Текст книги "Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня"

Автор книги: Андре Кастело

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Двор сбрасывает с себя оцепенение лишь три раза в неделю, в дни охоты. Под звуки «Бонапарты», сменившей «Королевскую охотничью», все галопом летят в тот лес, где заплутал Людовик Святой и насмерть разбился, упав с коня, Филипп Красивый. На Жозефине и фрейлинах платья из красного бархата с золотой строчкой, Гортензия выбрала себе амазонку из голубого бархата с серебряным шитьем. Императрица ездит на охоту с отчаянием в душе. Она не любит охотиться: ей претит бойня. Однажды в Рамбуйе олень, преследуемый сворой, спрятался под ее коляской. Из его прекрасных глаз текли слезы, и Жозефина умолила пощадить зверя, Добившись своего, она надела оленю на шею серебряное ожерелье: пусть и впредь он останется под ее охраной.

Приводя Фонтенбло в такое состояние, чтобы дворец мог служить резиденцией двора, император не поскупился. Дворцовые покои меблированы заново, парк помолодел, пруд вычищен военнопленными.

«Чтобы он не зарастал травой», в него даже запустили лебедей, а теперь собираются опять развести там карпов, выловленных и проданных во время Революции, – или хотя бы их потомков и родственников.

Но, несмотря на такое обрамление, дворец похож на сущую галеру, где под беспощадным взором императора каждый «гребет согласно расписанию». «Гребля» не мешает, однако, думать и сплетничать, как только владыки удаляются в «свои личные апартаменты» – бывшие королевские покои на первом и втором этажах, выходящие в сад Дианы.

Придворные – а они злоязычны – посмеиваются, глядя, как Жером уже охладевает к своей толстушке жене и ухаживает за хорошенькой Стефанией, удрученной тем, что она теперь всего лишь принцесса Баденская, хотя еще так недавно была приемной дочерью Наполеона и обладала правом старшинства перед всеми и вся.

Главным предметом пересудов являются, несомненно, романы императора. Все находят естественным, что Наполеон засматривается на прелестное лицо Карлотты Гадзани, которая стала чтицей Жозефины и ждет своего часа с самого пребывания императорской четы в Генуе. У нее самое красивое при дворе лицо: чистые линии, яркие черные глаза, ослепительные зубы и улыбка, которую считают «уклончивой». Само собой, Жозефина жаждет развеять свои сомнения и, убедившись в их обоснованности, пытается однажды, по дурной своей привычке, проникнуть в кабинет мужа, когда тот принимает г-жу Гадзани. Констан преграждает ей дорогу:

– Это невозможно, государыня, у меня категорический приказ императора не беспокоить его. Он работает сейчас с министром.

Этот «министр» – красавица Карлотта. Жозефина дважды возвращается, и оба раза Констан не впускает ее, В тот же вечер император сурово говорит своему лакею:

– Императрица уверяет, будто вы сказали ей, что я запирался с какой-то дамой.

Констан без труда оправдывается, но эта история доказывает, что для Жозефины хорошо любое плутовство, лишь бы оно служило ее целям.

Однако на этот раз наша креолка ревнует не особенно сильно. За грехопадением г-жи Гадзани не последовало «ни шума, ни притязаний». Она продолжает выказывать почтение, преданность и привязанность своей хозяйке, а император на людях обращается с предметом своего увлечения почти холодно. Жозефина «тем быстрее принимает решение снисходительно отнестись к мужним забавам, что долго препятствовать им было бы все равно невозможно», да и Наполеон признался ей, что речь идет всего лишь о «прохладной связи». За исключением истории с Марией Валевской, он теперь, как правило, признается Жозефине в своих «галантных похождениях», которым не придает ни малейшего значения. Больше того, – рассказывает нам камеристка императрицы, – «он говорил ей о многом, чего она не хотела знать, описывал ей даже телесные изъяны близких с ним женщин и в связи с подобными признаниями называл ей пороки тех или иных придворных дам, о которых вопрос даже не вставал и которые не сумели ему ни в чем отказать».

Жозефина остерегается объяснять ему, что такое поведение годится скорее для бивуака, чем для будуара. Сделай она это, он, как часто бывало, назвал бы ее «своей коровушкой» и поцеловал бы в шею или в щеку.

Она пытается следовать советам Евгения, который 10 сентября писал ей из Монцы: «Не докучай императору и постарайся лучше упорядочить свои расходы. Не будь столь добра к тем, кто тебя окружает: они вскоре тебя обманут…»

Жозефина обещала сыну слушаться его, но вскоре Фуше не преминет втянуть бедную женщину в гущу драматических событий. И не ее вина, если ей вновь придется «докучать» мужу.

* * *

Случилось это в воскресенье, после обедни. Двор еще пребывал в Фонтенбло. Жозефина стояла в оконной нише и вдруг увидела приближающегося Фуше. Он поклонился и елейным тоном с места в карьер осмелился объявить ей, что «поскольку благо общества, равно как сплочение последнего вокруг новой династии требует появления у императора детей, ей следовало бы обратиться в Сенат, дабы тот поддержал ее обращенную к супругу просьбу разрешить ей пойти на самую мучительную для ее сердца жертву».

Жозефина почувствовала, что комната внезапно закачалась. Фуше рассказывает: «Лицо ее сперва покраснело, потом побледнело, губы вспухли, и я заметил повсеместные признаки приближающегося нервного приступа или какого-либо иного взрыва. Она, запинаясь, осведомилась:

– Вы получили от императора приказ дать мне такую рекомендацию?

– Я не получал никакого приказа, государыня, но предвижу потребности будущего.

Тут она чуть ли не в полный голос воскликнула:

– В этом вопросе я подчинюсь только приказу своего мужа».

Под предлогом «необходимости обсудить дело с одним из коллег» Фуше откланялся и ушел.

Министр действительно не получал приказа от Наполеона, но он говорил с императором и даже прочел ему докладную записку. «Я представил ему, – рассказывает он, – необходимость расторгнуть его брак, немедленно вступить в новый, более подходящий и приятный, и дать наследника престолу, на который его возвело Провидение. Мой вывод представлял собой логическое следствие самых веских и основательных соображений и доводов, какие только могут быть подсказаны потребностями политики и государственной необходимости».

Наполеон, «не дав никакого положительного ответа», ограничился намеками на обуревавшие его чувства. Разумеется, с точки зрения чисто политической «расторжение его брака было для него делом решенным».

– Но с другой стороны, – «поправился» он, – я как в силу привычки, так и уступая известного рода суеверию, чрезвычайно привязан к Жозефине. Объявить ей о разводе будет для меня неимоверно трудным шагом.

Принимая во внимание то, что он уразумел из «немногословных ответов» императора, Фуше, «движимый чрезмерным рвением», решился, по его словам, «пробить брешь и подвести Жозефину к пониманию неотвратимости великой жертвы, которой требовали прочность Империи и счастье императора».

Министру, как мы догадываемся, было наплевать на «счастье императора». Но, бывший цареубийца и палач Лиона, он боялся, как бы Наполеон не взял в жены одну из эрцгерцогинь, внучатых племянниц Марии Антуанетты. Сторонник «русского» брака, он предпочитал упредить события, стать инициатором развода, чтобы занять выгодную позицию, которая позволит ему теперь, после Тильзита, предложить императору брак с сестрой царя.

Фуше принимается расширять «брешь».

Через несколько дней, в полночь, г-на де Ремюза срочно вызывают к Жозефине. Он застает ее «непричесанной, полуодетой, лицо ее искажено». Она только что получила длинное письмо от Фуше. На этот раз министр силится прельстить ее возвышенностью роли жертвы – Франция станет обязана ей своим будущим.

«Не следует, государыня, закрывать глаза на то, что политическое будущее Франции ставится под вопрос отсутствием наследника у императора. В качестве министра полиции я обязан быть в курсе общественного мнения и знаю, как тревожит людей судьба подобной империи. Представьте себе, насколько более прочен был бы сегодня трон его величества, опирайся он на существование наследника!»

Заканчивает Фуше уверениями в том, что императору неизвестно о предпринятом им, Фуше, шаге. «Думаю даже, что он ему не понравится», – добавляет лицемер и советует императрице «держать все в величайшем секрете». Жозефина спрашивает мнение Ремюза. Речь ее прерывается рыданиями.

– Что мне делать?

– Государыня, настоятельно советую вам немедленно пойти к императору, если он еще не лег, или сделать то же самое утром, как только он встанет. Примите также во внимание, что вы должны выглядеть так, словно вы ни с кем не советовались. Дайте ему прочесть письмо и, если сможете, понаблюдайте за ним, но в любом случае покажите, насколько вы разгневаны непрошеными советами, и вновь заявите, что подчинитесь только его собственному недвусмысленному приказу.

Если верить г-же де Ремюза, Жозефина на другой же день утром кинулась к Наполеону. Если верить Гортензии, Жозефина последовала совету Фуше и выждала, пока муж сам обо всем узнает. Как бы там ни было, – тут обе версии сходятся, – Наполеон возмутился, дезавуировал Фуше и заявил, что тот говорил «без полномочий»:

– Впрочем, сердиться на него не нужно: это просто излишнее рвение. Достаточно будет, если мы отвергнем его мнение, а ты поверишь, что я не могу жить без тебя.

«Я был крайне шокирован поведением Фуше, – пояснит Наполеон на Святой Елене. – Я немедленно выгнал бы его за вмешательство в мои постельные дела, если бы это не было сочтено опровержением того, что мне важно было подтвердить».

В самом деле, поскольку почва подготовлена более или менее без ведома Наполеона, он – на этот раз по словам Гортензии – спрашивает жену, «что она обо всем этом думает». Жозефина может лишь повторить то, что сказала несколькими неделями раньше:

– Я никогда первая не потребую того, что могло бы отдалить меня от тебя. Наша судьба слишком необычна, чтобы не усмотреть в ней перст Провидения, и, отделив свою жизнь от твоей, я считала бы, что принесла несчастье нам обоим.

Она опять попала в цель, пробудив в муже суеверие, которое всегда дремлет в душе любого корсиканца. Однако она отдает себе отчет, что Фуше действовал с молчаливого согласия императора. Недаром же Меттерних<sup>[69]69
  Меттерних – в 1806–1809 князь Клемент Венцель Меттерних (1773–1853), будущий глава австрийского правительства и вдохновитель Священного Союза, был послом в Париже.


[Закрыть]</sup> писал в то время: «Ни один здешний министр не осмеливается ни на какой шаг без согласия императора и уж подавно не рискнет на это дважды». Наполеон – и это показательно – отказывается «выгнать» своего министра. «Для меня было ясно, – замечает Фуше, – что, если бы он уже не решил для себя вопрос о разводе, он не ограничился бы простым осуждением моего шага, а пожертвовал бы мною».

Поэтому будущий герцог Отрантский еще более «расширяет брешь». Во вторник, 17 ноября, на другой же день после отъезда Наполеона в Италию и возвращения в Париж Жозефины, которую император отказался взять с собою, Фуше отправляет своему хозяину следующее донесение:

«Париж. Во всех кругах общества обсуждаются причины отъезда его величества из Фонтенбло в Италию. Каждый толкует его мотивы на свой лад. Вызвало удивление отсутствие ее величества императрицы на представлении „Траяна“<sup>[70]70
  «Траян» – имеется в виду музыкальное представление «Триумф Траяна» (1807) Лесюера и Персюи.


[Закрыть]</sup> во вторник. Кое-кто отвечал, что ей нездоровится, но большинство говорит о расторжении брака и женитьбе императора на сестре императора Александра. Эта новость стала предметом обсуждения всех классов населения Парижа, и все бесспорно воспринимают ее как гарантию близкого мира и прочного спокойствия для государства…»

19-го, в следующий четверг, Фуше на редкость искусно возвращается к тому же предмету.

«Париж. Текущие события. – При дворе, у принцев, во всех кругах говорят о расторжении брака с императрицей. При дворе мнения на этот счет разделились. Лица, пользующиеся доверием императрицы, утверждают, что император никогда не решится на развод; они говорят, что императрицу обожают во Франции, что ее популярность полезна императору и стране, что счастье его и Империи незыблемо, пока длится этот союз, что императрица – талисман императора, что развод с ней будет концом его карьеры, и прочие выдумки того же пошиба, похожие на выдумки досужих рассказчиков; эти люди укрепляют императрицу в ее убеждении, отвращают от любого иного решения, побуждают появляться на публике, чтобы своим присутствием опровергнуть имеющие хождение слухи. Другая партия при дворе, рассматривающая развод как средство, которого требует упрочение династии, старается подготовить императрицу к этому событию, давая ей советы, соответствующие сложившемуся положению. Мнение императорской семьи единодушно: она за развод. В парижских кругах люди, преданные династии, также убеждены в одном: прочность ее может обеспечить только появление у императора детей. Безразличие выказывают лишь эгоисты и ветреники. Недовольные лицемерно сокрушаются об участи императрицы, сожалеют о ней и неожиданно начинают питать к ней чувства, противоположные тем, что питали до сих пор».

В донесении ничто не забыто! Больше того, в той же сводке, в перечне «самых противоречивых слухов» министр мимоходом подсовывает императору мысль о будущей судьбе Жозефины. «Кое-кто предсказывает… что императрица станет королевой Неаполитанской». В четверг, 3 декабря, он утверждает, что «публике», заинтересовавшейся поездкой императора в Италию, кажется, будто государь «поехал готовить царственное убежище для императрицы Жозефины».

На следующий день Фуше опять посвящает Жозефине свое донесение от пятницы, 4 декабря. «Моралистки из предместья Сен-Жермен, – пишет он, – всячески возмущаются разводом. Г-жа Амлен распространяет среди публики признания, якобы сделанные ей ее величеством императрицей. Эта женщина и несколько ей подобных взяли на себя труд ежедневно комментировать, провоцировать и преувеличивать сетования и горести императрицы; они утверждают, будто им в точности известно, что в такой-то день император сказал императрице, о чем он говорил с ней до и после коронации, о неладах ее величества с императорской семьей, об интригах, которые плетутся против нее, о виновных в этом интриганах и т. д. Им якобы известно, что бесплодие императрицы – не ее вина; что у императора никогда не было детей; что многочисленные связи императора с разными женщинами всегда оставались безрезультатными; что эти женщины, успев выйти замуж, тут же беременели, в частности одна докладчица[71]71
  Фелисите Лонгруа, ставшая г-жой Риснер, которая, как мы увидим ниже, также «развлекала» императора.


[Закрыть] при императрице, особа, о которой г-жа Амлен сообщает самые мельчайшие детали. Министр распорядился передать этой женщине, что, если впредь она хотя бы упомянет имя императора или императрицы, он немедленно прикажет ее арестовать и препроводить в Сальпетриер».

Правда, скоро Фуше придется притормозить начатую им кампанию. 30 ноября, сильно раздраженный двумя предыдущими донесениями, Наполеон направляет ему из Венеции такие сердитые строки: «Я уже высказал вам свое мнение о сумасбродном демарше, предпринятом вами в Фонтенбло касательно моих личных дел. Ведя себя таким образом, вы сбиваете с толку общественное мнение и уклоняетесь от пути, каким надлежит следовать всякому порядочному человеку».

Сперва возвращение Наполеона 1 января 1808 приносит Жозефине известное успокоение. После 4 января они вместе отправляются смотреть законченное Давидом «Коронование», полотно, изображающее коронацию не Наполеона, а Жозефины. Действительно, в результате «небольшой интриги» императрицы и художника, что позднее признает Наполеон, в центре композиции оказалась Жозефина.

– Так получится красивее, – заявила она.

Посмотрев эту вещь, император остался доволен. Жозефина приободряется. Разумеется, ее успокаивает радость, высказанная Наполеоном при знакомстве с холстом, на котором она изображена во всей своей несравненной грации в тот момент, когда он возлагает корону на красиво преклонившую колени жену.

Но Фуше не дремлет и 29 января вручает императору очередное донесение: «Жена художника Изабе предает гласности подробности личной жизни императрицы; она утверждает, что ее величество постоянно плачет; что она догадывается о причине ее недавнего недомогания, которая повергла ее в глубокую тоску; что императрица ожидает развода, но не осмеливается в этом признаться; что м-ль Таше – единственное доверенное лицо, которому ее величество изливает теперь душу. Сегодня о разводе мало говорят, но о нем думают с тех пор, как все уверились, что у императрицы не может быть больше детей».

Мюрат тоже продолжает усиленно «обрабатывать» своего шурина-императора. Он объединяет усилия с Фуше и с Талейраном. Несчастной женщине это известно, и 10 февраля 1808 она пишет сыну:

«Ты без труда догадаешься, что у меня довольно причин для горя, и они все прибавляются; слухи, ходившие во время отсутствия императора, не прекратились с его возвращением, и переносят их теперь особенно рьяно. К тому же их авторы не понесли наказания. Напротив, было замечено, что те, кто пытался их опровергнуть, встречают более холодный прием. В остальном полагаюсь на Провидение и волю императора; моя единственная защита – мое поведение, которое я стараюсь сделать безупречным. Я больше не выезжаю, у меня нет никаких развлечений, и я веду жизнь, которой все удивляются – как я могу принудить себя к ней, хотя привыкла к большей независимости и общению со многими людьми; я же утешаюсь мыслью о том, что тем самым подчиняюсь желанию императора. Я вижу, что влияние мое падает день ото дня, в то время как другие все больше входят в доверие. В фаворе теперь Мюрат и его супруга-принцесса, гг. Талейран и Бертье. Ты знаешь, что он станет твоим родственником: он женится на Елизавете, дочери герцогини Баварской; предложение было сделано и принято вчера.

Каким несчастным делает трон, милый Евгений! Я хоть завтра же без сожаления отреклась бы от него за себя и за всех своих. Для меня важно только сердце императора. Если мне суждено его потерять, об остальном я почти не пожалею: лишь он – мое честолюбие, лишь им полно мое сердце. Я знаю, что при такой искренности успеха не добиваются и что, если бы я могла, как многие другие, стать хитрой, мне было бы гораздо лучше, но я предпочитаю не насиловать свой характер. Так, по крайней мере, я не перестану уважать себя.

А ты, сынок, всегда оставайся таким, каким был, продолжай стараться быть достойным дружбы императора, а в остальном будь что будет. Пока ты счастлив и я уверена в твоей привязанности, мне грех жаловаться на судьбу».

В конце зимы между супругами произошла еще одна ссора. По словам русского посла графа Толстого<sup>[72]72
  Толстой, Петр Александрович, граф (1761–1844) – генерал и дипломат, с октября 1807 по октябрь 1808 русский посол в Париже, противник Наполеона, который и добился его отозвания.


[Закрыть]</sup>, Наполеон в порыве гнева якобы заявил жене, «что она в конце концов вынудит его усыновить всех ее ублюдков». По мнению дипломата, Жозефина «мгновенно» воспользовалась бы этим, но к заявлению, сделанному под влиянием гнева, император больше не возвращался.

В один из январских дней 1819 на Святой Елене Наполеон рассказал обер-гофмаршалу Бертрану, что, напротив, сама Жозефина приходила к нему с предложением «сделать ребенка какой-нибудь барышне и выдать младенца за своего. Когда она высказала мне это, – закончил император, – я решительно осудил ее план и без труда переубедил ее».

Как бы там ни было, факт бесспорен: Наполеон не перестает думать о том, что представляется ему все более и более неизбежным. 1 апреля, увидев входящую Гортензию, которой в том же месяце предстояло родить будущего Наполеона III, он вздохнул:

– Я завидую, видя вас в таком состоянии. Как я любил бы вашу мать, окажись она в подобном положении!

«В моем положении…»

2 апреля 1808 Наполеон в сопровождении тридцати шести экипажей покинул Сен-Клу под предлогом инспекционной поездки по департаментам Юга. На самом деле он собирался в Байонну, где вскоре должна была разыграться тошнотворная комедия с испанской западней<sup>[73]73
  Комедия с испанской западней. – В семействе Карла IV Испанского шли раздоры: наследник престола Фердинанд, по традиции носивший титул принца Астурийского, ненавидел свою мать и ее фаворита Годоя. Народное восстание в Мадриде вынудило Карла IV отречься от престола в пользу сына. Наполеон воспользовался этим, вызвал королевскую семью в Байонну, заставил Фердинанда отречься от престола и приказал французским войскам, находившимся в Испании в качестве ее союзников в войне против Англии и Португалии, оккупировать страну.


[Закрыть]</sup>, которая приведет к первой трещине в здании Империи. Невзирая на жалобы Жозефины, он сперва не пожелал взять ее с собой, но, поскольку он должен был выманить на границу испанское королевское семейство, ему была необходима хозяйка дома.

«Не знаю, где поместить всю эту публику», – написал он жене. Поэтому императрица, которой предстояло помочь властелину принять «всю эту публику», была вызвана к нему в замок Маррак у ворот Байонны, «маленький загородный домишко», по выражению Наполеона, купившего его у г-на Марфруа.

Жозефина проводит несколько дней в Бордо: император порекомендовал ей «завязать со всеми дружеские связи, поскольку занятость помешала ему самому сделать это», и выполнить мужний наказ, как догадывается читатель, не составило для нее никакого труда. После обмена любезностями она отправляется в Байонну. Проезжая через ланды, где пески были еще не остановлены посадкой сосен, ее карета, хоть и запряженная дюжиной лошадей, не раз увязает чуть ли не по оси. Наконец вечером 27 апреля Жозефина добирается до Маррака.

Для нее приготовлены прелестные апартаменты. Кровать в ее спальне, которая вся ансамбль фиолетовых и желтых шелков, сделана из вишневого дерева, а над ней «перевитый лентами венок из дубовых листьев». Гостиная, обитая голубым атласом с желтым и фиолетовым сутажем, походит на «шатер с задранными вверх полотнищами». Вся мебель в ней тоже из вишни, канапе, покойные кресла и табуреты обтянуты «голубым гургураном<sup>[74]74
  Гургуран – индииская шелковая ткань.


[Закрыть]</sup> в полоску цвета зари и накладными звездочками из белого шелка». Окна и двери задрапированы так же, только накладки сделаны из голубого, желтого и белого шелка. Кроме того, наспех устроена ванная комната, и гостью ожидает ванна «из еловых досок».

В Байонну уже прибыл Фердинанд, принц Астурийский: его доставил из Мадрида императорский обер-жандарм Савари, не поскупившийся на ложь и обещания, лишь бы привести принца к ногам своего повелителя. Таким образом «Фердинанд VII» угодил в паутину, сотканную Наполеоном. Он именует себя королем всея Испании, поскольку его отца заставили отречься в пользу наследника. Наполеон, правда, его не признал. Со своей стороны, Карл IV взял отречение обратно, считая, что отрекся лишь под давлением событий. «Полностью доверяясь великодушию и гению великого Наполеона», он пожелал, чтобы император стал третейским судьей в его конфликте с сыном. Вот почему он тоже отправился в Байонну в обществе жены и общего их любимца Годоя<sup>[75]75
  Годой, Мануэль (1767–1851) – фаворит испанского короля Карла IV и его жены Марии Луизы Пармской, в 1791 – 1800-м глава правительства. За Базельский мир 1795 с Францией получил от короля титул князя Мира. Бездарный и продажный временщик.


[Закрыть]</sup>. На третий день после прибытия Жозефины они втроем въезжают в город в обветшалой карете.

– Желтая кожа придает королеве сходство с мумией, – сообщает император жене. – Выглядит она лживой, злой и донельзя смешною.

Что до Карла IV, не расстающегося со своим исповедником, которого он, «как собаку, подзывает свистом», то его камердинер носит за ним дюжину часов, да еще столько же он сам возит с собой в карете, утверждая, что «карманные часы портятся, если их не носят».

Увидев сына, этот король-карикатура накидывается на него:

– Не довольно ли тебе оскорблять мои седины? Убирайся. Я не хочу тебя видеть.

Затем, повернувшись к Наполеону, Карл вздыхает:

– Ваше величество не знает, что такое жаловаться на собственного сына!

Можно представить себе, насколько сердечна атмосфера, царящая на обеде. Даже странное поведение короля Испанского не в силах развеселить присутствующих. А ведь перед Карлом стоят три графина с водой: ледяной, горячей и обычной, и он тщательно и умело дозирует смесь, чтобы она пришлась ему по вкусу.

В этот вечер он видит только одно: его драгоценного Годоя посадили за служебный стол, и успокаивается, лишь когда князь Мира устраивается неподалеку от него, Теперь король может предаться своим играм с водой и поесть с аппетитом. Все слышат, как он бросает жене:

– Луиза, отведай вот этого – очень вкусно.

Отныне потомки Людовика XIV во власти Наполеона.

Того же 30 апреля император пишет Мюрату: «Необходимо, чтобы я за два дня развязался с этими делами». Действительно, через два дня Карл IV обращается с письмом к сыну, возвещая тому, что его преступления не позволяют Фердинанду занять отцовский трон, ибо в таком случае «император не сможет спасти Испанию», Годой принужден помогать Наполеону в его замысле, и 4 мая престарелый король назначает Мюрата наместником королевства; как метко замечает Жак Шатене<sup>[76]76
  Шатене, Жак – см. главу «Источники».


[Закрыть]</sup>: «Отныне между династиями Бурбонов и Бонапартов переброшен переходной мостик». На следующий день Карл IV уступает Наполеону свое королевство с единственным условием – «блюсти территориальную целостность государства и не допускать в нем иной религии, кроме католической». Взамен Карл и Мария Луиза получают Компьень, Шамбор и шесть миллионов франков ежегодно.

Остается Фердинанд, пытающийся сопротивляться и юридически могущий считаться королем всея Испании. Внезапно приходит весть о кровавом мадридском восстании 2 мая, знаменитом dos de mayo, жестоко подавленном Мюратом. Фердинанд не имеет к нему касательства, но Наполеон обретает таким образом превосходный предлог. Он получил известие во время верховой прогулки и тут же помчался в Байонну, где, как расскажет он вечером Жозефине, вызвал принца Астурийского к его отцу и обвинил в подстрекательстве к мятежу.

– Пролита кровь моих подданных и солдат моего великого друга Наполеона! – завопил старый Карл IV. – Ты виновник этой бойни!

Затем королева, как фурия, набросилась на сына, обозвав его ублюдком и потребовав отправить его на эшафот. Наполеон потребовал меньшего:

– Если вы сию же минуту не признаете своего отца законным королем и не сообщите об этом в Мадрид, я обойдусь с вами как с мятежником.

Перепуганный Фердинанд наконец уступил. Теперь он всего лишь узник. Когда над драматическими днями в Байонне опускается занавес, Жозеф, брат императора Наполеона, а теперь Don Jose primero – Иосиф Первый может подписываться: «Я, король» и получить от своего предшественника Фердинанда следующие поздравительные строки:

«Прошу ваше католическое величество принять присягу, которую я по долгу своему приношу вам за себя и всех находящихся при мне испанцев».

Тошнотворная низость!

* * *

После двух этих грозных недель Наполеон и Жозефина отдыхают в Марраке до 21 июля. Император в очаровательном расположении духа: они с женой предаются ребяческим шалостям, как новобрачные. Он купается в море. «Мы, – рассказывает очевидец, – были прикрыты со стороны моря патрулями во избежание набега англичан. Пока Наполеон купался, отряд гвардейской кавалерии освещал море, заезжая в воду настолько далеко, насколько это не подвергало всадников слишком большой опасности». Выйдя на берег, он гонялся за женой, толкал ее в волны, отнимал и забрасывал подальше ее обувь. Жозефина заливалась счастливым смехом: ей казалось, что вернулись времена консульства.

Тем не менее эйфорическую атмосферу несколько нарушали взгляды, которые – чтобы не растренироваться – император бросал на новую, недавно появившуюся при дворе чтицу Жозефины, которую звали м-ль Гийбо. Она мало читала, зато прелестно играла на арфе и отличалась, кажется, «редкой свежестью». К тому же, как не без зависти сообщает нам м-ль д’Аврийон, лектриса была обременена «своими восемнадцатью годами». Если верить Наполеону, Жозефина нарочно прихватила с собой м-ль Гийбо и г-жу Гадзани. «Подсунув мне любовницу, – говорил он, – Жозефина надеялась удержать меня и тем самым помешать разводу. По правде говоря, я был недоволен таким поведением». Поэтому император «обрадовался», когда оказалось перехвачено письмо матери м-ль Гийбо к своей дочери. Его вскрыли и выяснили, что мамаша наставляет дочку. «Ее учили роли, которую ей предстояло сыграть, советовали быть ловкой и особенно настаивали, чтобы она ни в коем случае не избегала живых последствий, которые могли бы продлить пребывание ее в фаворе или обеспечить ей большие материальные выгоды».

Жозефине пришлось распорядиться и немедленно вызвать к себе слишком покладистую мамашу, чтобы та увезла свое чадо. Крошку даже вверили одной из горничных, которая выехала с ней навстречу г-же Гийбо. Но г-жа Гадзани по-прежнему оставалась рядом, готовая почитать Жозефине газету или доставить несколько приятных минут императору.

Уезжая из Байонны в Бордо и Нант, император был серьезен и озабочен. Дела в Испании явно шли плохо. Он писал Талейрану: «Трагедия вступила в пятый акт, близится развязка». Но сыгран был только пролог, и в Байлене<sup>[77]77
  Байлен – местечко на юго-западе Испании около города Андухар, место первого крупного поражения французов в освободительной войне испанского народа. 23 июля 1808 генерал Дюпон, подписав Байлеискую (иначе Андухарскую) капитуляцию, сдался там в плен с целым армейским корпусом.


[Закрыть]</sup> поднялся занавес первого акта. В Бордо, узнав о капитуляции, он воскликнул: «Позор!» – хотя было сказано слишком сильно – и пришел в ярость.

– На мне пятно, – сказал он Жозефине, указывая на свой сюртук.

Светлые и веселые часы Маррака давно прошли: Наполеон был в ужасном расположении духа; поэтому у Жозефины часто бывали красные глаза. Однажды вечером – они находились еще в Бордо – с нею случилась истерика.

Император предпочел незамедлительно вернуться в Париж, но он дал себе слово посетить Вандею.

– Не поехав, я выглядел бы так, словно побаиваюсь этого края, – сказал он. – Я отправляюсь туда, но постараюсь по возможности укоротить поездку.

3 августа, в среду, восемь экипажей выезжают из Бордо с целью посетить «Западный край». Во-первых, это фургон-кухня с поварами, поварятами и утварью. Не боится ли император, что в роялистских департаментах его отравят? К отчаянию местных властей, намеревавшихся принимать его с большой помпой, он вместе с Жозефиной будет питаться с собственной кухни. За кухней скачут младший инспектор почт, шталмейстер, три унтер-офицера-фельдъегеря, посыльный, еще один паж, трое курьеров. За ними следуют семь карет, в которых разместились полковник-квартирмейстер императорского двора, императорский капеллан монсеньор де Прад, Бертье, Талейран, Маре<sup>[78]78
  Маре, Юг Бернар, герцог Бассано (1763–1839) – дипломат, один из ближайших штатских сотрудников Наполеона и его личный секретарь.


[Закрыть]</sup>, генерал Бертран, министр Декрэ, обер-гофмаршал Дюрок, три дамы из числа приближенных Жозефины – г-жи де Монморанси, де Ларошфуко и Гадзани и, наконец, императорская карета. У дверец летят адъютант и Рустам. Поезд замыкает взвод императорских гвардейцев.

«Я постараюсь укоротить поездку», – предупредил император. После ночи в карете от Бордо до Сента – выезд из Рошфора в два часа, прибытие в семь утра в Ньор, и Наполеон с Жозефиной въезжают в страну «гигантов»<sup>[79]79
  Т. е. в страну поверженных противников. В греч. мифологии гиганты – великаны, восставшие против Олимпийских богов, побежденные ими и низринутые в недра Земли, где они погребены под вулканами.


[Закрыть]</sup>. Все, кто пострадал, кто видел, как гражданская война опустошает его родной край, а его ближних убивает та или иная сторона, кто дрался в рядах синих или белых<sup>[80]80
  Т. е. республиканцев (синий – цвет Парижа) и роялистов (белый – цвет бурбонских лилий).


[Закрыть]</sup> – всем хотелось приветствовать «умиротворителя Вандеи». Бывшие шуаны готовились особенно громко кричать «Да здравствует императрица!» – Жозефину по-прежнему считали роялисткой.

Г-н Лаваль, мэр Фонтене, ни жив ни мертв с восьми вечера воскресенья 7 августа, когда к нему явился офицер предупредить, что император с императрицей переночуют у него. Офицер исследовал стены, распахнул стенные шкафы и даже «обстучал палочкой бочонки в погребе». Дом показался ему мирным.

В девять вечера под крики «Да здравствует император! Да здравствует императрица!» Наполеон и Жозефина въезжают в Фонтене под портиком, на котором высится аллегорическая группа – гений Франции венчает императора на античной колеснице, влекомой восьмеркой лошадей, в то время как «две коленопреклоненные женщины подносят ему корзины, полные сердец вандейцев». Почетный эскорт составлен из детей, одетых как мамелюки.