Текст книги "Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня"
Автор книги: Андре Кастело
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Однако пышное тело итальянки не помогает ему забыть изгнанницу, и 19-го, перед отъездом на охоту на плато Сатори, император посылает Савари на разведку. Известия неутешительны. Наполеон опять пишет Жозефине: «Савари говорит, что ты все время плачешь; это нехорошо. Надеюсь, сегодня ты сможешь погулять. Посылаю тебе это письмо с охоты. Приеду тебя навестить, когда ты дашь мне знать, что стала умницей и мужество взяло в тебе верх. Прощай, дружок. Мне сегодня грустно, мне нужно знать, что ты всем довольна и держишься. Спи крепко».
Спи крепко!
Разумеется, она не смыкает глаз, и следующее утро «оказывается ужасным». Г-жа де Ремюза пишет мужу, который находится в Трианоне подле императора: «Она принимает визиты, которые растравляют ее раны; при каждой весточке от императора она приходит в ужасное состояние». По мнению фрейлины, нужно обязательно убедить Наполеона «умерить выражения печали» в его письмах к бывшей жене. Г-жа де Ремюза, без сомнения, изо всех сил заботится об императрице, но Жозефина «кротка, ласкова и страдальчески терпелива, так что при взгляде на нее рвется сердце». Ясно, что, «выказывая ей нежность», император «усугубляет ее состояние», хотя «в то же время, – замечает фрейлина, – у него не вырывается ни одного лишнего слова».
Воспользовавшись коротким просветом в непрекращающейся непогоде, г-жа де Ремюза выводит бедную женщину в парк, чтобы «попытаться физической усталостью успокоить ей душу». Жозефина подчиняется. «Я говорила с ней, расспрашивала ее… Она покорялась, понимая мои намерения и, видимо, будучи мне признательна, несмотря на свои слезы». Так проходит час, потом г-жа де Ремюза слышит:
– Порой мне кажется, что я уже мертва, что у меня осталась лишь слабая способность чувствовать, что я больше не существую.
И г-жа Ремюза умоляет мужа добиться от императора, чтобы тот писал экс-супруге «ободряющие слова» и, главное, не «по вечерам», потому что это делает для нее ночи «мучительными и страшными».
Евгений, в свою очередь, пытается образумить мать. Безуспешно. И тем не менее он пишет Августе, что «в своем новом положении императрица, на его взгляд, будет счастливей». И – он человек искренний – добавляет: «И мы тоже!»
* * *
В пятницу 2 2 декабря 1809 Камбасерес, ассистируемый министром вероисповеданий – и оба изрядно раздосадованные, – принимают четырех не менее расстроенных духовных особ. Эти четыре священнослужителя являются своего рода представителями церковного суда Парижского диоцеза, который занимается вопросами расторжения брака и в который Наполеон, также подпадающий под его юрисдикцию, обратился на предмет разрыва религиозных уз, связывающих его с Жозефиной.
Читатель догадывается, что всем шестерым собеседникам приходится не сладко.
Там присутствуют, скромно сидя напротив архиканцлера и министра вероисповеданий, двое судей архиепископского и диоцезального суда – Франсуа Антуан Лежас, назначенный Наполеоном епископ Льежский, и каноник Пьер Буалев, а также докладчики этого суда аббаты Корпе и Анри Рюдмар. От последнего, бывшего викария церкви Сен-Жермен-д'Осерруа и будущего кюре храма Плащаницы пресвятой Богородицы, мы и знаем, как протекала сцена.
Заявив для начала о своих полномочиях со ссылкой на статью сенатусконсульта, «поручающую ему ходатайствовать перед соответствующими инстанциями об осуществлении пожеланий его величества», Камбасерес открывает огонь следующей тирадой:
– Император не может ждать детей от императрицы Жозефины. Однако, основав новую династию, он не может и отказаться от мысли о наследнике, который обеспечил бы покой, славу и нерушимость созданной им Империи. Он намерен вступить в новый брак и хочет жениться на католичке, но предварительно должен быть расторгнут его супружеский союз с императрицей Жозефиной, и цель моя – повергнуть этот вопрос на рассмотрение и решение церковного суда.
«Цель» Камбасереса раскрывается одной фразой, которую Меттерних написал австрийскому посланнику в Париже: «Его величество император Франц никогда не даст согласия на брак, не отвечающий заветам нашей веры». Эта фраза доказывает, что Наполеон, после выраженного царем нежелания выдать за него свою сестру, выбрал «австрийский брак».
Однако расторгать браки государей волен лишь папа. Людовик XII, пожелав развестись с бедной Иоанной Французской под мнимым предлогом фиктивности брака, обратился к Александру VI. Чтобы разойтись с королевой Марго, Генрих IV, сославшись на множество причин, поступил точно так же и прибег к Клименту VII. Поэтому все четыре клирика дружно воскликнули:
– Это дело из тех, которое волен решать если уж не по праву, то по обычаю лишь верховный первосвященник.
– Я не уполномочен обращаться в Рим, – холодно отрезал Камбасерес.
– Чтобы получить решение папы, в этом нет нужды: его святейшество в Савоне[127]127
Савона – город в Италии на побережье Лигурийского моря.
[Закрыть], – отпарировал аббат Рюдмар.
Аббат скрестил шпагу с канцлером. Действительно, все знали, что папа находится под арестом в Савоне, а не на свободе в Риме, откуда его увезли жандармы Наполеона. Ясно, что не стоило и ждать от него нужного решения: узник откажется оказать услугу своему тюремщику. Камбасерес дипломатично возразил, ничего не уточняя:
– Я не уполномочен вести переговоры и с папой.
Затем, опять-таки ничего не уточняя, добавил:
– В сложившихся обстоятельствах это невозможно.
Аббату Рюмару неожиданно пришла мысль:
– Ваше высокопревосходительство, в Париже много кардиналов, которым можно передать дело на рассмотрение.
– Здесь они не обладают юрисдикцией.
– Но, ваше высокопревосходительство, здесь существует комиссия по церковным делам, состоящая из кардиналов, архиепископов и епископов.
– Они не являются судом, – опять возразил Камбасерес. – Для рассмотрения подобных вопросов существует диоцезальный суд.
– Да, что касается частных лиц, но высокий сан заинтересованных сторон не позволяет ему считать себя достаточно компетентным.
– Это еще почему? – воскликнул Камбасерес. – Разве его величество не волен обратиться, если ему угодно, к суду, учрежденному для его подданных и состоящему из них? Кто может оспорить это его право?
– Его величество может так поступить, – согласился аббат Рюдмар, – но это настолько не согласно с обычаем, что мы не можем считать себя судьями, если только эта комиссия не подтвердит нашу компетентность. Мы искренне готовы сделать все от нас зависящее, чтобы доказать нашу преданность его величеству, но мы обязаны принять меры, дабы нас не обвинили в превышении полномочий и наша совесть была спокойна. Беря на себя решение вопроса, мы ведь привлечем к себе внимание вселенной – и ангелов, и людей.
Не очень, конечно, ясно, при чем тут ангелы, если только это не ораторская уловка.
– Но, – отпарировал Камбасерес, справедливо встревоженный этим «вниманием вселенной», – мы вовсе не хотим, чтобы дело получило огласку и за него ухватились английские газеты. Все документы будут храниться в шкатулке его величества, и мы просим вас соблюдать строжайшую секретность.
Наконец – к этому пора было уже перейти – какую причину для расторжения брака выдвигают император и императрица? Для сведения заупрямившихся собеседников Камбасерес оглашает проект прошения: Наполеон просит считать недействительным брак, совершенный в отсутствие священника – приходского кюре – и свидетелей.
– Но разве весь Париж не знает, что церковный брак был совершен по всей форме? – заметил один из аббатов.
Тогда Камбасерес объяснил, «что в субботу 1 декабря 1804, в канун коронации, его величество в предвидении того, что происходит сегодня, не соглашался, чтобы брак был освящен пасторским благословением», но что, «устав от настояний императрицы, он велел кардиналу Фешу дать им венчальное благословение, которое кардинал и дал прямо в спальне императрицы без кюре и свидетелей».
Ошеломленный аббат Рюдмар потребовал документ об этой нелегальной церемонии.
– Его нет, – отрезал архиканцлер.
– А располагаете вы выпиской о крещении императора?
– Нет.
– Но это же документ, который мы обязаны потребовать.
– Представить вам его я не могу, но видел его, – заявил Камбасерес, который, разумеется, ничего не видел.
И цареубийца добавил:
– Мне кажется, с вас должно быть довольно ручательства князя империи. Мы хотим, чтобы дело закончилось быстро, и нам как можно скорее необходимо получить решение суда.
– Ваше высокопревосходительство, – уперся аббат Рюдмар, – это дело – предположим, что вопрос о компетенции суда решен положительно, – должно быть расследовано и рассмотрено так же, как если бы оно было делом любого из подданных его величества.
– Что? – взорвался архиканцлер. – Вы хотите соблюсти всю проформу? Но это же все затянет, я сам юрист и знаю – проформа убивает существо вопроса.
– Иногда, ваше высокопревосходительство, но соблюдение ее весьма способствует установлению истины, и мы не можем от нее отказаться, иначе все наши действия будут юридически несостоятельны. Разумеется, нет никаких сомнений, что все будет проделано с глубочайшей почтительностью к его величеству.
Короче говоря, четыре клирика требовали, чтобы вопрос об их компетентности был «повергнут на рассмотрение» комитета при кардинале. «Затем, – пишет аббат Рюдмар в своем „Рассказе“, – все разошлись».
Нетрудно представить себе изумление четырех духовных лиц, возвращавшихся в архиепископство. Выходит, властелин Европы хочет убедить, что его принудили и заставили жениться на Жозефине! Наполеон – «жертва насилия»! Не тот же ли это довод, к которому прибегают в церковном суде робкие девушки?
Через два дня, не получая никаких сведений, Рюдмар отправил Камбасересу письмо, в котором объяснял щепетильность церковного суда «боязнью увидеть среди подсудных ему лиц главу государства». По его мнению, «величие трона» несоизмеримо с компетенцией простого диоцезального духовного суда. Необходимо незамедлительно собрать всех находящихся в Париже кардиналов и поставить перед ними следующие три вопроса:
1) Компетентен ли церковный суд Парижского диоцеза судить о законности брака их величеств?
2) Вправе ли он, в случае положительного ответа на первый вопрос, рассмотреть это дело без соблюдения формальностей, положенных в таких случаях?
3) Не следует ли, наконец, провести данное дело через все юридические инстанции?
Заканчивал докладчик свое письмо следующими словами:
«Мы у ног его величества. Наша любовь и преданность ему безграничны. Его величество вправе требовать от нас всего, что не превышает наши силы. Наш долг следить для него все, что не уязвляет нашу совесть, и мы по-прежнему храним верноподданнические чувства к самому могущественному из государей, видя, как он выносит свою совесть на наш суд».
3 января один кардинал и четыре епископа сошлись на заседании под председательством кардинала Мори, архиепископа Монтефьясконского и Корнетского, и кардинала Казелли, епископа Пармского. Единодушно и с «покорностью» прелаты заявили, что «за отсутствием согласия, юридически доказанного в компетентном суде, брак между его величеством императором и королем и ее величеством императрицей Жозефиной недействителен с точки зрения права». Затем они умыли руки, добавив, что щекотливое дело «входит в обычную компетенцию диоцезального суда».
Последнему пришлось удовлетвориться этим решением, «ничего не говорившим, – вздыхает аббат Рюдмар, – о процедуре, которой надлежало следовать». Прежде всего выслушали кардинала Феша, который рассказал, как он тайно благословил Жозефину и Наполеона, испросив у папы «разрешение на льготу». Он не без смущения признался, что 4 декабря, через два дня после тайной церемонии, Жозефина попросила у него «свидетельство о даче венчального благословения»: в конце концов, после трех недель проволочек, он уступил настояниям императрицы и выдал ей требуемый документ:
«Мы, Жозеф Феш, кардинал-настоятель собора Богоматери Победительницы, архиепископ Лионский, Вьеннский и Амбренский, великий капеллан Франции, командор Почетного легиона, посол и полномочный министр его величества императора французов при его святейшестве Пие VII, удостоверяем всем, кому это положено знать, что мы дали святое свадебное благословение их императорским величествам Наполеону Первому и Мари Жозефине Розе Таше, его супруге. В подтверждение сего нами для представления по требованию выдано настоящее свидетельство с приложением нашей обычной печати и подписью.
Париж, 6 нивоза XIII года – 2 7 декабря 1804.
Кардинал Феш».
– Но, – осмотрительно добавил Феш дознавателям церковного суда, – каково было мое удивление, когда, доложив о проделанном мной императору, я услышал от него сердитые упреки, и он не скрыл от меня, что все его поступки преследовали одну цель – успокоить императрицу и подчиниться силе обстоятельств. Он заявил, что в момент, когда им создается империя, он не может отказаться от потомства по прямой линии.
Затем дознаватели отправились к Бертье, князю Нешательскому, – этому «гусенку, превращенному мною в орла», – который, стараясь, как истый придворный, угодить властелину, в известном смысле обвинил императора в сознательном обмане Жозефины и церкви: тот намеренно устроил так, что благословение его дяди Феша оказалось недействительным.
«Мы заявляем по чистой совести и под присягой, – написал он, – что нам известно… как в дни коронации их величества получили венчальное благословение, хотя этот обряд не был совершен с должной торжественностью и в присутствии необходимых свидетелей; что такая странная форма исполнения обряда была избрана исключительно по желанию императора, который не пожелал составления свидетельства о вышеназванном венчальном благословении; что мы нередко слышали от него самого, будто он не хотел вступать в брак и потому не считает для себя обязательным акт, составленный не по форме и без достодолжной торжественности».
Дюрок не отказал своему любимому императору сделать заявление в том же духе. Талейран, четвертый и последний свидетель, к тому же сам бывший прелат, лучше Бертье и Дюрока знал цену свидетельству в подобном вопросе. Тем не менее он без колебаний заявил; «Его величество император неоднократно говорил в нашем присутствии, что благословение, которое он соизволил принять за несколько дней до коронации, не могло быть помехой тому, что, как он предвидел, ему придется в свое время сделать в интересах короны; и поэтому он ни в коей мере не считает себя связанным церемонией, которой не предшествовали и за которой не воспоследовали существенные условия, предъявляемые к браку каноническими законами, как, например, присутствие местного пастыря и требуемых свидетелей». Бывший епископ Отенский прекрасно знал, однако, что присутствие приходского священника и даже свидетелей вовсе не нужно, поскольку Феш получил от верховного главы церкви все права, «необходимые для выполнения им обязанностей великого капеллана».
Так пришло уже 6 января. В полдень 7-го, в воскресенье, полицейский комиссар принес аббату Рюдмару письмо от г-на Гье, секретаря Госпожи Матери, «заверенное его имп, выс. князем архиканцлером», Она уведомляла докладчика о том, что его заключения ждут к одиннадцати завтрашнего дня.
8 января, и «грозила мне, – рассказывает аббат Рюдмар, – гневом его величества в случае непредставления моих выводов к названному часу означенного дня».
Несчастный просидел всю ночь, управился к сроку, но церковный суд собрался только во вторник. Если верить его «Рассказу», Гье «полчаса, а может и больше, распространялся о несогласии императора, утверждал, что тот никогда не имел намерения вступать в брак, и выдвигал в пользу человека, перед которым мы все дрожали, довод о недействительности брака, помогавший только несовершеннолетним, застигнутым врасплох и подвергшимся насилию». Рюдмар не без смущения взял слово, предварительно заявив, «что высказался бы в пользу его величества более смело, если бы меньше хотел ему угодить».
Выводы Рюдмара – иначе и быть не могло – сводились к следующему:
Брак между их величествами должен рассматриваться как недействительный, не заключенный должным образом и не имеющий силы quoad foedus[128]128
Quoad foedus (лат.) – в смысле супружества.
[Закрыть] ввиду того, что был заключен в отсутствие местного священника и свидетелей, которых требует Тридентский собор[129]129
Тридентский собор – вселенский собор католической церкви, заседавший в итальянском городе Тренто (лат. Тридентум) в 1547–1563.
[Закрыть] и церковные уложения.
Чтобы обосновать свою точку зрения, Рюдмар углубился в чрезмерно сложные тонкости. Согласно ему, «испросив себе лишь льготы, которые бывали ему порой необходимы для исполнения обязанностей великого капеллана, но не оговорив и постатейно не перечислив чрезвычайные духовные функции, каковые он должен был выполнять при особе его величества, кардинал Феш тем самым не мог получить и не получил ни льготу на отсутствие свидетелей, ни право местного священника».
Таким образом, согласно бедному докладчику, Пий VII не знал, о какой льготе толкует ему Феш, хотя только что выслушал признание Жозефины! Это означало изобразить его святейшество дураком. Больше того, если верить запутавшемуся в скверной истории Рюдмару, папа был обманут – и обманут преднамеренно – кардиналом Фешем.
Теперь займемся, в свой черед, диоцезальным судьей каноником Буалевом. Подчеркнув «затруднительность обращения к главе церкви, которому всегда фактически принадлежало право расследования и решения подобных чрезвычайных случаев», каноник выносит свой приговор. Согласно ему, Наполеон и Жозефина оказывались свободны от всяких взаимных обязательств, могли вступить в новый брак и не имели больше права «общаться и посещать друг друга под страхом церковного наказания».
Затем взял слово докладчик архиепископского суда аббат Корпе. Он, со своей стороны, «из почтения к его императорскому и королевскому величеству» отказался рассматривать вопрос о несогласии жениха и ограничился отсутствием свидетелей и местного кюре – решающими в кассационном смысле доводами.
Последним свое мнение изложил аббат Лежас, диоцезальный судья. Оно, бесспорно, оказалось самым угодливым. Новоназначенный епископ Льежский – он еще не занял своего престола и никогда не будет рукоположен – нашел новый довод, подсказанный ему, возможно, Камбасересом и собственной иезуитской изворотливостью. Согласно ему, «поскольку гражданский брак их величеств был расторгнут сенатусконсультом от 16 декабря прошлого года и расторжение это продиктовано неизменно действующими мотивами чрезвычайной важности, отныне становится невозможным обосновывать возобновление церковного брака на предшествовавшем последнему гражданском браке, который не может иметь больше силы». В остальном – все то же: не было ни местного кюре, ни свидетелей, значит, не было и брака. Заключал судья похвалой «набожности и добродетелям» кардинала Феша:
«Горячее стремление соответствовать пожеланиям ее вел. императрицы, равно как, вероятно, надежда закончить и довести до совершенства начатое им дело, неожиданная просьба императрицы, наконец, не могли не поразить его и заставили забыть о соображениях, которые он принял бы во внимание, если бы располагал несколько большим временем».
Словом, Лежас попытался доказать, что Феш обманул Пия VII, а Наполеон – вообще всех, включая Жозефину.
Так, изрядно недовольные собой, гг. клирики завершили свою работу.
И, открыв «Монитёр» от 14 января, Жозефина могла прочитать там, что «церковный суд парижского диоцеза объявил своим решением от 9 января недействительным с точки зрения церкви брак его величества императора Наполеона и ее величества императрицы Жозефины», а «12 числа текущего месяца это решение было утверждено архиепископским судом столицы».
Жозефина рыдает: последние узы перерезаны.
* * *
Если для нее все еще длится агония, то император – несомненно, благодаря округлым формам Кристины де Матис – начинает переворачивать страницу, и письма его становятся менее печальными. Возможно, он следует советам Шарля де Ремюза. 23-го он ограничивается тем, что сообщает Жозефине: «Надеюсь увидеть тебя завтра веселой и бодрой». В самом деле, он отправляется в Мальмезон, но как визитер, стараясь не покидать гостиной и не встречаться с Жозефиной в ее личных покоях, как делал еще совсем недавно. Отношения у них чисто добрососедские: на следующий день, 25-го, в понедельник, Жозефина едет с Гортензией в Трианон, и император оставляет их обедать. Как прежде, – уже пора говорить «прежде», – она председательствует за столом, сидя напротив Наполеона. С виду ничего не изменилось. Обедающим прислуживают, стоя, дежурные камергеры и пажи, трапеза протекает с обычной быстротой, но в столовой царит глубокое молчание, и Жозефина, готовая упасть в обморок, не может проглотить ни кусочка. «Император, – повествует Гортензия, – несколько раз молча утер глаза, и после обеда мы немедленно уехали».
Наполеон вернулся в Тюильри. Дворец – он напишет об этом Жозефине – кажется ему огромным и пустым. «Я оказался здесь в полном одиночестве». К тому же ему очень тоскливо обедать одному.
Между Мальмезоном и Тюильри непрерывно снуют курьеры, преимущественно – пажи. Когда они возвращаются, император расспрашивает их и, если «утренний» паж докладывает, что видел ее «в слезах», выговаривает ей за это. Она должна выглядеть по-другому! Чтобы развлечь ее, он принуждает королей Вюртембергского и Баварского, находящихся в это время в Париже, отправиться в Мальмезон, и у Жозефины по-прежнему сохраняется иллюзия, что она все еще «императрица».
Вставая по утрам, Наполеон часто спрашивает:
– Вы навещали императрицу Жозефину?
Придворный смущенно склоняется, не зная, что отвечать, и явно стараясь сообразить, какой оттенок – утвердительный или отрицательный – придает император ответу на его утреннее приветствие.
– Нехорошо, господа, – бросает Наполеон. – Надо навещать императрицу Жозефину.
Мгновенно «мальмезонская дорога заполняется экипажами, и придворные летят наперегонки», как говорит м-ль д'Аврийон.
Г-жа де Шатене одной из первых начинает ездить в Мальмезон. «Хотя гостиную уже заполнили гости, императрица не показывалась. Наконец бедная женщина вышла к ним и, как обычно, направилась к особе, стоявшей с краю. Ею оказалась г-жа Клеман де Ри. Жозефина, сдерживая слезы, неуверенно что-то пробормотала.
– Мне кажется, ваше величество, вы очень поправились, – сказала г-жа Клеман де Ри.
При этом неуместном замечании на губах страдалицы появилась улыбка.
– Вот бы не подумала! – отозвалась она.
И подошла ко мне уже более уверенно. Я посмотрела ей в глаза. Они покраснели от слез, которые оказались так заразительны, что я тут же расплакалась. Бедная Жозефина поблагодарила меня за столь нежное участие, назвала меня доброй и добавила, что ей сейчас очень нужно собрать все свое мужество.
Вскоре разговор принял тот общий характер и оживленный оборот, какие с таким искусством умела ему придавать эта выдающаяся женщина. Через несколько минут перешли в одну из галерей, выдержанную в прекрасных пропорциях, которую распорядилась возвести сама владелица. Галерею украшали отменно подобранные произведения самых замечательных художников. В конце галереи на мольберте стояла только что законченная картина; это был портрет самой императрицы работы Прюдона[130]130
Прюдон, Пьер Поль (1758–1823) – живописец и рисовальщик, автор портрета императрицы Жозефины (1805).
[Закрыть]. Художник изобразил ее более молодой и, пожалуй, несколько приукрасил.
– Это скорее создание друга, чем живописца, – с удивительной грацией заметила она».
2 января, в свой черед, приезжает г-жа фон Меттерних. Сама Жозефина попросила супругу посла навестить ее. Гортензия и Евгений принимают гостью, которая не верит своим ушам, когда королева Голландская, отведя ее в сторону, признается ей:
– Вы знаете, мы все австрийцы в душе, но вы никогда не догадаетесь, что мой брат осмелился посоветовать императору попросить руки вашей эрцгерцогини.
В этот момент в гостиную входит Жозефина и объявляет к вящему изумлению г-жи фон Меттерних:
– У меня родился замысел, который целиком поглощает меня и успех которого дает мне надежду на то, что жертва, недавно принесенная мною, не будет напрасной: вчера я сказала императору, чтобы он женился на вашей эрцгерцогине; он ответил, что выбор его еще не определился, но думаю, что это произойдет, если у вас примут наше предложение.
– Я рассматривала бы такой брак как большое счастье, – благоразумно отозвалась посланница, но, вспомнив о судьбе Марии Антуанетты, непроизвольно прибавила: – Австрийской эрцгерцогине будет, может быть, трудно прижиться во Франции.
– Нам нужно постараться все уладить, – вновь взяла слово Жозефина.
Затем она произнесла фразу, угрозой повисшую в воздухе:
– Нужно объяснить вашему императору, что отказ неизбежно повлечет за собой гибель его страны и его самого, тогда как согласие – единственный способ помешать нашему императору порвать со святейшим престолом.
Жозефина надеется таким образом получить преимущество перед той, что придет ей на смену. Сама того не желая, императрица была одной из первопричин, обрекших на неудачу замысел русского брака. По вине наследного принца Мекленбургского, которому она якобы по секрету сделала то же признание, что когда-то г-же Дюшатель, царица-мать сочла Наполеона импотентом.
– Он не годен для этого, – воскликнула, по слухам, она, когда Коленкур явился «прощупать почву» на предмет сватовства своего государя к сестре Александра.
Накануне принятия решения Меттерних «или какой-то другой австриец по поручению Вены вздумал проконсультироваться» с Жозефиной по этому, мягко говоря, деликатному вопросу. Он проделал это «довольно глупым манером», и – тут же поверим Наполеону, который сам приводит этот факт, – экс-императрица «была шокирована». Отсюда облетевший Париж каламбур: Bon-a-parte n'est bon-a-rien[131]131
Bon-a-parle n'est bon-a-rien (франц.) – непередаваемая игра слов: Бонапарт ни на что не годен.
[Закрыть].
Тем временем, – рассказывает Гортензия, – письма от императора «приходили все реже», и Жозефина «вечно их ждала. У моей матери была маленькая комнатка, откуда открывался вид на дорогу. Всякий раз, когда она узнавала, что в Сен-Жерменском лесу состоится охота, она простаивала у окна, пока не проедет туда, а затем обратно коляска императора. Я начала опасаться, как бы ее жертва не обошлась ей дороже, чем я сначала думала».
Когда Наполеон ее навещал, визиты его всегда проходили одинаково, Заслышав шум экипажей в аллее, Жозефина тут же выходила встречать императора на пороге своей «клетки», Они не обнимались. Если день был погожий, она брала Наполеона под руку или за руку, они шли в парк и садились на скамью, а офицеры, сопровождавшие императора, составляли компанию дамам изгнанницы.
Но нельзя ли подсластить горечь толикой золота? Поэтому 6 января, на другой день после визита, с которого – он сам пишет об этом – император вернулся весь под обаянием Жозефины, Наполеон снова углубляется в докучную финансовую проблему – вечную бездну долгов бывшей жены. Поработав с казначеем Жозефины и решив уплатить внушительный остаток долга, он отдает распоряжение увеличить на 400 000 франков обычные выплаты на 18 10 не только для «покрытия сверхсметных расходов по Мальмезону», дабы Жозефина могла там «сажать все, что захочет», но и для оплаты недавно купленного рубинового ожерелья, «стоимость которого поручается определить министерству двора», потому что он, император, не потерпит «воровства ювелиров». Он добавляет еще 500 000–600 000 франков, которые должны находиться в «шкафу в Мальмезоне». «Можешь истратить их на столовое серебро и белье». А ведь на наши деньги это почти три миллиона! Наконец, он заказывает для нее сервиз: «Распорядись только, чтобы он был покрасивее».
Поскольку Жозефина теперь свободна в своих поступках, она вновь видится с Русленом, бывшим секретарем генерала Гоша и Бернадота, состоящим сегодня в отношениях с полицией, что подтверждает справка, представленная Фуше императору. «Люди находят подобные встречи неподобающими», – заключает министр. Почему Жозефина опять видится с Русленом? Фуше поясняет: «В глазах императрицы вышеназванный Руслен выглядит достойным человеком, потому что по смерти генерала Гоша он вернул ей письма, писанные ею покойному; но в глазах многих означенный субъект – всего лишь низкопробный интриган, в свое время вытянувший кое-какие сведения из князя Понтекорво (Бернадота), а сегодня проделывающий то же с императрицей».
Руслен неоднократно появляется в Мальмезоне и часто проводит с императрицей часа два-три. Они вспоминают о прошлом, и мы не находим на донесениях Фуше никаких следов возражений со стороны Наполеона. Точно так же она вновь общается с г-жой Тальен, ставшей княгиней Караман-Шиме. При встрече обе королевы Директории обнялись, и Жозефина, конечно, пустила слезу.
Теперь это стало ритуалом. При каждом визите она плачет и рассказывает о своих «несчастьях». Плачет она и принимая пажа, который привозит ей письма от императора, и Наполеон опять ей выговаривает.
Ранним утром 1 7 января император попросил г-на д'Оденарда лично разобраться в обстановке и съездить посмотреть, как себя чувствует Жозефина. По возвращении шталмейстера он торопливо набрасывает для нее несколько строк: «Он говорит, что после переезда в Мальмезон ты совсем упала духом. Однако там все напоминает о наших чувствах, которые, по крайней мере с моей стороны, не могут и не должны измениться. Мне очень хочется тебя видеть, но я должен быть уверен, что ты сильна и чужда слабости. От последней не свободен и я, что ужасно меня мучит».
* * *
Папа в Савоне был глубоко удручен, узнав из «Монитёра», что некомпетентные юристы расторгли брак Наполеона и Жозефины.
– Нарушены все церковные правила, торжествует беззаконие, – вздохнул он.
21 января, в семнадцатую годовщину казни Людовика XVI, император собрал членов совета министров, чтобы выслушать их мнение, «какой брачный союз наиболее соответствует интересам Франции». Угадывая желание Наполеона – и Жозефины, – большинство высказалось за Марию Луизу Австрийскую, племянницу Марии Антуанетты и Людовика XVI.
«Папа-узник», как мы знаем от его «тюремщика», «погрузился в печаль», когда ему стало известно, что по-прежнему, в его глазах, состоящий в браке Наполеон поведет к алтарю австрийскую эрцгерцогиню. Четырнадцать кардиналов покорились, зато тринадцать других князей церкви, неожиданных «заступников» Жозефины, решили протестовать «каноническими средствами» и отказались присутствовать при церковном браке императора. Их прозвали черными кардиналами, потому что Наполеон принудил их сменить кардинальское облачение на сутану простого священника. Взятые «под домашний арест», они были вынуждены жить «за счет милосердия прихожан».
* * *
А в Мальмезоне не иссякают слезы.
Осушить их могло бы – по крайней мере, так думает Жозефина – лишь одно: возвращение в Париж. Разве 16 декабря император не отдал ей Елисейский дворец «в пожизненное пользование»? Король Саксонский уже выехал из дворца. Правда, там обосновалась семья Мюрата – до развода Жозефины здание принадлежало ему, но он не имеет права там оставаться. К тому же Наполеон 30 января отвечает ей по этому поводу: «Твое пребывание в Енисейском дворце доставит мне удовольствие, я буду счастлив видеть тебя почаще: ты ведь знаешь, как я тебя люблю». Но Жозефина ничему не верит. С разных сторон ей внушают, что ее присутствие в Париже будет стеснять Тюильри – это вне сомнения – и поставит в затруднительное положение высших сановников особенно сейчас, когда только и говорят что о скором браке императора. Наполеон успокаивает ее: «Я сказал Евгению, что ты больше прислушиваешься к столичным болтунам, чем к моим заверениям, и что нельзя допускать, чтобы тебя расстраивали всяческими россказнями. Я приказал перевезти в Елисейский дворец твои вещи. Ты будешь постоянно наезжать в Париж. Только будь спокойна, довольна и полностью полагайся на меня».
