Текст книги "Измена. Как я не заметила раньше? (СИ)"

Автор книги: Андреа Штерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 22
Что есть любовь?

– Ну чего ты так волнуешься? – старалась успокоить меня мама: – Это же всего лишь дети.

– А ещё там есть другие учителя и завучи с директором. И родители.

– Ну и что теперь? Съедят они тебя?

– Нет, но вдруг я им не понравлюсь.

– И что? Умереть теперь, если не понравишься? – протягивая мне поглаженное платье, улыбнулась мама.

– Нет, но уволят. – призналась в своём страхе я.

– А то, прям, в школу много кто идёт, – махнула она рукой, засмеявшись. – Особенно географом.

Прозвучало даже как-то обидно. Однако, она была права. Учителей в Подмосковье, и впрямь не хватает. Поэтому, и согласны брать всех, главное, чтобы и ты согласился на большую нагрузку, и маленькую вместе с тем, зарплату.

И пусть только кто-то попробует сказать, что учителя много зарабатывают. Я сразу предоставлю им свой расчётный лист! Если только его получу…

– Дети тебя боятся не меньше. – поделилась мама. – Ты для них ещё неизвестная учительница. Они тоже будут волноваться, вдруг ты строгая?

– А строгой быть не надо?

– Лучше, быть справедливой. Дети в их возрасте тянутся к сильному и понимающему. Но не становись им подружкой, а то на шею сядут, и ножки свесят.

– Попробую, слабо улыбнулась я.

Вообще, Катька сдержала слово, она спросила в Егоркиной школе, нужны ли географы или учителя начальных классов. Но, там на меня посмотрели свысока. Зато, идея мне всё же понравилась. Я решила дать себе год, а вдруг понравится.

Но снова проситься куда-то в школу в Москве я не рискнула. Может, куда бы и взяли, но Москва сейчас для меня виделась ужасно холодной и не принимающей. Она отвергала меня, а я её. Не буду врать, она всегда ассоциировалась у меня с Костей. Особенно сейчас, когда мы сильно отдалились.

Другое дело – родной город, где я выросла. Тепло и уютно, пусть и старо. Балашиха напоминала мне родителей. И крепко была с ними связана.

Впервые я буду «отмечать» Первое сентября по другую сторону баррикад, уже как учитель. Волнительно, отчасти страшно. А главное – сильно тревожно, ведь мне предстоит работать с детьми и их родителями. Наверно, стоит найти другие способы борьбы с этой тревогой, кроме успокоительных.

Раньше я представляла, что взрослые – те, кто справляется с любой трудностью, кто не боится, не унывает и не требует. Таким для меня был мой отец. Теперь же, когда он чуть для меня открылся, я вижу перед собой другого человека. Он сидел за столом, глядя в телевизор, всячески стараясь сделать вид, что за меня не переживает, и ему абсолютно всё равно и на то, что происходит в моей жизни, и на новую мою работу.

Но он не знает, что мама его уже давно мне сдала. И я им обоим за это благодарна.

Только теперь, и только так я смогла почувствовать, что мои родители вовсе не «недосягаемые» для меня. Не зря же говорят, что дети смотрят на родителей, как на всемогущих, безумно любящих, и строго наказывающих богов. Наверно, в этом есть и некоторая ассоциация с Богом.

Для меня отец был, скорее, героем греческих мифов. Такой же сильный и бесстрашный.

Впервые я прозрела, когда мне было примерно двенадцать. Тогда же у меня появилось своё, как мне казалось, независимое мнение. А, по факту, это было просто бесконечным «а я против!». Отчасти это сохранилось и сейчас, и присутствовало в наших с Костей отношениях.

Я не скажу, что Костя был прав во всём. Язык не повернётся.

Но в этом, и исключительно в этом, я готова к нему прислушаться.

Для собственного будущего.

Говорят, крайняя степерь прощения – это благодарность. Благодарить Костю я точно не хочу. Не сейчас уж точно.

Однако, я не знаю, смогла бы я когда-то решиться на свои изменения?

Для меня это глубокий вопрос. Я даже удивлена, что однажды смогла задать себе его.

В последнее время я много думаю. Особенно в бессонные ночи.

О моих изменениях мне сказала мама. И не о всех в негативном ключе. Какие-то заметил и отец.

Но теперь и я видела в нём другого человека. Не божество, не героя, а просто моего отца, который, как оказалось, тоже уязвим, и к болезням, и к эмоциям.

По-другому я посмотрела и на мать. И заметила, что не все её требования справедливы. Иногда, она тоже ошибается. Хоть и не желает это признавать. Возможно, мне стоит задуматься и над этим, и я нашла бы в себе и это… Но не сейчас. Сейчас не до этого.

Пока я собиралась на «линейку», я всё же подумала ещё и вот о чём. О том, что переезд и измена, может, и стали спускным механизмом моих изменений, но всё же это произошло не по одному щелчку. Я шла к этому. Всю мою жизнь.

Я говорю об изменениях. Невозможно стать лучше, если не знаешь «как лучше». Особенно – если заблуждаешься. Но мы всегда копим опыт. Каждый день нашей жизни. То больше, то меньше. И в какой-то момент все наши накопления взрываются, снося все прежние постройки, и давая возможность появиться новым.

Это страшно, и, если бы у меня был выбор, безусловно, я выбрала бы, пусть дольше, но не так болезненно. Кто-то, может, и по-другому. Например, Костя.

Как мне кажется, он желал ускорить процесс. Подложить ещё детонатора, чтобы снести приевшийся ему город к хренам.

Я не из таких людей. Наверно, я просто мягче. А может, умнее. Или хотя бы, честнее.

Я не собираюсь прощать его. Простив его – я потеряю себя.

И всё же, это не повод не жить.

Сейчас, вспоминая нашу первую встречу, совместную жизнь и день, когда я узнала об измене, я смотрю на все эти события немного под другим углом. Кажется, словно я стала наблюдателем.

Говорит ли это о моём желании убежать? Абстрагироваться? Не знаю. Но так проще видеть картину в целом. Как мне кажется, «в целом».

Мама помогла мне с платьем. Точно так же, как помогала мне в день моей свадьбы.

Нет, пышных юбок и белой фаты у меня не было. Это было нам не по карману. Сейчас я думаю, что оно мне и вовсе было бы не надо, как и вся богатая и шумная церемония. Зачем самому себе создавать волнения? Хочу простого спокойствия.

Большие надежды не оправдались. Я верила в Костин успех, верила в огромную любовь, в «однажды, и на всю жизнь». Верила в верность. И в то, что вместе всё нам по плечу. Как верила и в свой успех.

Но оказалось, не все, и далеко не везде нас ждут. Каждый человек находится в своём коконе. И все мы лишь создаём видимость крепких связей.

Неожиданно позвони Костя. Я всё же, пусть и нехотя, подняла трубку.

– Выйди на пять минут.

– Я не могу. Занята.

– Всего на пять, я оставшиеся вещи тебе передам.

– А оставить за дверью не можешь⁈

– Вдруг украдут.

– Я папу попрошу, он заберёт.

– Лен, я прошу у тебя только пять минут. Если хочешь, считай оплатой за то, что я привёз вещи.

На это я согласилась. Никак не могу выбить из себя эту черту – быть всем и за всё благодарной.

Под изумлённым взглядом отца исподлобья, я вышла из комнаты. Мать не сказала ничего.

* * *

Наверно, чтобы не мешать своими разговорами соседям, Костя ждал меня у подъезда.

Я представила, как он кусает себе локти, видя меня такой красивой.

Женственной.

Однако, теперь это не для него.

– Хорошо выглядишь, – скомкано ответил Костя. Избитая фраза. Раньше бы он произнёс это с издёвкой, и добавил бы «Для меня нарядилась?». Но не сегодня.

Он молча протянул мне пакет.

– Только куртка? – недоумевающе уточнила я. – И ради этого ты меня позвал?

– Это предлог. Чтобы ты вышла, и я мог бы тебя попросить.

– Ты меня? – усмехнулась я, но мне стало даже интересно: – И о чём?

– Помнишь, десятого у отца День рождения. Они нас приглашают. Пусть у нас всё не гладко, но родители тебя любят. И отец много для нас обоих сделал.

Как красиво он завернул.

– Десятое – вторник. – напомнила я.

– У тебя смена?

Точно, ведь он даже не знает! А я теперь, между прочим, учитель.

– Нет, я теперь работаю по будням. В соответствии со школьным расписанием.

– Удивлён, – слабо усмехнулся Костя.

– Вот видишь, всё же я оказалась достойна.

– Да я и не говорил, что недостойна. Ты сама в школу не шла.

– Зато теперь ты видишь, что я не помираю? А начала новую жизнь.

– Я тоже на это решился. – признался Костя. – Много думал, многое пережил… И понял, что нет смысла. Если так и будем играть в кошки-мышки: ты убегать, а я догонять, то просто оба устанем. Я уж точно устал. Поэтому, если развод будет твоим окончательным решением, то можем подать заявление, когда тебе будет удобно.

– Хорошо, – пряча растерянность ответила я. Это было совсем не тем, чего я хотела. Принять решение о расставании должна былая́! А так получалось, что это делал он. И главное – не оставлял мне выбора. Теперь, ели бы я и хотела сойтись, а я не хочу, то выглядела бы проигравшей. А это значит, он изменил бы опять. – Я тебе напишу. Сегодня я занята. Да и на этой неделе будет не до этого, я только начинаю работать. В конце сентября подадим.

– Хорошо. – кивнул Костя, хотя на его лице я не заметила ни радости, ни печали. Не было даже облегчения.

Я посмотрела на него чуть более внимательно.

Костя осунулся и выглядел безмерно уставшим.

Такой была и я, ещё несколько недель назад. Ничего, пережила я – переживёт и он.

– Так что, – продолжил Костя, – поедешь со мной к родителям?

– С тобой я не поеду. – заявила я. – Смогу только в субботу, и поеду одна. Встретимся там.

– И ещё, – выглядел чуть обрадованным муж, – Я очень попрошу пока ничего родителям не говорить. Третий инфаркт отец не выдержит. Мать и так говорит, у него опять предынфарктное было, в огороде переработал.

Я кивнула:

– Ладно. Я ничего не скажу про твою измену. Про развод говори сам. Я ничего против твоих родителей не имею. Люди они, действительно, хорошие. Но каждый год разыгрывать счастливую семью я не стану.

– Да и я тоже. – усмехнулся Костя. – Так, на пока что, пока всё не уладим. Вне зависимости от результата.

С этим я согласилась.

И как только у такого мудака родители хорошие?..

– Смотрю, гипс тебе уже сняли, – кивнула я на его руку.

– Да, – он машинально приподнял её, чтобы и самому посмотреть: – Непривычно уже как-то. Вроде гипс, а я к нему уже прирос.

– Ты говорил, что несколько месяцев нужно будет восстанавливаться.

– Оказалась всего лишь небольшая трещина. Такое заживает быстро.

Мы немного постояли молча, и я всё же спросила:

– Ты пойдёшь снова к ней?

– Когда мы разведёмся? – уточнил мой вопрос Костя.

– Не важно. Вообще.

– Не думаю. Я получил от неё, что хотел. И не получил тоже.

– Ты меня любил?

– И сейчас люблю. Знаю, ты меня тоже. Даже, наверно, сильнее, чем я тебя.

– Не знаю, была ли это любовь. Тогда я думала, что это она и есть. Сейчас не знаю. Сейчас я тебя только ненавижу.

– Знаю.

– В тот день, когда мы чуть не перестали, я чувствовала себя отвратительно. Словно я сама себе изменила. Ведь поклялась больше к себе не подпускать. Ты изменил мне потому, что я недостаточно женственная? Недостаточно раскрепощённая?

– И поэтому тоже. – честно ответил Костя. – Не знаю почему, мы начинаем меняться только, когда всё теряем.

– Ты обо мне или о себе?

– Наверно, о нас обоих.

– Наверно?

– В последнее время, я совсем ни в чём не уверен.

– В субботу. – напомнила я. – Я приеду.

А в субботу было пасмурно. Я ехала в электричке, специально заняв пустующее сидение у окна.

Мне хотелось грустить точно так, как и потускневшей природе.

Густая зелень за окном быстро мелькала. А по вагонам туда-сюда ходили «буфетчики», продавцы безделушками и прессой.

Как интересно. Все мы, вроде бы, живём в одном мире, а какая большая разница и между жизнью в столице, в ближнем и дальнем Подмосковье. И даже здесь, в соединяющей все три города электричке, царит абсолютно самобытная атмосфера.

Здесь свой уклад жизни, свои правила. И даже ощущаешь себя здесь как-то по-другому. Как нигде больше.

Но несмотря на место, во мне всё равно говорила только пустота.

Я теряла. Вновь и вновь, и очень много.

Я потеряла брак и мужа, а вместе с ними: прежнее доверие к людям, особенно мужчинам, хотя и в каждой второй молодой женщине я старалась разглядеть чью-то любовницу… Я потеряла чувство безопасности. Отныне везде мне мерещились злодеи. Каждый день я ждала очередного нападения. Будь то даже словесная перебранка. Я потеряла себя. Более я не жена, не любимая женщина. А, ведь, это были части меня. Я сменила работу, и вместе с тем потеряла старые привязанности. Вряд ли когда-то снова я захочу поговорить с Яной и Марьям больше, чем отправить стандартный ответ на поздравления с каким-то праздником.

Больше я не была самой собой.

Что ещё я потеряла? Наверное, любовь. Возможность любить кого-то также, как я любила раньше. Хотя, если так подумать, самозабвенно я перестала любить давно, как только у нас начали случаться частые ссоры. Но и то, искажённое чувство любви, что пришло первому на смену, я потеряла тоже.

Как странно. Порой, мы держимся за то, за что держаться не стоит. Словно за раскалённую ручку от двери, которая, как нам кажется, ведёт в рай. И даже если тебе кричат: «Отпусти, там ад!», ты всё равно этого не делаешь. Боишься, что тебя обманули, ведь ты уверен в том, что там непременно Эдемов сад.

Но, что сказать, у каждого своего представления о рае и аде. Для меня наши решавшиеся отношения всё равно казались благословением. И если я начинала в этом сомневаться, то сразу же себя за это отчитывала, ибо сомневаться было нельзя.

«По вере вашей да будет вам». Но, если я верю в то, что ад превратится в рай, станет ли он на самом деле таковым? Или это будет лишь очередной самообман?

Однако, я верю в то, что мой внутренний город восстанет из развалин и пепла. Я говорила, что отныне начинаю новую жизнь. Руины мне точно не по нраву. Я желаю снести все разрушения, и поставить на их месте небоскрёбы! Ну, или хотя бы, крепкие и красивые дома.

И обязательно с садами.

Непременно.

Глава 23
Каким теперь будет наше будущее?

– Ты приехал! – вышла на встречу обрадованная мать. Она всегда радовалась тихо, но искренне. – А Лена где?

– Она позже приедет, какие-то дела в школе.

– Школе? – удивилась мама.

– Да, она теперь там работает.

– А я и не знала. Чего не рассказали?

– Ты же знаешь Ленку, она тревожится всегда. Боялась, вдруг не возьмут или уволят. Но теперь говорю.

– Всё опять на Ленку сваливаешь, – улыбнулась мать.

– Ну, так жена же, – усмехнулся я.

Отец сидел в кресле за книгой, попивая чай.

Старая его привычка. Ещё со времён моего детства.

Теперь он сидит в очках, но всё равно читает. То труды Карла-Маркса, то рассекреченные документы Второй мировой… И, сейчас уже реже, но раньше любил читать криминальные сводки. Говорил, для работы очень полезно.

Пока мать занималась своим – штопала рабочую отцовскую куртку, мы с ним решили выйти во двор. Здесь он показал мне на выращенные матерью цветы. Большую часть которых не смог назвать даже отец.

– Пойдём, лучше, в огород покурим.

Отец не курил, как и я. Но часто использовал эту фигуру речи. Он у меня всегда был ещё тем юмористом. Правда, юмор у него часто был циничным.

– Скоро картошку будем собирать. Смотри, вот этот ряд для вас с Ленкой.

– В смысле, мы собирать будем?

– Ну не я же. Я вырастил, а вы собирайте. Себе заберёте.

– Да мы не голодаем, – усмехнулся я.

– Жить надо не в впроголодь, а сыто. – заключил отец. – помидоры тоже уже дозрели, под железной койкой на полу лежат, тоже заберёте, – большим пальцем указал он за спину, на дом. – И кабачки заберите.

– Кабачки нам зачем?

– Ну а мне зачем? Я вообще не перевариваю.

– А сажал тогда зачем?

– Чтоб было. Не всё только картошку есть. А кабачки полезные.

Признаюсь, самое последнее, о чём я хотел бы говорить – это о кабачках. Да и об овощах в целом. Но знаете это чувство, когда совершил что-то невероятно ужасное, за что тебе непременно прилетит, и на какое-то время об этом забываешь, наслаждаешься, а потом, вдруг, опять вспоминаешь, и тебя словно обжигает изнутри. А самое страшное – осознать, что проблема просто так не исчезнет. Тебе надо, и придётся её решить.

– Пап, можно спрошу тебя?

– О том, как дети делаются? – усмехнулся он, – Думаю, уже поздно.

Я пропустил эту «остроту» мимо ушей.

– Мне серьёзный ответ нужен. Можно сказать, от него зависит моя дальнейшая жизнь.

В своих словах я был предельно серьёзен, что считал и отец.

Он, по-прежнему держа руки на боках, наконец оторвал взгляд от своих посадок, и повернул голову ко мне. Внимательно слушая.

– У тебя были другие женщины? – аккуратно, но в том же серьёзном тоне поинтересовался я.

– А как же, – снова усмехнулся отец.

– Я имею ввиду любовниц. – уже прямо уточнил я.

Отец склонил голову набок и свёл брови:

– Ты Ленке изменил?

– Да чего сразу «Ленке изменил»? Я про тебя спрашиваю.

– Поэтому она сегодня не приехала?

Конечно было бессмысленно пытаться обмануть отца. Владимир Игоревич – полковник розыска. Да и мои повадки, наверно, не изменились ещё с подросткового возраста. Он вычислял меня на раз. Даже если я после скуренной сигареты, пробегал полтора километра, отмывал рот и руки, и обратно менялся с другом куртками.

Наверно, видя меня запыхавшимся в болоньевой куртке, он всё и понимал.

Я замолчал, соглашаясь.

А отец опять перевёл взгляд на свой огород, и немного поразмыслив, ответил:

– Гулял. И от первой жены гулял, и от матери твоей. Но мать твоя мудрая женщина. Семью берегла.

– Чего тут мудрого? Развелась бы с тобой, и правильно бы сделала.

– Ты себя наказывай, а не меня. Я за свои грехи сам заплачу. А наша семья благодаря твоей матери создалась и сохранилась.

– Почему же я об этом не знал?

– Нечего детям знать о том, что творят взрослые. Ты у нас был уже, поэтому и не развелись.

– А если бы меня не было?

– То и не женились бы. Я от первой к твоей матери и ушёл.

– В смысле? Мать, что, твоей любовницей была?

– Вот поэтому и нечего детям знать о делах родителей.

Сказать, что я был шокирован – молчать, словно рыба. Всю жизнь я считал мать святой женщиной! Я не знаю, если бы меня спросили, как я зачался и родился, я бы подумал, что абсолютно непорочно.

Как ни странно, но интимная жизнь родителей осталась от меня сокрытой лет до четырнадцати. А потом мне было не интересно в это вникать, даже противно. Чтобы два «старика» занимались сексом? Да ещё и мои родители⁈

– Но, я тоже виноват. – вдруг произнёс отец. – Всё тайное становится явным. К сожалению, так я думал только о других, а на собственном примере узнал только, когда меня попросили.

Я не стал уточнять. Знал, что отец не расскажет. Если сам не захочет. Наверно, издержки профессии.

– Может, мы и не рассказывали, но ты всё равно видел и слышал наши ссоры. Тогда, наверно, и научился.

– То есть, в том, что я изменил Ленке, виноват ты? – усмехнулся я совершенной неправдоподобности версии, хотя, на какую-то долю секунды и почувствовал облегчение. Это же не я плохой. Меня научили…

– В том, что ты своим членом в кого-то потыкал – только ты виноват. Я тебе говорил это ещё когда Ленке семнадцать было. А вот в том, что тебя не воспитал – виноват я.

– Ну, я помню, ты говорил, что изменять нельзя. Как бы двулично теперь это не звучало.

– Потому и говорил. Я ж знал, что это за жизнь. И тебе уж точно такой не хотел.

– А сам чего такой жил?..

– Лена приехала. – вышла на минуту из дома мать, и тут же скрылась обратно.

Отец посмотрел на меня:

– Есть пошли. – и недовольно добавил: – День рождения праздновать будем.

Стол, действительно, был уже накрыт. Женщины управились быстро.

Лена, как ни странно, тоже помогала.

Отец же, в присущей ему манере, только закончив с поздним обедом, сразу обратился к Лене в лоб:

– Ты на него не смотри. – не смотрел и он на меня в этот момент. – Он олух, и мало что его исправит. А к нам приезжай, – как всегда, мягко обратился от к невестке: – Ты знаешь, ты нам как дочь, так что приезжай. Хочешь, и пожить оставайся.

Я всегда ревновал его к Лене. Он разговаривал с ней так, будто не я его сын, а она – его родная дочь. Я всегда оказывался на вторых ролях.

И как же теперь неестественно это звучало. Ведь мой отец и мать, оказывается, далеко не святые люди. Но строят из себя святош.

Хотелось тут же рассказать и их правду. Но я не стал. Месть местью, а Лена уже завтра может стать мне чужим человеком.

Пусть родня – не святые, но семья – святое.

Ну, а семью для себя определяет каждый человек сам.

Если Лена пожелает развода, больше моей семьёй она не будет. А я её.

От этих слов на глазах Лены проступили слёзы. Она всегда была сентиментальна. Хотя я тоже хотел плакать, но далеко не от радости.

Я ушёл обратно в огород, закурив одну из редко мной доставаемых, но в последнее время, всегда присутствующих сигарет. Решив побыть со своими мыслями наедине. И для меня стало волнующей неожиданностью то, что через время ко мне вышла и Лена.

– Ну что, наоблюбили? – усмехнулся я, затягиваясь.

– Теперь будешь ревновать? – усмехнулась в ответ Лена.

За время, что мы провели дома, небо немного прояснилось. Стал виден закат. Красивый, на фоне природы. Кто знает, может я и сам бы тут остался на какое-то время. Нашёл бы умиротворение и покой. Всё лучше, чем в пустой разбитой квартире.

– Опять куришь? – указала на затушенный мной бычок Лена.

– Так, покуриваю. Балуюсь, – неловко улыбнулся я, размазывая ботинком бычок. – Но обещаю, скоро брошу. – снова усмехнулся я.

Лене, кажется, было на это всё равно.

Раньше она непременно бы прочитала мне лекцию о вреде курения. Но не теперь.

Почему-то от этого осознания захотелось выкинуть всю пачку.

Я сел на заднее крыльцо дома. Отец его пристроил прошлым летом. Говорит, здесь лучше читается.

– Я не рассказывал. Отец сам догадался. – оправдался я.

– Думаю, оно и к лучшему, – Лена поправила длинную юбку и села рядом. Но на отдалении.

– Да уж, – снова усмехнулся я. Смех и язвительность давно стали моей бронёй. – не придётся прятаться, словно подросткам. Знаешь, мне даже больше так нравится. Сделал – сделал, и не бояться, что накажут. Всё равно самому разгребать. Так пусть буду разгребать за осознанным выбором.

– Так Кристина была осознанным выбором? – зацепилась Лена.

– Знаешь, может, уже хватит постоянно это напоминать? – идя на огромный риск возмутился я. Я понимал, сейчас опять начнётся скандал, но я уже дико устал от одной и той же песни.

– Наверно, ты прав, – вдруг выдохнула Лена. – НЕ поверишь, но я и сама ужасно от этого устала. Но у тебя я спрошу один раз, а в моей голове эти мысли сутки напролёт. Я наконец хочу спать спокойно. Поэтому, ответишь?

– Мне кажется, мы с тобой стали спокойнее. – подметил я.

– Думаю, просто безумно уставшими.

– Плюс к этому – теперь нам не нужно друг с другом сражаться.

– Нам вообще больше не нужно сражаться, – дополнила Лена. – Я больше не боюсь потерять тебя. Уже потеряла. И больше не боюсь расстаться.

Несмотря на слабое колыхание в груди, я был с ней согласен. Просто не до конца. И верил, что и она всё равно, хоть немного, но сомневается. Для быстрых изменений слишком долгое время мы были такими.

– Сколько у тебя их было? – спросила снова Лена.

Я достал пачку и прикурил следующую сигарету.

На моё удивление, Лена взяла её и затянулась сама.

Закашлялась, но скорее с непривычки, чем если бы никогда прежде не пробовала. И вернула мне её.

Думаете, я хорошо читаю людей? Нет, просто я хорошо знаю секреты своей жены.

– После тебя только вот, одна. – я даже не хотел упоминать её имени. – И парочка до тебя.

Лена ненадолго сморщилась. Мне показалось, что и эту информацию она приняла за измену. Ещё бы, ведь я столько лет её убеждал в обратном. Даже называл дурой и параноиком, когда она вновь и вновь, не веря, возвращалась к этому вопросу.

– Прости. – коротко и искренне произнёс я.

– Да, ладно, – словно горечь, сглотнула Лена и провела ладонями по своим ногам: – я уде привыкла.

– Но они были до тебя. Это не измена. – на всякий случай напомнил я. Ведь это банальная логика.

– Да, знаю. Но пока мне от этого не сильно легче. Я переживаю не за то, что в отличии от меня, я у тебя не была первой. Мне просто больно осознавать, сколько лет ты мне внушал обратное. И, ведь, иногда я реально считала себя параноиком.

– Я знаю, – закивал я. – Что сказать, я был последней сукой. Но не думаю, что тебе и это поможет.

– Исправить прошлое – нет. Но мне легче от того, что ты признал свою ошибку. И теперь на моей стороне. – глядя вдаль, слабо улыбнулась Лена. – Во всяком случае, мне только предстоит это обдумать.

Мы немного посидели молча. Тишину прервал снова я:

– Веришь ты или нет, но я, правда, изменился. Далеко ещё не так, как ты бы хотела, но какой-то прогресс уже есть. Например, начал, наконец, мыть за собой посуду. – улыбнулся я, ожидая её реакцию.

Лена засмеялась, но скорее, нервно, как от сильного напряжения.

– Воистину, начинаешь ценить, когда потеряешь, – с глубокой тоской посмотрел я на Лену.

Она посмотрела на меня в ответ. И, потянувшись, поцеловала.

Я тут же ответил на поцелуй. Вначале осторожно, а затем с невероятной жадностью.

На какое-то мгновение мы так сильно впились друг другу в губы, что перестали дышать. Затем отпустили друг друг, ещё на какое-то время задержавшись.

Мы хотели прикасаться друг к другу, но между нами словно выросла ледяная стена. Которую мы оба хотели растопить, но у нас не было никакой возможности. Мы не умели. Не знали, как правильно. И потому боялись навредить тому, кто застрял по другую сторону.

В итоге Лена от меня отстранилась. И вновь стала недосягаемой.

Мы целовались так, словно в последний раз, прощаясь. Однако, продолжали сидеть рядом.

– Самое страшное, – продолжил я, – потерять себя прежнего, ведь тогда, как тебе кажется, ты был в безопасности. Это останавливает тебя от изменений. Но меняться надо, тот старый ты с жизнью уже не справляешься. Я понимаю, в измене виноват я один. Это было моим решение. Не могу сказать, что в полной мере, но отчасти, осознанным. Кажется, я понимал это всегда. Просто не хотел принимать и без того очевидное. Не знаю, согласишься ты со мной или нет, но я скажу. Что да, в самой измене виноват я, но принял я такое решение из-за того, что начало твориться в нашем браке. Ты хотела откровенности, и сейчас я тебя не обманываю.

Лена молчала. Либо думала о том же самом, либо не желала признавать.

– И, если меняться, не важно, чтобы жить вместе или нет, но меняться надо нам обоим. Мы оба не вывозим эту «взрослую жизнь». Я поступил неправильно. Уверен, была масса других решений. Но то, что я сделал, привело нас к кризису. Которого мы боялись, но в то же время, именно к нему мы и стремились. Словно натягивали тетиву, чтобы наконец уже выстрелить.

– Я никогда не соглашусь с тобой в том, что в измене были хоть какие-то плюсы. – возразила Лена.

– Да, всегда нужно искать другое решение. Самоубийство никогда не единственный выход, даже если говорить о браке. Есть много и других, и куда лучше.

– Я прощаю тебя, – наконец произнесла самые важные для меня слова, Лена. Моя любимая и единственная Ленуська! Но уже в следующую минуту сбросила меня с Небес на землю, к реальности: – Но моё прощение – не твоя, а моя заслуга.

Лена посмотрела в сторону дома:

– Жаль терять таких свекров. Несмотря на сказанное твоим отцом, из-за тебя я больше не могу быть им близка. Ты недолюбливал моих родителей, а я твоих любила.

– Так, может, примешь слова отца, и просто сочтёшь меня олухом, – снова нервно улыбнулся я. – Заживём снова дружной большой семьёй. Мне отец твой даже начал нравиться. Правильный мужик! – я слабо засмеялся. И уже серьёзно, с надеждой добавил: – Ну, или хотя бы приезжай. Может, и на сегодня останешься?

– Если бы я осталась, нам бы снова пришлось быть вместе. – на этот раз усмехнулась Лена. Скажу по правде, именно такой вариант развития событий я и представлял.

– Сегодня переночуем здесь, – мечтательно начал я, – потом вернёмся в Балашиху, заведём собаку… – я бросил голову, улыбаясь, потому, что понимал – это Утопия. Я хотел продолжить рассказ, и сказать ещё что-то про детей, но понял, что это будет уже лишнее.

Парадокс. Мы не желаем страданий, но к ним стремимся. Либо же они становятся побочным эффектом наших желаний и действий.

Стремимся потому, что мы должны получить желаемое только через великие страдания, но при этом на самом деле, с большей долей вероятности, ничего не получим, либо получим меньше.

И, не понимая, или даже понимая это, что мы делаем? Снова идём страдать. На этот раз куда сильнее, чтобы уж точно получилось заработать счастье. И проблема в том, что наши страдания выгодны не только нам, но и некоторым окружающим нас людям, поэтому, они будут в нас их поддерживать. Что с этим делать? Наверное, замечать. Чтобы устать от этого, и прекратить делать. Как вариант.

Перестать пытаться контролировать и переделывать человека, перестать под него подстраиваться, если знаешь, что он всё равно не изменится. Перестать пытаться отремонтировать сломанное, если всё равно всё разваливается. Надо просто снести и построить новое.

– Ты уверена в том, что новая жизнь будет лучше?

– Во всяком случае, теперь я уже буду опытным градостроителем. – с широкой, но не лишённой печали улыбкой произнесла Лена, – И буду знать, в каком городе уж точно не стоит жить.

– Не чувствуешь ли ты, что это новое страдание? Постоянно сносить и возводить? Может, надо всё же смотреть на жизнь более реально? Стремление к идеалу – недостижимая цель. Поэтому, ты только поменяешь способ, но не её саму.

– Возможно ты прав, я не задумывалась об этом. Тогда что же, выхода из этого нет? – грустно усмехнулась Лена. – Всем нам что, так и нужно страдать?

– Зачем вообще страдать? Может, пора уже вспомнить, что мы муж и жена? Что мы союзники по жизни, а не враги? И что мы не одиноки? Может, смысл брака в том, чтобы облегчить эти самые страдания друг другу?

– Красиво говоришь. Вот только, можно ли тебе довериться снова? Этот путь оказался трудным для нас обоих. И мы счастье упустили. Моё доверие точно не появится из ниоткуда. И уже никогда не будет тем же, что я подарила тебе до измены. Именно подарила, – сделала акцент Лена. – А ты его потерял. Вытоптал, как тот же бычок, – чтобы я точно понял, она указала и на него. – И я не уверена, что смогу дать тебе своё доверие снова.

– Но мы могли бы попробовать. И потихоньку его взрастить опять. Пусть это будет другой человек, или же я, мне кажется, и мне, и ему придётся заслужить твоё доверие. Но меня ты уже хотя бы знаешь.

– И ты больше меня ни в чём не обманешь?

– Не знаю. Я больше ни в чём не клянусь. И ни от кого клятв не жду.

– Да, клятвы – это заблуждение. И уж очень больно падать с облаков.

Они помолчали.

– Пошли в дом. Холодно. – предложил Костя. – Обо всём остальном можно подумать и завтра. Давай думать о сейчас.

Лена же похлопала меня по руке:

– Мне пора.

– Не останешься?

– Точно не сегодня. Сегодня я хочу к своей семье.