имя, где-то и когда-то.

Давно, очень давно.

– Что с тобой? – спросила сестра.

– Я пройдусь, – ответил он. – Я недолго.

– Я сегодня дома, – сообщила она. – Суббота, я тебя еще в порт провожу…

– Не надо, – сказал Максим. – Не маленький…

– Провожу, провожу! – настаивала Мартышка.

– Там посмотрим! – пробормотал Банан, поцеловал ее в щеку и отправился на улицу.

Спустился по лестнице и вышел из подъезда.

Ему вдруг захотелось вниз, к морю; прогуляться по берегу, полюбоваться кучами бурых водорослей, выброшенных ночной волной, может, порыться в них, высматривая небольшие черные ракушки, да просто – подышать крепким, одурманивающим настоем соли и йода.

И он действительно пересек площадь и начал спускаться вниз, решив, что разочек посмотрит на вывеску у входа в бывшую школу, а потом пойдет к морю – глазеть на водоросли и искать ракушки.

Дверь была заперта.

А рядом висела черная табличка, на которой золотыми буквами было написано пять слов.

«Краевой центр репродукции и генетики».

Банан подергал дверь, затем постучал.

Безрезультатно.

Сегодня суббота, у сотрудников выходной.

Должен быть сторож, но он или заснул, или ушел.

До вечера.

Банан посмотрел на окна – наглухо задраены, попасть внутрь не представлялось возможным.

Если не учитывать, что когда-то он знал здесь все ходы и выходы.

Море, водоросли и ракушки вылетели у Максима из головы.

Он обошел здание слева, перемахнул через невысокий штакетник и очутился на заднем дворе.

Когда-то при школе была кочегарка, дверь туда не закрывалась – он это помнил, потому что через нее сбегал с уроков.

Кочегарка давно не функционировала, но дверь в то помещение виднелась, она была прикрыта, однако неплотно.

Он потянул ее на себя, дверь скрипнула и отворилась.

Пахнуло сыростью и чем-то еще, чего он не мог, да и не хотел определить; может, утраченным запахом прошлого?

Ноги сами вспомнили дорогу, Максиму даже не пришлось напрягать мозги.

Он спустился по темной лестнице в не менее темный подвал, повернул налево, прямо, снова налево, толкнул черную дверцу.

И оказался там, где когда-то была школьная столовая, а сейчас размещался какой-то склад – банки, склянки, запакованные ящики, тюки, наваленные один на другой.

И виднелась еще одна дверь, которая вела в школьный коридор, под лестницу: выходишь и поднимаешься на второй этаж.

Что он и сделал.

Нижний коридор был пуст. Банан на всякий случай снял ботинки, подумал, связал их шнурками – так удобней нести.

И осторожно, на цыпочках, начал взбираться наверх.

Здесь все изменилось, кроме стен.

Они были такие же светло-зеленые, но двери в классы сменили на металлические, покрашенные желтовато-белой краской, и на каждой виднелась табличка.

Лаборатория № 1, № 2, № 3 и так далее, и так далее…

Банан дернул ручку первой двери, она была заперта были заперты вторая, третья и четвертая.

Зато пятая подалась, он потянул тяжелый металлический блок на себя, тот беззвучно распахнулся, Банан вошел в комнату, огляделся и понял, что когда-то здесь был его класс.

Теперь на месте доски висели горшки с вьющимися зелеными растениями, покрытыми меленькими, невзрачными розоватыми цветочками.

На окне висели жалюзи, Максим прикинул, стоит ли их поднять, и решил, что не стоит.

Из коридора пробивался свет. Были хорошо заметны большие металлические цилиндры, расставленные по комнате вместо парт.

Банан положил ботинки на пол и все так же тихо, на цыпочках, приблизился к самому дальнему цилиндру.

Сверху поворачивающаяся ручка, радом с ручкой – бумажка, приклеенная скотчем.

И на ней – четыре цифры.

Судя по всему, дата.

Последняя цифра была на два меньше той, что обозначала год, когда Палтус поступил в таинственный ВКУППВКР и исчез.

По спине опять поползли мурашки, затем Максим услышал громкий смешок.

Он обернулся и увидел ухмыляющуюся рожу Адамастора, который, впрочем, испарился так же быстро, как и возник.

Цилиндры стояли в непонятном порядке, цифры На следующем уводили Банана на два года вперед от того, в котором пропал Палтус.

Максим обошел цилиндры по очереди, их было восемнадцать, нужный отыскался в самом конце класса, на месте парты, где сидел Славка.

Все правильно.

Последняя цифра маркировки – именно та, которую он искал.

Цилиндр никелированный, а ручка на его крышке – черная.

Не просто ручка, нечто вроде старомодного вентиля: вертишь против часовой стрелки – он закрывает, по часовой – открывает.

Банан взялся за большой черный вентиль и попытался повернуть его в нужном направлении.

Безуспешно!

Тогда он начал поворачивать вентиль в другую сторону, и тот с трудом, но послушался.

Его явно давно не трогали. Несколько месяцев.

Или даже – пару лет.

Впрочем, навряд ли: надо ведь периодически проверять, что происходит там, внутри.

Сейчас и Банан увидит, что там происходит. Отвернет вентиль до конца и откинет крышку.

Крышка негромко лязгнула, когда он потянул ее на себя; изнутри пахнуло холодом.

Как большой термос, только без пробки: двойные стенки, между которыми – бесцветная жидкость, курящаяся студеным дымком.

А посередине – нечто вроде револьверного барабана на стойке, вместо патронов в гнезда вставлены ампулы.

И возле каждого гнезда – маркировка.

XYZ. 132.

XXY. 221.

YZX. 314.

В барабане двенадцать ампул, и которая из них нужна Максиму – не понять.

Придется искать базу данных, нынче в любой шарашке имеются базы данных, без них как без рук.

Банан прикрыл бак и выскользнул из класса.

В торце коридора виднелось помещение за стеклянной перегородкой.

Скорее всего, это там.

Открыть дверь не составило труда – Банан спустился обратно в подвал и подобрал там кусок жесткой проволоки.

Он не суетился, он уже понял, что если сторож и появится, то нескоро.

За дверью обнаружились столы, на столах – компьютеры.

Он включил тот, что помощнее, процессор зашуршал, через полминуты засветился экран монитора.

Естественно, машина затребовала пароль.

Банан ухмыльнулся.

Не то чтобы он был компьютерным асом, но друзья-специалисты рассказывали ему много интересного.

Например, о том, что нельзя закладывать в пароль дату собственного рождения: зная пользователя, ее очень просто вычислить.

Если бы на этом компе паролем служила дата рождения, Банан бы попал.

Он не был знаком с пользователями, но догадывался, что их несколько, и пароль, скорее всего, максимально банален.

Незачем грузить коллег избыточной информацией.

Банан набрал «sperm», нажал на ввод.

И вновь ухмыльнулся – он вошел в систему, эти кретины выбрали самый простой вариант.

Максим нашел нужную папку и вызвал окошко поиска.

Набрал имя и фамилию Палтуса, а также год, обозначенный на самой дальней емкости с азотом.

Пошуршав, машина выдала следующее сочетание: ZZX 222.

Ампула с такой маркировкой там была, он помнил…

Банан выключил компьютер, захлопнул за собой дверь, направился в классную комнату.

И вдруг увидел в коридоре географичку.

Она шла ему навстречу, неся большой сверток карт и указку.

– Максим! – укоризненно сказала она. – Ты опять прогуливаешь, а у нас сегодня тема – «Летучий голландец»…

– Ну и что! – с раздражением ответил Банан.

– Ты знаешь, как звали призрака, который проклял капитана Вандердекера?

– Нет, – огрызнулся Максим, соображая, как бы поскорее смотаться из школы и пойти на море.

– А-да-мас-тор! – продекламировала географичка и замахнулась указкой.

Банан поднырнул под ее поднятую руку и побежал по коридору.

Влетел в открытую дверь класса, подошел к цилиндру.

Банан потянул на себя стержень барабана и осторожно выдавил на ладонь ампулу под номером ZZX 222.

Положил ее в нагрудный карман рубашки, тщательно закрыл цилиндр: опустил крышку и плотно закрутил вентиль.

Поднял с пола ботинки, вышел из класса.

И вдруг понял, что должен еще раз заглянуть в компьютерную. Непонятно зачем, но должен.

Что-то там маячило, на сейфе у стены, рядом с цветочным горшком.

Хорошо, что он не выбросил проволоку.

Максим опять открыл дверь; на верху сейфа стоял маленький никелированный термос, снабженный ремешком. Уменьшенная копия цилиндров, в одном из которых содержалась ампула ZZX 222.

Теперь он знает, где хранить сперму Палтуса.

Банан открыл термос, тот был холодный, внутри виднелась небольшая выемка. Положил в нее ампулу и удивился, как она уютно устроилась – как яйцо в птичьем гнезде.

Закрыл термос, повесил на плечо и приготовился делать ноги.

Знакомым путем спустился на склад, обулся, вышел из здания, вновь перемахнул штакетник и очутился на улице.

Улица была пуста – суббота, на удивление солнечный день, надо бы зайти за Мартышкой и все же прогуляться к морю.

Когда еще он увидит его вновь?

Скорее всего – никогда.

Остров Крит

Они ели калицунья – небольшие слоеные пирожки с начинкой из мягкого белого сыра анфотиро, жаренные на оливковом масле, ели в маленькой таверне на берегу залива Мерабелло, куда приехали с час назад на арендованной Ириной машине, допотопном «фольксвагене-жуке» исчезающей разновидности, а этот был еще и окрашен в редкостную собачью масть: круглые черные пятна, небрежно разбросанные на белом фоне.

Ветер дул с Эгейского моря, легкий полуденный бриз, но волн не было, и Максим отчетливо видел дно, хотя от веранды, на которой они уютно устроились, прячась от зноя, до моря было метров двадцать.

Он не мог предположить, что это море настолько захватит его, поглотит, приворожит с первого мига встречи, еще в Афинах, когда, взяв в аэропорту такси, они приехали в Пирей и начали искать причал с паромом на Крит, но оказалось, что таких причалов несколько, и расположены они в самом дальнем, восточном секторе, куда ходят специальные автобусы, раздолбанные и битком набитые желающими как можно скорее покинуть столицу людьми – и туристами вроде них, и местными, среди которых большинство составляли греческие бабульки в черных платьях и черных же платках, с какими-то немыслимыми баулами и непременным мобильником, болтающимся на груди.

Он увидел море и понял, что влип.

Даже здесь, у паромного причала, где полные портового мусора волны бились о грязный ноздреватый бетон, у моря был какой-то непредставимый цвет – не синий и не голубой, не зеленый и не торжественно-аквамариновый.

Скорее жемчужный с непривычным розоватым оттенком, хотя, может, дело было в солнце, которое уже опускалось за горизонт – как правило, рейсы на Крит ночные, двенадцать часов пружинистого сна – и ты у цели.

Их паром назывался «The Crete Island», «Остров Крит», трехпалубный и покрашенный в цвета греческого флага – белый с синими полосами.

Такой же расцветки флаг развевался над кормой.

В широко открытый трюм въезжали по пандусу машины: им тоже надо было на Крит; туда надо было и странной, весьма пожилой даме, стоявшей перед ними в очереди к стеклянной будке пограничного контроля, в которую незадолго до того ввалился потный лысый толстяк в клетчатой рубахе и брюках на помочах и сразу же начал ставить отметки в паспорта.

Пожилая дама крепко сжимала ручку чемодана на колесиках своими высохшими лапками, украшенными большими, мерцающими в лучах заходящего солнца перстнями, а ее высохшую морщинистую шею обвивала тройная нитка крупного натурального жемчуга.

– Скоро я тоже стану такой! – пробормотала Максиму на ухо Ирина, но старушенция оглянулась, посмотрела на них неодобрительно и сказала:

– Frightening ones were different once!

– Переведи! – попросила Ирина.

– Те, кто внушает страх, когда-то были другими, – перевел Максим.

Дама с чемоданом уже поднималась по пассажирскому трапу, толстяк пропустил Ирину, перелистал паспорт, протянутый ему Максимом, тюкнул в него печатью и улыбнулся.

Максим улыбнулся в ответ, подхватил почти такой же, как у старухи, чемодан на колесиках и поспешил вслед за Ириной, вступившей на трап и оставившей позади себя двух бортпроводниц в белых блузках и облегающих синих юбках, которые проверяли билеты и желали пассажирам счастливого пути.

Паром дал первый гудок.

Максим смотрел на Ирину снизу вверх и понимал, что она всерьез готовилась ехать на курорт вместе с ним: коротко подстриглась и выкрасилась в жгучую брюнетку, хотя, возможно, он не прав и она всегда наводит лоск перед отпуском, пусть и таким коротким – всего десять дней.

Самолетом в Афины.

Из Афин паромом на Крит.

Потом тем же транспортом обратно.

Их каюта была на средней палубе, дежурный стюард по виду явно не грек, торжественно передал их с рук на руки дежурной горничной, тоже, скорей всего, не гречанке: что-то славянское в лице, может, смесь польской и хорватской кровей, может – сугубо польская… Следуя за ней, Максим протащил чемодан по коридору и вошел в открытую дверь небольшой каюты по правому борту, ближе к носовой части парома, с уютным закутком душа, застеленной кроватью, откидным столиком, нестандартным, привинченным к полу креслом и широко открытым в просторы моря иллюминатором.

Паром во второй раз загудел ревуном, а вскоре и в третий. Раздался звук заработавших турбин. Максим посмотрел в иллюминатор: причал потихоньку отплывал назад, исчезали из поля зрения и Афины с ясно видневшейся над городом в этот предвечерний час шапкой ярко-фиолетового смога, которая в недалеком будущем окончательно поглотит эту обитель давно исчезнувших, но все-таки не погибших восторженных и суровых богов.

– Пойдем на верхнюю палубу! – сказал Максим Ирине.

– Я в душ, – ответила она. – Может быть, позже.

«Что ж, – подумал он, – хозяйке надо привести себя в порядок. У нее молодой любовник, но сейчас она не в тонусе. Ей бы отдохнуть с дороги, принять душ и поспать, а потом она выйдет с ним на верхнюю палубу, и они будут смотреть на это море, колыбель европейской цивилизации, а потом они пойдут ужинать, ну а потом…»

Он стянул с себя джинсы и майку, достал из кармашка сумки не дочитанный в самолете путеводитель по Криту и завалился на далеко не самую широкую в мире кровать.

Пропустил историческую справку, уже изученную в самолете, хотя глаза опять зацепились за строчки: «Бог Зевс, родившийся в одной из пещер на Крите, увидел с вершины горы Иды вдали на берегах Азии юную Европу. В образе белого быка Зевс похитил Европу, и от их любви родились три сына – Минос, Радаманф и Сарпедон. Самым могучим из братьев был Минос, который способствовал созданию великой цивилизации… С его именем связаны мифы о Дедале, Лабиринте, Минотавре и Тесее…»

Сквозь открытую дверь было хорошо слышно, как шумит душ.

И не менее отчетливо за иллюминатором галдели чайки, летевшие вслед набирающему ход парому.

Максим перевернул страницу. «Крит – самый крупный из греческих островов, в связи с чем его называют также Мегалонес («Большой остров»). По площади (8261 км²) Крит занимает пятое место среди островов Средиземноморья. Находится в южной части Эгейского моря, в центре Восточного Средиземноморья, являясь местом встречи трех частей света – Европы, Азии и Африки… Вблизи критских берегов расположено множество необитаемых островков – Агии Феодори, Агии Пантес, Спиналонга, Псира Гавдос на юге, считающийся островом мифической Калипсо…»

– Я готова! – объявила Ирина, выйдя из душа.

Банан оторвался от путеводителя.

Большое белое полотенце было повязано у нее вокруг бедер, а на груди сверкали капельки воды.

Она действительно была готова, и он с нечаянным удовольствием принялся отрабатывать контракт.

После, когда она тщательно красилась у малюсенького каютного зеркальца, а он сидел на кровати и ждал ее, Ирина абсолютно равнодушным тоном поинтересовалась, на самом ли деле ему с ней так хорошо, как он только что изображал.

Он не нашелся, что ответить, кроме невзрачного, столь же равнодушного «да», и вдруг понял, что говорит правду.

Ему было хорошо, прежде всего потому, что она подарила ему море, которое плескалось сейчас вокруг парома, но даже без моря ему было бы хорошо, хоть он и отчетливо сознавал, что вряд ли любил бы ее просто так.

Если б она не купила его на определенное время.

– Кто ты по гороскопу? – неожиданно спросил Максим.

– Лев, – ответила она. – А что?

– Да так, – сказал он. – Просто интересно.

– Я хочу есть! – игриво сообщила Ирина. – Ты не против?

Он вышел вслед за ней из каюты, запер дверь, сунул ключ в задний карман джинсов, и они отправились искать ресторан. Поиски оказались недолгими: дорогу им проложила музыка, и вскоре стройный глазастый брюнет в белоснежном кителе уже провожал их к столику, который украшала лишь не зажженная пока свеча.

Ужин не входил в стоимость билета, но Банану было все равно, тем более что Ирина намеревалась заказать еду сама и любезно осведомилась, что бы он предпочел – Максим выбрал стейк под перечным соусом, она взяла себе рыбу, а из спиртного попросила рецину, признавшись, что обожает смолистый вкус этого греческого вина и что лучшая рецина делается именно там, куда они плывут, – на Крите.

Стейк удался в самый раз, не пережарен и не сочился кровью, и перца в соусе было тоже в самый раз, но лучше всего повару удались грибы, а вот вино Максиму не очень понравилось – привкус смолы был настолько силен, что забивал весь букет, и он выпил лишь два бокала, бутылку прикончила Ирина, она раскраснелась, начала нести всякую чушь, и Максим понял, что самое время отвести ее в каюту и уложить спать.

Она рассчиталась, он, бережно поддерживая под локоть, довел ее до каюты, помог раздеться, уложил на кровать, накрыл одеялом и, поцеловав в невысокий лоб с отчетливыми морщинами, спросил, не прикрыть ли иллюминатор. Ему сонно ответили «нет», он улыбнулся и пошел на верхнюю палубу.

Была ночь, небо, усыпанное звездами, окружало его со всех сторон, но отсюда, с моря, звезды казались совсем другими, чем с суши, – маленькие, хоть и многочисленные точки.

А черноты было больше, гораздо больше, слева, справа, спереди, сзади, мешок черноты, опрокинутый на паром, который, ровно и мощно гудя турбинами, шел по направлению к Криту.

Максим переместился на корму, минуя закрытую для пассажиров служебную зону, и увидел невысокого человека в белой форме, курившего у двери капитанской рубки, чьи окна отбрасывали яркие полосы света длиною в несколько метров.

Человек был без фуражки, с щегольской, стриженной клинышком бородкой. Максиму вдруг отчаянно захотелось спросить у него о том, каково это море осенью, когда начинаются штормы, а еще – как здесь плавается зимой, под дождями и грозами, а может, идет и снег; нет, вряд ли: только дожди, грозы и штормы… ведь паромы на острова ходят не только в сезон, но и круглый год; наверное, просто сокращается количество рейсов – до четырех в сутки, а то и до двух.

Человек затушил сигарету и вернулся в рубку.

Он тоже был не очень похож на грека; Банан представил себе психованного, отвязного югослава, которому пришлось бежать с родины, спасаясь от сепаратистских безумий, – про них до сих пор иногда талдычат в новостях, – и осесть в Греции. Наверное, У него имелся мореходный диплом, он сумел доказать свою квалификацию и сменил камуфляж на белую форму, хотя на капитана не тянул: максимум первый помощник, а скорее всего – второй… Сейчас югослав стоял на вахте и вместо привычного «Калашникова» сжимал в Руках штурвал, ведя паром к месту появления на свет бога Зевса, порожденного этими горами и морем, прежде всего морем, которое сейчас плескалось в борта парома, темно-фиолетовое, почти черное, такое же черное, как скалистая стена острова, на миг возникшего справа по курсу и через минуту исчезнувшего.

Море начало мерцать, переливаться; Максим переместился на корму, долго смотрел на шипящую светлую струю за бортом и подставлял лицо сильному теплом) ветру, дувшему наискосок – кажется, с берегов Африки.

За спиной послышались голоса.

Банан обернулся.

Те самые джентльмены, что так позабавили его во время посадки.

Они топтались у входа в дьюти-фри, а едва лавочка открылась, ринулись внутрь размашистыми кенгуриными скачками, сметая со стеллажей традиционную английскую выпивку; потом он видел, как они тащились с пакетами, из которых торчали многочисленные горлышки – джин, виски, виски, джин. Интересно, сколько они уже успели употребить?

Судя по походке и дикции – немало.

Максим подумал, что тоже не отказался бы выпить, лучше всего – виски, без льда и содовой, чистого, например шотландского. Капельку, на один палец в стандартном толстостенном стакане, а затем посидеть на палубе в шезлонге и выкурить сигару.

В кармане обнаружились только сигареты, мятая пачка «Camel» без фильтра, купленная в аэропорту, пока Ирина выбирала в дыоти-фри парфюм и остановилась на терпком и зрелом аромате от Сони Рикель.

Англичане притормозили почти вплотную. Максим докурил и отправился в каюту.

Там было душно, хотя иллюминатор оставался открытым.

Ирина спала на животе, сбросив с себя одеяло и обняв подушку.

Он лег рядом и принялся гладить ее по спине, бережно, будто массажист.

Не просыпаясь, она удовлетворенно вздохнула и развела ноги.

Максим сделал то, чего она хотела, и – когда женщина опять погрузилась в сон, уже не на животе, а на боку, подтянув колени к груди, – подумал, что он все же очень исполнительный наемный работник, хозяйке невероятно повезло.

Понимает приказы даже не с полуслова.

С полужеста.

С легкого и почти незаметного движения ноги.

Он перевернулся на живот, почувствовал правым плечом ее горячую влажную спину и уснул.

А проснулся от звука паромного ревуна, который тоскливо и пронзительно возвещал, что настало утро и они вот-вот прибудут на остров.

Вой нарастал, это был уже бычий рев, не один ревун, а целое стадо.

Ирина плескалась в душе.

Максим потянулся за плавками, но решил, что в ближайшее время они ему не понадобятся – кожа должна дышать, тем более что у него нет причин стыдиться своего тела.

– Какой сладкий мальчик! – произнесла Ирина, выйдя из душа.

Сладкий мальчик послал ей воздушный поцелуй.

– Я опять хочу! – заявила она.

Он улыбнулся, сознавая, что сейчас она не позволит себе баловства, ведь скоро прибытие, а завтрак, в отличие от ужина, входит в стоимость билета, и поэтому его глупо пропускать.

– Ну хоть поцелуй! – сказала Ирина, подставляя ему по очереди обе груди.

Он прикоснулся губами к левому соску, потом – к правому.

Она погладила его по голове, вздохнула и принялась одеваться.

Завтрак был из тех, что называют континентальными; Банан с аппетитом мазал джем на булочки и пил крепкий, но не очень вкусный кофе.

Позавтракав, они вернулись в каюту.

Ирина быстро упаковала и застегнула чемодан и вдруг обнаружила, что забыла положить туда косметичку.

– Я запихну ее в твою сумку? – спросила она.

– Конечно! – разрешил он, не отрываясь от иллюминатора.

Паром разворачивался, был хорошо виден гористый, набухающий в утренней дымке берег, очертания порта и восхитительные стены древней венецианской крепости Кулес, охраняющей вход в гавань Ираклиона.

– А это что такое?

Максим обернулся.

Ирина держала в руках никелированный термос, который Банан перед отъездом положил на дно сумки, побоявшись оставить дома: за его драгоценным содержимым нужен глаз да глаз.

Ампула с маркировкой ZZX 222.

Сперма Палтуса.

– Я тебе потом объясню! – растерялся он.

– Обещаешь? – неожиданно жестко уточнила она.

– Обещаю! – посулил он.

И сейчас вот выполнял это обещание.

Они доели воздушные, необычайно нежные на вкус калицунья, трактирщик принес вторую бутылку легкого белого вина, скорей всего, произведенного или им самим, или его соседом по побережью залива Мерабелло, а Банан рассказывал Ирине историю термоса.

– Дурачок, – до странности ласково сказала Ирина. – Это ж все элементарно…

– Что? – переспросил Максим.

– Жаль, я старовата для этого дела, – развеселилась она.

– Для какого? – Максим снова ничего не понял.

– Для оплодотворения, дурачок! – еще ласковей сказала она и погладила его по щеке. – В таких центрах сперму держат для оплодотворения, но эта, наверное, уже прокисла.

– Почему? – обиделся он.

– Срок хранения два года максимум, – пояснила Ирина, – хотя бывают исключения.

– Откуда ты знаешь? – удивился Банан.

– Я по образованию биолог! – ответила Ирина и засмеялась.

Он налил ей еще вина, плеснул и себе.

– Ты мне все рассказал? – недоверчиво спросила она.

– Все! – припечатал он, сообразив, что не рассказал только про носатого с жесткой черной щеточкой усов, носатого, с которым он предпочел бы никогда больше не встречаться; откуда Максиму было знать что в этот самый момент тот проходил в каких-то двадцати метрах от таверны, по самой кромке песчаного берега, омываемого жемчужными волнами Эгейского моря?

– Собирайся, – промурлыкала Ирина. – Я хочу сделать тебе подарок.

– Какой? – невпопад спросил он.

– Мы поедем в горы есть хохлюс!

– Что-что? – озадачился Максим.

– Местных улиток. Их подают бубуристи, то есть жареными на сковороде с солью и растительным маслом, ты не представляешь, какое объедение!

Он действительно не представлял и поэтому быстро собрался, думая лишь о том, как Ирина поведет машину после двух бутылок легкого белого вина, пусть даже и выпитых ими сообща.

Они спустились с веранды и направились к машине, носатый мгновенно уселся за покинутый ими и спешно прибранный столик.

Он заказал себе мясо офто – крупные куски козлятины, запеченные на углях.